Читать книгу Плохие оценки - Николай Недрин - Страница 6

Лифт остановился на 327-м этаже. Звонко щёлкнул, как микроволновка; выпустил.

«Как будто я курица и разогрелся», – усмехнулся Зима и вышел на запачканное тысячами ног облако. Облака здесь были в основном перистые, т.е. не спрячешься, если захочешь. Неудобный этаж, решил Зима. Впрочем, прятаться ему пока не хотелось – он был настроен решительно. И даже толкнул пару мертвяков, попавшихся на пути.

– Я не мертвяк, – миролюбиво запротестовал один. – Я дух!

– Чеченец, что ли? – на ходу бросил Зима, смутно соображая, что сказал глупость. Но не стал ждать.

Мертвяк, которому торопиться было совершенно некуда, долго смотрел вослед пришельцу. Пытался, видимо, собраться с мыслями… Наконец ответил (Зима уже затерялся в толпе):

– Может, и чеченец…

Зима шел целенаправленно, хотя был тут первый раз в жизни. Или в смерти?

Зима собирался задать Центральному очень важный вопрос, но не про свою жизнь и смерть. Важнее. Правда, пока что вопрос не оформился в слова. «Атмосфера тут какая-то скользкая, – думал Зима, – мозги как замороженные!»

Впереди облака вроде бы начали сгущаться.

Зима оглянулся: мертвяки поредели и стали странно на него коситься.

Скорее всего, почувствовали, что он идет с вопросом. К самому Центральному. С таким идиотским вопросом! Нет бы узнать, жив он или мертв, – а тут такое!

Зима усмехнулся: похоже, я тоже мысли начинаю читать!

Вот наконец что-то напоминающее дворец. Или храм. Или просто большой белый дом. Зиме, в общем, всё равно, как оно выглядит.

– Эй, – обратился Зима к усатому мертвяку, – Центральный здесь, что ли, живет?

– Кто-кто?

– Ну, Центральный, Главный, Основной… Как еще объяснить-то…

– Джо, наверное?

– Ну да, – Зима поразился простоте нового слова. «Ну да, – подумал, – если бы это я придумал Центрального, то так бы и назвал его – Джо».

– Здесь.

– А как его увидеть? Как пройти туда, пропуск нужен?

– А тебе зачем?

– Вопрос хочу задать. – Зима вдруг почувствовал, что где-то в мозгу зашевелились цифры: вопрос будет связан с цифрами!

– Один?

– Что – один? – не понял Зима (цифр было несколько, но без единицы).

– Ну, вопрос один?

– А. Ну да. Так куда…

– Но ты уверен, что это правильный вопрос?

Зима задумался.

Нет, он не уверен. Правильный или нет – пока непонятно. Однако – важный. Это уж точно!

– Ладно, пошли проведу. – Усатый взял Зиму за локоть. Они двинулись в сторону белого дома… Ладонь, пальцы усатого были крепкие, как у массажиста. Даже слишком. Зима расслабился. И почувствовал… что нет горба!

– А где горб мой?

– Горб твой исключительно в твоей голове! – усмехнулся усатый.

Зима облегченно выдохнул.

– Может, уже задашь свой вопрос, – вдруг предложил усатый (странно, но белый дом и не думал приближаться).

– Как это? Мы же не пришли. Мне же к Цент… к Джо надо!

– А ты думаешь, я кто? Я и есть «Центральный», – представился усатый. И подмигнул!

– Да ну?! – опешил Зима. Но тотчас и поверил.

– Самый что ни на есть. Итак? Каков твой второй вопрос?

– Как второй?!

– Ну, первый был про горб.

– Да… – смутно сообразил Зима. «Он что же, смеется надо мной?» – подумал с раздражением.

Усатый стоял, заложив руки за спину, и многозначительно улыбался:

– Итак?..

Зима напряг извилины. Сформулировать было непросто (к тому же мешал застрявший в голове горб), но он попытался:

– Почему лифт… именно сюда… какой-то 372-й…

– 327-й, – поправил усатый.

– Тем более! – Зима наконец собрался с мыслями. – Почему ты здесь, на 327-м? А что же тогда выше? Что там, на самом верху?

Усатый продолжал улыбаться. И вдруг хлопнул Зиму по плечу:

– А сам ты как думаешь?

