Читать книгу Дорога в Алатырь - Николай Шмагин - Страница 4

Моим родным алатырцам Маресьевым и Шмагиным

С любовью и благодарностью посвящаю.

Автор

Пролог

Иван Николаевич сидит за письменным столом у компьютера, но работать ему мешают голоса жены и внука, доносящиеся из соседней комнаты.

Он невольно прислушивается, улавливает отрывки из фраз: голос жены (читающей внуку): «… любовь к родному пепелищу, любовь к отеческим гробам…».

Голос внука: «…бабуля, а как любить гробы, они же под землей зарыты, в могилах, в них же одни кости?..».

Голос жены (терпеливо поясняющей): «Пушкин имеет в виду близких людей, то есть бабушку, дедушку, родителей…».

Откуда-то с улицы доносятся отрывки щемящей душу песни: «… золотые шары той далекой поры, той далекой поры…».

Забыв о компьютере, Иван Николаевич слушает, невольно обращая взор на стену своего кабинета, увешанную фотографиями в рамках.

Подходит, смотрит на старенькое фото, с которого улыбаются ему дед с бабушкой. Задумывается, улыбаясь о чем-то своем, сокровенном.

– Дед, это кто? – подбежавший к нему упитанный внук ткнул пальцем в фотографию, с которой смотрел на него худосочный младенец.

Иван Николаевич вздрогнул от неожиданности, оглянулся на жену, затем притянул к себе внука, довольный его любознательностью.

– Это я, – признался он, наконец.

Внук недоуменно взглянул на старенького деда, на бабушку.

– А вот это, Ванюха, твой прадед, мой отец – фронтовик. А это его отец, мой дедушка – Дмитрий Данилович. Твой прапрадед. Это твоя прабабушка. А вот по материнской линии… – Иван Николаевич увлекся, показывая внуку его предков.

– Твой прапрадедушка – Яков Самойлович, это прадедушка и прабабушка – Иван Яковлевич и Евдокия Алексеевна, а для меня – дедушка с бабушкой. Меня и назвали в честь деда – Иваном.

– А меня в твою, да, дедуленька? – расчувствовался сообразительный внук. Дед утвердительно кивнул, продолжая:

– Вот он, смотри.

Иван Николаевич был так похож на своего деда, что внук более внимательно посмотрел на старенькую фотографию, чтобы уважить словоохотливого деда, и подбежал к его письменному столу.

– Дед, можно я поиграю? – он уже быстро щелкал клавишами компьютера, заворожено глядя на монитор.

Переглянувшись с женой, Иван Николаевич грустно усмехнулся. Мал еще внук, чтобы предками интересоваться, особенно на фотографиях. А внук уже смотрел по телеку какой-то ужастик, надувая пузырями американскую жвачку, которая лопалась, оглушительно щелкая.

– Скоро мы с тобой в путешествие поедем. Туда, где я свое детство провел, где человеком стал благодаря вот им, – Иван Николаевич снова посмотрел на фотографию деда с бабушкой.

– Ура! В путешествие, – обрадовался внук, – а бабушка нас отпустит? А мама с папой?

– Отпустят, куда они денутся. Хочу тебе, внук, все показать, рассказать, пока жив. Иначе не могу. Чтобы не вырос ты Иваном, не помнящим родства, чтобы знал, где находятся могилы предков…

Иван Николаевич с внуком сидели у окна вагона и смотрели на пробегающие мимо леса, перелески, поля, деревеньки…

Рядом балагурили мужики, и Иван Николаевич прислушался.

– Вон Татарстан, суверенное государство, а Чувашия что же, хужее? – горячился неказистый мужичок в потрепанной одежонке.

– Скоро кажное село объявит суверенитет, – иронизировал сосед, апеллируя к слушателям. – Объявляю свой дом суверенным государством!

Вокруг заулыбались. Оживились.

– Каждый народ имеет право на самоопределение! – не сдавался мужичок, свято веруя в когда-то где-то услышанное.

– Какое право? – не выдержал военный пенсионер. – Суверенным может быть только то государство, которое имеет внешние границы, а вы все находитесь внутри России. Соображать надо.

– Раньше алатырский уезд принадлежал симбирской губернии и к Чувашии не имел никакого отношения, – вставил свое веское слово гражданин интеллигентного вида в очочках, явно алатырец.

– Алатырцы, выходим из состава Чувашии! Объявим свободную экономическую зону! – поддержал его земляк, молодой парень.

– Ну, чего балаболить попусту? – прервал их восторги пожилой мужчина.

– Вон, по Суре как села, деревни стоят? Одно село русское, другое – чувашское, дальше – мордовское, татарское, снова русское. Все перемешано. Разве можно по живому резать?

