Читать книгу Плохие оценки - Николай Недрин - Страница 5
Эмур
ОглавлениеВ четверг Алексеев позвонил матери и заявил, что в деревню не приедет. Что у него другие планы на отпуск. Неотложные.
Мать вздохнула и робко возразила:
– А как же картоха, Сереж? Мне в одиночку куёлдить?
– Ма, да плюнь ты на нее! Все равно от нее выгоды никакой нет.
Вообще-то Алексеев был почтительным сыном, но в этот раз решил держаться строго и кратко, иначе мать опять его переубедит, и дело сорвётся. И опять целый год тянуть бессмысленную лямку мелкого служащего, которого никто не помнит в лицо.
Надоело!
Надо, наконец, попробовать взять от жизни всё. По крайней мере всё, что дает государство. Пока дает. И пока жизнь не превратилась окончательно в растительное существование. В картофельное существование.
Каждый день Алексеев убеждал себя в том, что он сам так думает, окончательно так решил. Но стоило позвонить матери (не стоило ей звонить!), как снова закрались сомнения.
– Сереж, мне ведь недолго уже осталось…
– Ма, ты опять!
– Да и ты там, в своей фирме, не высидишь ничего. Ведь сколько лет уже.
– Ты думаешь, я в начальники хочу? Да на черта мне эта головная боль!
– Не в начальниках дело. Ты вот сидишь там, сидишь…
«Вообще-то не сижу, а пашу, – мысленно возразил Алексеев, – но этого не замечает никто, даже мать».
– …а ведь семью надо. Тебе ведь уже почти сорок.
– Ма! – Алексеев резко прибавил строгости.
– Ну что «ма»? Ты бы вернулся к нам, тут есть девушки хорошие. Я и денег на свадьбу накопила. Из тех, что ты присылаешь.
Алексеев вздохнул и безжалостно уточнил:
– Какие девушки? Сколько их, ну-ка, перечисли.
Мать замолчала, потом всхлипнула в трубку.
– Понятно.
– Сереж…
– Ма, мне пора. Пока.
– Мне ведь недолго осталось…
– Всё, пока! Мне надо бежать. – И отключился.
Но никуда, конечно, не побежал, а рухнул на диван.
Так и заснул на нем (в знак унылого протеста) – не раздевшись, не почистив зубы.
***
Утром разболелась голова. Как всегда после споров с матерью.
А таблетки закончились.
«Это всё ма виновата! – подумал Алексеев. – Раньше хоть у Дули попросил бы, а теперь там этот Веня… идиотский».
Дуля и Веня – это Дульсинея и Вениамин. Соседи Алексеева. Дуля была хорошей невзрачной девушкой, у которой можно одолжить что угодно. По крайней мере – из того, что водится у одиноких девушек. Но она съехала (точнее, исчезла) несколько лет назад, никому ничего не сообщив. Или сообщив – но не Алексееву. Он тогда даже обиделся, потому что считал ее другом. И очень удобным соседом. Единственным, с кем пошел бы в разведку… Впрочем, весь этот романтизм выветрился, когда в опустевшую квартиру заселился Вениамин.
Веня. Очень тучный… нет, толстый… да какое там – чудовищно жирный субъект! Который в свою дверь (а пожалуй, и в большинство других дверей!) протискивался исключительно боком, вдохнув треть живота. Алексеев сначала почти жалел его, пока не узнал, что благодаря такому телу Веня неплохо зарабатывает на жизнь – продает себя в разные интернет-шоу: то про еду (чаще всего), то про социальную неполноценность. А когда засветился на «Острове похудения», где сбросил за время проекта почти 50 килограммов, то получил в награду квартиру (вот эту самую, Дулину). Не пентхаус, конечно, но всё же. Потом, правда, быстро компенсировал потерю жира, потому что человек весом в два центнера гораздо привлекательнее для продюсеров, чем какой-то 150-килограммовый дядька.
Короче говоря, Вениамин был таким персонажем, которого стоило презирать, но которому можно было и завидовать. Завидовать тому, как легко он зарабатывал деньги, а презирать за то, что с подобным «бизнесом» Веня вряд ли доживет до пенсии. Да что там – до пенсии, даже до шестидесяти лет не дотянет!.. Зато он был женат. Имел сына и двух дочерей. Посещающих, кстати (по настоянию отца), дорогой фитнес-клуб.
Одна из них выскочила перед самым носом Алексеева, собравшегося в аптеку.
– Доброе утро, уважаемый Сергей Владимирович!