***

Зима проснулся оттого, что больно ударился плечом: кажется, о железку, которая нужна, чтобы не свалиться, когда спишь. Он ехал на верхней полке, а это и неудобно, и раздражало.

Билет был куплен на нижнюю, куплен заранее, но без толку: в купе зашли громкоголосые, дородные чеченки; одна из них была с маленькой, почти невесомой девочкой (то ли дочерью, то ли племянницей), так что пришлось им всё уступить: и нижнюю полку; и общий столик, на который тут же и бесповоротно были выложены кавказские яства; и невозможность открыть (даже приоткрыть) окно. Вскоре стало не только тесно, но и душно.

А чеченская девочка (лет семи, наверное) всё равно мёрзла. И кушала еле-еле. Хотя вся еда была ради нее. Так, во всяком случае, показалось Зиме: ее напористые телохранительницы запросто смогли бы прожить без пищи дня четыре, не меньше! И, скорее всего, такое не раз с ними бывало во время войны. Так что попробуй им откажи в нижней полке!.. Впрочем, Зима уступил не из страха, а из жалости (и любопытства) к ребенку.

…Вот и сейчас, проснувшись (за окном был день, белые ленивые облака, храм невдалеке, точнее мечеть), Зима покосился вниз, на девочку.

Девочка смотрела на Зиму не моргая. Молча.

Ее мамы-тетки разговаривали на своём (Зима разобрал только что-то похожее на «Гудермес»), изредка поправляя на девочке шаль.

Зима смотрел на девочку, девочка смотрела на него. И вот стало казаться, что ей не семь лет, а семнадцать, что родилась она во время войны, в тот момент, когда совсем рядом, в соседнем доме, разорвался очередной снаряд…

«Она немая!» – вдруг догадался Зима. Мурашки пробежали по телу, и он отвернулся, отгородившись от девочки горбом.

Между тем началось какое-то постороннее шевеление, суета.

Поезд остановился, тяжело выдохнул.

Чеченки заговорили по-новому, по-деловому и, кажется, пересадили ребенка на другую полку. С глаз долой, подумал Зима, приподнялся и свесился в проход. В начале вагона стоял бородач в камуфляже. Вскоре показался второй (два бородача в камуфляже!) и передал первому… паспорта, что ли? «Да, похоже, проверка», – умозаключил Зима и достал из-под подушки кофту: на кофте был карман с молнией, а в кармане паспорт. Но… карман оказался пуст! Зима понял это сразу, на ощупь, и похолодел. Он быстро перерыл постель, отвернул матрас – нету. Значит, паспорт свалился вниз, пока он дрых. Ох же черт побери! Придется сейчас слезть, разговаривать, просить чеченок, приподнимать их сумки… Зима уже почти решился, собрался, но вдруг – до него дошло! Его паспорт – у ребенка. У этой немой чеченской девочки. Которая думает, что ей 17 лет и что он, Зима, стрелял по ней тогда, во время штурма Грозного.

Но это не всё.

Тогда, утверждает она, он хотел ее убить, а теперь – он хочет ее изнасиловать!

Зима обмяк. Ему отчаянно захотелось, чтобы горб превратился в раковину, чтобы можно было забиться в нее и толкнуть изнутри. Чтобы она незаметно упала, застряла в самом темном, пыльном углу купе.

А солдаты уже стояли напротив. Один взял паспорта у чеченок, второй уставился на Зиму.

– Предъявите паспорт. – Акцент у бородача был явно не городской.

Зима молчал. Руки-ноги стали как ватные, язык онемел. Он просто уставился с ужасом на чеченца, и тот начал тянуться к автомату. Лениво, раздраженно, как бы говоря: «Аллах свидетель, я этого не хочу, но ты сам напросился!..»

Вдруг поезд вздрогнул, бородачи покачнулись, женщины внизу охнули. Откуда-то сверху мягко рухнуло одеяло, и зазвенели падающие со стола стаканы…

***

Проснулся он от того, что лифт вздрогнул, остановился, и вошел человек в камуфляже… Нет, тотчас сообразил Зима, это спортивная форма. Тем более у вошедшего не было никакой растительности на лице.

