Читать книгу Ходовые испытания. сборник рассказов - Николай Югаев - Страница 3

Окутанный вдали седым туманом Байкал, будто недовольный чем-то, шумел. Набегающие на берег волны с белыми в завитках, как у барашка гребни, с неистовым желанием стремясь как можно дальше захватить полоску суши. Лизнув большие гранитные глыбы, торчащие из-под воды, и, теряя силу, они неторопливо по песчаной отмели откатывались назад. Небо хмуро нависло над этой волнующейся водной громадой, видно недовольное внезапным изменением ещё недавно зеркальной глади. И только иногда через разорванные ветром клочья этого серого покрывала прорывался свет, чтобы подать надежду на скорое изменение погоды, когда вновь вернутся тишь и тепло.

В метрах десяти от кромки берега, где начинался ивовый кустарник, а за ним стояли высокие стройные сосны вперемешку с такими же стройными березами, величаво покачивающими при порывах ветра своими кудрявыми макушками, потрескивая, горел костёр. Старик с окладистой бородой насторожено наблюдал за подъехавшим к костру человеком. Прибывший, современно одетый мужчина попросив разрешение, опустился на землю. Протянув руки к костру, он в задумчивости стал смотреть на огонь. В этот момент от внимательного взгляда не ускользнула скрытая в глазах молодого мужчины горечь страдания, и она сильно тронула старика.

Вечерело. Ветер усилился. Огонь костра метался, отражаясь на припаркованном невдалеке поблёскивающим лаком внедорожнике и видавшей виды палатке. Старик заглянул в неё, вытащил небольшой поношенный, как и палатка, рюкзачок и, старательно начал перебирать содержимое. Молчание незнакомца затянулось. Наконец, словно очнувшись от тревоживших его мыслей, мужчина обратился к старику:

– Отец, ты прости, что я нарушил твой покой. Понимаешь, не знаю – куда мне дальше держать путь.

– Мил человек, ты заблудился?

– Заблудился, отец, очень даже заблудился.

– Да тут недалече деревня, куда на ночь глядя-то ехать, переночуешь у моего племянника, а завтра он и путь-дорогу тебе укажет.

– Да, если бы это было возможно, отец, – горько усмехнувшись, проговорил мужчина.

– Да отчего же невозможно! – удивлённо взглянув из-под нависших бровей, спросил старик.

– Отец, у каждого человека своя дорога, по которой он идет, идет, имея цель, идёт с надеждой, что достигнет того, что является наградой за его терпение. Я всегда верил в это. Да только это не всегда так бывает. Вот я достиг пункта назначения, и что же? Меня постигло такое разочарование, что, кажется, жизнь потеряла смысл.… Оказывается силы, которые я потратил на преодоление всех препятствий на моём пути… всё зря, всё зря! – с отчаянием \воскликнул мужчина.

Он вскочил и, отдалившись на несколько шагов, остановился. Старик разглядел, в сгущающихся сумерках дернулись плечи собеседника, и ему показалось, что он услышал детский всхлип. Старик вздрогнул, как будто его внезапно ударили плетью, и необъяснимая тревога сжала грудь и печалью отразилась на морщинистом лице старика. Он готов был обнять и утешить этого незнакомого страдающего человека, но не осмелился.

Костёр догорал и уже белым пеплом начали покрываться ещё алые горящие угли. Старик привстал со своей лежанки из берёзовых веток, дотянулся до приготовленного для костра валежника и подбросил несколько веток. Вскоре едва видимый огонь, раздуваемый усилившимся ветерком, ярко вспыхнув на миг осветил фигуру одиноко стоявшего в раздумье человека, затем пламя костра задрожало и заметалось во все стороны, будто исполняя какой-то страстный радостный танец.

– Мил человек, подходи к костру. Вот мы сейчас вскипятим чайку и картошку в костре спечём. – ласково позвал старик. – Ты наверно не привык к такой еде, а я вот завсегда ей рад.

– Печёная в костре картошка как я соскучился по ней! – вдруг оживлено произнёс, подходя к костру мужчина. – Картошка! – повторил он, и лицо его теперь осветилось открытой улыбкой. – Она в своё время, когда я учился в институте, помогла мне выжить.

– Ну, коли так, то мы одного поля ягода. Давай будем знакомиться, – в ответ широко улыбнулся старик. – Меня все зовут Михеичем, по отчеству, стало быть. Зови и ты меня так.

