Читать книгу От него к ней и от нее к нему. Веселые рассказы - Николай Лейкин, Николай Александрович Лейкин - Страница 8

Картинка

Первый день Пасхи. Два часа дня. В церквах звонят в колокола. В зале купца Лазаря Антоныча Загвоздкина стоит накрытый стол с закуской в виде неизбежного окорока ветчины, кулича, пасхи, икры, сыру и целой батареи бутылок и графинов. Тут же виднеется нога телячья и баран, сделанный из масла, с красным флагом во рту. На стульях и креслах сидят жена Загвоздкина, пожилая женщина в ковровом платке, и две дочери-погодки, лет двадцати. Они ожидают гостей, приходящих с поздравлением. Дочери смотрят в окно.

– В каких-нибудь пять минут четырнадцать офицеров мимо проехало, – говорит, слегка позевывая, старшая из них, Серафимочка. – Ежели завтра погода будет хорошая, так пойду в фотографию, карточки с себя сниму.

– На что тебе? Ведь перед Новым годом снималась, – возражает мать. – Да и кому давать?

– Митрофану Захарычу. Да и монах с подворья просил.

– Сторожа из рынка пришли! С праздником поздравляют, – докладывает лавочный мальчик в хозяйском сюртуке с обрезанными фалдами и рукавами – подарок на Пасху.

– Сашенька, возьми два яйца, да вот тебе рубль… Поди похристосоваться с ними! – обращается мать к младшей дочери.

– Ну вот! Пусть Серафимочка идет! Я уж и так давеча с туляковскими парильщиками все губы себе отшлепала.

– А я с дворниками христосовалась, с водовозами, даже с трубочистом, – отзывается Серафимочка.

– Дуры эдакие! Везде сама мать должна… Никакой подмоги… Небось, ужо придут певчие, так к тем сами на шею броситесь.

– Как же, велик сюрприз с певчими целоваться, коли у них из пропасти, как из кабака!.. От вас только комплименты и слышишь. Вы на другой манер и не умеете, – отвечают дочери.

Мать тяжело поднимается с места и уходит к сторожам. Через несколько времени она возвращается и говорит:

– У одного сторожа бородавка какая-то на носу. Уж не оспа ли грехом?

Раздается звонок, и в залу входит пожилой гость. Он в сюртуке и с гладко выбритым подбородком. Шея его до того туго обвязана черной косынкой, что лицо налилось кровью.

– Христос воскрес! – произносит он, звонко целуется с хозяевами и садится. – Где изволили у заутрени быть?

– У Владимирской, да тесно очень, – отвечает мать семейства. – Одной даме даже весь шиньон спалили. Закусить не прикажете ли? Ветчинки…

– Ветчинки-то уж бог с ней! В шести местах ел; а я выпью рюмку водки да икоркой… Почем икру-то покупали?

– Эта икра от бабы. Баба-селедочница нам носит. По рублю… Ветчину-то боятся нынче есть. Говорят, нечисть какая-то в ней заводится. А без ветчины для гостей нельзя…

– Коли с молитвой, так ничего… А славная икра! Прощенья просим-с. Лазарю Антонычу поклон.

– А на дорожку рюмочку?..

Гость выпивает «на дорожку» и уходит. Раздается опять звонок, и в зале появляется другой посетитель. Он в новой сибирке и в сапогах со скрипом. Снова «Христос воскрес», снова звонкое целование.

– Уж извините, что без яиц… – говорит он. – Сами знаете, туда-сюда… того и гляди, раздавишь… А Лазарь Антоныч?

– Да вот тоже по знакомым Христа славить поехал. Ну и к начальству… Закусить пожалуйте… Ветчинки…

– Ветчинки-то уж трафилось… А я вот водочки да хлебцем с хренком… Где заутреню изволили стоять?

– У Владимирской… Да душно очень… Одной даме… Вы уж большую рюмку-то наливайте… человек семейный…

– А я лучше две средние… Нет, гуси-то нынче на Сенной каковы! Полтора рубля. Хотел молодцам борова купить, да не нашел мороженых. Нынче в первый день Пасхи хорошо: нынче пьяных и в часть не берут.