Это, вероятно, какой-нибудь хавбек «Терека» – их команда вчера заселилась.

Футболист был в наушниках и, кажется, не обращал на окружающее особого внимания. Просто поехал в лифте, засунув руки в спортивные карманы и слушая западную (или все-таки местную?) музыку.

Зима немного подождал, искоса поглядывая на спортсмена, потом встал и вежливо предложил:

– Не хотите ли присесть? – (Он уже пять месяцев жил в этом отеле и понимал, что пора бы начать вырабатывать кавказское гостеприимство, особенно тут, в лифте.)

Футболист покосился на освободившийся унитаз, но ничего не ответил.

Зима повторил свой вопрос по-английски – на тот случай, если перед ним легионер.

Легионер (или притворяющийся таковым, что совсем не редкость в отечественном футболе) полуустало-полураздраженно произнес:

– Ноу. Фэнкс.

Зима расслабился и снова уселся на удобный, с подогревом, стульчак – помедитировать перед обедом.

Идея перенести унитаз в лифт пришла в голову нашему герою далеко не сразу, хотя и кажется такой очевидной. Все же он был здесь гостем, плохо знал местные порядки. Впрочем, пятизвездочный «Грозный Хаус», как и вся Верхняя Чечня, не имел большого отношения к чеченским традициям, и предполагалось, что у каждого долгого постояльца была довольно неограниченная свобода действий. Разумеется, без злоупотреблений.

Возможно, Зима и вовсе не решился бы на такое предприятие (унитаз был довольно массивен), но с некоторых пор его стало тяготить окно (огромное – от пола до потолка!) в собственном номере. Это окно – с видом на квартиру Жерара Депардье, как в первый же день услужливо объявила администратор и как вскоре подтвердила уборщица. (Вживую Зима, конечно, уборщицу не видел, но оставил на кровати осторожную записку: «Уважаемая госпожа! Сообщите, пожалуйста, действительно ли окно моего номера находится напротив квартиры одного французского гражданина?» – «Да в соседним доме есть квартира Депарде», – написала служанка в ответ, чем рассеяла всякие сомнения, в том числе и благодаря своей неидеальной грамотности (ведь если уборщица – представитель малообразованного большинства, обитающего в Нижней Чечне, то у приезжего человека возникает больше оснований доверять ей, чем официальным представителям отеля, – так, по крайней мере, казалось Зиме).) Однако он, поначалу заинтригованный такой близостью к французской культуре, недолго пребывал в оптимистичном настроении: с одной стороны, актер стал сниться Зиме каждую ночь – и всё с более и более бесцеремонными подробностями, – с другой же стороны, в повседневности встретить его никак не удавалось, хотя кое-кто из служащих отеля клялся, что Депардье ежедневно посещает «Сердце Чечни» с первыми призывами муэдзина. Впрочем, дело тут, возможно, вот в чём: Депардье, как и все, кто обитал или работал в Верхней Чечне, непременно должен был похудеть, так как частое преодоление многочисленных крутых лестниц, связывающих Нижнюю часть республики с Верхней, благотворно сказывается на любой фигуре, включая европейскую. Следовательно, актер, который стал знаменит благодаря своим «тучным» ролям, ныне совсем на себя не похож и, скорее всего, лишился предложений от большинства режиссеров. Это положение можно сравнить с тем, что произошло с советским комиком Савелием Крамаровым, эмигрировавшим в США и прооперировавшим там своё фирменное косоглазие.