– Доброе утро, прекрасная Кристина Владимировна, – ответил Алексеев, ляпнув первый попавшийся эпитет. В другой раз он бы придумал что-нибудь повеселее (Кристина обычно смешлива), но сейчас, из-за тяжелой головы, было не до шуток. – Как поживает Вениамин Владимирович?
– Спасибо, папа в хорошем здравии! А вы?
– Я тоже в оптимальной форме! – На этом приветственный ритуал закончился, и Алексеев спросил уже по-простому: – Кристина, а нет у вас таблеток от головы? Разболелась ужасно, а таблетки закончились.
– Наверное, пили всю ночь, – улыбнулась девушка.
– Могу дыхнуть, – предложил Алексеев.
– Нет уж, не надо – верю! Сейчас посмотрю. – И шмыгнула в квартиру, оставив на лестничной площадке мусорное ведро.
Почти каждый день Венины дети выносили это ведро, и всегда оно было забито доверху.
«Какой-то чудовищный завод по производству мусора», – вяло подумал Алексеев. Он разглядывал бесстыдно торчащего женского «гулливера» (уже дохлого) и представлял, что лет пятнадцать назад, наверное, не побрезговал бы в такой ситуации вытащить его и использовать в ближайшем эротроне.
Кристина выскочила и, подхватив свое ведро, сообщила, что таблеток нет. Потом добавила:
– Папа обычно каким-то народным средством лечится, ему на шоу Нахалова подсказали. А мы с Анжелкой не болеем.
– Понятно. Ладно, спасибо, что посмотрела.
– Не за что!
Девушка бодрой рысцой побежала вниз по лестнице, оставляя скучного соседа позади. Но Алексеев постарался не сильно отстать – был у него еще один ритуал, личный, который будоражил воображение почище любого «гулливера».
Когда они вышли во двор и Кристина подняла ведро над мусорным баком, футболка у нее, как всегда, задралась, обнажив поясницу. На гладкой молодой спине красовалась татуировка – «СССР». Алексеев расшифровывал ее так – «самая соблазнительная спина района».
***
Но попросить у Вениной дочери вόлос он бы, пожалуй, не решился.
Разве что вся их семья уедет отсюда в другой город. Или даже за границу. Алексеев был почему-то уверен, что заграница существует. Впрочем, политика его мало волновала.
«А вот интересно, если бы я рано женился (например, как Анвар) и не держал бы в уме ЭМУР, смог бы я уйти в оппозицию?» – в очередной раз подумал Алексеев и даже пнул пластиковую бутылку, перекатывавшуюся туда-сюда по остановке, словно мучимый бессонницей человек. Пинок вышел неожиданно громким, так что бабулька, которая до этого совершенно неподвижно сидела на лавке, тут же вздрогнула и чертыхнулась.
– Извините, Марианна Владимировна, – буркнул Алексеев в ее сторону. И ухмыльнулся: это же нелепо – называть незнакомых старух Марианнами! Неужели нельзя прописать в правилах возрастную градацию? Хотя бы такую: до 18 лет – Маруся, от 18 до 30 – Маргарита, после 30 и, например, до пенсии – Марианна, а после 70 – уже просто Мария.
В это время подошел автобус, Алексеев влез в него и плюхнулся в кресло для несемейных – последнее свободное, а то бы пришлось всю дорогу стоять. Водитель подождал еще минуту, вероятно надеясь, что Марианна одумается и тоже решит поехать в сторону зоопарка. Старушка осталась на скамейке, но, когда автобус тронулся, вдруг пристально взглянула на Алексеева. Взглянула так, как будто давно его знает и… осуждает. Алексеев поспешно отвернулся.
Обычно он гулял в зоопарке часа три. По воскресеньям. Это хорошо расслабляло перед новой рабочей неделей. Но сегодня, поскольку начался отпуск, решил остаться с ночевкой.
Возле клетки шерстистого носорога стояла вполне сносная (и недорогая) раскладушка. Алексеев устроился на ней, достал буханку бородинского хлеба, разломал на две части и протянул половину Кутузову.
Одноглазое животное покосилось на хлеб и фыркнуло.
– Брезгуешь, да? Ну и день сегодня: то голова, то старухи, то носороги… – И, видя, что Кутузов не отходит, хоть и отказался от еды, Алексеев решил с ним посоветоваться: – Вот скажи, друг, éсть у меня шансы на ЭМУР? Ты только не обижайся, но уж больно хочется свалить отсюда. Куда подальше. Задолбали все!.. Особенно на работе. Эти клиенты по ОСУгО – ненавижу их! Сами же, суки, берут кредит под большой процент, всё подписывают, а потом начинают к прокураторам ходить: видите ли, незаконно это! Не согласны они, видите ли, с такими процентами! Да в чем проблема – уйди в монахи, и не надо будет кредит на «уголовку» оформлять.