– А я, отец, Костя.

– Вот и ладно. Познакомились, стало быть. Возьми-ка бушлатик! Племянничек подарил после прихода из армии, – пояснил Михеич. – Земля-то хошь и лето, а холодноватая. Враз заболеть можно.

Михеич немного сдвинул опять затухающий костёр и, разложив несколько картофелин в ряд, засыпал их пеплом и тлеющими углями. Повесив на треногу котелок, заранее наполненный байкальской водой, набранной, когда озеро ещё было спокойным, подкинул под него несколько сухих сучьев. Костёр быстро разгорелся и пламя, повинуясь порыву ветра, изменяющему направление, всё норовил облизать сидящих рядом с костром людей.

– Экий баловник, – весело и добродушно произнёс старик, отодвигаясь от костра. – Ну, ну не балуй!

Костя впервые с интересом взглянул на старика. Серые немного выцветшие, но для его возраста необычайно живые глаза того, светились как в молодости. Окладистая седая борода на продолговатом лице гармонировала с его внешностью, внушала уважение и располагала к откровенному общению. И повинуясь вдруг возникшему острому желанию выговориться, освободить душу от груза пережитого, Костя словно боясь, что через мгновение он не сможет это сделать торопливо начал:

– Я полюбил ее, ещё учась в школе в одном с ней классе. И имя у неё было необычное – Виола. Мне нравился её задорный смех, чёрные как угольки глаза, каждое её движение восхищало меня. Я всячески пытался понравиться ей, чтобы она обратила на меня внимание. Она же не хотела со мной общаться и даже посмеивалась, когда меня унижали более сильные физически одноклассники, доказывая ей своё превосходство. Я терпел, упорно стараясь доказать ей своей отличной учёбой, что достоин её внимания. Но всё было тщетно. – Он замолчал, горько усмехнувшись своей юношеской наивности, но через некоторое время продолжил, – после школы она вышла замуж за одного из них и переехала в другой город. Я же поступил в финансовый институт, а окончив его, вскоре, пошёл по карьерной лестнице в банке и, достигнув вершины, открыл своё дело, где тоже преуспел. И всё что я ни делал, всё делалось ради неё, чтобы доказать ей, а ещё более себе, что я что-то значу. Эта мысль многократно приходящая мне в голову внедрилась в моё подсознание и затем определяла моё дальнейшее поведение, желание и стремление. За всё время что мы не встречались её образ не угасал, а в тех мечтах, которые наполняли моё воображение я видел, что, несмотря на все преграды, которые мне придётся преодолеть, она будет моей. Прошло несколько лет, след её потерялся, но я не терял веры в нашу встречу и старался хоть что-нибудь выяснить об её судьбе, однако все усилия оказывались тщетными.

– Эка, брат беда! – с участием произнёс Михеич, – стало быть, ты так её и встретил?

– Если бы так! – отчего-то горестно воскликнул Костя. – Тут вмешался его величество случай. Однажды я по делам фирмы был в командировке в городе N. Остановился как всегда в лучшем номере гостинице. Знаешь, отец, к таким постояльцам всегда повышенный интерес всяких проходимцев. Кстати, это мерзкие люди, у которых за душой ничего святого не осталось. Вот один из таких и предложил мне женщин по вызову, разложив на столике их фотографии. Обычно я таких сразу гоню, но тут что-то заставило бегло пробежать по ним взглядом. Сердце так затрепетало, что я опустился на стул, не в силах стоять. С фотографии на меня смотрели глаза Виолы. И даже если б не видел её глаз, то по своеобразному наклону головы и фигуре я бы узнал её.

– Ишь ты! – выдохнул Михеич, – надо же случиться такому горю.

