Читать книгу Семь крестов - Николай Прокошев - Страница 8

– Прокс? Господин Прокс, вы где? – стоило Псу протиснуться сквозь дыру, как он услышал незнакомый голос, судя по всему, принадлежавший подростку. – Ах, вот вы где, хвала богам. Я думал, вас растерзал медведь.

Гектор действительно опешил, когда увидел того, кто его искал. Перед ним верхом на сером жеребце сидел парнишка лет пятнадцати откровенно прусской наружности – светлые волосы до плеч, узкий лоб и мощные скулы. Насмерть перепуганный юноша схватился за кинжал в ожидании возможного нападения.

Прокс? Почему его назвали Проксом? Кто этот голубоглазый веснушчатый мальчишка? И одет он как-то странно. Такую одежду – пышные шаровары со складками, полотняные рубахи и плащи с бронзовыми подковообразными фибулами[36] на плече – не носят уже лет двести, если не больше.

Неужели на косе еще остались языческие племена? Следом взгляд Пса упал на собственный костюм. Его котта, панталоны и замшевые сапоги исчезли бог весть куда. Взамен них появилось то же одеяние, что и у мальчугана, разве что с серебряной фибулой на плаще. И рукоятка короткого меча на поясе была инкрустирована золотом и янтарем. Гектор поднялся, отряхивая хвою и кору.

– Ты кто? Почему ты называешь меня Проксом?

– Что? Неужели всесильный Аушаутс[37] сыграл с вашей памятью злую шутку, господин Прокс, – отрок, неподдельно охая и причитая, спрыгнул с коня и начал совершать странные движения руками.

– Сейчас же прекрати махать перед моим носом! Ты кто такой? И… кто я такой? – Пес тряхнул паренька за плечи.

– Видно, вы упали с коня головой оземь, господин Прокс. Вы что, правда, ничего не помните?

– А что я должен помнить?

– Ну как же. Вы – господин Прокс, сын господина Трудевута Бронте, хозяина этих земель, – наблюдая за реакцией Гектора, подросток все-таки продолжал свои замысловатые движения руками. – Я – ваш слуга Крукше. Мы отправились на охоту, вы поскакали вперед, чтобы настичь кабана, и скрылись из виду. Я кричал-кричал и наконец нашел вас здесь.

– Ты хочешь сказать, что меня зовут Прокс Бронте? И у меня есть живой отец?

– А что ему станется? Конечно, живой. Еще нас всех переживет, хвала Окопирмсу[38]!

– Ну хорошо, поехали посмотрим. Вот ведь как память-то отшибло.

Крукше свистнул, и через полминуты к ним прискакала изумительная аварской породы лошадь, чью сбрую украсили замысловатым плетением из бронзовой и серебряной проволоки. Гектор никак не мог сообразить, что же все это значит. Бэзил обещал ему встречу с родственниками, но чтобы с отцом… Его давно нет в живых, да и звали его отнюдь не Трудевут. К тому же и самого Пса зовут уж точно не Прокс.

Смысл происходящего пока оставался непознанным, и он молча последовал за Крукше. Когда они выехали из леса на основную дорогу, Гектору показалось, что она стала гораздо уже – здесь с трудом прошла бы даже одна повозка, не говоря о встречной. Пес удивленно хмыкнул, заметив, что никаких съездов к деревням рыбаков не наблюдалось, а сторожевых башен не было и в помине. Неожиданно Крукше свернул к морю через ту же хвойную чащобу, но на противоположную от залива сторону.

