Читать книгу Симеон Сенатский. Роман второй - Николай Rostov - Страница 14

Смею заявить, что эти слова были сказаны Леонардом о князе Николае Андреевиче Ростове, а от себя скажу, что гений его до сих пор не оценен человечеством. И не будем на это сетовать. Не доросли мы еще просто, чтобы понять разумом, что он свершил. Поэтому нам проще верить в чудеса и волшебство его творений, приписав ему сказочную силу Волшебника, чем поверить в гениальную силу его разума, с помощью которой он сотворил все свои необъяснимые до сих пор наукой Чудеса!

И в своем романе первом я написал следующее.

…вот ведь какая штука, господа читатели.

Привидениями они не были.

Почему же я так их обозвал, спросите вы меня?

Да потому, что привидения, как это не парадоксально, более привычнее, объяснимее, чем те существа (так я их назову), которыми населил дворец после своей смерти князь Ростов.

Мой приятель Василий попытался мне на пальцах, как говорится, объяснить, каким образом князь мог сотворить это чудо.

– Виртуальная реальность, что ли? – спросил я Ваську.

– Фу, – сказал мой «великий» физик, – пошлой виртуальностью тут и не воняет.

– А чем же?

– Дурак ты, Колька! – обиделся почему-то он на меня. – Тебя в такую тайну посвятили! А ты – «воняет»! – И он посмотрел на Катеньку: – И это он так о вас, представляете?

– Это ты сказал: воняет, – а не я! – обиделся в свою очередь и я. – И на этом Васькины объяснения закончились.

А сейчас я приведу другой наш с Васькой разговор, в котором он попытался научно и более детально объяснить мне это Чудо князя Ростова, но я все равно ничего не понял. Может, вы поймете?

Принцип вполне упорядочения эквивалентен (в обычной аксиоматике теории множеств) аксиоме выбора (мультипликативной аксиоме): каково бы ни было множество X непустых, попарно непересекающихся множеств, существует множество Y (называемое множеством выбора), которое содержит в точности по одному элементу из каждого множества, являющегося элементом X.

Эллиот Мендельсон. Введение в математическую логику. 1971 г., с. 17

Сразу же хочу сказать, что этот эпиграф из книжки американского математика с такой, откровенно говоря, музыкально-странной фамилией – Мендельсон – я перепечатал по настоятельной просьбе своего друга Васьки – «великого» моего физика, чтобы предварить описание нашего с ним «научного» разговора. Перепечатал тупо, так как в математике, как говаривал знакомый вам князь Ахтаров, я швах.

Разговор наш произошел у Васьки на даче. Мне приснились два очень странных сна за нумерами шесть и семь7.

Я еще не знал, что сны эти от Беса, и приехал к своему другу, чтобы он научно объяснил мне их бесовщину.

И мы с ним на трезвую голову беседовали. Выпить нам Катенька – Катишь Безносова – не позволила.

– Зря, Васька, мы ее тогда в коляску посадили и в Москву отвезли! – сказала я в сердцах своему другу, когда она вышла из комнаты. – И зря ты ее у себя поселил.

– А что, – возмутился Васька, – посреди дороги бросить? – И ехидно улыбнулся: – Приказал бы, барин. Мигом и высадили! Что ж не приказали? Или другие какие виды на нее имели?

Я живо вспомнил, как месяц тому назад я с Катенькой лихо ехал в черной лаковой коляске по Ленинградскому шоссе (Васька у нас за кучера был). Встречные «Бумеры» и прочая автомобильная техника метров за сто притормаживали, чтобы получше разглядеть, нет, не нашу коляску, а Катеньку!

В своем простом белом платье, сшитом по тогдашней парижской моде, она была обворожительна – и стихийный эскорт из сотни автомобилей нас до самой Москвы сопроводил.

Наглые новые русские, сидящие в сих машинах, конечно, пытались сперва подшучивать и Катеньку к себе переманить, но она так их на своем превосходном французском отчитала, что они тут же сникли.

А тот усатый, что на английском свою ученость захотел показать, такой отпор от нее на английском получил, что сказал ей по-английски: «Извините, миледи. Я не знал. Еще раз извините!» – а нашего кучера Ваську по-русски спросил: «Давно ее высочество из Лондона к нам приехали? Инкогнито?» Нашу Катеньку он за английскую принцессу принял. Васька ему соответственно и ответил. «Ну, – замахнулся он на усатого кнутом, – проезжай! Нечего тут выспрашивать. Проезжай». И Катенька удостоила Ваську своим смехом. «Да пусть себе едет, как хочет, – сказала она ему по-французски и добавила по-русски: – Не строжничай!» – и еще веселей засмеялась. «Порядок во всем должен быть, Катерина Гавриловна, – обернулся Васька и посмотрел на Катеньку – и взгляд свой на ней задержал. – Порядок!» – И что есть мочи стеганул наших залетных. Залетные птицей-тройкой взвились и понеслись!