В новом состоянии Депардье есть, однако, очевидный плюс: почти никем не узнаваемый, он может свободно окунуться в личную жизнь, пожить, так сказать, в своё удовольствие, даже завести интрижку! Казалось бы. Но на самом деле не всё так просто: местные женщины, особенно молодые чеченские девушки, придерживаются крайне строгих правил поведения. Максимум, на что может рассчитывать иностранец, – это корректно-настороженное, дружеское общение. О любви же, в любых ее проявлениях – включая платоническое, лучше не думать вообще. Даже если ты мировая знаменитость. Да что там Депардье: даже если бы сам Создатель решил отменить последствия Вавилонской башни и снова смешать все народы в один – ничего бы не вышло: чеченцы бы воспротивились первыми… Впрочем, в Нижней Чечне наверняка найдется какая-нибудь миловидная русская девочка, мечтающая о Франции, а потому готовая пренебречь общественным мнением. Вплоть до посещения личных апартаментов актера. Но он, вероятнее всего, не долго будет лелеять подобные отношения, ведь, как опытный ловелас, скоро сообразит: в его нынешней избраннице, увы, нет никакого кавказского стержня, а значит, пора всё это прекратить. Потому что, видите ли, стало слишком скучно! Но куда теперь деваться девушке, оставшейся и без Парижа, и без подруг, с которыми еще вчера сидела за одной партой в университете, за одним столиком в кафе? В результате бедная Лиза, помыкавшись напоследок пару месяцев, взойдет на местные альпийские луга и утопится там в каком-нибудь чистом горном озере, напоминающем Женевское… А что же знаменитый француз? Небось пожмет плечами и даже усмехнется со своей колокольни. Плюс слегка порадуется неожиданному вниманию со стороны желтой прессы.

Всё это крайне неприятно, да что там говорить – отвратительно! Вследствие чего Зима даже проникся антипатией к Депардье, а заодно и ко всем иностранцам, остановившимся в отеле. Может быть, поэтому и произошло его знакомство с Аристархом Даниловым – москвичом, который подобно Зиме уже не первый месяц обитал в «Грозном Хаусе» и, как оказалось после взаимного распития коктейлей, прибыл в столицу республики с загадочной целью, не имеющей никакого отношения к науке (а надо сказать, что господин Данилов был, кажется, членом-корреспондентом РАН, неоднократно отправляемым в командировки по разным субъектам необъятной Родины).

– Что же это за цель? – полюбопытствовал Зима, но Аристарх только неопределенно отмахнулся, погрузившись, вероятно, в сочинение сонета (ведь, помимо научной деятельности, господин Данилов был известным поэтом – впрочем, Зиму это мало смущало). Не получив ответа, наш горбун от нечего делать стал с пристрастием рассматривать очередной наряд ученого, удивляясь про себя (можно даже сказать – восхищаясь) тому, сколько же всего разнообразно яркого можно привезти из Москвы в строгую Чечню… Сегодня, в ничем не примечательный вторник, господин Данилов был облачен в фиолетовую рубашку и легкий полосатый пиджак, выдающий поклонника «Барселоны». Ниже пиджака располагались элегантные штаны защитного цвета, подчеркивавшие мужское достоинство своего владельца, а вот в качестве обуви Аристарх неожиданно использовал ярко-зеленые кроссовки. Однако, скорее всего, это домашний, отельный вариант одежды, и при выходе за периметр сотрудник РАН предстанет в противоположном обличье.

Зима долго не мог оторвать взгляд от кроссовок, но наконец настойчивые позывы из собственного желудка заставили его отвлечься.

Пока официантки – слишком красивые, словно созданные для пятизвездочной жизни – начали готовить столы к очередному приему пищи, Зима приподнялся и подошел к стеклянному куполу, венчающему отель и ресторан. Это был самый верхний, 32-й этаж, похожий по форме на обсерваторию, но приспособленный под совершенно земные цели. Впрочем, звезды отсюда тоже хорошо просматривались, и мысль попросить у администрации телескоп не казалась такой уж вздорной. Зима даже приостановил одну из официанток:

– Девушка, вы любите звёзды?

Та смутилась, попыталась улыбнуться:

– Извините, мне надо разносить мясо.

– А что вы делаете после работы?

Официантка покраснела (или побледнела? – что за дурацкое освещение!), затем искоса взглянула на собеседника (заметила горб!) и сообщила:

– Извините, мне… нам нельзя так разговаривать. Меня ждут братья. Возле мечети.

Вероятно, она рассчитывала сразу отпугнуть чужака, который не был даже французом, но допустила при этом досадную оплошность – намекнула ему о его физическом недостатке. Зима на подобные вещи реагировал остро, можно даже сказать, рассудок его на время помутился, так что в ответ обескураженная девушка услышала:

– Что ж, буду рад познакомиться с вашей семьей. Причем сейчас же, если, конечно, ваши братья никуда не отлучились.

С этими словами Зима неожиданно поцеловал у мадемуазель ручку (не успела отдернуть!), соблазнительно пахнущую шашлыком, и покинул ресторан.