Носорог зевнул и потянулся мордой к хлебу.
– Что, уже надоело? – улыбнулся Алексеев. – Вот и мне тоже. Да и мать права: жениться надо. А тут мне не светит ни хрена… Ладно, посторожи пока раскладушку, я пойду заплачу за место.
Он медленно побрел мимо клеток, вдыхая терпкие звериные запахи, прислушиваясь к шумной ветреной листве. Даже закрыл глаза и представил себя в семидесятых. Почему-то казалось, что люди тех далеких времен должны источать нечто, похожее на «ароматы» обитателей зоопарка. Но тогда, по крайней мере, было гораздо проще завести полноценную, крепкую семью. Если, конечно, это не очередная выдумка СПИ.
«Пусть это не будет выдумкой. Прошу тебя…» – подумал Алексеев. Не очень, впрочем, понимая, к кому конкретно обращается.
***
Вернувшись, он вытащил из рюкзака шерстяное одеяло (ночи в зоопарке прохладные), прикрепил на прутья клетки табличку «Не беспокоить!», улегся и закрыл глаза. Через пару минут открыл. Перевернулся с правого бока на левый – не помогло, сон не шел. Попытался разглядеть в темноте Кутузова или хотя бы расслышать его фырканье, но тоже тщетно.
«„Носорогов“, что ли, посчитать… – подумал Алексеев, ложась на спину; над ним развернулось огромное звездное небо. – Нет, лучше вот спутники».
Спутников было полным-полно. Похожие друг на друга мерцающие точки двигались каждый по своей орбите – так деловито, словно живые. Словно рабочие муравьи.
«Красиво… Мы здесь всё суетимся, суетимся… Причем бессмысленно. Не то что спутники… А ведь если они выйдут из строя, на Земле хаос начнется».
Алексеев попытался представить «хаос»: нет ни воды, ни света, ни тепла; на улице то и дело раздаются автоматные очереди – малиновые воюют с красными; бугаи, пьяные вдрызг, врываются в квартиры к одиноким старухам, оглушают их топором, забирают остатки пенсии и еды… Сущие девяностые!
Он почувствовал, что опять проголодался, и достал из рюкзака недоеденную буханку. С наслаждением откусил, прожевал. Хлеб показался странно кисловатым. Откусил еще, подержал смакуя во рту. И вдруг почувствовал: хлеб шевелится! Тут же выплюнул, чуть не перевернув раскладушку. Достал фонарик и посветил на остатки буханки… Вроде бы ничего. Или все-таки… Вот оно – полезло по руке, защекотало. И еще раз. И снова.
«Муравьи, – догадался Алексеев. – Неужели над муравейником лежу?»
Он слез на землю, посветил под раскладушку, потом вокруг.
Нет, муравейника не оказалось, но насекомые шли странным, плотным строем во тьму, словно там, в конце пути, ждала огромная питательная гусеница. И чтобы преподнести ее муравьиной королеве, нужны были миллионы рабочих лап.
«Ишь, заботливые! Ну-ка, посмотрим, куда это вы так спешите».
Алексеев пошел вдоль потока насекомых, удивляясь про себя, что они все время движутся по дороге, не сворачивая ни к деревьям, ни к клеткам. Но вот наконец завернули: фонарик осветил решетку. Алексеев хотел найти табличку с названием зверя (не хищник ли внутри?) – ничего не вышло. Зато почти сразу попалась дверь. Замка не было, и Алексеев потянул ее на себя.
Войдя в клетку, он пошел напрямик – на запах: «Ну и вонь! Животное, что ли, сдохло?..»
Впереди показалась бесформенная куча. Вернее, туша. Полтонны, не меньше! И вся сплошь облеплена муравьями.
Алексеев приблизился, пытаясь найти голову зверя, понять, кто перед ним.
Неожиданно туша зашевелилась, издала булькающий, потом хрипящий звук.
Алексеев отступил, лихорадочно соображая, в какой стороне выход из клетки.
Вдруг зверь, протяжно застонав, протянул к свету от фонарика… руку!
«Человек!» – ужаснулся Алексеев и бросился отряхивать его от насекомых. Рука умирающего, такая беспомощная на вид, вдруг сильно ухватила спасителя за локоть, притянула. Алексеев уже хотел вырваться, бежать вон, но расслышал, как из черного рта доносится что-то похожее на слова:
– …ми… мя…
– Что?! Я не понимаю!