– Да, отец, это была она. Сутенер, увидев, которая из фотографий привлекла моё внимание, одобрительно хмыкнул, пояснив, что это новенькая и наилучшая из его коллекции. От этих слов у меня всё заклокотало внутри, и я готов был убить его тут же, но быстро взял себя в руки и едва сдерживаясь, произнёс, что я хочу, чтобы она была здесь немедленно. Когда этот мерзкий человечишка вышел, дрожь нетерпения от предстоящей встречи с Виолой колотила меня. Немного успокоившись, я прилёг на кровать, и тут же меня начал мучить вопрос – какая катастрофа произошла с ней, что вынудило её заняться такой гадкой профессией. Я ждал её прихода. Время тянулось мучительно долго. Прошёл час, но мне казалось, что прошла целая вечность. Наконец в дверь постучали, и вошла она, уже мало похожая на ту девчонку, которую я так любил. Это была женщина с нездорово-желтым цветом лица, но и сейчас ещё прекрасными когда-то озорными, а сейчас задумчивыми черными глазами. Тот огонь, горевший в ней в юности, теперь казался потушенным или где-то далеко припрятанным. Она скользнула по мне взглядом и спросила, может ли она принять душ. Я был так поражён произошедшей с ней переменой, что не смог сразу ответить. Она недоумевающе и пристально посмотрела на меня, и вдруг на её щеках вспыхнул румянец, а затем по лицу разлилась краска. Я понял, Виола узнала меня. Плечи её вздрогнули, а из глаз неудержимо покатились слёзы, ноги стали подкашиваться и она медленно стала оседать. Я с тревогой поспешил к ней и бережно усадил в кресло. «Это ты, – прошептала она с нескрываемым смятением. – Решил отомстить мне за то, что когда-то я смеялась над тобой!». Нет, вскричал я! Никогда, слышишь, Виола, никогда такая бредовая мысль не приходила мне в голову, и даже если ты сейчас прогонишь меня, я не буду этого делать! Более того и другим не позволю плохо относиться к тебе. Позволь мне лишь помочь тебе вернутся к нормальной жизни! Видит Бог, я ничего для этого не пожалею. Вместе мы всё поправим. Мои слова привели в замешательство и ещё больше взволновали её, и она плакала уже навзрыд, уткнувшись в подлокотник кресла. Я присел рядом на корточки и, как мог, успокаивал, поглаживая её волнистые волосы. Виола ещё долго не могла успокоиться, сквозь рыдания рассказывая о своей в последнее время полной драматизма жизни. Я же был безмерно счастлив от того, что она рядом со мной, и я могу дотронуться до её дивных волос источающих чудесный запах, прикасаться к её рукам, плечам.

Лицо Кости преобразилось, глаза загорелись юношеской восторженностью, красивая улыбка обнажила ровный ряд зубов необыкновенной белизны. Но неожиданно он опять впал в печальную задумчивость. Михеича поразила такая перемена настроения Кости. Он внимательно слушавший монолог Кости и ждавший продолжения повествования, вдруг вспомнив о пекущейся картошке, проворно вскочил и попавшей под руку хворостиной начал разгребать угли, выкатывая картофелины с уже подгоревшей кожурой.

– Вот старый хрен, – выругался он, – совсем забыл о ней.

Взяв одну из них, старик стал перекидывать с одной руки в другую при этом, остужая, он с шумом набирал воздух и дул на неё. Его усы топорщились из-за вытянутых губ, а широко открытые глаза сошлись к переносице. Всё это выглядело забавным и привлекло внимание Кости. Он, также, не дожидаясь пока остынет картошка, схватил одну и, обжёгшись, выронил.

– Э, видно, сынок, давно ты физическим трудом не занимался. Кожа-то у тебя на руках тонкая нежная, потому и не выдерживает такой температуры. На вот возьми-ка, ужо остыла, – добродушно усмехаясь, протянул Михеич разломленный надвое картофель. А вот соль, лучок и хлеб – бери, доставая из сумки, предложил он.

Они, почти не разговаривая, поужинали, запив к тому времени приготовленным крепким чаем, разбавленным молоком. Михеичу не терпелось услышать конец истории произошедшей с Костей, но он терпеливо ждал, когда тот сам продолжит свою горестную исповедь.

– Михеич, ты прожил долгую жизнь, дай Бог тебе ещё прожить столько же, но можешь ли ты сказать, что есть женщина?

– Это ты к чему? – насторожившись, удивлённо спросил Михеич, но сообразив, что этот вопрос очень волнует Костю, прямодушно ответил, – Да кто ж их знает, сынок. Бабы они существа особые. Вот я со своей женой прожил свыше сорока лет, да так и не распознал. Ужо помирала, а всё тревожилась, кто обо мне заботиться будет, когда я бобылем останусь. Призвала даже свою подругу помоложе и безмужнюю и всё что-то ей толковала, стало быть, наказывала, как обихаживать меня. А ведь ещё надысь в гневе ворчала, что опостылел я ей за всю жизнь и всё такое. А тут… Вот сам и рассуди. – Старик, отвернувшись, украдкой смахнул слезу.