С того взгляда Васькиного, видно, у них все и пошло. Катенька от его взгляда притихла вдруг и до самой Москвы только на его спину, кучерскую, смотрела.

И после этого, наверное, у них далеко дело зашло, и я спросил его:

– Женится, что ли, вздумал? На ней, на фантоме?

– Никакой она не фантом!

– А кто же она тогда? Настоящая барышня из девятнадцатого века?

– Именно – барышня! Именно – из девятнадцатого века! И потому, как порядочный человек, я обязан на ней жениться.

– Ну ты даешь, Василий! – захохотал я. – Не замечал я у тебя такой джентльменской щепетильности. – Васька таким бабником был, что… Пардон. После этих моих слов он чуть морду мне не набил, так что умолчу, каким он бабником был до встречи с Катенькой.

– Вы обо мне, господа, говорите? – вошла Катенька к нам в комнату.

– Нет, Катерина Гавриловна, не о вас, – сказал я ей. – Хотя, конечно, – продолжил учтиво, – любой разговор Василий на вас сводит. Вот и сейчас, – посмотрел я на Ваську и тут же обратил свой взор на Катеньку: – Я попросил его объяснить некоторые странности в моем романе втором. – И повернулся к Ваське: – Скажи, возможно ли на самом деле это? – И сунул ему листки с текстом снов за нумерами шесть и семь.

Васька мои листки внимательно прочел – и книжку этого свадебного математика мне под нос сунул!

– Открой страницу семнадцатую, – сказал он мне, – и прочти, что он там об аксиоме выбора написал, а потом я тебя доходчиво объясню смысл этой аксиомы. – Я прочитал, и он пустился в свои пространные объяснения.

– Так вот, олух, слушай, что я тебе скажу, – начал он глумливо и наставительно, – о всех «странностях» твоего романа первого… вообще – и о твоих ахинейных снах романа твоего второго, в частности. А о Катерине Гавриловне, – посмотрел он на нее влюбленно и даже тон свой менторский сменил – и проговорил, подлец, будто в любви ей объяснился: – О Катеньке потом, отдельно. – И тут же язвительно продолжил: – Во-первых, ты, Колька, псих. Поэтому ты не по адресу обратился. Я не психиатр, а физик. И все же, раз ты здесь, а до Яхромы верст еще двадцать, то я тебя попробую «вылечить», хотя в твою тупую башку и трудно что-нибудь путное, кроме снов твоих, вдубасить.

Насчет Яхромы он потому сказал, что его дача возле Савеловской железной дороги стоит. Поезда день и ночь стены и окна – да, поди, и его умную башку сотрясают. И думаю, что так его мозги растрясли, что и ему до Яхромы (сумасшедший дом там, кто не знает) не мешало бы съездить. Платформа рядом – электричкой туда ему сподручней, чем мне, добраться: прямым ходом, без всяких пересадок. И я ему честно сказал:

– Прямым ходом до дурдома мы с тобой завтра поедем!

– Типун вам на язык, – ужаснулась Катенька. А Васька только усмехнулся:

– Так объяснять или нет?

– Объясняй, – сказал я ему вслух, а про себя подумал: «Что не пойму, на том свете объяснят!» – и был не далек от истины.

– Значит так, – заговорил он не так заносчиво. – Аксиома выбора, если обычными словами на нашем языке русских алкоголиков: множества эти – это два стакана (один – с водкой, а другой – с пивом) … бездонных, – добавил мечтательно и спросил: – Что будет, если мы их, родимых, из этих стаканов в третий, бездонный, перельем?

– Один стакан с ершом останется! – почему-то возмутился я. – Зачем же их переливать?

– Но меньше ведь их от этого нашего переливания не станет.

– Ну, а дальше что?

– Как что? – усмехнулся он. – Из двух этих множеств – водки и пива – третье множество образуется – ерш. И доказывать не надо – аксиома!

– Ну, а дальше? – еще раз повторил я тупо свой вопрос.

– А дальше самое интересное начинается, будто мы на самом деле этого математического «ерша» выпили. Теоремка есть одна, которую с помощью аксиомы этой доказали. По этой теореме вот из них (взял он в руки яблоко и разрезал его на пять равных долек), можно, определенным образом перемещая их в пространстве, два яблока получить. Понял, из одного яблока – два?

