Читать книгу Пойдем со мной (сборник) - Николай Савостин - Страница 2

Николай Савостин

Минувшее – желанное убежище. Как хорошо там рыться в славных днях детства, в просветах безмятежной дружбы, в радостях, скажем, упоительного сенокоса, азартной колки дров, тихой рыбалки или охоты в таежных урочищах, ночных бдениях над заветной тетрадкой стихов, и даже – в бурных волнах пусть и драматически неудачной любви. Минувшее – оно и пекло преисподней, обостряющее незаживающие обиды, невольные промахи. Оно и райская нега, растворяющая в волшебно потоке все твои боли, всякие соринки, занозы, мозоли совести, мешающие во всей полноте видеть красоту мира. Там – громадный земной простор, там и целый мой век… Там сто моих лучших жизней.

«Минувшее меня объемлет живо…» – пусть эта строка и станет запевом…

Как-то иду по летнему базару в беспорядочном движении разных людей, ни на ком особенно не останавливая взгляда. Голова занята прозаическими расчетами: что купить, как уложиться в свои финансовые возможности. Внезапно рядом над одним из киосков торгующим музыкальными дисками, взмывает кипящая пламенем мелодия «Молдовеняски». И тут одна из женщин средних лет, с открытыми сильно загорелыми плечами, с двумя наполненными снедью сумками в руках и дочкой, держащейся за ее юбку, тоже с сумкой – поменьше, бросила ношу, грациозно вознесла руки и, ликуя, принялась вдохновенно танцевать среди толпы, занятой своими земными заботами. Видимо была не в силах не поддаться подмывающему душу соблазну. Дочка-тонконожка в выцветшем ситце тоже опустила свою сумку с небольшой рыхлой головкой молодой капусты, и по-балетному легко и красиво ринулась в водоворот танца, не обращая внимания на недоумевающие взгляды. Они танцевали, так сказать, для самих себя. Как они были на удивление хороши! И как необычно светло сделалось здесь в сборище рынка, где больше места греху и пороку… Пока длилась мелодия, те, кто был поближе к танцующим, остановились, залюбовавшись. Другие, не взглянув, с гримасой недоумения ухмыльнулись, пошли дальше. А я думал: чем отмечена эта домохозяйка с сумками, наполненными картошкой, морковью, зеленью? С чего это она стала плясать в неподобающем месте. Может быть она цыганка, они такие. Вроде по облику не похожа на цыганку – обычная, так сказать, средняя горожанка, недавняя сельская баба. А может просто такое устройство ее натуры, что музыка действует на нее магически. Нет, нет, они – мать и дочь – были просто восхитительны. Я проводил их взглядом, когда музыка иссякла. Они ничем, ничем не отличались от остальных граждан, пошли дальше, толкуя о чем-то…

С чего это я, – уже старик, – среди базара жизни, не надеясь ни на какое вознаграждение, ни на какое внимание окружающих, ни на какое сочувствие и внимание, забыв о всяческих необходимых бытовых ежедневных заботах, не могу удержаться, чтобы не ринуться, отдавших какому-то наитию, в вихрь подобного же «танца»? Чего это я ныряю в море воспоминаний и всепоглощающих раздумий, далеких от бытовой повседневности, чтобы открыть миру что-то, еще не ясное даже самому себе, но такое важное и такое увлекающее? И хочется песню сложить…

И близкие, встретившись на улице, бросают на меня недоуменные взгляды, когда я, поглощенный своим потоком мыслей, не узнаю их и забываю поздороваться…