– Во… зьми… ме… ня…
Алексеев обмяк. Теперь он был не в силах освободиться. Не в силах даже позвать на помощь. Словно его собственная жизнь начала медленно, но верно переливаться в эту чудовищную женщину. Тем временем она с хрустом перевернулась на живот, и Алексеев почувствовал под своими вспотевшими ладонями необъятную спину… Неожиданно – гладкую, молодую спину. Такую знакомую, соблазнительную! Самую соблазнительную спину района…
Он проснулся в холодном поту.
Уже светало, вовсю щебетали птицы – торопясь успеть до жары.
Служители зоопарка разносили по клеткам корм…
Алексеев поймал на себе внимательный взгляд – это был Кутузов. Казалось, он все понял и ничуть не удивлен, что человеку приснился такой сон.
Какой человек, такой и сон – как будто намекал носорог, медленно пережевывая свой завтрак.
***
Когда приснится какая-нибудь гадость, лучше всего сходить на волосяной рынок, а потом забиться в ближайший эротрон. Или нет, не в ближайший. Лучше подальше от людей, например у старого парка. Или возле заброшенной стройки. Впрочем, про стройку, про то, что в таком месте может стоять дээнкамера, Алексеев просто предположил. Зато про парк – знал.
Почему Ленинский парк назвали в честь далекой сибирской реки (ведь не в честь же какой-нибудь Елены Прекрасной – это и дураку понятно!), трудно теперь угадать. Возможно, его устроитель был оттуда родом. Или – что вероятнее – решил там поселиться на пенсии. Но в любом случае поработал он на славу: парк и правда напоминал спокойную, гордую тайгу, не слишком популярную среди жителей города (ходили туманные слухи про исчезновения здесь людей). Тем не менее администрация установила среди сосен, поблизости от ручья, эротрон. Причем выкрасила его в защитный цвет.
«Надо же, – подумал Алексеев, когда случайно обнаружил его несколько лет назад, – позаботились о таких, как я!» И стал сюда захаживать время от времени. Иногда даже без вόлоса. Просто посидеть под журчанье воды и шум благородных дерев… «А что, если ЭМУР не подведет, выбрать все-таки восемнадцатый век? В нем тоже, кстати, можно семидесятые – Екатерину II. И встретить там какую-нибудь бедную Лизу…» – мечтал Алексеев.
В этот раз, после досадной ночи в зоопарке, ему повезло: на рынке удалось купить качественный товар – вόлос действительно принадлежал молодой красивой девушке. О которой в реальной жизни можно было только мечтать. Эля – так ее звали. Брюнетка среднего роста с теплым взглядом и милой родинкой над левым виском. Вроде бы профессиональная танцовщица. Но особенно завораживала даже не фигура, а голос – мягкий, яблочный, с примесью детских ноток (кажется, ей не больше 25-ти).
Алексеев при виде виртуализовавшейся Эли сразу решил, что никакого интима у них не будет. Будет романтика. Долгая прогулка по безлюдным местам. Лавочка около старого, заросшего папоротником музея сочинской Олимпиады. Тихий вечер. Наконец, гадание на спутниках в ночном небе. И, пожалуй, поцелуй. Или нет… В общем, пусть будет интрига насчет поцелуя.
Но еще надо было определиться с выбросом, чтобы вовремя избежать неприятной идеологемы. Алексеев с досадой вспомнил, как однажды замешкался и вынужден был целых двадцать минут испытывать гиперпатриотизм, когда его виртуал заполонили демоны с лозунгами «Северный Марс – только для нас!».
Большинство пользователей выбрасывались из дээнкамеры при помощи пули в голову, но стоила такая услуга почти в два раза дороже. Да и не слишком приятное ощущение. Алексеев предпочитал прыгать с моста или получать сильный удар тока, однако это значительно ограничивало пути передвижения. Особенно если ты настроился на романтику. Как сейчас, с Элей. Впрочем, Эля оказалась такая славная, что захотелось всё пустить на самотек. Даже – перетерпеть идеологему. В крайнем случае.
Эля согласилась и на музей, и на прогулку, но к мосту отказалась идти.
«Ладно, – подумал Алексеев, – проехали…»
Потом она повела его на какой-то пустырь, в своё «любимое место», где гуляли редкие парочки и не было никакого электричества. И от трассы далеко (под машину не бросишься).
Алексеев уже затосковал, но мысль о поцелуе по-прежнему вела его вперед.