– Михеич, ты прости меня, что разбередил тебе душу, – извиняясь, сочувственно проговорил Костя, от внимания которого не ускользнуло неловкое движение старика.

– Да ты, Константин, в этом не виноват… Я ведь здесь частенько на берегу ночую. Тоска меня из дома гонит. А здесь… не четыре стены, простор вон какой. И опять же Байкал, он же живой – иногда пошумит, иногда так ласково коснётся ног, что впору и самому лаской ответить. Раньше я такого не замечал за собой, тапереча или остарел, или мне так кажется, что это во мне проявляется нерастраченная любовь к моей Глаше.

Старик подкинул в костёр толстые сучья, которые нехотя разгорались, то вспыхивая, то угасая. Наконец ветерок подхватил образовавшееся пламя и оно, извиваясь, вырвало из темноты фигуры двух сидящих собеседников, так не похожих ни по возрасту, ни по материальному достатку, но тонко чувствующих друг друга.

– Я, уверен, что жизнь каждого связана с любовью, – произнёс Костя и горестно добавил, – когда потеряна любовь, жизнь теряет смысл и хочется умереть.

– Паря, ты что-то не того! – покачал головой Михеич. – Откедова такие мысли, что могло с тобой произойти? – недоумевая, спросил он, подметив, как при последних словах, болезненно искривилось лицо Кости. – Ведь вроде ты был счастлив, когда встретил свою любовь – Виолу.

– Да это были минуты не испытываемого до той поры великого счастья. – Костя сдержанно улыбнулся и продолжил. – Она, продолжая всхлипывать, положила голову на моё плечо, и мне показалось, что если бы я не сдержал себя, Виола всецело была бы моей. Её возбуждающие соски выделялись под тонкой материей платья и касались моей руки, но я не хотел воспользоваться её минутной слабостью, потому что очень любил её. И чем дальше она рассказывала о своей жизни, тем быстрее моё животное чувство сменялось состраданьем к ней. Выяснилось, что её счастливая семейная жизнь дала трещину из-за увлечения мужа азартной карточной игрой на деньги. Виола приложила много усилий, чтобы отвратить его от этой пагубной страсти. Только её любовь к мужу помогала ей, не опускать рук и продолжать борьбу за своё счастье. Трагедия разыгралась, когда муж лишился работы, и он стал проигрывать деньги, отложенные ими на покупку квартиры. Её небольшого заработка теперь едва хватало на еду. Однажды он пришёл домой весь избитый. Оказалось, он проиграл большую сумму денег и не смог в назначенный срок отдать. Проценты за просрочку увеличивали долг, и через некоторое время хозяин казино и гостиницы, в которой я снимал номер, заявил Виоле: или она отрабатывает за мужа долг, или его закатают под асфальт.

– Так я оказалась рабыней, – всё ещё всхлипывая, окончила Виола рассказ, стыдливо не поднимая глаз.

Я, наблюдая за её лицом, старался представить ту внутреннюю жизнь, которой она жила после произошедшей с ней трагедии. Эта жизнь показалась мне чудовищной.

– Я освобожу тебя от рабства, – решительно произнёс я, стараясь заглянуть в её опущенные глаза.

– Ты это сможешь сделать?! – воскликнула она недоверчиво, вскинув свои большие ресницы, под которыми, я увидел, вспыхнувшие живым блеском глаза.

– Да, да! Я сделаю это сейчас же, – горячась, проговорил я, и вызвал горничную, которая сообщила хозяину, что его хочет видеть постоялец из номера люкс.

Пока мы ожидали приход хозяина, я рассказал ей о своей жизни, о том, что только любовь к ней помогала мне преодолевать трудности. Виола с недоверием слушала моё признание. И мне это казалось досадным. Мысль о том, что те чувства, которые она испытывает ко мне, не обязательно должны быть схожими с моими к ней чувствами, показалась такой страшной, что я внезапно умолк. Молчала и она. Это неловкое молчание продолжалось до того мгновение, пока не пришёл хозяин гостиницы. Я попросил Виолу выйти на время переговоров и подойти часа через три. Разговор, который состоялся с человеком прилично одетым, но по всем его повадкам: хамству и наглости, свойственным бандюганам девяностых годов, мне вспоминать неприятно. Скажу только, этот подлый тип вел себя так, будто продавал какую-то дорогую вещь, которая в глазах других повышала его значимость. Не торгуясь, я заплатил в три раза больше, чем был долг мужа Виолы и был рад, когда перечислив деньги на счёт мерзавца, получил от него документ удостоверяющий погашение долга. Вечером появилась Виола. Вид у неё был взволнованный, глаза лихорадочно горели, на щеках разливался румянец.