Какая скука – добираться до сюжета, до конфликта и существа дела через описание персонажей, их внешности, их привычек, их происхождения, предыстории их взаимоотношений, обязательных пейзажей, на фоне которых развивается действие, состоянии природы, шумов, веянии ароматов и так далее, и так далее! Когда книга начинается фразой: «Весна вступала в свои права» и дальше следует страница или две ординарных примет смены времен года, восходов и закатов, всяких «мороз крепчал», так ненавидимых Чеховым, я пробегаю мимо, ищу место, где начинается собственно действие. Да и то, если оно ново и касается каким-то образом тебя, читающего. Представьте – самые драматические и даже трагические события, скажем, на шахматной доске обозначаются буквами, и ты понимаешь: это тура (ладья), это король, это конь. И тебе ясны их действия без всяких психологических мотивировок, без описания пейзажей, запахов, тона речи, шороха листвы или рокота речного переката, жестов героев и т. д. Тебе нет нужды рассказывать о характерах действующих лиц, их силе и возможностях, валяй: 1. е4 е5 2. f4 ef 3 Kf3 g5 4 Сс4 g4 5Ke5 Fn4+ 6Kpf1 f3 7d4 Kf6… А между тем через строчку ты будешь захвачен драматической интригой, развитой в партии Чигорин – Винавер (королевский гамбит)… Между прочим, даже это совершенно отвлеченное действо тесно связано с моралью. Цитирую Эмануила Ласкера, знаменитого немецкого шахматиста, чемпиона мира, который мыслил очень даже широко, так как помимо всего являлся доктором философии и математики: «На шахматной доске лжи и лицемерию нет места. Красота шахматной комбинации в том, что она всегда правдива. Беспощадная правда, выраженная в шахматах, ест глаза лицемеру». («Теория и практики шахматной игры». Москва. «Высшая школа». 1981 г.) Да-а… Как же должна есть глаза лицемеру правда, выраженная в живых образах, а не деревянными фигурами на клетчатом поле!.. И в литературе (подлинной) нет места лжи и лицемерию. Хотя, сказать откровенно, читая нынешнюю печать, я то и дело натыкаюсь, как на острие двуличия, фарисейства, корыстного вранья…

Теперь вообразите, вам надо рассказать о сложной судьбе какого-то человека, и вы должны хоть вкратце ввести в суть дела… Боже, читатель уже зевает, – да не томи ты душу мертвыми сведениями, давай саму игру, саму жизнь!!! Как мне хотелось бы эту книгу, задуманную более полвека назад, изложить на одной страничке. И избежать ненавистного мне «сюжета». Так это все узнаваемо. Ну, к примеру, он ее любит, она его нет, или они любят друг друга, но тут появляется третий (третья), они расстаются, потом жалеют об этом. Или его не оценили, но он доказал, что он значит… И так далее, так далее – одно, одно, одно. Все эти варианты тасуются и этих разновидностей, оказывается, гораздо меньше, чем положений на шахматной доске. Фабула, интрига… Валентин Петрович Катаев в разговоре со мной спросил, что я написал. Перечисляю свои книжки, и неким огорчением добавляю: «Пишу в основном без сюжета». «Ха! – воодушевившись, ободрил он. – Дай сюжет, так даже дурак накарябает что-нибудь. Ты попробуй без него увлечь читателя. В этом и состоит искусство».

А может быть, я не прав или не совсем прав. Сюжет, вот он – сквозной. С вечера пропало тепло в батареях отопления, позвонил в ЖЭК, чтобы прислали сантехника. А мне говорят, сантехник будет, если успеет освободиться от срочной работы, а я должен, чтобы получать какие-то компенсации, принести копии домовой книги, паспорта, свидетельства о браке, а также документ о смерти жены, копии квитанций оплаты за свет, тепло, электричество и т. д. Я принес все это. О!!! Это только завязка! Надо идти в собес, а там принимают по вторникам и пятницам, а очередь! Но это только начало. Нужно бумагу из БТИ… Дайте передохнуть. Оф! В БТИ отстоял очередь, оказывается, нужно было обратиться в другое окошечко. А там хвост подлиннее. Тут материала на трехтомный роман. Это продолжу чуть позже, когда приду в себя…

Бог с ним, с сюжетом, с фабулой, с интригой. Больше всего меня с детства, с самого начала увлечения чтением занимало другое – это придумано или было на самом деле.

Одно время приходилось часто выступать перед читателями. В давние времена собирались полные залы, чтобы послушать нас, еще совсем зеленых, начинающих литераторов. И вопросов задавалось немыслимое количество. Здесь, в Молдавии как-то выступали в клубе районного центра. Заключая встречу, старый писатель Якоб Кутковецкий спросил для проформы (не терпелось перейти к застолью): «Вопросы есть?» И тут встает в заднем ряду старичок: «Скажите, а почему у нас в магазине нет селедки?» Да-а, вопрос литературный, по существу… Сразу убавился накал патетического настроения. Но Кутковецкий, успевший немного «принять», не дал дорогу низкой прозе, с широким жестом оратора он обернулся к сидевшим в президиуме руководителям района: «Кто у нас министр торговли? Снять его к чертовой матери!» Тем бы дело и кончилось, ну посмеялись немного… Ан нет, утром в газетах был напечатан указ об отстранении министра торговли от занимаемой должности. Так совпало. Но в людях долго еще жило представление о писательском слове как самой мощной, почти магической силе.

