Читать книгу По велению Чингисхана. Том 1. Книги первая и вторая - Николай Лугинов - Страница 12

Два года назад несколько найманских родов перевалили хребет Алтая и стали обосновываться на местности между Великим Камнем и Согол-Усуном, где прежде не ступала их нога. Многие мелкие племена, испокон веку обитавшие в этих местах, вынуждены были покинуть свои земли: жить рядом с великим племенем – значит, терпеть унижения и притеснения. Жалкая участь!

Тэмучин, Тогрул-Хан и Джамуха, посоветовавшись, решили напасть на нежданного соседа, пока он не укрепился на новой для себя земле. Когда объединенное войско трех Ханов подошло к Великому Камню, найманский вождь Буйурук-Хан не стал пытать судьбу, снялся в одну ночь с места и удрал восвояси. Да не тут-то было! Три Хана нагнали его войско вблизи озера Кисилбас-Нюр, там его и разбили.

Возвращались с победой, ликующие, но скоро узнали, что на пути их поджидает прославленный найманский полководец Кехсэй-Сабарах. Торопиться не стали. Решили остановиться на ночлег, не приближаясь к врагу.

А на рассвете Тэмучин обнаружил, что его союзников и след простыл – лишь пепел остался от их костров!

Как потом выяснилось, к наступлению ночи вернулись лазутчики Тогрул-Хана, рассказали – у страха глаза велики! – о несметных силах найманов. Тогрул-Хан решил, что теперь им пришла пора спасаться бегством. Тэмучину и Джамухе он послал с людьми такое сообщение: «Мы разожгли костры поярче и ушли отсюда».

Джамухе это сообщение передали, а до Тэмучина – в суматохе ли, по чьему-то злому умыслу – оно не дошло.

Каким-то чудом Тэмучину удалось спешно поднять свои войска, вновь перевалить Алтай и уйти в Желтую степь.

Кехсэй-Сабарах, обнаружив, что поджидаемые им противники исчезли, гнался за Тогрул-Ханом до самой его ставки. Настиг, отобрал половину скота и людей, захватил жен и детей Сангуна, единственного сына Тогрул-Хана.

Тогда Тогрул-Хан прислал к Тэмучину своего самого прославленного воина с таким посланием:

«Сын мой, названный справедливостью степи Чингисхан! Попал я в беду, рассказать о которой не хватит слов! Погружен в горе тяжелое! Найманы угнали большую часть моего улуса, увели невесток и внуков! Спаси, охрани, некому, кроме тебя, защитить меня! Пожалей мою старость! Не дай умереть с позором!..»

Многие военачальники Тэмучина, только что сами чудом выскочившие из пасти беды, выслушали эти стенания не без злорадства.

– То бросил нас, а то позора боится!.. – прямо при Хадах-батыре фыркнул Аччыгый.

Тэмучин же, поразмыслив молча, поблагодарил Хадах-батыра за весточку от Тогрул-Хана и просил передать такой ответ:

– Отец мой бесценный, перед которым преклоняю свои колени, Тогрул-Хан! Ты сказал о горе своем, я услышал. Что я могу сделать один с врагом, перед которым мы дрогнули втроем: ты, я и Джамуха?! Теперь же, после победы над тобой, враг стал еще сильнее! Но если ты просишь, значит, так глубока твоя вера в меня! Я не могу остаться в стороне, высокочтимый отец мой, когда ты в беде! Как бы ни был силен и страшен Кехсэй-Сабарах, я выступлю против него. Собери оставшееся свое войско, догоняй врага своего, а я стану ему поперек дороги. Это сказал я, младший сын великого Тогрул-Хана, сокол, взлетающий с его руки, Чингисхан!

Железный Хадах-батыр, в котором даже заподозрить было невозможно способность хоть к малейшей чувствительности, вдруг рухнул перед Тэмучином на колени и прошептал со слезами на глазах:

– Каким счастливцем надо родиться, чтобы летать под твоим крылом!

* * *

Проводив Хадах-батыра, Тэмучин сказал своим тойонам:

– Боорчу, Мухулай, Борохул и Чилайун, моих четыре тени, я отправляю вас против Кехсэй-Сабараха.

Тойоны уставились на Хана в оторопи.