Вскоре они въехали на прогалину, где в окружении вековых деревьев раскинулось древнепрусское поселение. Нет, такое точно невозможно. Подобные места могли еще остаться разве что где-нибудь в Великой пустоши[39], но чтобы на косе, прямо под боком у рыцарей…

Урочище представляло собой деревеньку в тринадцать рубленых домов на открытой вытоптанной площадке. Тот, что находился в центре, имел прямоугольную форму и самые большие размеры. Причем его крышу изготовили из гонта[40], в то время как остальные домики были покрыты камышом и соломой. Как догадался прусс, эта хижина и являлась жилищем его семьи. Все поселение окружал двойной частокол с единственным въездом, куда и направились Гектор-Прокс со слугой. Часовой на входе поприветствовал хозяина и поинтересовался, как прошла охота и как боги помогали ему.

Гектор обратил внимание, что быт у предков оказался весьма незатейливым. Кто-то прямо посередине двора латал рыбацкие сети, кто-то дубил кожу, какая-то женщина длинной иголкой вышивала причудливый узор на ленточке для волос. Другая женщина доила корову, шустрые ребятишки беззаботно бегали вокруг, играя на деревянных свистульках заливистый мотив.

– Есть кто дома? – отодвинув оленью шкуру, служившую дверью, Пес протиснулся в глубь жилища.

– О, Прокс, это ты, – всплеснула руками невысокая, полноватая, со светлыми волосами и яркими серо-голубыми глазами привлекательная женщина. – Как поохотились?

Гектор внимательнее присмотрелся к своей новой матери. На ней красовалось длинное льняное узорчатое платье, русые волосы, заплетенные в косы, были собраны на затылке и заколоты костяным гребнем. Выразительные глаза оттеняли серебряные серьги, дополненные такой же прекрасной подвеской. Она ласково улыбнулась Гектору.

Настоящую мать Пес почти не помнил. Единственным отчетливым воспоминанием мог считаться только запах полевых цветов, которыми матушка украшала все комнаты в их просторном доме.

И одна незабудка неизменно выглядывала из ее роскошных светлых волос. Помимо этого, разве еще вечный кашель – женщина кашляла, не переставая ни днем ни ночью, – приходил на ум прусскому аристократу. Ни черт лица, ни походки, ни жестов Гектор воспроизвести в памяти не смог бы.

– Госпожа Скало, вы удивитесь, но Прокс потерял память, – Крукше кинулся к женщине и принялся быстро тараторить. – Вашего сына сшибло веткой с коня, он свалился на землю и, видно, крепко приложился головой. Могучий Потримпо[41], помоги нам!

– Перестань горланить, Крукше, – женщина отмахнулась от слуги. – Что стряслось, Прокс?

– Я вправду ничего не помню, – Пес гадал, насколько похожа эта женщина на его настоящую мать. – Может, и в самом деле рухнул с лошади. Туго нам придется – это же сколько вспоминать придется, мама.

– Не горюй, сынок, – взяв Прокса за руки, Скало ласково заглянула ему в глаза. – Я бы тоже хотела многое забыть. Скоро с пасеки вернется отец и все тебе расскажет.

Убранство жилища особого впечатления на Гектора не произвело: в доме имелось три комнаты, разделенные тонкими глинобитными перегородками. В одной комнате находилась большая кровать с одеялом, набитым лебяжьим пухом. Там же сложили каменную печь.

В другой поместили кровать поменьше и небольшой сундук. В третьей, где они разговаривали, стоял грубо сколоченный стол, несколько таких же стульев, два сундука и прядильный станок. Пес предположил, что в сундуках находится все богатство их знатной семьи. Не так уж и много для зажиточных прусских дворян.

Скало напомнила, что сзади дома привязаны шесть лошадей.

В поселении есть кузница, где также хранится все оружие села, которое, кстати, называется Бронтекамм. Это и есть их потомственные земли. Участком они владеют небольшим, но все необходимое для жизни есть: и рыба, и зверь, и пахотное поле, и огород, и домашняя живность, и пчелы, и вода, и лес. Железо, правда, приходится либо покупать, либо обменивать на пушнину, которой здесь тоже вдоволь – куница, ласка, бобр.