Гость глотает водку, садится около закуски и молча вздыхает. Через пять минут он сменяется молодым гостем во фраке и в зеленых перчатках. Опять христосованье… Гость останавливается перед девицами.

– Мы с молодыми мужчинами не целуемся… – застенчиво бормочут они и слегка пятятся.

– Невозможно без этого-с… Даже и в графских домах, и там…

– Следует, следует, – замечает мать, – потому такой день.

– Ну, смотрите, только по одному разу.

Девушки протягивают губы. Гость целуется, садится и говорит:

– Где изволили у заутрени быть?

– У Владимирской; только уж очень много мастеровых в тулупах, – отвечает Серафимочка. – Страсть, как тесно! Одной даме весь бархатный казак воском укапали.

– Хереску рюмочку, да вот ветчинки… – предлагает мать.

– Не могу-с. В трех местах ветчиной закусывал. И хересу не могу. Сами знаете, там-сям – пожалуй, и в знакомых перепутаешься. А мы так у Иоанна Предтечи за решеткой стояли. Чудесно! На вербах изволили гулять?

– Гуляли, да у маменьки из кармана воры кошелек с шестью рублями вытащили.

– Это к счастью-с. Однако до свиданья… Еще в три места надо.

– Да выпили бы что-нибудь… Или вот ветчинки… – пристает мать семейства, но гость снова отказывается и исчезает.

Три часа. Раздается пронзительный звонок, и в комнату входит сам глава семейства – Лазарь Антоныч. Он в мундире со шпагой, с двумя медалями на шее, с треуголкой в руках и слегка выпивши. Лицо его сияет.

– Отзвонил и с колокольни долой! – восклицает он. – А тяжело в мундире-то с непривычки!

– Так снимай скорей да надевай сертук! – замечает жена.

– Нет уж, зачем же? По нынешнему торжественному дню мы в нем до заката солнца пощеголяем, потому нельзя – привыкать надо. Почем знать, может, когда-нибудь и военный наденем, – шутит муж. – Теперь, брат, никто от красной шапки не отрекайся! Шабаш!

– Господи, помилуй нас, грешных! – крестится жена. – Вот уж и видно, что наугощался! Что ты говоришь-то? Опомнись. Нешто можно на себя эдакую невзгоду пророчить?

– От слова ничего не сделается, а только ежели что насчет мундира, так военный будет много основательнее, потому в этом только потуда и щеголяешь, покуда деньги в приют вносишь, а не заплатил, и сейчас тебя верхним концом да вниз. – Загвоздкин останавливается перед зеркалом, подбоченивается и гладит бороду. – А все-таки нам почет и большой почет, потому этому самому мундиру только трех классов до генеральского не хватает! – продолжает он. – Посмотрела бы ты, как со мной сегодня швейцары… Только и слышишь: «Ваше высокородие!» Самого генерала на лестнице встретил…

– И христосовался?

– Троекратно сподобился. И не узнал меня. Идет по лестнице, а я навстречу. «Христос воскрес, – говорю, – ваше превосходительство!» «А, это ты, – говорит, – Иванов?» «Никак нет-с, – говорю, – ваше превосходительство, я купец Загвоздкин». Ну и похристосовались. Щеки такие душистые! С самим генералом – понимаешь ты?

– Священники, Лазарь Антоныч! – докладывает мальчик.

– Дома, дома! Проси… – суетится хозяин. – Ах ты, господи! Есть ли у меня еще десятирублевая бумажка для них?

Между тем священники, держа левые руки на желудках, входят уже в комнату. Сзади следует дьякон, откашливаясь басом и расправляя руками волосы на голове, а за дьяконом вваливаются дьячки. Начинается пение. В дверях показываются «молодцы» и начинают «подтягивать». После общего христосованья духовенство присаживается. Идет разговор о заутрени. Дьячки тяготеют к закуске.

– Отец протоиерей, винца пожалуйте, ветчинки… – предлагает хозяйка.

– Ни боже мой! Былое дело! Сами знаете, везде клюешь. Я не запомню, когда я и обедал в этот день.

– Нельзя, нельзя… – говорит хозяин и тянет к закуске.

Священники жестом показывают, что они сыты по горло. Дьякон меланхолически выпивает стакан хересу. Хозяин подходит к дьячкам.