– Я говорил при Хадах-батыре, будто боюсь Кехсэй-Сабараха, для того, чтобы впоследствии ценили нашу победу. На самом деле найманы сейчас уязвимы, как никогда.

Тойоны не понимали. Тэмучин вскинул голову, тряхнув своими светлыми волосами.

– Как ведет себя волк, объевшийся жирной олениной? Ноги его не держат, он отлеживается, не в силах двигаться, так? После победы над кэрэитами найманы поведут себя так же: сейчас они, растянувшись по степи, перегоняют захваченный скот, везут награбленное добро. Они уверены в своей непобедимости, а потому нет в них и малейшей настороженности. Если вы внезапно лавиной обрушитесь на них, они в панике рассыпятся по степи, бейте их разрозненные части собранно, будто кулаком! Пусть сопутствует вам удача, словно я рядом! Да помогут вам боги! Я сказал.

– Ты сказал, мы услышали! – воскликнули одновременно четыре тойона, преклонив колени перед своим Ханом.

Чингисхан как в воду смотрел! Найманские войска шли по степи, будто мирные кочевники. Основные силы двигались в хвосте растянувшегося каравана. Четыре монгольских тойона только, было, собрались рассечь его по центру, как вдруг из-за дальних холмов смерчем вылетели конные и понеслись на головные ряды найманов. Это было войско Нылхай-Сангуна, сына Тогрул-Хана: услышав от Хадах-батыра о том, что Тэмучин собрался отомстить за Тогрул-Хана, кровный сын решил опередить названого. Но разве так, сломя голову, можно было одолеть Кехсэй-Сабараха, пусть даже не готового к бою?! Опытный воитель успел развернуть свои основные силы и мгновенно смял конников Нылхай-Сангуна. Сам Нылхай свой громкий боевой клич резко сменил на привизгивание убегающего, но и здесь его ждала неудача: под ним пал конь, сраженный стрелой, и незадачливый военачальник оказался в плену.

Однако для монголов он сослужил добрую службу. Четыре тойона, четыре тени Чингисхана, обхватили плотным кольцом ничего не чующих в запале борьбы найманов и обрушили на них тучи стрел. Найманы не могли уразуметь, в чем дело, откуда бьют: монгольские умельцы по указу Чингисхана смастерили и вооружили воинов луками, посылающими стрелы в четыре раза дольше, чем любые другие!

Из окружения сумели вырваться не более трети найманов. Остальные, не считая полегших на поле брани, сдались на милость победителя.

* * *

Не всегда добро порождает добро, а зло – одно лишь зло. В этом Тэмучину довелось убедиться чуть позже. Тогрул-Хан кланялся:

– Когда-то мой названый брат Джэсэгэй-андай возвратил мне потерянный мой народ. Ныне сын его, славный Тэмучин, спас мой улус и полоненный народ мой вернул мне! Чем отплачу я за столь великую добродетель?!

Если бы он ограничился только клятвой верности, то, может быть, не расплескалась бы чаша сия. Но благодарность Тогрул-Хана не знала границ, а чрезмерное чревато порождением уродливого.

– Прожил я долгую жизнь, век мой уже недолог… Когда призовет меня Господь, кто станет править народом моим?! Младшие братья мои не имеют достоинств, единственный сын мой Сангун таков, что будто его и нет вовсе. Как мы с Джэсэгэем давали клятву андаев и были верны ей, так я хочу клятвенно назвать тебя, Тэмучин, моим сыном и тебе, сыну моему, могу лишь вверить народ мой!

Громкоголосой птицей облетела степь весть о том, что Тогрул-Хан еще при жизни хочет передать правление народом своим Чингисхану. Среди кэрэитов это вызвало самые разные пересуды.

– Мы и наши предки, веками охранявшие и защищавшие свои жизни мечами и пиками, вольно распоряжавшиеся своей судьбой, станем зависимы от другого племени, пусть даже спасшего нас, кровно близкого?! Не бывать этому! – возмущались многие тойоны.

– Уступая улус Тэмучину, – приходили к выводу старейшины, – Тогрул-Хан хочет устранить своего сына Нылхай-Сангуна…

Тогрул-Хан тем временем пошел еще дальше: он решил установить кровное родство с Тэмучином, выдав свою дочь Чаур-Бэки за его сына Джучи. Чингисхан почитал за честь породниться с уважаемым им человеком. Нылхай-Сангун на это сказал ему:

– Стать родней, конечно, хорошо. Но не случится ли так, что вы будете греться у костра, а мы останемся за вашими спинами?!