В небольшом котелке, куда новоявленная мать вместе с мясом бросила раскаленные камни, она разогрела для Пса похлебку из оленины, и, когда он промокнул последние капли супа куском хлеба, домой вернулся отец. Это был высокий, крупный мужчина с грубым лицом и густыми волнистыми каштановыми волосами, закрывавшими уши. На его поясе красовался маленький топорик, украшенный местным кузнецом традиционным прусским орнаментом. В руках отец держал длинное копье с бронзовым наконечником.

Следом за ним зашел другой слуга, постарше Крукше, и спросил, сразу ли бросать тарпанье мясо в погреб или сначала, по обычаю, накормить им собак. Трудевут разрешил дать собакам немного мяса со спины животного, а остальное положить на хранение в холодный погреб. Старший Бронте расстегнул плащ и переобулся из сапог в легкие лубяные обмотки. Он лишь удрученно покачал головой, когда узнал, что его сын потерял память. Этого еще ему не хватало. После того как хозяйка налила горячей похлебки мужу, тот принялся неспешно посвящать Гектора в подробности их нелегкой жизни.

Подозрения Пса подтвердились – все-таки он попал в прошлое. Судя по отсутствию каких бы то ни было признаков нахождения здесь тевтонов, год на дворе стоял от силы тысяча двухсотый. Зная, что пруссам не ведом календарь, он не рискнул уточнить у родителей время его пребывания в прошлом. Значит, Бэзил не наврал и устроил ему встречу с родственниками. Как он умудрился перенести сознание Гектора в тело сына его предков Прокса? И зачем? Каким же будет второй крест?

Единственное, в чем дух обманул, так в том, что Пес успеет на собственную свадьбу к вечеру. Даже если он прямо сейчас сломя голову понесется к той изогнутой сосне, то, в лучшем случае, прибудет домой с первыми звездами. Да и вряд ли невидимка даст ему возможность оказаться в своем времени, пока прусс не выполнит новое задание. Поэтому Гектор-Прокс решил подождать, когда Бэзил снова заговорит с ним и объяснит, что нужно делать дальше.

Напоминая сыну недавние события, нынешний отец рассказал, что Брутения[42] переживает далеко не лучшие времена. Междоусобные войны и постоянные набеги поляков и русичей отравляют жизнь простому люду. В этой неразберихе отправители древнего культа во главе с верховным жрецом Криве-Кривайтисом окончательно подмяли под себя власть в стране, объясняя все невзгоды гневом многочисленных богов.

Народ вспомнил старые времена, когда обстановка была спокойней под властью жрецов, и стал внимательнее прислушиваться к голосу проводников воли божеств. На деле же положение только ухудшилось, однако жрецы вопреки всему разумному продолжают совершать больше жертвоприношений и бездумно посылают людей на гибель в чужие земли. Круг замкнулся, если такое продлится, страну ожидает мучительная смерть.

Из дальнейшего рассказа выяснилось, что существуют так называемые земли, которые в свою очередь подразделяются на волости. Волость представляет собой несколько таких поселков по десять-двадцать дворов и зачастую носит название по главному в ней городку. Также имеется столица земли – городище, оттуда Трудевут, самбийский король, должен управлять всей землей. Но в последнее время он чаще бывает в родовом поместье Бронтекамм.

Дело в том, что эта относительно тихая волость подчиняется только ему и не признает ничей другой авторитет. А в остальных волостных городах, да и в столице тоже, люди перестали его слушать. Они часами могут внимать россказням жрецов и молиться на небо, чтобы пошел дождь и все беды прекратились. Такое легкомысленное отношение к жизни не для него.

Все до одного брутенские короли являются куклами в руках жрецов и не в состоянии им возразить, так что Кривайтис, пользуясь своей безнаказанностью, только разрушает страну. Порядка нет. Нужен единственный король, кто объединил бы земли. Народ-то ведь один, а все грызутся меж собой как собаки. Это же верная погибель. Вон у тех же русичей есть хотя бы видимость порядка, а здесь – сплошной раздрай.

