Читать книгу Где зреют апельсины. Юмористическое описание путешествия супругов Николая Ивановича и Глафиры Семеновны Ивановых по Ривьере и Италии - Николай Лейкин - Страница 5

На подъезде к станции толпились представители гостиниц в фуражках с позументами и выкрикивали названия своих гостиниц, предлагая омнибусы. Супруги Ивановы и Конурин остановились в недоумении.

– Куда же, в какую гостиницу ехать? – спрашивала Глафира Семеновна мужа.

– Ах, матушка, да почем же я-то знаю!

– Однако надо же…

– Модное слово теперь, «вив ля Франс» – ну и вали в «Готель де Франс». «Готель де Франс» есть? – спросил Николай Иванович по-русски.

Представители молчали. Очевидно, под таким названием в Ницце гостиницы не было, или омнибус ее не выехал на станцию.

– «Готель де Франс»… – повторил Николай Иванович.

– Постой, постой… Спроси лучше, в какой гостинице есть русский самовар – туда и поедем, а то нигде за границей чаю настоящим манером не пили, – остановил его Конурин и в свою очередь спросил: – Ребята! У кого из вас в заведении русский самовар имеется?

Представители, разумеется, русского языка не понимали.

– Русский самовар, пур те… – опять повторил Николай Иванович и старался пояснить слова жестами, но тщетно. – Не понимают! – развел он руками. – Глаша! Да что же ты! Переведи им по-французски.

– Самовар рюсс, самовар рюсс… Пур лобульянт, пур те… Эске ву аве дан ли готель? – заговорила она.

– Ah! Madame désire une bouilloire!.. – догадался какой-то представитель.

– Нет, не булюар, а самовар рюсс, с угольями.

– Самовар! – крикнул Конурин.

– Mais oui, monsieur… Samovar russe c’est une bouilloire.

– Что ты все бульвар да бульвар! Не бульвар нам нужно, давай комнату хоть в переулке. Что нам бульвар! А ты дай комнату, чтобы была с самоваром.

– Иван Кондратьевич, вы не то толкуете. Оставьте… Ни вы, ни они вас все равно не понимают, – остановила Конурина Глафира Семеновна.

– Обязаны понимать, коли русские деньги брать любят.

– Да что тут разговаривать! – воскликнул Николай Иванович. – Дикие они насчет самоваров. Брось, Иван Кондратьич, и залезай на счастье в какой попало омнибус. В какую привезут гостиницу, та и будет хороша. Ведь мы все равно не знаем, какая хуже. Вон омнибусы стоят. Вали!

Иван Кондратьич подбежал к первому попавшемуся омнибусу и, сказав: «Вот этот как будто омнибусик поновее», сел в него. Полезли за ним и супруги Ивановы.

Живо взвалили на крышу омнибуса их сундуки, взятые из багажного вагона, и омнибус поехал, минуя роскошный сквер, разбитый перед железнодорожной станцией. В сквере росли апельсинные деревья с золотящимися плодами, пальмы, латании, агавы, олеандры и яркими красными цветами цвели громадные камелии.

– Боже мой, в какие места мы приехали! – восторгалась Глафира Семеновна. – Оранжереи под открытым небом. Смотрите, смотрите, лимоны! Целое дерево с лимонами!

Иван Кондратьевич мрачно покосился и сказал:

– Лимоны у подлецов есть, а самоваров к чаю завести не могут.

– Оглянитесь, оглянитесь, господа, назад! Ах, какая гора! – продолжала Глафира Семеновна. – А вон и осел везет в тележке цветную капусту. Цветная капуста уж здесь поспела. А у нас-то! Я у себя перед отъездом лук на окошке посадила, и тот к Масленице еле-еле перья дал. Еще осел. Два осла… Дамы-то здешние, дамы- то в марте в одних бумажных зефировых платьях по улицам ходят – вот до чего тепло.

Проезжали по Avenue de la Gare – длинному проспекту, обсаженному гигантскими деревьями. Было еще рано, уличная жизнь только начиналась: отворяли магазины, кафе; кухарки в соломенных шляпках и с корзинками в руках шли за провизией. Показался англичанин, мерно шагающий по бульвару, длинный, худой, весь в белом и с зеленой вуалью на шляпе. Иван Кондратьич тотчас же обратил на него внимание и сказал:

– Эво, какой страшный! Это, должно быть, поп здешний итальянский.

– Нет, нет, это англичанин, – отвечала Глафира Семеновна. – Мы таких в прошлую поездку много видели в Париже на выставке.

Наконец омнибус въехал на двор гостиницы и остановился. На дворе опять апельсинные и лимонные деревья с плодами, мирты в цвету, у подъезда два толстых, как бревно, кактуса лезут своими верхушками к окнам третьего этажа. Швейцар зазвонил в большой колокол. Выбежал пожилой мужчина с эспаньолкой и с карандашом за ухом.

– Комнату об одной кровати и комнату о двух кроватях… – сказал Николай Иванович. – Глаша, переведи по-французски.

– Уговаривайтесь уж, голубушка, заодно, чтоб нам апельсины и лимоны из сада даром есть, – сказал Иван Кондратьевич.

Мужчина с эспаньолкой повел показывать комнаты, сказал цену и стал предлагать взять комнаты с пансионом, то есть со столом.

– Nous avons deux déjeuners, diner à sept heures… – рассказывал он.

Глафира Семеновна поняла слово «пансион» совсем в другом смысле.

– Как пансион? Коман пансион? Николай Иваныч, вообрази, он нам какой-то пансион предлагает! Почему он вообразил, что у нас дети? Нон, нон, монсье. Пуркуа пур ну пансион? – сказала она. – Ну навон па анфан. Пансион!

– Si vous prendrez la pension, madame, ça vous sera à meilleur marché.

– Опять пансион! Да что он пристал с пансионом!

– Учитель должно быть, что ли… – отвечал Николай Иванович.

– Да ведь он видит, что при нас нет детей.

– А может быть, у него пансион для взрослых, для обучения русских французскому языку? Ты спроси, какой у него пансион. Ведь можешь спросить. На столько- то теперь уже по-французски насобачилась?

– Все равно нам не надо никакого пансиона. Так берем эти комнаты? За одну восемь франков, за другую двенадцать в день хочет, – пояснила Глафира Семеновна.

– Двенадцать четвертаков по сорока копеек – четыре восемь гривен на наши деньги, – сосчитал Николай Иванович. – Дорогонько, ну да уж нечего делать.

– Ницца… Ничего не поделаешь. Сюда шалая публика только за тем и едет, чтобы деньги бросать. Самое модное место из всех заграниц. Хочешь видеть, как апельсины растут – ну и плати. Берем, что ли, эти комнаты? – продолжала она.

– Постойте, постойте. Нельзя ли ему «вив ли Франс» подпустить, так, может быть, он из-за французско-русского единства и спустит цену, – сказал Конурин.

– Какое! Это только у нас единство-то ценится, а здесь никакого внимания на него не обращают. Ты видел сегодня ночью кондуктора-то? Взял полтора франка, чтоб никого к нам в купе не пускать, – и сейчас же к тебе пассажира на ноги посадил. Нет, уж где наша не пропадала! Надо взять. Берем, мусье, эти комнаты! – решил Николай Иванович и хлопнул француза с эспаньолкой по плечу.

– Avec pension, monsieur? – снова спросил тот.

– Вот пристал-то! Нон, нон. У нас нон анфан. Мы без анфанов приехали. Вуаля: же, ма фам и купец фруктовщик с Клинского проспекта – вот и все.

Николай Иванович ткнул себя в грудь, указал на жену, а потом на Конурина.