Под ногами хрустел гравий, стали попадаться ржавые обломки всевозможных размеров и форм. «Робокладбище, – догадался Алексеев. – Жалкий памятник нанотехнологиям… Но при чем здесь Эля?»
– Эля, что же здесь «любимого», на кладбище?
– А разве не интересно? По-моему, роботы всегда были благороднее людей. Люди бы ни за что так добровольно не ушли…
– Хм. Думаешь, роботы совсем исчезли? А мне вот кажется, наша власть не такая дура.
– Это неважно.
– А что…
Эля вдруг обернулась и поцеловала Алексеева. Мягко, но настойчиво.
– …важно?
– Например, то, что ты не требуешь секса… Или вот это! – Девушка показала вперед, в сторону допотопного дирижабля, который медленно, но настойчиво поднимал над пустырем гигантский портрет обнаженного по пояс немолодого человека, скачущего на Пегасе.
Неужели?..
О да, это оно. Оно самое.
Алексеев покорно приложил руку к сердцу и вслед за Элей, за всеми влюбленными, оказавшимися в этот вечер на робокладбище, запел Гимн.
Вот и всё. Маховик Пропаганды раскрутился на полную.
Причем действовали власти весьма изобретательно, даже виртуозно. Били в больное, незащищенное место.
«Теперь каждый волос будет под подозрением», – хмуро думал Алексеев, вылезая из эротрона. Под равнодушный шум благородных дерев.
***
Через два дня позвонила мать.
«Ну вот, зря я сказал, что уже взял отпуск. Блин, расспрашивать сейчас начнет, обижаться…»
– Алё, привет, ма.
– Привет, Сереж. Я не отвлекаю тебя от дел?
Алексеев чуть не спросил: «Каких дел?», но вовремя спохватился.
– Нет. Говори. Случилось что?
– Да.
«Ну-у, опять…»
– Что?
– Сереж, тут кто-то бродит. Ночью.
– Что?.. Кто бродит?
– Я не знаю. Я в два часа проснулась, а во дворе такой шорох… и свет от фонарика. Я боюсь!
– Мам, погоди. А точно был свет? Или просто шорох?
– Я думаю, это воры. И убийцы. В соседнем районе как раз из колонии кто-то сбежал. Они меня грохнут.
«Ничего себе – словечко выбрала! Это что-то новенькое», – устало подумал Алексеев, но вынужден был сказать:
– Ладно, я приеду. Ты пока у тети Весты переночуй.
– Хорошо, – ответила мать и отключилась. Сама.
– Странно, странно… – Алексеев загрузил 4D-нет (сразу вылезло штук пятнадцать «мышеловок», и как минимум в двух маячил непотопляемый Веня; несколько минут ушло на то, чтобы все их позакрывать) и пролистал последние сообщения СПИ. Никакой информации по поводу сбежавших зэков, разумеется, не было. Ни в Новославянском районе, ни в любом другом.
«Чего и следовало ожидать. Ну что: на картоху так на картоху…»
И вдруг Алексеев подскочил: надо сегодня, именно сегодня, пока не увяз в огороде, съездить в ЭМУР-центр!
«Спасибо, ма, – весело подумал он, – что заставила решиться!»
Выходя из подъезда, Алексеев чуть не столкнулся с самбистами. Слегка встревожился, но подумал: «Ничего особенного. Это, наверное, к Анжелке» – и спустился в метро.
Возле эскалатора притормозил, купил ромашку. Уже в вагоне начал ее ощипывать, приговаривая про себя: «Муравей. Не муравей. Муравей. Не муравей. Муравей. Не муравей. Муравей. Не муравей. Му-ра-вей!»
…Тем временем самбисты продолжали стучать в дверь его квартиры. Наконец самый худой из них предположил:
– Похоже, слинял, сука! Придется вечером навестить.
***
– Анвар?
Бородатый охранник медленно и равнодушно смерил Алексеева взглядом. Не ответил. Ну да, ритуал есть ритуал…
– Доброго дня, Анвар Асхадович! – (Отчество было написано на бейджике.) – Ты… вы не помните меня? Мы вместе учились. Я Серега. Алексеев.
– А-а, Серега, – протянул одноклассник. – Здорόво. Зачем сюда пришел?
– Ну, как… Провериться.
– Не советую.
– Почему?
– Не советую, и всё. А там сам решай. – И вдруг добавил. Чуть изменившимся голосом: – Думай хорошо, брат.
«Это тебе хорошо, – подумал Алексеев. – С четырьмя-то женами (количество жён тоже было на бейджике) … Может, ты и мою увел в свой гарем?»