– Но чуток поменьше! – ехидно добавил я.

– Да нет, такие же, как и первое – один к одному.

– Ну и что дальше?

– А то, что вслед за математикой физика идет. Что они, трезвые математики, вроде бы просто так, исключительно из своего любопытства праздного выдумали, мы, грубые и практичные физики, и потому вечно пьяные, осуществим. И не в воображении, а на самом деле из одного яблока два получим – и копиями они первого не будут. Подлинники!

– Так ты хочешь сказать, что этот библейский старик… и Катенька… и все остальные!

– Вот именно, Колян, это я хочу в твою глупую башку вдолбить!

– Но каким образом князь Ростов Николай Андреевич это сделал?

– А почем я знаю? Я там у него во дворце только его сантехнику чинил, – засмеялся Васька, – только в ней и разобрался. – И он махнул рукой: – Ладно. Идем спать, поздно уже.

«При чем тут сантехника? – подумал я. – Ты же не сантехнику, а парусную комнату чинил!»

– Спать, спать, – похлопал по моему плечу Васька. – О княжеской сантехнике как-нибудь в другой раз расскажу.

На даче спят. В саду, до пят

Подветренном, кипят лохмотья.

Как флот в трехъярусном полете,

Деревьев паруса кипят…

…Льет дождь. Я вижу сон: я взят

обратно в ад, где все в комплоте…

…Льет дождь. Мне снится: из ребят

Я взят в науку к исполину,

И сплю под шум, месящий глину,

Как только в раннем детстве спят…

…Спи, быль. Спи жизни ночью длинной.

Усни, баллада, спи, былина,

Как только в раннем детстве спят.

1930

Борис Пастернак. Вторая баллада

Я проснулся посреди ночи.

На улице шел дождь. Он и разбудил меня, хлестанув при очередном порыве ветра по крыше мансарды, словно дерево хлестануло своими ветками и листвой. И под его, то стихающий, то нарастающий шелест, я стал мучительно вспоминать свой сон восьмой, но как ни старался, он все дальше и дальше уходил, убегал от меня.

– Ну что, – вдруг спросил меня кто-то, – вспомнил наш сон? – От неожиданности я вздрогнул и тут же вспомнил, нет, не свой сон, а этот голос спросившего меня человека. И самого его я узнал, сидящего напротив меня на кровати.

Еще бы мне не узнать! Ведь это был я, словно отраженный в зеркале.

– Да нет, не в зеркале, – тут же поправил он меня, т. е. я сам себя поправил. – Хотя, конечно, в сумасшедшем зазеркалье оказался я… или… ты, – добавил неуверенно он (я? – черт его знает!). – До Яхромы не двадцать верст, как Васька говорит, а… за стенкой. – И он постучал по скошенной стене мансарды: – Ау, психи, как вы там?

– Не ори, – сказал я своему отражению, – Ваську с Катей разбудишь!

– Ишь, чего возомнил – я твое отражение. Это ты мое отражение. И сон наш не помнишь – и все прочее. Так что слушай и запоминай!

– Что я не помню? Что за «прочее» я не помню? Говори!

– Скажу, но потом. Сон сперва расскажу, а то забуду. Память, сам знаешь, какая у нас – дырявая. Включи лучше компьютер и записывай.

– А сам что… не можешь?

– Не могу. Я по твою сторону зеркала нахожусь. Когда ты на моей стороне окажешься, я буду записывать, а ты диктовать.

– Мудрено говоришь, – засмеялся я. – Может, и про аксиому выбора мне расскажешь?

– Васька сам олух. Ему только сантехником у князя Ростова работать. Князь без этой аксиомы обошелся.

И я, тут вы не сомневайтесь, закричал что есть мочи:

– Включай компьютер и записывай! – И, разумеется, от своего крика проснулся. – Надо же такому присниться, – сказал я вслух.

– А ты все-таки включи и записывай, – услышал я собственный шепот.

Я включил компьютер – и стал записывать свой «шепот» под стихающий шелест ночного дождя.

Сон девятый

– Ну что, – сказал мне Павел Петрович, когда мы все поднялись по винтовой лестнице из комнаты воздушного шара на круглую площадку, что была на крыше, – давайте прощаться! – И он крепко обнял меня и троекратно расцеловал. – Вы мне доставили неизъяснимое удовольствие. И не расстраивайтесь. Вы все в нашей истории поняли, кроме одного. Почему я над вами хохотал! – И, нет, он не захохотал, а крепко пожал мою руку. – Прощайте, не поминайте лихом.