Уже в лифте, присев от волнения на унитаз, наш герой вдруг вспомнил: он ведь голоден и по доброй воле отказался от ужина в угоду романтике. И не просто романтике, а романтике с элементами запугивания! Впрочем, была еще некоторая надежда на то, что девушка придумала братьев или что они, уйдя семнадцать лет назад в горы, так и не вернулись. Всё это предстояло выяснить в ближайшие 15—20 минут…

***

Но нет. Оказалось, что двадцати минут недостаточно.

Зима не обнаружил никого похожего на братьев (кстати, в спешке он даже не удосужился выяснить, сколько именно братьев должно быть!) внизу, у входа в отель. Надо было идти к «Сердцу Чечни», где, по уверению возлюбленной, прогуливалась ее родня. Это несколько успокаивало, ведь представить, что его изобьют в непосредственной близости от духовного центра республики, Зима не мог. Однако к серьезному разговору, безусловно, стоило внутренне подготовиться.

Он медленно перешел по мосту Сунжу, зажатую бетонными берегами, и… неожиданно стал спускаться к воде, точнее, к копошащимся у воды вьетнамцам (судя по их головным уборам), так как заметил у них в руках нечто, напоминающее гамбургеры.

Вероятно, это были местные работники, к существованию которых Зима давно привык, но, пожалуй, впервые увидел их в непринужденной обстановке: вьетнамцы, справившись со своими дневными обязанностями по украшению берегов, собирались поужинать, а возможно, и потравить анекдоты про тайцев. Нашему герою очень захотелось поучаствовать в их посиделках: во-первых, с целью подкрепиться (ибо представить, что рабочий откажет в еде постояльцу пятизвездочного отеля, было довольно сложно!), во-вторых, – немного расслабиться перед энергозатратным разговором с чеченскими братьями.

Спустившись к реке, Зима подал знак вьетнамцам, и те бросились к нему навстречу, приветливо помахивая съестным. Объединившись, они проследовали под мост, где было гораздо уютнее и не так ветрено.

Как и предполагал голодный горбун, иностранцы охотно разделили с ним свою трапезу, но пришлось испытать определенное разочарование, потому что в руках у рабочих оказались не гамбургеры, а заурядные булочки с маком и минералка. Правда, в таких обстоятельствах пьянила и она – в результате Зима размяк, даже представил себе, что братья возлюбленной, выглядевшие пока настоящими кавказскими гамбургерами, на деле могут быть вполне мирными булочками, занятыми в культурной деятельности. Например, они – сотрудники музея, и речь пойдет не столько об их сестре, сколько о проблемах музейного фонда, лишившегося во время войны большей части своих коллекций.

Такие мысли быстро умиротворили, и Зима не заметил, как под мостом пролетело полчаса. Встрепенувшись, он поблагодарил вьетнамцев за радушный прием, вскарабкался наверх, отдышался… Затем обернулся к реке и бросил прощальный взгляд на дело азиатских рук: большими декоративными валунами они почти выложили надпись – «ДОРОЖКИН + АБУБАКАРОВ = ДРУ». «Наверно, будет ДРУЖБА, – подумал Зима, – или ДРУГИЕ ВРЕМЕНА. А вот были бы фамилии президентов покороче, то и равенство было бы жёстче, патриотичнее!» И, сколь ни далек от политики наш герой, настроение у него поднялось еще больше, жить стало веселее, да и вообще – все люди ведь братья, тем более если они – братья твоей невесты! К тому же он, жених, занимает не самые последние апартаменты в лучшем отеле города, да и всей Верхней Чечни! То есть, по сути, оставалось только одно – совместно обговорить день свадьбы и количество приглашенных. «Однако с моей-то стороны и позвать почти некого, – вспомнил Зима с грустью. – Разве что тетя Тоня; впрочем, у нее коза, она не поедет».