– Это надо же! – всплеснула руками раздосадованная женщина. – Скоро в России совсем мужиков не останется. Одни алкаши и политики. Лишь бы не работать, водку жрать, да «ура» орать!

– Баб только не хватало в мужские разговоры встревать, – попытался, было, пресечь ее мужичок, но громкие женские голоса в поддержку выступающей заставили его замолчать.

– Сичас имансипация! Пора женщинам за власть браться.

– И то, правда. Надо нам, бабы, порядок в стране наводить!

– Не то постреляют друг дружку, как в Чечне. Перемрут. Хоть и плохонькие мужичонки, все жалко. Небось, свои, не мериканцы какие-нибудь.

Вокруг загомонили. Разгоряченные политикой мужики, отмахиваясь от женщин, потянулись в тамбур перекурить…

Иван Николаевич взглянул на внука:

– Скоро будет мост. Переедем через Суру, и мы дома. У нас, чай, и родственники в Алатыре имеются, есть, где остановиться, – перешел на местный диалект дедушка. – Устал, поди?

Ванька отрицательно замотал головой. Ему не терпелось увидеть наконец-то этот таинственный Алатырь, про который столько раз рассказывал ему дед. Но вот лес кончился, и под колесами загрохотал мост, а взорам невольно примолкнувших пассажиров открылась чудесная панорама раскинувшегося на холмах старинного города, опоясанного серебристой лентой красавицы Суры…

Дед с внуком спускались по крутому спуску в Подгорье. Иван Николаевич был взволнован предстоящей встречей с дорогими сердцу местами, домом, где он родился и вырос и где не был уже много лет.

Ваньке же хотелось показать деду свою удаль, и он, забыв про осторожность, побежал вниз по переулку. Споткнувшись, закувыркался.

– Осторожнее! – забеспокоился дед, пряча улыбку и памятуя о том, что когда-то набил здесь себе немало шишек.

Они открыли калитку и вошли во двор старого деревянного двухэтажного дома. Иван Николаевич огляделся. Вроде бы и не изменилось ничего: все тот же двор, те же кусты вишни, смородины, те же пашни.

Те да не те: нет яблони-дикарки, нет деревьев, на которых он любил сидеть в детстве. Он присел на пенек и улыбнулся. Куст крыжовника перед ним был все тот же.

Из дома вышла древняя старуха, подозрительно оглядывая незваных пришельцев. Иван Николаевич подошел к ней.

– Приезжал как-то побывать на родине, лет пятнадцать назад, с тех пор не был. Так получилось. Теперь вот внука привез, хочу показать ему свою малую родину, чтобы знал он, где его корни. Могилы предков.

– И не говори, милай, – махнула рукой старуха, переводя разговор на свое, житейское.

– Дом-то совсем, гляди, рассохся, ремонт нужен. А сад, огород – за всем и не уследишь, вот и маемся здеся, с соседями. Тоже старики. Молодежь-то ноне разъехалась кто куда, кому охота горбатиться. А нам некуда податься. Кому мы нужны, старье…

– Можно, мы здесь походим, бабушка? – выждав паузу для приличия, спросил Иван Николаевич, ободряюще подмигивая внуку.

– Можно, – махнула рукой старуха, потеряв к ним интерес. – Грядки только не потопчите. Народу развелось, так и шныряют кругом…

Старуха вошла в сени, загремела чем-то, а Иван Николаевич враз успокоился, умиротворенно огляделся, и они пошли по тропинке на огороды, в сад. Дед впереди, показывая, внук следовал за ним.

– Вот здесь, Ванюха, и прошло мое детство. Привезли меня родители сюда, к деду с бабушкой, а сами уехали обратно домой, в Чебоксары. Решили: здесь мне лучше будет, безопаснее. Как я не хотел оставаться…

– Я бы тоже не остался, насторожился внук, поглядывая на покосившийся дом, на кусты, – если только с тобой.

– И я так думал вначале. Потом начал привыкать. Это сейчас мы с тобой здесь чужие, а тогда у меня были дед с бабушкой, и это был наш дом, наш сад, наш огород, и еще были наши соседи, мои друзья…

– И у меня есть дом, папа с мамой, друзья, только они в Москве. Поедем домой, дед, – затосковал вдруг Ванька.

– Поедем, – согласно кивнул ему дед. – Погостим здесь немного, походим, посмотрим, поговорим и домой.

Ванька успокоился, снова с интересом огляделся, а Иван Николаевич полной грудью вдыхал такой родной для него алатырский воздух и чувствовал себя помолодевшим, бодрым, словно снова стал тем мальчишкой, каким он уже больше никогда не будет, если только очень-очень помечтать и вспомнить былое…