Читать книгу Жизнь для вечности - Николай Пестов - Страница 7

Когда Колюша кончил среднюю школу, то для него не был ясен вопрос о выборе дальнейшего пути. У него тогда не замечалось еще каких-либо определенных склонностей. Ни одна из отраслей науки и техники не была особенно близка его сердцу. В свое время, в старших классах средней школы, он интересовался астрономией и прочел по ней порядочное число книг. Но затем интерес к ней остыл. Будучи юношей, он охотно читал духовную и философскую литературу. В частности, большой интерес он проявлял к «четвертому измерению», читал о нем все, что удавалось достать. Поэтому он заговаривал с нами о философском факультете университета, но соглашался с тем, что при современной постановке преподавания он не найдет там того, что ищет.

По склонности пофилософствовать он иногда писал афоризмы в записные книжки своих товарищей. Вот один из них: «Мысль и мышление – это явление, при котором природа изучает и познает сама себя».

Он выбрал наконец специальность «автоматика и телемеханика» в Энергетическом институте. Это было близко к его склонностям в детстве. Но ни он, ни мы, его родители, не чувствовали, чтобы это было его призванием. В институт он был принят без экзамена как круглый отличник. Пробыв лето на даче с семьей, с начала осени он стал усердно заниматься в МЭИ.

Сохранилось одно из его неотправленных писем первого периода его занятий в МЭИ. Колюша пишет своей однокласснице Лиде Ч.:

«Я учусь с 1 сентября в Энергетическом институте. И очень доволен. Работы – по горло, и все одна математика. Кроме нее, марксизма-ленинизма и английского языка – ничего. Один раз в восемь дней дежурю в пожарной команде.

Очень плохо вот что: всякое отсутствие коллектива в институте; все живут в разных районах города, никого нет рядом. То ли дело было в школе, когда все жили в небольшом радиусе около школы. И потому жизнь сейчас кажется особенно скучной, когда нет так называемой личной жизни. Я ни с кем не встречался и не желаю…»

Следует заметить, однако, что в МЭИ Колюша занимался с увлечением только первое время. Было заметно, что не того искал он в жизни и что он не мог отдать своего сердца техническим наукам, как могли это делать другие.

Война помешала занятиям. В начале войны, когда мы не знали, где нам придется зимовать, Коле приходилось перетаскивать тюки с шубами, валенками и другими вещами в деревню, из деревни – на дачу под Москвой и затем опять в Москву. «Я теперь знаю, что такое война, – шутил Коля. – Это значит все время таскать вещи с одного места на другое». Но он никогда не горевал.

Коля в начале войны

Немцы быстро продвигались вглубь страны и приближались к Москве. Жизнь выходила из колеи. Началась сплошная эвакуация учреждений, заводов и вузов. МЭИ был вывезен в Среднюю Азию, а Колюша остался с семьей в Москве. Так как все учреждения эвакуировались, то в семье все остались без работы. Чтобы хоть что-нибудь заработать, всей семьей стали плести веревочные сумки – «авоськи». Но это давало мизерный заработок и право лишь на одну рабочую карточку для всей семьи. «Колюша, комендант нашего дома предлагает тебе быть в нашем доме истопником. Мы получили бы вторую рабочую карточку, и ты помог бы семье». И Колюша сразу и кротко послушался и, будучи уже студентом, стал выполнять грязную и утомительную работу. Следует заметить при этом, что работа истопником в то время была более изнурительна, чем обычно. Топлива было мало, и топили всем, что только можно было жечь. Долгое время Колюше приходилось жечь горы старой бумаги, которую сваливали в кочегарку эвакуированные из Москвы учреждения. Топка от бумаги очень быстро засорялась, а при шуровке из нее вылетали тучи пыли из бумажной золы и обуглившихся листочков. Поэтому Колюша возвращался всегда с работы крайне изнуренным, с черным от угольной пыли лицом и утомленными от бессонных ночей глазами. Но он никогда не роптал. В это тяжелое для семьи время Колюша помогал нам и тем, что ходил разгружать автомобили с картофелем у продовольственных магазинов: за это ему отпускали картофель вне очереди и в увеличенной норме.