Так, размышляя то в общих, то в частных чертах, он постепенно углубился в парк, окружающий «Сердце Чечни»…

О прекрасное Сердце! снабженное множеством ухоженных вен и артерий, на которых не найдешь ни пустой бутылки (из-под минеральной воды – ибо алкоголь запрещен!), ни окурка (ибо курить запрещено!), ни даже конфетного фантика (ибо сладкое вредно перед молитвой)! Разве что рассеянный, умиротворенный поэт забудет на скамье листок с благодарными стихами, посвященными Пророку… Но на то и Служители – внимательные, в светлых одеяниях с капюшонами похожие на эльфов, благородных, но не воинственных, – чтобы подобрать эти ямбы, молча прочесть увлажнившимся взором и в ближайшее же время вернуть сочинителю (ибо камеры, прикрепленные к каждому фонарю, всё предусмотрительно фиксируют). А чудесные мусульмане, идущие на молитву! Сколько достоинства в мужчинах и смирения в женщинах! Как чисты, как ярки их наряды, подобные цветам, украшающим бесчисленные газоны парка! И каких только узоров не найдешь на этих газонах, свежих и летом и зимой, ибо в Верхней Чечне не бывает ни снега, ни града, а только лёгкий дождик, орошающий лепестки роз, жасминов и орхидей! И до чего же обидно, что одним только восклицательным знаком приходится уснащать речь, посвященную Сердцу, что нет в языке того пунктуационного разнообразия, которое бы могло передавать все оттенки восхищения, радости, благоговения, благодарности Аллаху, кои посещают каждого, кто приближается к Сердцу под громогласные призывы муэдзина!.. О Сердце! Как спокойно около Тебя, как хочется любить весь мир и особенно Чечню под сенью Твоей! Как хочется стать пылинкой у Дороги, по которой пройдет Аллах, раз ты, Сердце, – лишь капля в море Его щедрот! Но и этой капли достаточно, чтобы, прижавшись своим собственным сердцем к Сердцу, отделанному травертином [травертин — пористый светлый мрамор небольшой твердости, используемый при строительстве, например Колизея], навсегда остаться в исламе!..

Примерно так должен был думать и Зима, если бы не горб.

Когда у человека горб, религиозные мысли отходят на второй план. Хочется прежде всего простой, земной любви, семейного очага, детей, которые бы не замечали горб или хотя бы не воспринимали его как ужасный порок. «Впрочем, если ради всего этого придется стать мусульманином, то я готов. Почти готов… В общем, я готов подготовиться», – думал Зима, бродя по дорожкам парка и тщетно вглядываясь во встречных: братьев среди них не было.

– Простите… – пытался он обратиться к служителям. – Извините, вы не видели здесь братьев моей новоиспеченной невесты, которая работает вон в том отеле?

Но служители были не от мира сего: некоторые даже не замечали вопроса, а другие лишь ласково, с достоинством улыбались и, ничего не ответив, принимались ухаживать за цветами.

Зима уже начал раздражаться, подозревая во всем этом дискриминацию по национальному признаку, словно он был каким-нибудь вьетнамцем, но вдруг понял – служители глухонемые! Это так просто, что наш герой даже рассмеялся, чем привлек внимание барсука. Вдвоем они дошли до ближайшей лавочки, и Зима присел на нее. Барсуку тоже захотелось, но на руки он не дался, а показал энергичными жестами, что его надо лишь подсадить.

– Какой ты, однако, самостоятельный зверь! – миролюбиво сказал Зима.

– Да, я такой. Подсади! – деловито ответил барсук.

Зима подсадил.

Они помолчали, созерцая мечеть.

Видимо, была передышка в череде молитв – установилась благостная тишина…

– С детства мечтал туда попасть, – сообщил барсук, указывая на мужественные 63-метровые минареты. – Хотя бы электриком.

– Разве животным можно? – удивился Зима.

Барсук вздохнул:

– Нет, нельзя. Если было бы можно, я бы уже давно стал: десять лет здесь обитаю. Каждую пядь земли знаю, каждый камешек, Коран выучил наизусть…

– А братьев ты каких-нибудь видел сегодня?

– Муртазалиевых, что ли? Видел конечно.

– Мне бы с ними свадьбу обговорить…

Барсук усмехнулся. И вдруг посуровел:

– Ушли они. На митинг.

– На митинг? Где это?

– В Нижней. Только предупреждаю: Муртазалиевы – серьезные нохчи. Особенно не надейся!

Зима обиделся:

– Что я, урод какой-нибудь или бродяга? В пятизвездочном отеле, между прочим, живу!