На круглой площадке гулял ветер. Воздушный шар, на котором они собирались улететь, упруго звенел над нашими головами. И небо было ясное, бездонное.

– Пора! – сказала княгиня Вера. – Прощайте.

– Можно я вас поцелую? – спросил я ее.

– Конечно, можно, – расхохоталась Прасковья Ивановна. – Но только всех – и Мари! – И обернулась к Марии Балконской: – Он, конечно, проказник – и такие глупости невообразимые про нас с тобой написал, но мы простим ему это!

– Я вымараю! – поспешно выкрикнул я. – Обязательно.

– А вот этого делать не надо, – подошла ко мне Мария и поцеловала в губы. – Прощайте!

– Почему? – растерялся я то ли от ее поцелуя, то ли от того, что она сказала.

– Обещайте, что не вымараете!

– Обещаю! Но почему?

– Экий вы глупый, – сказала мне Прасковья Ивановна – и поцеловала меня в лоб как маленького.

– Прощайте-прощайте! – пожал я руку Христофору Карловичу и князю Андрею. – И все-таки, – подошел я к княгине Вере, к моему доброму ангелу-хранителю, – я так и не узнал, как… – И я не смог продолжить, ком застрял у меня в горле, слезы навернулись на глаза.

– О князе Николае Андреевиче вы хотели спросить? – сказал за нее Павел Петрович, потому что и княгиня Вера тоже не могла говорить. – Так вы же сами знаете! Или я вам до того места роман ваш второй не дал досмотреть? Ничего, досмотрите. Я вам обещаю! – И они по лесенке стали подниматься в корзину воздушного шара.

– А целоваться не будем, – сказала княгиня Вера и решительно заявила: – Еще будет у нас повод свидеться!

– Рубите канат! – крикнул мне Павел Петрович.

Я перерубил – и воздушный шар медленно стал подниматься в небо.

Долго я смотрел, как удаляется он от меня. Наконец он превратился в черную точку – и слился с небом.

– Боже! – испугался вдруг я. – Как же теперь из дворца выберусь? – И даже от страха зажмурил глаза.

Когда я их открыл – еще больше испугался. Никакого дворца уже не было. Я стоял посредине ромашкового поля – и прямо ко мне бежала девушка в белом платье.

– Кати… Катерина Гавриловна! – сказал я ей, когда она чуть ли не налетела на меня. – Они улетели. Вы опоздали.

– Да, – посмотрела она на меня растерянно, – улетели? Почему без меня?

– Не знаю!

– А откуда вы меня знаете? – вдруг удивилась Катишь.

Да, это была она. Почему я ее узнал, я ей не ответил. По полю за ней широким своим шагом летела Лизи, выбрасывая перед собой зонтик – и сабельно и беспощадно им на своем пути срубая ромашкам головы!

– Бежим, – взял я Катерину Гавриловну за руку, – мы еще успеем их догнать. Видите мой экипаж?

– Вижу, – ответила она, и мы с ней побежали к коляске, стоявшей на краю ромашкового поля. Лизи устремилась за нами!

Мы успели добежать раньше нее. Я помог Катерине Гавриловне сесть в коляску, потом сам в нее вскочил.

– Позвольте! – стала взбираться в коляску и Лизи.

– Нет, не позволю, – уперся я ногой в эту, да простит меня читатель, английскую мужскую грудь – и вытолкнул его из коляски – опрокинул на землю!

Что это была действительно английская мужская грудь, не сомневайтесь. Уж этого мне не знать! И чтобы и у вас на этот счет никаких сомнений не было, скажу. Лизи – эту тощую английскую селедку, эту гувернантку… я полностью, как говорится, от ее плешивой головы, облитой дегтем, до его ног, что сейчас он задрал неприлично к небу, – выдумал. Изменил своему принципу (никаких литературных персонажей – только подлинные) – и вот он лежал поверженный на землю нашу – лежала в пыли эта аглицкий бестия! И забудем его, будто его и не было.

– Васька, трогай! – крикнул я своему другу. Он у меня сегодня был за кучера. Василий, естественно, посмотрел на Катеньку – сахарную московскую барышню. Облизнулся – и спросил:

– Куда, барин?

– А куда Катерина Гавриловна прикажет, туда и поедем!

– В Москву, – приказала Катенька – и засмеялась. И под ее звонкий фарфоровый колокольчик мы понеслись в Москву.

Нет, это не сон за номером восемь, а окончание моего романа первого «Фельдъегеря генералиссимуса».

Плац, после смерти старого князя, Прасковья Ивановна – жена князя Андрея – велела ромашками засеять. Посреди этого громадного ромашкового поля графа и нашли.