Скоро будет общее собрание, и там Трудевут намеревался в последний раз высказать свои суждения по поводу полного разброда в землях Брутении. Пес пообещал сопровождать новоявленного отца в Надровию и, выпив полкружки ячменного пива, отправился на морской берег собраться с мыслями.

– Ну что, Гектор, как тебе местные порядки? – вопрос Бэзила застал Пса в момент, когда тот пускал по воде лягушек из плоских камешков.

– Да пока толком ничего не видел. Зачем я здесь?

– Как раз затем, чтобы все увидеть. Я хочу, чтобы ты узнал, как жили твои предки. Возможно, начнешь смотреть на мир другими глазами. Поживешь, познакомишься с их обычаями – глядишь, что-то и поймешь.

– А какой это год? – Пес наблюдал за тем, как лунная дорожка покачивается на морской глади.

– Тысяча сто пятьдесят девятый. Орден еще не создан. Эти земли живут дикими нравами. Скажу сразу, чтобы вернуться обратно, тебе предстоит многое осознать. – Пруссу показалось, что фраза, произнесенная невидимкой, была насквозь пронизана грустью. – Ты колебался, вступать ли на службу к рыцарям? В этих лесах ты найдешь ответы на многие вопросы. А быть может, захочешь остаться навсегда.

– Ну уж нет. У меня свадьба на носу, зачем мне оставаться? Что здесь может быть такого полезного? Спасибо, что дал мне возможность повидаться с родней. Хорошие люди. Я их почти полюбил и, если бы верил в Бога, обязательно за них помолился.

– В прежней Пруссии каждый был просто обязан верить в Бога, и не в одного. Их – целый пантеон. Как у древних греков или римлян. – Пес не мог понять, серьезно настроен Бэзил или опять издевается. – Впрочем, к твоему рождению церковь известными путями сократила количество божеств на этих землях до одного. Суть, правда, не изменилась.

– Так что же я все-таки должен уяснить? Что вера в Бога, наоборот, закрепощает человека в угоду какой-то горстке слепых приверженцев, которые доят его как корову и обращаются с ним как с собакой? Так я это давно уже понял, потому и отверг церковь.

– А как ты собираешься идти к рыцарям? Это же в первую очередь духовный орден.

– Да не смеши ты меня: у каждого белого плаща по три жены и пять детей. Их сундуки ломятся от золота и серебра, они гуляют на пирах не хуже, чем наемники, да к тому же гробят людей, – опустившись на трухлявый ствол поваленного дерева, Гектор вспомнил, кто повинен в смерти его родителей. – И где же здесь Бог? Иерусалим сейчас чей? То-то же! Если Господь и был, то давно их покинул за то, что они сами отвернулись от него. И обрести его вновь у братьев уже не получится. Вывод один – для тевтонов Бога нет.

– Но ты согласен, что вера окрыляет? Многим она придает силы и бодрость духа.

– Согласен, только я не уверен насчет той истории, когда известный нам сын плотника оживил мертвеца и сам вознесся из пещеры, да еще и мать потом забрал к себе. А верить я могу и в любовь, если мне необходимо взлететь. Зачем мне Бог, что он может для меня сделать? Я сам все делаю без Божьей помощи. А если он и есть, то меня это мало трогает.

– Как же можно отвергать Бога? Ты не забыл, что с такими взглядами можно угодить прямиком в ад? – На этой фразе Гектор услышал ироничный смех Бэзила. – Только приняв Христа как единого Спасителя, возможно, но не факт, ты попадешь в Рай. Пожертвования позволят немного склонить весы фортуны в твою пользу.

– Еще мне очень нравятся подаяния церкви, чтобы твои родные поменьше томились в чистилище. Кстати, давно хотел спросить, а почему я собираю «кресты»? – Пес почувствовал усталость и заторопился обратно в свой новый дом.