Тэмучин не ответил, тихонько собрался и уехал.

Может быть, несмотря на недомолвки и разногласия, племена монголов и кэрэитов сблизились бы, как того хотел Тогрул-Хан. Но для кэрэитов наступили времена, когда их глаза, уши и сердца внимали лишь дурному… По своей воле племя становилось вместилищем несчастий.

Когда-то кэрэиты были бедны, теснимые враждебными соседями. Мудрый, смелый, настойчивый, по-отечески заботящийся о каждом соплеменнике, Тогрул-Хан сумел сплотить кэрэитов, вселить веру в свои силы. Кэрэиты смотрели на своего вождя как на божьего посланца. Ведомые Тогрул-Ханом, они одолели врагов, обзавелись скотом, рабами. Но далее покладистость и добросердечие Хана стали превращаться в попустительство. Тогрул не мог вовремя пресечь появлявшуюся в том или ином его сородиче гордыню, основу многих грехов и разлада, не наказывал за скандальность и склочность. Все он боялся кого-то обидеть, оскорбить, а меж тем зависть и междоусобица среди кэрэитов становились нормой. А вскоре многие из них, в том числе и бездарный Нылхай-Сангун, решили, что богатство и успехи – это их личные заслуги. А Тогрул-Хан – лишь смешной старик, живущий по каким-то прежним понятиям, да еще и уверовавший в единого Бога именем Иисус! Если уж принял Тогрул-Хан христианство, то надо было и весь свой народ обратить в свою веру. Но Тогрул-Хан и здесь положился на добрую волю каждого, на провидение Господне. Он так и говорил, осеняя себя крестом и глядя на образ Иисуса Христа, изображенный на струганом дереве:

– Положимся на милость Божью…

Но боги, один или много, как с малых лет убедился Тэмучин, бывают милостивы к дерзающим.

– Придет день, и Иисус сам призовет сердце твое, – повторял Тогрул-Хан не раз и Тэмучину.

Были мгновения: отчетливо вставал перед глазами Чингисхана богочеловек, несущий свой крест на гору Голгофу… И думалось о своем пути, в котором он так же не может разогнуться под тяжестью какой-то неведомой ему ноши.

– Меня прельщает вера твоя, – признавался он названому отцу, – но одного не могу принять: единобрачия. Нас мало. Слишком мало. Если у наших мужчин будет по одной жене, нас станет еще меньше, и тогда мы просто исчезнем. Наше спасение в большом потомстве.

Но после этих разговоров Тэмучин, обращаясь мысленно к богам, не забывал помолить о помощи и Сына Божьего.

Так или иначе, но Хан кэрэитов жил заботами души, мало обращая внимания на страсти, которые, подобно набирающему крепость кумысу, играли в степи. По приказу Нылхай-Сангуна в первую очередь покатились головы с плеч именно тех кэрэитских тойонов, которые более всего пугали соплеменников страшной долей – жизнью под Чингисханом.

В ночь рождения Года Свиньи Нылхай-Сангун подговорил Алтана, Хучара и других заманить обманом Чингисхана к себе и убить его.

– Вы что, перепились?! – был вне себя от ярости Тогрул-Хан, когда ему предложили участвовать в заговоре. – Вокруг столько врагов, а вы хотите уничтожить единственного человека, на которого можно опереться?! Дальше-то что делать будете, вы подумали?! Да и как можно допускать мысли, чтобы человека пригласить как друга, а обойтись с ним как с врагом?! Не гневите Бога!

Тогрул-Хан решил, что он вразумил молодых тойонов. Но они лишь поулыбались словам старика, почитая его за выжившего из ума…

* * *

Тэмучин получил от Нылхай-Сангуна такое послание:

– Брат мой, богоподобный Чингисхан! Для всего нашего рода стать с тобой кровными родственниками было бы непомерным счастьем! Мы благодарим богов за то, что ты соблаговолил взять жену для своего старшего сына из нашего рода. Мы согласны отдать за твоего доблестного Джучи нашу луноликую Чаур-Бэки! Приезжай к нам, мы ударим по рукам и обсудим, как нам сладить свадьбу, равной которой не было в степи!