В школе Анвара многие боялись. Вернее, очень уважали, потому что, кажется, никто и никогда не видел его дерущимся. Хотя, разумеется, горец (даже в юном возрасте) мог накостылять кому угодно. А еще говорили, что именно его дед выбил в Сенате привилегию для кавказских народов – пользоваться родовыми отчествами. Но получается, несмотря на всё это, Анвар теперь стал простым охранником. Не чиновником, не бизнесменом, не продюсером… Впрочем, в ЭМУР-центр не с улицы попадают. Значит, и охранник здесь не так прост.
Алексеев, смущенный встречей с Анваром, тем не менее пошел дальше, в очередь на регистрацию.
После нее надо будет сразу на МРТ.
Потом, если прогноз окажется оптимистичен, – на анализы.
После них – в барокамеру.
Затем… Что будет затем, можно только догадываться. Но главное – успеть всё за день, получить окончательный результат сегодня. Потому что поездка в деревню – это точно потерянный отпуск, а до следующего… можно и не дожить. «Особенно с моей работой», – усмехнулся Алексеев.
***
Жизнь, в общем, не безнадежная штука. Если, конечно, вовремя на что-то решиться.
Алексеев справился. Пока только с первым этапом, но все-таки!
В нагрудном кармане уже лежало заветное заключение: «Вероятность проявления эффекта муравья составляет 96,5%. Рекомендуется воспользоваться аппаратом ПВ-перемещения в течение 4,2 года с момента выдачи заключения». А значит – пора оформлять советский паспорт (про восемнадцатый век – это, разумеется, просто фантазии, меланхолия).
Девяносто шесть процентов (даже с половиной) действительно невероятная удача, такая удача, о какой и мечтать-то было неудобно. Стыдно мечтать.
– Эй, ты…
Но мечты сбываются. Если вовремя решиться… А что значит вовремя? Ждать, пока совсем припрет? Пока начнут сниться кошмары, и утро понедельника – как перед казнью?
– Эй, говорю, стой!
Алексеев вспомнил: идя на работу, он обязательно делает небольшой крюк, чтобы увидеть чахлый куст сирени между котельной и гаражом. Чтобы в очередной раз позавидовать этому кусту, позавидовать тихому, размеренному существованию, без будней и праздников, без унылых мыслей о зарплате и потомстве.
Вдруг – резкий толчок в спину! Алексеев от неожиданности чуть не упал носом вперед. Не давая опомниться, его схватили, встряхнули, прижали к ближайшей стене.
– Ты, сука, Алексеев? – Худой невысокий самбист смотрел на него в упор, не моргая.
– Не…
– Не ты? Врешь, сука!
– Не имеете права… – выдавил из себя Алексеев, судорожно стараясь вспомнить…
– А ты, сука, имеешь?! Какого хера ты впариваешь старикам участки на Марсе? Он к тебе за обычной страховкой – а ты его в могилу хочешь свести?! Гребаным своим Марсом?
– Кого?..
– Что, память короткая? Хушназаров Мавлюд Владимирович. Помнишь такого?
– Владимирович?..
– Владимирович, Владимирович! Шесть соток ты ему продал возле Красного Олимпа. Будешь отпираться?!
– Добровольно. Я же не…
– Слушай сюда, сука: деду почти восемьдесят лет. Он не понимает этих ваших… Говорил ты ему, что он может отказаться от Марса? Говорил или нет?
– Я не помню. Я по инструкции…
Алексеев увидел, как глаза самбиста начинают наливаться кровью… Сейчас ударит.
– Право танца! – почти выкрикнул припертый к стене менеджер. И тут же ужаснулся собственной наглости.
Самбист осклабился, отступил на два шага. Двое его молчаливых товарищей оживились.
– Ну! Выбирай тогда, камикадзе!
Алексеев выбрал самого крупного, похожего на носорога.
Выбрал и прогадал: это сейчас «носорог» был неповоротливым на вид качком, а в прошлом (не таком уж далеком) – танцевал во вполне сносном бразильском ансамбле. И конечно, мышечная память сработала.
Уже на второй минуте Алексеев, задыхаясь, сдался.
– Херовая у тебя «самба», – сообщил худой и ударил его в живот.
Всего было 12 ударов.
Наконец самбисты закончили, и главарь, наклонившись к жертве, произнес:
– Ничего, до конца отпуска заживет. Ты же в отпуске, сука? А как выйдешь – жди: Хушназаров к тебе зайдет. И попробуй только не расторгнуть ему эту вашу «доброволку»! Ты меня понял?.. Вот и хорошо. Полежи пока, отдохни.