– Все твое время и пространство, хочешь ты того или нет, вращаются вокруг этого примитивного символа. Куда ни плюнь, везде две перекрещенные линии. Я уже и сам привык не меньше твоего. А что, кольцо или, например, квадрат лучше бы смотрелись на твоих руках?

Всю последующую неделю Пес помогал обретенному отцу управляться на пасеке – доставать и обрабатывать соты. Он учился ставить рыбацкие сети, боронить землю на низкорослых, но очень крепких прусских лошадках и даже точить оружие. Гектор с удивлением для себя отметил, что Трудевут лично принимает участие во всей сельскохозяйственной жизни общины.

В Пруссии пятнадцатого века дворяне приезжали на свои угодья лишь затем, чтобы проследить, как отрабатывается барщина, и всыпать пару плетей лентяям. Но его новый отец относился к своим крестьянам как к равным. Король просто ими руководил в пользу всей общины, а не ради собственной выгоды.

За все время, что Гектор прожил в Бронтекамме, он ни разу не услышал ни малейшей жалобы со стороны пруссов незнатного происхождения. И это притом, что они с Трудевутом во время соколиной охоты объехали почти все остальные подворья своей волости.

Некоторые поселения отличались друг от друга из-за их местоположения. Дома в поселках, отстроенных на болотистой местности, ставили предварительно на сваи, на которые следом укладывали фундамент из бревен. С улыбкой Пес наблюдал за тем, как жители удят рыбу, находясь прямо на порогах своих жилищ.

В любом месте, где бы они ни были, к отцу Прокса относились с нескрываемым почтением. Люди могли идти за ним хоть в морскую пучину, хоть под землю. И это было неудивительно – человеческим отношением к труженикам он давно уже расположил их к себе.

Другое дело, что постоянное запугивание неграмотных простолюдинов жрецами все-таки нашло свое отражение в их покорных сердцах, и те жить не могли без ежедневных молитв и подношений Перкуно, Потримпо и Патолло. На самые верхние ветки самых высоких деревьев все время были привязаны несколько поясов с большим количеством узелков, означавших степень уважения богам.

Поняв, что бороться с подобной заразой бесполезно, Трудевут оставил эту затею. За долгие годы правления жрецов у людей настолько утвердилась вера в их безграничную власть, дарованную богами, что, попробуй ее отнять, последствия могли стать самыми печальными. Поэтому под давлением сложившихся обычаев королю Самбии волей-неволей приходилось иногда посещать языческие обряды в главном городище. Иначе от него отказались бы собственные крестьяне.

Наконец, через неделю после появления Пса в Бронтекамме Трудевут взял его с собой в соседнюю волость Иезекамприс, чтобы память сына восстановилась как можно лучше. Там намечалась громкая свадьба и требовалось присутствие господина. Взяв с собой Прокса, Крукше и еще одного дружинника, король отправился на юго-восток в столицу волости. Впервые за время своего пребывания у предков Гектор выехал на открытую безлесную местность.

Иезекамприс располагался на двух возвышенностях. Первая, что была пониже, представляла собой городские укрепления. Вокруг насыпали высокий заградительный вал, заставлявший путника преодолеть его, прежде чем подойти к откидному мосту, ведущему в город. Поэтому закидать в случае чего неприятеля дротиками или обстрелять из луков сложностей не вызывало.

Вся земля была сплошь залита засохшей кровью и усеяна рытвинами, как будто здесь что-то закапывали. Само поселение окружал тройной частокол, наклоненный под углом в сторону противника. Столица волости насчитывала двадцать пять дворов, но сами дома имели бóльшие размерые, чем в Бронтекамме. Если в личном поместье Трудевута в каждом доме обитало только по одной семье, то тут существовали совсем другие устои.