При окончании средней школы Колюше суждено было пережить первое юношеское увлечение в отношении к одной из своих одноклассниц – Лиде Ч. Впрочем, оно было и последним; глубокая душа Колюши нелегко меняла свои привязанности. Это чувство нельзя назвать очень сильным, оно коснулось его души, но не захватило всей его натуры, как захватывает у некоторых. Вместе с тем оно было скорее односторонним и проявлялось более длительно и сильно со стороны Колюши. Зарождение чувства произошло на выпускном вечере средней школы. Затем тотчас же Колюша уехал к семье на дачу, за сто километров от Москвы. Наступила война, и Лида Ч. эвакуировалась с семьей из Москвы. После этого он виделся с нею лишь несколько раз непосредственно перед отправкой на фронт, а ранее изредка обменивался письмами.

В бумагах Колюши сохранилось одно из его неотправленных писем к этой девушке, которое вносит несколько ярких штрихов в рассказ о его самых глубоких чувствах и переживаниях. Это письмо было написано в те дни, когда судьба Москвы висела на волоске и никто не знал, что с ним будет в ближайшее время. Ниже приводится заключительная часть этого письма.

«16 октября 1941 г.

За ночь положение резко ухудшилось. Радио принесло нерадостные известия. Может быть, мы больше и не увидимся. Может быть, это письмо до тебя не дойдет, или же твой ответ не дойдет до меня. Если только ты не в Москве. И вот теперь я снова с тобой прощаюсь, – мало ли что может случиться? А если что-нибудь и случится – то это не будет иметь значения. Все равно в этом реальном мире, полном забот и скорбей, полном несчастий и страданий, – ты для меня уже не существуешь. Ты для меня существуешь только как мысленное представление твоего образа. Ты заняла в моей душе тот тихий и спокойный уголок, где дремлют веемой драгоценные мечты, святые заветы моих предков и надежда на счастливое будущее великого народа и всего человечества.

А что я для тебя? Этот вопрос во мне еле теплится, еще немного – ион совсем погаснет… Но тебя я не забуду. Я думаю, что это мое последнее письмо. Но ты все-таки напиши мне хоть два слова: так тяжело жить одному без друзей[3].

Иногда, когда я думаю о тебе, о справедливости судьбы по отношению ко мне и о надеждах, которые должны сбыться, мне кажется, что мы встретимся тогда, когда эта буря пройдет, этот кошмар кончится и великий народ заживет спокойной, трудолюбивой жизнью своих предков. Тогда мое счастье будет полным.

До свидания, Лида. Прости. Коля».

В это время Коле было всего семнадцать лет, а в его душе – в самом заветном ее уголке – уже жили «святые заветы» его предков. А его разум был уже достаточно силен, чтобы понять, что он более любит не реальную девушку, а свою мечту – «мысленное представление образа». Да и самое человеческое понятие – «любовь» было ему уже достаточно ясно в своей сущности. Это видно из следующего афоризма, который был записан им в блокнот его товарища Бориса С. при окончании средней школы: «Любовь (страсть) есть такое отношение человека к любимому им предмету, когда наблюдаемые им положительные свойства заглушают для него все отрицательные».

Видя, как изнурительно влияет на Колюшу работа истопником, я нашел ему через месяц другое место – ученика электромонтера в научном институте. Здесь он проработал до весны 1942 года, когда возобновились занятия в Энергетическом институте. Весной и летом 1942 года Колюше пришлось много поработать на нашем первом огороде, который стал питать нашу семью в годы войны. Колюша работал очень усердно, копая целину и таская на гряды из леса перегнойную землю.

На этих Колюшиных грядах было Божие благословение, и, хотя они были выкопаны на целине, мы получили с них осенью очень богатый урожай овощей. Старушка, жившая на даче, где трудился Колюша, рассказывала мне впоследствии: «Работает, работает Колюша, потом смотрю – бросит лопату и во всю прыть в лес побежит. Вернется, поработает немного – и опять бегом в лес. Заинтересовалась я, спрашиваю: „Что это ты все в лес бегаешь?“…„От комаров, бабушка! Нет терпенья, как кусают. А шагом от них не уйдешь, только убежать можно"».