– Ну а вы, виночерпии? Валите! Чего зеваете-то? Вот и я с вами.

– Мы-то можем, – отвечают дьячки и торопливо глотают водку.

Протоиерей косится на них и говорит:

– А у нас сегодня во время литургии воробей в купол влетел.

– Это к радости, – замечает хозяйка. – Батюшка, да вы бы хоть кусочек ветчинки…

– Три дня, отец протоиерей, славить-то ходите? – спрашивает у священника хозяин.

– Три дня… ходим и на четвертый, но уже вразброд и по низам. Мелочная лавка идет, кислощейное заведение, табашная и все эдакое… Однако пора!

Священники начинают уходить. В руках протоиерея шуршит красненькая бумажка и опускается в широкий карман. Дьячки пропускают священников вперед и наскоро глотают по рюмке хересу.

– Ну, слава богу, это уж, кажется, последние! – говорит хозяин.

– С подворья еще не были да с Васильевского острова, – отвечает жена.

– Певчие! Певчие! В трех каретах подъехали! – восклицают глядевшие в окошко дочери и обтирают губы.

Топая сапогами, сморкаясь и кашляя, в дверях показываются певчие в кафтанах и строятся.

– Лазарю Антонычу! – говорит регент, подходя к хозяину. – Какую, «Ангел вопияше» прикажете?

– А ту, что сначала на дискантах, а потом басы, знаешь, эдак врассыпную.

Регент кусает камертон и задает тон.

– Ванюшка! Выплюнь, шельмец, изо рта булку! Разве можно в одно время и есть, и петь! – кричит он на дисканта и тыкает его в щеку камертоном.

Дискант выплевывает еду в руку. Начинается пение. Басы, чтоб угодить хозяину, ревут так, что даже стекла дрожат. Кончили. Общее христосованье. Раздается такое чмоканье, что, будь тут лошади, наверное, тронулись бы с места, приняв это за понукание.

– Господа певчие! Выпить да закусить пожалуйте! Ветчинки вот… – предлагает хозяйка.

Отказа не последует. Певчие, как саранча, накидываются на водку, на вино и даже на ветчину.

– Мальчишки, легче! На еду не очень накидываться! – кричит регент. – Заболите завтра, так от вас убыток. Нам еще в шестнадцать мест визиты…

– Вытекло! Скудель пуста бо есть! – возглашает какой-то бас и поднимает пустой графин.

– Дольем! Дольем! – откликается хозяин. – Настасья! Сашенька! Тащите сюда ведерную-то…

– Хозяин, с вашей милостью! Без хозяина нельзя! Укажите путь скользкий!

– Я с господином регентом… А впрочем, пожалуй… Серафимочка, вели откупорить пару хересу!

К Серафимочке между тем подсел белокурый тенор и, прожевывая кусок, читает какие-то чувствительные стихи.

– Мне за голос дьяконицкое место обещали, – говорит он ей, – но я намерен отказаться, так как думаю на светской барышне жениться и свой хор воздвигнуть.

– Вы и на гитаре играете?

– И на гитаре, и на скрипке…

Закуска раздрызгана. На столе стоит четвертная бутыль. Скатерть залита. На полу пятна. Кто-то из певчих икает. Мальчишки щиплют друг друга. Регент дает им щелчки.

– Хороший бас ежели… – рассказывает молодцу певчий, – так тот крикнет в рюмку, и рюмка пополам…

– Господа певчие, сделайте милость, пропойте светскую, веселенькую!.. – упрашивает хозяин и уже слегка пошатывается…

– Ветчинки-то, господа! – взвизгивает среди общего говора хозяйка.

Певчие группируются и начинают петь «Во лузях». Следом идет «Солнце на закате». Хозяин до того входит в экстаз, что выхватывает из ножен шпагу и начинает ею дирижировать хором.

– Браво! Браво! Совсем главнокомандующий! – кричат певчие и хлопают в ладоши.

Через час после ухода певчих хозяин спит в гостиной на диване. Около него на стуле висит мундир, лежат шпага и треуголка. Жена и дочери будят его к обеду.

– Не хочу… – бормочет он. – Идите прочь…

– Съешь хоть ветчинки-то… – пристает жена.

Хозяин плюет и молча перевертывается на другой бок.