Семьям в Иезекамприсе прислуживали рабы, и мужчины могли иметь сколь угодно жен. Трудевут всегда любил только свою ненаглядную Скало и, как мог, старался убедить остальных поступать так же. В Бронтекамме и окрестных подворьях народ слушался короля и многоженства там не допускали.

Рабов в родовом гнезде Бронте можно было пересчитать по пальцам. Работы в любое время года хватало, и некоторые из тех, кто совершали набеги, попав в плен, оставались в излюбленной королевской волости. Но спустя некоторое время возвращаться домой все равно никто не торопился.

Правда, так жили только в Бронтекамме. В других волостях царили совершенно иные порядки. Всю Брутению издревле раздирали междоусобицы и взаимная вражда. Миролюбивые отношения с соседями с незапамятных времен старался поддерживать разве что род Бронте. И в итоге заслужил почти такое же отношение извне: разорительные вторжения в Самбию заметно сократились. Тем не менее время все-таки взяло свое.

Постоянные угрозы и уговоры жрецов глубоко застряли в головах и сердцах многих невежественных обитателей Брутении. Самбийские земли исключением не стали. В конце концов, все королевство, кроме Бронтекамма, переняло образ жизни соседей, где вовсю хозяйничали жрецы. Именно по этой причине батюшка Прокса счел необходимым оставить Иезекамприс, город, где он жил раньше.

– Приветствую тебя, Трудевут, наш хозяин и благодетель! – посадский староста-вурсхайто, скрюченный и косматый, грязной рукой тронул Трудевута за локоть. – Давненько что-то мы тебя здесь не видели.

– Здравствуй, Дралл, – король хлопнул старика по плечу. – Работы много в лесах и на полях. Сам понимаешь, надо кормить народ, не все козлов резать. Обряды обрядами, но пчелы пока не научились сами мед нам приносить.

– Как сказать, проси больше богов – тебе не только пчелы, но и медведи мед понесут.

– Вот ты молишь – и что, несут тебе? Ну? Я так и думал. Ладно, кто женится?

В отличие от Бронтекамма, в Иезекамприсе главный двор оказался не прямоугольным, а круглым и здесь постоянно горел костер. Вокруг него уже толпился люд – все от мала до велика. По кругу стояли столы с огромными глиняными кувшинами и плошками. К Трудевуту и старосте подошли молодые – мужчина даже не стал наряжаться; зачем на седьмую по счету свадьбу? На невесту все же надели ясеневый венок и потертую бронзовую подвеску. Худенькая бледная девушка, почти девочка, держала в руках небольшое серебряное колечко, чтобы нанизать его уже на седьмой палец мужу.

В обязанности посадского старосты не входило проведение обряда бракосочетания, поэтому, откинув белую козлиную шкуру, из своего чертога выбрался жрец-вайделот[43]. Это был высокий, жилистый, с неприветливым лицом и холодными равнодушными глазами мужчина средних лет, одетый в светлый длиннополый кафтан, отороченный медвежьим мехом и расшитый понизу белой тесьмой. Грудь его замысловато украшалась двумя белыми шнурами и тремя пуговицами. Такой же белый пояс блестел бронзовой пряжкой. На голове жреца шелестел венок из дубовых листьев. Прежде чем подойти к жениху и невесте, он отвязал серого козла, мирно щипавшего травку, и подвел его к костру.

– Мансурас и Прудайте, в этот знаменательный день вы решили соединить свои судьбы. – Пес подозрительно покосился на вещавшего гулким голосом вайделота. – Всемогущий Потримпо благословляет ваш союз и требует жертву. Кровью этого животного он окропит вам глаза и разум, дабы жизнь ваша длилась как можно дольше. Будьте благословенны.