Тэмучин не забыл слова Сангуна, сказанные им, когда впервые речь зашла о возможности породниться. Но отнесся к посланию со свойственной ему верой в разумность: одумался, мол, человек! В самых чистых побуждениях Чингисхан отправился в путь, взяв с собой десяток приближенных. По пути остановились на ночлег у старого Мунулука, отца шамана Тэп-Тенгри, где находился и Аргас, один из лучших учителей воинского искусства.

Старик радовался прибытию великого гостя до смешного: суетился в хлопотах об ужине, стараясь сделать все празднично, с торжеством, при этом постоянно запинался и что-то ронял. Тэмучин, смеясь и подтрунивая, вдруг поймал себя на странной внутренней тревоге, даже горечи. Это чувство было знакомо ему с той поры, когда он узнал о предательстве Бэктэра. Неожиданно он отозвал старика в сторонку и выложил ему свои сомнения.

– Настораживает, что не Тогрул-Хан, отец Чаур-Бэки, а ее брат Сангун приглашает тебя, чтобы ударить по рукам, – стал размышлять вслух Аргас. – Настораживает, что Сангун, который сначала был против, теперь сам напрашивается в родственники.

Помолчав, почти приказным тоном Мунулук вынес решение:

– Тебе нельзя ехать.

Тэмучин, улыбнувшись, покорно склонил голову.

* * *

Заговорщики поджидали Чингисхана в ставке Нылхай-Сангуна. Они были очень довольны собой, переглядывались, тая улыбки, наслаждаясь своей прозорливостью и хитростью. Вестовые им уже доложили, что приближаются монголы числом с десяток. Готовилось пышное угощение. А после, когда Тэмучин заснет…

– Помните, – потирая руки, напутствовал Нылхай-Сангун, – с Чингисханом надо держать ухо востро! Принимаем его, угощаем, будто мы о том только и мечтаем, чтобы выдать за его паршивого отпрыска нашу несравненную Чаур-Бэки…

– Признаемся, – заметил Хучар, – что никто из нас не сможет одолеть Чингисхана в рукопашном бою…

– Ну, это мы еще посмотрим! – вспылил Сангун.

– Смотри не смотри, – поддержал Хучара Алтан, – а лучше дело решить внезапным ударом кинжала или выстрелом в спину.

Вошел караульный:

– Прибыли Бухатай и Киртэй с поручением от Чингисхана!

– А сам он?! Он что, не приехал?!

– Его нет…

Заговорщики замерли на миг.

– Неужели догадался? – прошептал в оцепенении Хучар.

– Хитрый лис! – выдохнул Сюйкэчэй.

– Если Чингисхан опередит нас, – как приговор произнес Эббигэчий, – нам придется заглянуть в черную пасть бога тьмы Аджарая!

– Надо опередить Чингисхана и напасть на него первыми! – поднялся Нылхай-Сангун.

– Да, сделаем так! – согласился Алтан, а за ним и все остальные.

– Но сегодня мы должны честь по чести принять Бухатая и Киртэя, – добавил Хучар, – пусть они уедут с мыслью, что мы настроены жить по-родственному.

После пирушки по случаю приезда послов Чингисхана, Бухатая и Киртэя, Еке-Джарен, младший брат Алтана, вернулся домой навеселе и с горделивостью сообщил своей жене:

– Спета песенка Чингисхана! Его послы уехали довольные, с подарками, будут рассказывать ему, как мы рады с ним породниться, а мы завтра же, собрав все силы, отправимся вслед за ними, окружим ставку Чингисхана и возьмем его голыми руками! Интересно, чем бы наградил Чингисхан человека, предупредившего его об этом?

– Не болтай лишнего, – прервала речи мужа Алахчин-хотун, – а то услышит кто-нибудь из рабов или челяди…

Женщина была права. Так и случилось: слова Еке-Джарена услышал конюх Бадай, принесший в сурт хозяина парное кобылье молоко. Не обошлось здесь, видимо, и без Божьего провидения, всегда сопутствовавшего Тэмучину.

Конюх Бадай, в свою очередь, поделился услышанным с другом Кишликом, тайно преклонявшимся пред именем славного Чингисхана!..