– Урод не урод, а горбатый! – вдруг проверещал барсук, соскочил с лавки и кинулся бежать.

Наш герой, опешив от наглой выходки, даже не догадался бросить в этого хама камень. И хорошо, что не бросил – приличный штраф заработал бы!

***

Приближаются сумерки, а Зима собрался в Нижнюю Чечню.

Хотя и нет в этом ничего особенного, ничего опасного, но когда сбоку разгорается закат, внизу – митинг и ты спускаешься по бесконечной холодной лестнице, то невольно наткнешься на мысль о самоубийстве!

И вот где-то на середине пути наш герой решился: оттолкнулся от перекладины и полетел горбом вниз… В предыдущие разы он почти чувствовал себя птицей, пикирующим коршуном, а сейчас – сейчас он просто падал камнем, думая, что, скорее всего, барсук прав, что шансов на свадьбу нет и что Муртазалиевых не двое, не трое, даже не пятеро, а целый митинг. Митинг, на котором обсуждают его, Зимы, пороки, неуклюжие промахи, даже потаенные детские травмы. И наверняка припишут ему участие в войне. Как оправдаться?..

Меж тем сработала подушка безопасности (по слухам, она не под каждым срабатывала: за последние полгода, к примеру, разбились несколько американцев и немец). Зима немного полежал на ней, вздохнул и перебрался на асфальт.

Постоял прислушиваясь. И пошел в ту сторону, откуда доносился человеческий гул на чеченском языке.

Но пришлось петлять. Постоянно возникали какие-то тупики, глухие дворы, а голоса то приближались, то снова удалялись. Казалось даже, что митинг не стоит на месте, хаотично перемещаясь, словно дело происходит в запутанном лабиринте. К тому же начало темнеть, фонари всё не зажигались, залаяла суровая собака… Зима подумал тоскливо, как было бы неплохо сейчас иметь под рукой барсука, знающего разные входы и выходы! И пусть бы он называл тебя «горбуном», ведь, в конце концов, это правда…

– Что, опять без меня не можешь? – проверещал старый знакомый, вынырнув из темноты.

– Барсук! – обрадовался Зима.

– Никакой не барсук, а Барс! – перебил тот. Даже привстал на задние лапы, пытаясь изобразить лезгинку, но быстро свалился на живот. – Ладно, пошли – доведу тебя до митинга, так и быть. Только вот что… Ты паспорт-то свой мне отдай, а то мало ли как повернется.

Зима с готовностью согласился: ему было не до формальностей, теперь главное – митинг, успеть на митинг!

Барсук быстренько спрятал паспорт и побежал вперед, указывая дорогу. И, странное дело, собака замолкла, фонари один за другим загорелись, а улица оказалась самой обычной.

– 4-я имени Дорожкина, – сообщил зверь название улицы, словно прочитав мысли своего подопечного. Да, осторожно подумал наш герой, видно, Барс тут не последнее лицо! Удивительно, что его не берут в электрики…

Между тем показались первые митингующие. Вернее, последние, поскольку, придя позже остальных, находились на периферии. То есть представляли из себя бахрому разношерстного, но величественного, как сразу почувствовал Зима, мероприятия. Эти последние были скучноваты: молча курили в сторонке, кушали шашлык, но, впрочем, выглядели при этом сосредоточенно и, когда из центра митинга разливалось лавинообразное «Аллаху акбар», с удовольствием присоединялись к нему. Можно было даже подумать, что собравшиеся – сплошь люди наделенные абсолютным слухом, но на самом деле это не совсем так: в повседневной жизни они могли презирать пение, с раздражением осуждать поп, хип-хоп и прочий рок, однако если дело касается коллективности и арабского языка, то человек явно преображается – распрямляется спина, расправляются крылья, разгорается праведный огонь в сердце и взоре, в результате чего даже самый несловоохотливый житель республики чувствует в себе оперную мощь, хоть и на восточный манер. К тому же всё это, помимо духовности, способствует физическому здоровью, так что многие, отмитинговав, но не успокоившись, тут же отправляются на спортивные площадки, особенно на борцовские ковры и боксерские ринги, где достигают значительных, иногда даже исключительных успехов, в частности заслуживают звание мастера спорта.