На этих словах староста деревни зажал козла меж своих ног и взял его за рога. Вайделот достал откуда-то из складок длинный, с зазубринами, кинжал и быстро чиркнул им по горлу рогатой скотины, подставив миску. Из всех присутствующих невесело стало только Гектору и Трудевуту. Они с горечью наблюдали за жалобным блеянием и конвульсиями бедного животного. Староста крепко держал его голову, а жрец двумя пальцами давил на шею, чтобы посуда скорее наполнилась. Наполнив миску доверху, вайделот обмакнул пальцы в кровь и несколько раз брызнул в глаза новобрачному и его родителям. У девушки-рабыни родителей не было, так как муж лично убил ее отца с матерью.

Затем жрец зажал край плошки в зубах и ловким движением резко перебросил наполовину опустошенную посудину себе за голову. Сразу же раздался радостный гогот и улюлюканье, и люд по головам полез к столам. Не успели выпить по шестой чашке медовухи, как мясо недавно убитого козла уже подали на стол. По лицу невесты никто бы не сказал, что она выходит за нелюбимого. Наоборот, худышка ласково ворковала с женихом и остальными женами Мансураса.

– Вот видишь, что мне приходится терпеть? – Трудевут сидел рядом с Гектором во главе стола, отпивая маленькими глотками кобылье молоко. – Козел-то чем виноват? Подожди, Прокс, подожди. Похоже, скоро мы увидим кое-что поинтереснее.

– Почему ты так считаешь, отец? – И хотя ритуальное забивание козла покоробило Гектора, он прекрасно знал, что и в его время подобное часто случается в некоторых поселениях, где живут пруссы.

– Помнишь, как некогда дружественная нам Галиндия[44], учинила набег на Бартию[45], захватила народ в плен, пожгла села? Галинды выходят из-под влияния Кривайтиса, что приводит его в бешенство. Скоро он заставит нас собирать в Иезекамприсе ополчение.

– И что ты думаешь делать?

– Пока не знаю. Соглашусь – многих моих побьют, откажусь – сразу всем рискую. И нами с тобой в том числе. Наверное, одних дохлецов пригоню, скажу – остальные померли. Пускай приезжают смотрят, – палец с двумя причудливыми золотыми кольцами, незаметно для всех, кроме Гектора, показал в сторону вайделота. – Загоню своих в лес, отсидятся – потом выйдут. А щуплых мужиков кто возьмет? С ними только одна морока. Выход у нас один. Я воевать не собираюсь. Пусть сами дерутся, если им делать больше нечего.

– Верно, отец, я тоже так считаю. У тебя и людей не так много, чтобы ими разбрасываться, – усмехаясь, Пес заметил, что жрец наклюкался больше остальных и призывал всех известных ему богов помогать молодоженам. – Из этого города пусть забирают кого хотят, здесь все равно один сброд. А сами жрецы воюют?

– Как бы не так! Они сидят в Ромове и посылают своих прихвостней к нам собирать добро. Им бы только набить свои животы и распотрошить чужие.

– Да уж, ничего не скажешь, – мысленно Гектор вернулся в свое время, вспомнив весьма «доброжелательное» отношение церкви к населению. – Тот, у кого власть, всегда загребает жар чужими руками, ведь все боятся слово против сказать. Скорее бы они все посдыхали, тьфу. Как их земля только носит…

– Молодец, сынок, в отца пошел, так же, как я, соображаешь, – Трудевут встал из-за стола, обращаясь ко всем гулякам. – Мы с Проксом переночуем здесь, а назавтра отправимся в Бронтекамм – рыба уходит, надо торопиться.

На заре Пса разбудил Крукше и позвал посмотреть на очередной культовый ритуал. Ночью прошел грибной дождик, умывший траву. Теплые солнечные лучики радостно блестели внутри прохладных капель. Цветной край прозрачной радуги находился настолько близко, что, казалось, протяни руку – и вот он. Из-под листьев осоки выбралась зеленая гусеница и поползла куда-то по своим делам с утра пораньше. Безобидное насекомое успело изогнуться всего два раза перед тем, как исчезнуть под сапогом пожилого хмурого мужчины.