– Костя, ты, вы, – не зная как обратиться, запинаясь, промолвила она, – договорились с ним?

– Да, Виола, успокойся! Теперь ты свободна. Я погасил ваш долг. Вот документ.

– Наконец-то! – вздохнула она с облегчением, – и почти выхватив его из моих рук, и глазами впилась в его текст.

– Теперь я твоя раба! – неожиданно воскликнула она. – Или ты позволишь нам постепенно выплачивать долг? – спросила она с жеманной улыбкой, совсем не идущей к её лицу.

Такая её реакция смутила меня.

– Я сказал, Виола, что ты свободна и вольна сама распоряжаться своей судьбой. Этот документ твой.

– Вот и славненько! – прошептала она и стремительно приблизившись ко мне поцеловала меня в лоб. – Ты такой славный! Ты прости, что я доставила тебе когда-то столько страданий, молода была – глупа.

В этот момент её милое личико находилось так близко, что я потянулся к нему, чтобы поцеловать её губы, но она испугано отскочила, вскричав:

– Ты же сказал, что я свободна!

– Да, – подтвердил я. – Это был бы только невинный поцелуй. Думаю я заслужил его, – уже смущаясь, пролепетал я.

– Дай я тебя сама поцелую, – капризно скривив губы, горячо прошептала она.

Это был поцелуй, о котором я мечтал с тех пор, когда её впервые увидел. Прикосновение нежных губ Виолы я чувствую и сейчас. То был долгий страстный поцелуй, от которого всё моё тело затрепетало. Она почувствовала это и, отстраняясь, удивлённо и ласково произнесла: « Чудной ты!».

– Я люблю тебя, стань моей женой! – чувствуя прилив решительности, воскликнул я, заглядывая ей в глаза и привлекая её к себе.

– Что ты! – испуганно опустив глаза, вымолвила Виола, не пытаясь освободиться от моих объятий. – Я же замужем!

– Какой же он тебе муж, если позволил сотворить с тобой такое! – с негодование воскликнул я.

– Но я его люблю! – почти выкрикнула Виола, вырываясь из моих объятий.

– Как можно любить человека, который не знает что такое мужская честь! – возмущённо возразил я. – Ты просто жалеешь его, а он пренебрёг тобой, когда встал вопрос о его никчёмной жизни. Разве ты не достойна лучшего!?

– Лучшего! Это конечно вас, произнесла она холодно. – Как вы можете судить о человеке по одному лишь неблаговидному проступку. Саша славный, а то, что с ним случилось это не столько его вина, сколько наша с ним беда. Да, он хотел тогда покончить с собой, только я ему не позволила. Очень жаль, что в вас говорит эгоизм… Вас съедает месть за его проказы по отношению к вам. Да вы просто мстите!

Я видел, как выражение её прекрасного лица сменилось от холодного до неприязненного. Красиво выписанный небольшой рот, по углам чуть опущенный, искривился презрительной усмешкой. Я пытался следить за ходом её мысли, чтобы возразить, но свершившаяся в ней перемена и какое-то от этого неприятное чувство защемило мне сердце, и не давало сосредоточиться.

– Я поверила тебе, что ты меня любишь, а ты просто добиваешься моей любви, используя деньги. Чем ты лучше его! – как бы издалека донеслось до меня. – Ведь у него в отличие от тебя просто в то время не хватило характера, чтобы преодолеть пагубную страсть.

– Человек без характера, что тростник на ветру, куда ветер дует туда он и гнётся, – защищаясь, холодно возразил я, чем ещё больше усилил гнев Виолы.

Она как пантера защищающая своего детёныша готова была наброситься на меня. Я, понял, что своей настойчивостью разрушаю недавно установившиеся между нами близкие отношения, и, пересилив себя, улыбнувшись кроткою и доброю улыбкой, примирительно произнёс:

– Милая моя Виола, я вероятно в чём-то не прав. Не мне судить твоего мужа, ты его знаешь лучше. Хочу лишь попросить тебя, успокоившись, обдумать моё предложение. Я буду ждать ответа до утра. Я сознаю, что у тебя может и должна быть своя особенная жизнь, но мне хотелось бы, чтобы она сложилась счастливо. Я люблю тебя, но не желаю, чтоб моя настойчивость принуждала тебя лгать и притворяться, что было бы так противно твоей натуре.

