Читать книгу Голь перекатная. Картинки с натуры - Николай Лейкин, Николай Александрович Лейкин - Страница 7

К полудню у Пуда Чубыкина было денег с лишком рубль, хотя он не утерпел и выпил «мерзавчика» – двухсотку, а затем сжевал большую заварную баранку, купленную у бабы-торговки, кое-как обманувшей бдительность городового и проскользнувшей к казенной винной лавке. Кроме того, Пуд Чубыкин значительно преобразился: рваную кацавейку скрыл пиджак, опоясанный ремнем, на ногах были приличные серые валеные сапоги, а на руках желтые замшевые рукавицы, подаренные ему каким-то знакомым суровщиком.

«Рубль с походцем, – сказал сам себе Пуд Чубыкин. – Теперь можно и сороковочку пропустить». Он тотчас же зашел в казенку, купил полбутылки и стал искать места, где бы выпить ее. Около казенной винной лавки стоял городовой, и здесь этого сделать было нельзя. Зайти с бутылкой в съестную лавку или чайную и там выпить считалось бы преступлением для содержателя съестной, да он и не допустил бы этого. Чубыкин долго думал, куда бы ему деться, и зашел в подъезд того дома, где помещался фруктовый и колониальный магазин его отца. Подъезд этот не охранялся швейцаром. Здесь на лестнице Чубыкин ловким и привычным ударом ладони в дно бутылки вышиб из горлышка пробку, приложил горлышко ко рту и выпил содержимое сороковки.

«Ну а теперь можно и закусить чем-нибудь кисленьким и солененьким», – решил он, сладко сплюнул, отер губы рукавом и, направившись в закусочную, спросил себе скоромную селянку на сковородке. Содержатель съестной лавки, старик, тотчас же узнал его, вышел из-за стойки и подошел к нему.

– Никак Пуд Чубыкин? – сказал он, всматриваясь в посетителя.

– Он самый… – произнес Чубыкин мрачно.

Хмель никогда не приводил его в веселье.

Старик покачал головой и сказал:

– Вот поди ж ты! А про тебя говорили, что ты умер.

– Как видишь, жив…

– Грехи! И смерть-то тебя не берет. Другой бы с твоей жизни три раза помер. Ты что ж это селянки спросил? В подаяние, что ли? В подаяние селянки много. Она двугривенный стоит. А ты поешь каши.

– Нет, за деньги.

– Ну, то-то! Разбогател, значит? Понастрелял. Да и то сказать: здесь в рынке все знакомые у тебя. Иной из-за сраму подаст. То-то папенька-то, я думаю, обрадовался такому сыночку! Заходил к отцу-то? Показал ему свой лик распрекрасный?

– Оставьте меня, старик, в покое. Я гость, я за свои деньги пришел, – совсем уж мрачно отвечал Чубыкин. – И чего ты привязываешься?

Чубыкин пьянел. Подали селянку. Теплая комната закусочной, горячая еда согрела его, иззябшегося с утра, и он стал дремать. Через минуту, уткнув голову в положенные на стол руки, он заснул, но тут подошел к нему слуга закусочной, растолкал его и наставительно сказал:

– Безобразно. Тут не постоялый двор, а закусочная и чайная. Иди спать в другое место.

Чубыкин проснулся, потянулся, встал из-за стола и, рассчитавшись за селянку, вышел из закусочной.

Закусочная была около рынка, стало быть, и около того дома, где помещался магазин отца Чубыкина, а во дворе жил и сам отец его. Только что Пуд Чубыкин сделал несколько шагов и хотел зайти в колбасную лавку, чтобы попросить милостыню, из ворот этого дома вышла его мачеха. Это была небольшого роста молодая бледная худенькая блондинка, очень миловидная. Одета она была в бархатное пальто с куньей отделкой, в куньей шапочке и с куньей муфтой. Вышла она из ворот, робко посмотрела по сторонам и тихо пошла по тротуару.

Увидав ее, Чубыкин вздрогнул. Вся кровь бросилась ему в голову.

– Елена… – прошептал он и, ускорив шаг, пошел за ней.

Как его, так и ее тотчас же заметили из рыночных лавок на противоположной стороне улицы и следили за ними. Он был пьян и не замечал этого. Поравнявшись с ней, он произнес:

– Елена… Это я… Здравствуй, Елена.

Она обернулась, взвизгнула и бросилась в сторону, замахав руками.

– Уходи, уходи! Бога ради, уходи! – бормотала она.

– Голубушка, я не прокаженный. Я только поклониться тебе, повидаться с тобой. Из-за тебя погибаю.

– Уходи, ради самого Господа! Видишь, на нас из лавок смотрят.

– Да ведь на улице, милушка. На улице-то можно, благо такой случай вышел, – не отставал Пуд Чубыкин.

Она стояла, прислонившись спиной к дому, смотрела на Пуда испуганными глазами и шептала:

– Пожалей меня, Пудя… Отойди. Ведь сплетни начнутся… Донесут… И опять мне страдать.

– Ну, хорошо, хорошо… С меня довольно… Я повидался с тобой. С меня достаточно…

– Переходи на ту сторону улицы, пожалуйста, переходи. Когда ты пришел в Петербург, безумный? Безумный и несчастный!

– Вчера, Еленушка.

– Ах, в каком ты ужасном виде! Переходи, переходи на ту сторону… А я уж пойду обратно домой, чтоб сплетен не было, чтоб видели, что я домой… Вот тебе рубль, возьми… Только не пей больше, Пудя, не пей. Ты опять пьян.

– Под такой звездой родился.

Она полезла в карман, вынула оттуда рубль, сунула Пуду Чубыкину в руку и почти побежала к дому, где жила, и бросилась под ворота.

А на противоположной стороне улицы на тротуаре вышедшие из лавок приказчики смеялись, когда Чубыкин переходил к ним.

– Молодец, Пуд! Мачеху поддел. Покажи-ка, сколько она тебе дала?

– Мер-р-рзавцы! – закричал на них Чубыкин. – Чего вы гогочете? Над чем смеетесь? Вы душу, душу мою не жалеете! Над ней глумитесь! Ее терзаете! Вы знаете, что это за женщина для меня, и надо мной смеетесь.

– Вовсе не смеемся, а говорим, что ловко поймал, ловко подстрелил, – сказал кто-то из приказчиков в свое оправдание.

– Любовь моя! Любовь! И из-за нее погибаю! – вопил пьяным голосом Чубыкин.

– На пятачок, утешься! Возьми… – протянул ему кто-то монету из толпы.

– Брысь! Прочь! Не надо мне твоего подаяния, бессердечная тварь! – крикнул Чубыкин, заложил руку за борт пиджака и зашагал по тротуару, удаляясь от лавок.