Самбисты исчезли.
Алексеев провалялся минут пятнадцать. В пыли и крови (крови, впрочем, было мало – защитники Мавлюда Владимировича сработали профессионально).
Сверху шелестело разлапистое дерево. Шелестело равнодушно, как будто ничего не произошло. Наверное, оно право. Полиция, по крайней мере, так и не появилась.
***
В электричке пахло едой, мочой и пόтом. Стандартный набор «ароматов», который пережил даже эпоху роботов.
Алексееву было все равно.
Единственное, что раздражало, – шумная, как беспилотник, оса (или шершень?), нагло летавшая по вагону в поисках десерта. Было в ней что-то от самбиста-главаря. Хотелось подстеречь, когда назойливое насекомое сядет на окно или лавку, и прибить его свернутой газетой. Сначала оглушить, а потом медленно, с хрустом раздавить – причем сделать это на глазах у пятилетнего пацана, который сидел напротив и, почти не отрываясь, смотрел на Алексеева, на его свежие синяки и ссадины (после встречи с самбистами прошло всего два дня).
Вскоре этот пацан стал раздражать не хуже осы.
Алексеев попробовал отвернуться к окну, но внимательное лицо ребенка отражалось в стекле, словно призрак.
«Такое впечатление, – досадливо подумал Алексеев, – что его наняли следить за мной».
Впрочем, это, разумеется, не так: госорганы имеют право вербовать детей только с 12 лет.
Пацан тем временем дернул за рукав мать, медитировавшую рядом в 4D-нете. Она нехотя отвлеклась, нагнулась, вслушиваясь в шепот сына:
– Что?.. Христов, говори громче, я не слышу.
Тот привстал, дотянулся до самого уха матери и повторил вопрос.
Женщина смерила Алексеева взглядом, немного поморщилась и ответила ребенку. Причем не переходя на шепот:
– Это дядя упал неудачно… С лестницы. Или с дерева.
«Вот нахальная бабень!» – возмутился про себя Алексеев и вдруг захотел, чтобы на голову этой медитёрке приземлилась оса, а еще лучше – запуталась бы в ее жестких, похожих на медную проволоку волосах.
Когда Алексеев, накурившись, вернулся из тамбура, то обнаружил на своем месте багрового мужика, который уже разливал водку в пластиковые стаканчики: себе и матери Христова.
– Привет, Вованыч! Чего стоишь в проходе – присаживайся, присоединяйся! – Алкаш радушно подвинулся, протянул Алексееву свой стакан. И добавил, приглядевшись: – О, да тебя прилично отмуздохали! Что, жена застукала?
«Пошел в жопу!» – чуть не произнес Алексеев и двинулся по проходу в поисках другого свободного места.
А минут через пять раздался резкий, отвратительный визг ребенка, и Алексеев понял, что отмщен: противного Христова, видимо, ужалил противный шершень. Может быть, даже в язык.
***
Отмщенный (слегка), но по-прежнему мрачный, Алексеев чувствовал, что отыграется теперь на картошке: сделает много резаной – гораздо больше, чем обычно. Мать наверняка разохается, начнет упрекать, разозлит окончательно…
«Да уже злит, – думал Алексеев, топая в сторону деревни. – Еще и синяки эти… Скажу, что с лестницы упал».
Получилось, однако, по-другому.
Мать, торопливо ответив на приветствие и не обратив внимания на лицо сына, сразу потащила его в огород, даже переодеться не дала.
Картофельные будылья валялись в беспорядке, словно пьяные, вся земля была в бесформенных буграх. То тут, то там виднелись мелкие, поеденные медведкой клубни, которыми побрезговали деревенские воры.
– Вот, полюбуйся. Всё вынесли, пока я у Весты отсиживалась. Кустов пять оставили: видно, лень уже стало! Так что нет у нас теперь картохи…
– Ма, ты на меня так смотришь, как будто это я их натравил! – Алексеев раздраженно выдернул лопату и опять вогнал ее в рыхлую землю. – Приперся сюда, хотя у меня, между прочим, дела в городе, а ты мне еще предъявляешь?
Мать смутилась:
– Сереж, я не предъявляю. Но что теперь делать-то, без картохи? Может, в полицию пойти?
– Не смеши, какая полиция!.. Ладно, хрен с ним. Купим у соседей.