Осенью этого же года Колюша вырыл нам (с помощью Сережи) подвал под полом нашей кухни для хранения овощей. При этом им пришлось перетаскать из-под пола несколько тонн земли. Подвал вышел на славу (как, впрочем, и все, что выходило из Колюшиных рук). Он имел площадь около четырех квадратных метров, глубину более роста человека. Весь пол был выложен кирпичом, стенки обложены досками, устроены солидная лестница, закрома для овощей, и проведено электричество. С тех пор мы могли делать на зиму запасы картофеля и овощей и производить засолку капусты и огурцов. Работая над подвалом, Колюша говорил: «Вот обеспечу семью, тогда могу пойти и на военную службу».

Когда пришла первая экзаменационная сессия в МЭИ, то Колюша получил «отлично» по математическим предметам. Но на экзамен по химии не пошел. У него не хватило энергии и желания усвоить этот предмет. Пойти же на экзамен с посредственными знаниями было не в его характере.

В первый год войны Энергетический институт еще не давал «брони» от призыва на военную службу для студентов первых трех курсов, а срок призыва Колюши приближался.

– Колюша, может быть, ты поступишь в «Станкин»? Там, говорят, дают «броню» от призыва, – как-то спросил я.

– Но это значит на всю жизнь посвятить себя военной специальности, – возразил он и отклонил мое предложение.

Так не хотел он оградить себя от опасности ценой сделки с совестью, он хотел отдаться в руки Промысла Божия.

Колюша всегда и ранее не пропускал праздничных церковных служб, но последние месяцы до призыва он стал ходить еще усерднее. Он несколько раз просил у нас разрешения прислуживать в церкви епископу, его тянуло самому принять непосредственное участие в богослужении.

В последнее время жизни в семье в Колюше особенно ярко определилась черта его характера – очень быстрая отзывчивость на все просьбы окружавших. Ценность и высота души человека постигается в мелочах жизни, в повседневном быту, в отношениях не с внешними людьми, где мы искусственно духовно прихорашиваем себя, а с теми, которые живут с нами и нас хорошо знают. Как часто мы бываем невнимательны к их просьбам, нетерпеливы, не умеем снисходить к их маленьким слабостям и желаниям. Колюша проявлял в этом отношении необычайную услужливость и быстроту в исполнении всяких просьб. Он помогал по хозяйству, чинил, устраивал, выполнял все просьбы бабушки и т. п.

«Колюша, помоги мне», – звал его кто-нибудь из семьи. И тотчас же, всегда веселый и жизнерадостный, Колюша вбегал в комнату со словами: «Вот я».

Незадолго до призыва Колюшу вызвали в военкомат и сказали ему, что его направят в артиллерийское училище. При этом его спросили, какой вид артиллерии он хочет выбрать – полевую или зенитную. Колюша ответил: «Полевую». Я был очень недоволен его ответом и спрашивал его, почему он сделал выбор более опасного вида войск: зенитную артиллерию часто располагают в тылу, тогда как полевую только на линии фронта. Для Колюши, я помню, были тяжелы и неприятны мои упреки. Он молчал в ответ на них и не объяснял мне мотивов своего выбора. Только теперь они стали мне вполне ясны: его совесть не позволяла ему уклониться от опасностей; ему казалось постыдным выбирать более безопасную службу. Он ждал избавления не от своей изворотливости, а от воли своего Творца. Впрочем, этот его выбор не оказал никакого влияния на его судьбу. Когда его призвали, он был направлен курсантом в пулеметно-минометное училище.

Настал час разлуки. Колюша призван на военную службу и должен ехать в военное училище. Перед отъездом Колюша подумал о том, как должен быть распределен оставшийся после него на месяц хлебный паек, и дал нам указания – кому из нуждающихся отдавать его часть.

При прощании наша бабушка сказала ему: «Колюша, попомни обо мне, когда ты будешь архиереем». Эта просьба не удивила его. Он серьезно ответил ей: «Хорошо, бабушка».

Всей семьей мы пошли его провожать. Он простился с нами совершенно спокойно и легкими шагами ушел от нас за дверь комендантского помещения, охраняемую часовым… Так кончилась юность Колюши, кончилась беззаботная жизнь в отеческом доме. Начался период тяжелых испытаний.