Вообще-то так оно и есть. Случайность – проявление закономерности.

Но это присказка. Мы же, совсем юные забайкальские сочинители в давние годы выступали как-то в обществе с Константином Федоровичем Седых, автором знаменитого в то время романа «Даурия». Эта книга заслуженно получила Сталинскую премию и была настольной, пожалуй, в каждой семье Забайкалья. Все с нетерпением ждали, когда мы, задиристые лирики, прокукарекаем свои вирши, и, наконец, выйдет к трибуне сам Константин Федорович. Он порассказал кое-что. А когда опять же бессмертный дотошный старичок (по выражению Твардовского, «в коммунизм идущий дед») из заднего ряда спросил, где теперь и чем занимается главный герой «Даурии» Роман Улыбин, Седых развел руками и всерьез стал объяснять колхозникам принципы художественного творчества, методы и пути типизации персонажей произведения, его перебили уже несколько голосов: «Да ты не темни! Скажи – он из жизни, или из головы?» Автор опять стал объяснять, что это, так сказать, собирательный образ, вобравший в себя лучшие черты…А народ, не дослушав, в полголоса ругаясь из-за напрасно потерянного времени, разочаровано потянулся к выходу, на ходу раскуривая кто трубку, кто самокрутку…

По дороге в другое село мы, юные дарования, стали уговаривать расстроенного старого мастера, чтобы он во время следующей встречи на тот же вопрос, который неминуемо возникнет, придумал бы что-то хорошее о дальнейшей судьбе своего героя, чтобы не разочаровать публику. И действительно, в конце следующей встречи, тоже старичок из заднего ряда, представившись старым партизаном, спросил: «А скажи-ка, Костя, чо делат нынетко Ромаха Улыбин? Служит, али на пенсию подался?» Седых вдохновенно поднял над головой руку: «Во как вырос Роман! Генерал, Герой Советского Союза. Армией командует».

Что тут началось! Люди вскочили, некоторые стали обниматься и даже целоваться, некоторые вытирали слезы радости: «Наш Ромаха куда пошел!»

С тех пор я боюсь «собирательных» типов. «Мало ли что в книжке можно намолоть?» (В. Маяковский). И пишу только о том, что было на самом деле, не меняя имен и времени действия. Пусть плохо, зато истинно. Другое дело – толкование события. Вот тут и лежит это самое чудо – поэзия.

Много-много лет назад я несколько лет трудился над романом. Очень мне хотелось излить на бумагу накопленное за жизнь, совпавшую с суровыми испытаниями страны и народа. Года три с перерывами долбил, как теперь выражаются, «текст». Потом отложил на полгода. Уже почти забыл о нем. А когда взялся читать… Ну похоже на что-то литературное, пожалуй, выше середнячка, – и что? Возьмут, напечатают, возможно, даже прочитают. Как там в «Чайке»: «Но у Тургенева лучше»… Да и надо мне соревноваться с кем-то? Хотел одного: пусть получится и не так художественно-красиво, но «не из головы». Чтобы все, что рассказываю, открывало бы что-то, что знаю один только я. И выбрал из громадной рукописи десяток кусочков, которые обратились в короткие рассказы, и выпущенная в Кишиневе книжечка из них («Подробности бегущих дней») была признана Международным книжным салоном лучшей за год. Остальное – кипу исписанной бумаги – с неким садистским удовлетворением сжег на костерке в огороде своего загородного домика. С удовлетворением вдыхал горьковатый дымок, выжимающий слезу. Столько времени, столько сил отдано – впустую. А может быть это и полезно: золою удобряют почву…

Вот и это пишу, не заботясь о плане, жанре, сюжете. Что я видел, что думал в разные годы, что меня радовало, что огорчало, каких людей знал… Можно читать с любой страницы, можно оставить книжку, чтобы вернуться к ней когда-нибудь или даже вообще забыть о ней. Тут все мои сто жизней…