– Все так и есть! – озаренно молвил Кишлик. – Я еще подумал, неспроста мой хозяин приказал мне поймать и оседлать к рассвету двух лучших боевых коней.

– Такая возможность один раз в жизни выпадает! – чуть слышно проговорил Бадай. – Рядом с Тэмучином не пропадешь… Да и пропадать с таким батыром не страшно.

– Я готов умереть ради Чингисхана!

Решили действовать без сборов. Тэмучин окупит потерю их жалких пожитков. Поймали, как велел хозяин Кишлика, двух лучших коней, вскочили в стремена – и галопом навстречу судьбе!..

В четыре стороны света, подобно стрелам, пущенным тугой тетивой, понеслись джасабылы Чингисхана собирать войско монголов. Ставка самого Тэмучина срочно перебазировалась на гору Май-Удур, ожидая подкрепления. Путь Нылхай-Сангуну, который, поняв, что план его разгадан, бросился в погоню, остался преградить верный Джэлмэ Урангхай. С небольшими силами он расположился в засаде.

В эти дни Тэмучин получил от Джамухи сообщение:

– В первых рядах поставили джирикиняев, во вторых – тумен тюбегенов, в третьих – дунгхаев, за ними пойдет меген торготского войска. Управление боем поручили мне. Ты выставь клювом своих бесстрашных урутов и мангутов, чтобы сразу припугнуть джирикиняев. Весь остальной сброд без особой подготовки и без мира меж собой. Так что крепись, не падай духом, мой андай! Я не буду слишком усердствовать. Да поможет тебе Бог твой Тенгри!

Джамуха вслед за Тогрул-Ханом принял христианство, а Тэмучин мог положиться лишь на милость Бога Отца, а не Бога Сына, в которого верили его названые отец и брат, становившиеся на сей день боевыми противниками.

Идущие друг на друга в первых рядах уруты и джирикиняи были также людьми близкими: они принадлежали к единому роду, несколько поколений великих Ханов которого, начиная с храброго Алан-Куо, правили всеми монголами.

– Вы с ума сошли! – прокричал могучим хриплым голосом кто-то из урутов своим собратьям перед боем. – С чужим племенем идете с мечами и пиками на своих кровных родичей!

На миг пошатнул ряды джирикиняев этот голос, зов родового единства, но грозные голоса военачальников, последовавшие эхом, вновь их сплотили: хищно нацелились пики, кровожадно засверкали мечи, песню смерти затянули стрелы… Пошла великая сеча!

Когда уруты и мангуты под руководством своих славных вождей Джиргидэя и Хулдара прорвали заслон джирикиняев, на них надвинулись тумен-тюбегены, но и они не смогли долго продержаться. Тогда настал черед олон-дунгхаев, которые скоро бежали под ударами урутов; затем торготов, возглавляемых Хоросоломун-Тайджи. Это племя было известно храбростью и воинским умением, один вид монолитных рядов торготов, закованных в сверкающие железные доспехи, наводил ужас на врагов. Но Джиргидэй разбросал, разметал их, будто пух!

Тогда нетерпеливый сын Тогрул-Хана, Сангун, выскочил со своим отборным мегеном и помчался навстречу урутам. В разгаре боя Джиргидэй собственноручно подсек его порыв, словно полет птицы, послав стрелу Сангуну в лицо. Стрела прошила ему обе щеки и застряла во рту, лишив Сангуна того, что было лишним для него с самого рождения: дара речи. Кэрэиты подняли своего тойона и начали отступать.

В этом бою чуть не погиб младший сын Чингисхана, Угедей. Он был ранен стрелой, как некогда и отец, в шею. Стрелу удалось вытащить только благодаря тому, что на нем было шелковое белье из китайской чесучи, которое обычно надевали перед боем монгольские воины, ибо эта ткань не рвалась, а втягивалась в тело вместе с попавшей стрелой: это облегчало ее удаление. Спас Угедея оказавшийся поблизости Борохул.

Победа над кэрэитами, ведомыми вероломным Сангуном, была одержана. Но слишком дорогой ценой. Тэмучин ужаснулся, увидев, как сильно поредело его войско. Тогда он понял: как бы ни были воины хорошо обучены владеть мечами и пиками, потери будут невосполнимы. Нужна иная, непривычная, тактика боя…