– У Весты как раз крупная уродилась, – со странной готовностью откликнулась мать, хоть и не любила тратить деньги на то, что можно вырастить самой. – Она, кстати, с утра пирог испекла, пойдем посидим.
– Да не хочу я к ней идти. Ты разве сама не договоришься?
– Надо пойти, Сереж. Мы же ждали тебя.
– Мы? А она-то при чем?
Мать вдруг засуетилась, проигнорировала вопрос:
– Ладно, Сереж, ты отдохни пока с дороги, а потом приходи. Пирог с персиками, как ты любишь. – И, убрав лопату в сарай, побежала к дому подруги.
Тетя Веста, собственно, не совсем была «тетей». Он раньше не придавал этому значения, но сейчас сообразил, что соседка-то моложе, чем его мать. Лет на пятнадцать, наверное. Да еще и накрасилась так…
«Эй, погодите, – заподозрил неладное Алексеев, – женщины, вы что это задумали, а?..»
– Сергей, садитесь. Сейчас я пирог принесу. Алевтина сказала, вы персиковый любите?
– Люблю… Только мне немного. Я не голодный.
– Хорошо. – Тетя Веста уплыла на кухню, а мать наконец спросила:
– Что это у тебя с лицом? Ты что, подрался?!
Алексеев, жалея уже, что согласился на эти посиделки, соврал:
– Да дурацкая история: я девушку провожал, а там эти, самбисты…
– Кто?
– Хулиганы, в общем. Ну, пришлось драться.
– А в больницу ты ходил?
– Конечно ходил: все нормально, без последствий.
– Ох, Сережа… А что за девушка, с работы?
– Нет, в клубе познакомились, – ляпнул Алексеев и тут же пожалел.
– В клу-убе… – скептически протянула мать.
– А что, нельзя мне в клуб сходить?
– Можно. Да только разве там приличные девушки…
«Тетя Веста, что ли, „приличная девушка“?», – чуть не спросил Алексеев, но вовремя спохватился: решил, что не будет поддерживать назревающий «светский» разговор. Слиняет отсюда при первом удобном случае.
Однако он недооценил женщин, озабоченных его будущим. И на следующее утро проснулся… в чужом доме. В чужой, двуспальной, постели!
Соседки рядом, слава богу, не оказалось.
«Ну нет! Пора с этим кончать! – Алексеев ощупал тяжелую голову (что вчера было-то? после пирога?), соскочил с кровати. – Срочно, срочно в Совок! А иначе свихнусь в этом болоте».
Домой, к матери, он заходить не стал – сразу пошел на электричку. И выкинул телефон.
***
Ночь.
Яркий, искрящийся шар возник прямо на мостовой.
Из шара вывалился совершенно голый Алексеев.
Проблевавшись, Алексеев почувствовал в своем теле небывалую мощь. Словно дряблые мышцы превратились за время перемещения в тугие круглые мускулы!
Но продлилась эйфория не долго.
Почти сразу появились люди в штатском. И каждый из них был на голову выше Алексеева. Его схватили с двух сторон и потащили в проулок. Запихнули в тесный фургон.
Внутри сидели еще двое.
Алексееву дали одеться во что-то серое и колючее.
«Черт возьми, – подумал Алексеев, – неужели перебросили? Неужели тридцатые?..»
– Какой сейчас год?
– 62-й, – ответил один из гэбистов таким тоном, словно был способен (или имел право?) произносить только числа.
«И на том спасибо…»
Тем не менее Алексееву дали 10 лет колонии общего режима – за несанкционированное пересечение пространственно-временной границы СССР.
***
Заключенный Алексеев получил посылку от Д. Мукасьян.
– Подельник? – спросили сокамерники, уверенные, что Алексеев сидит за ограбление почты.
– Понятия не имею.
В посылке, кроме прочего, оказались теплые вещи, шерстяные носки.
– Да это ж баба прислала! Разведенка небось, – заявили сокамерники и быстро всё поделили.
«А ведь я из-за бáбы сюда попал. Жениться хотел…» – тупо подумал Алексеев, сидя перед опустевшим фанерным ящиком.
Когда пришла четвертая или пятая посылка, Алексеев начал проявлять что-то похожее на интерес к личности Д. Мукасьян.
Но загадка разрешилась только при выходе на свободу.
За тюремными воротами Алексеева ждала бледная сутулая женщина в очках. Рядом с ней сидел на корточках чернявый подросток.
Пару минут они простояли молча, изучая друг друга: Алексеев – с недоумением, гражданка Мукасьян – с состраданием.
Наконец она произнесла:
– Сережа, вы меня не помните? Я Дульсинея.