Крукше назвал этого человека тулиссоном[46]. Безрукавный наряд жреца, подбитый по подолу мехом куницы, имел на груди три вертикальные черные полосы. Блестящая фибула скрепляла на его шее черную накидку, а на запястье красовался янтарный браслет, вперемежку с кусочками оленьего рога. Рядом с ним молчаливо с ноги на ногу переминалось еще несколько жителей, включая старосту.

Чуть поодаль, склонив голову, стоял босой паренек моложе Крукше, которого Гектор видел, когда они подходили к городу – тогда мальчишка пас скот. Оглядев всех присутствующих, тулиссон глубоко зевнул, прихлопнул на шее комара, вытер руку об одежду и не спеша направился к воротам.

Часовые откинули мост, и вся процессия двинулась на вальное укрепление. Впереди шествовал жрец, за ним староста, опиравшийся на длинную палку, дальше жители, следом Пес со своим слугой и замыкал вереницу пастушок. Гектор то и дело оборачивался, желая заглянуть парнишке в лицо и понять причину его грусти. По дороге прусс обратился к Крукше, но тот тоже склонил голову и ничего не ответил.

Тягостное предчувствие Пса удвоилось, когда за валом шествие вдруг остановилось и мальчик покорно подошел к тулиссону, как будто жрец его позвал. Слуга Прокса, отвернувшись, всхлипнул, но Гектор все равно углядел слезы в глазах парня. Отчего верный паж зарыдал, прусс понял, когда пастушок открыл рот. После этого у путешественника во времени мгновенно подкосились колени и предательски взмокли подмышки.

– Я – молодой пастушок, – писклявый голосок парнишки вспугнул птиц, рассевшихся на немногочисленных деревьях вокруг, – утренняя звезда, утренняя звезда, освети мою раннюю смерть. Должен я оставить свою жизнь, того хотят боги.

– О великий Патолло, властитель смерти, – тулиссон стал описывать круги и дуги около пастушка, постоянно глядя при этом в землю. – Оказавшись хуже любой твари и скотины, поляк окрестил Галиндию и поднял наш народ на борьбу с нами. Прими эту жертву и сделай так, чтобы вера в крест обратилась против них самих. Видят боги – мы не хотим воевать с нашими братьями, но они первые поднялись против нас.

Пораженный происходящим, Пес заметил неподалеку небольшой валун со сводчатой крышей над ним и с высеченной на нем перевернутой буквой «Т». Рядом с ним стоял деревянный идол с изображением трех главных прусских богов – Перкуно, Потримпо и Патолло. Благоговейно прикоснувшись к тотему, тулиссон затем приблизился к уху пастушка и что-то прошептал.

Парень безропотно лег на землю, приняв позу младенца в утробе матери, и горожане связали его по рукам и ногам. Староста продел прочную осиновую жердь сквозь путы, чтобы люди смогли поднять мальчика как стреноженного зверя, пойманного на охоте. После этого вся процессия устремилась к нагромождению папоротниковых листьев, скрывавших за собой узкий проход в тоннель. Сердце в груди Гектора отчаянно заколотилось, щеки налились пунцом – он отказывался верить своим глазам. Крукше не выдержал и, разрыдавшись, остался ждать у тайного хода.

За тоннелем находилась открытая площадка, в центре который стоял отполированный сверху жертвенный камень. Жители по приказу вайделота водрузили туда ни живого ни мертвого мальчишку. Тулиссон, приложив палец к губам, продолжал нашептывать что-то известное только ему одному. Гектор моментально вспомнил, как сам недавно находился в похожих обстоятельствах. С точностью до мельчайшей детали он увидел лицо инквизитора Гзанды вместо лица жреца-тулиссона. Не выдержав внутреннего напряжения, прусс хотел кинуться на фанатика, но не смог шевельнуть ни единым мускулом.