Виола подняла на меня глаза, и я почувствовал, что она в этот момент, как было в юности, чувствовала своё превосходство надо мной, несмотря на своё возможно гибельное положение. Она, молча, резко повернулась, я увидел как всколыхнулась её грудь, и пошла к выходу. Я же не мог оторвать взгляда от её восхитительно-возбуждающей фигуры. Всю ночь я ходил по комнате, то надеясь на положительный от неё ответ, то теряя уверенность, в отчаянии ложился на кровать, чтобы успокоить моё колотившееся сердце. Вспоминая до мельчайших подробностей наш разговор, я поймал себя на мысли, что Виола при разговоре отыскивала во всём поводы к негодованию, чтобы не попасть в плен моих чувств, время от времени пробивавших тропинку к её сердцу. И она преуспела в этом. Последний её взгляд подтверждал мою мысль. И всё же надежда на желанные ответные её чувства ко мне не умирала. Утомлённый переживаниями я кратковременно уснул, когда уже рассеянный свет начал пробиваться сквозь окно.

Рассвело, и я с нетерпением ждал её прихода. Наконец в дверь номера постучали. Я вскочил с постели и кинулся навстречу повторяя:

– Да, да! Входите!

Дверь приоткрылась и вошла горничная, протягивая мне почтовый конверт. В замешательстве я отступил и глухо произнёс:

– От кого!

– Это от женщины, которая вчера была у вас в номере, – испуганная моим видом, тихо прошептала она.

Я выхватил письмо из её подрагивающих рук, и попросил меня больше не тревожить. С нарастающей тревогой и нетерпением вскрыл конверт и достал небольшой лист бумаги, пахнущий духами Виолы и исписанный красивым почерком.

Милый Костя! – писала она, – я не в силах встретиться с вами вновь. Слишком тяжело было бы видеть как ты, – слово вы было зачёркнуто и написано ты, – отнесёшься к моему отрицательному ответу на твоё предложение. Но ты должен понять, что если бы я на него согласилась – это было бы для нас троих катастрофой. Я тебя не люблю, и наверно не смогу полюбить, а притворяться, как ты сам подметил, я не могу. Всю жизнь буду помнить, что ты для меня сделал, и молиться за тебя. Прощай и прости. Виола.

Я прочитал письмо несколько раз пытаясь обнаружить между строк хоть лучик призрачной надежды, подпитывающий в дальнейшем мои жизненные силы, но всё было тщетно. Мои надежды рухнули. Я почувствовал полное душевное опустошение, ведь всё, что я добился в жизни за эти годы, было достигнуто благодаря моей страстной любови к Виоле и этой надежде. Я не помню сколько времени я мчался на машине, рискуя разбиться, но Бог хранил меня, возможно благодаря молитве Виолы. Какая-то сила управляла мной и привела меня сюда.

Михеич, внимательно слушавший Костю и лишь изредка подбрасывающий в костёр валежник, в проблесках огня видел, как лицо Кости то озарялось мучительной улыбкой, то нервно подёргивалось и темнело.

– Как мне теперь жить, Михеич? Я потерял путеводную звезду, которая освещала мне мою дорогу.

– Не оглядывайся назад, сынок! У тебя ещё всё впереди. Дорога, которую ты прошёл, ушла в прошлое. Ну а звезда, её лишь на мгновение заслонили облака. Вскоре она вновь появится, чтобы осветить тебе уже новую дорогу… – Михеич, помолчав, отечески улыбнулся и продолжил, – мой дед, неграмотный крестьянин, говаривал, когда я по молодости испытывал страдания: «не печалься, внучок, горький опыт – хороший учитель, к тому же не познав горести, не познаешь и радости». Мудрый был человек, царство ему небесного. Кажный человек приходит на землю, исполнить что-то своё. Ты молод, умён и чист душой, а это черты порядочного человека, для которого всегда найдутся достойные дела и под стать им спутники.

– Ты прав, Михеич! – воскликнул Костя, внимательно выслушавший рассуждения старика. – Ты прав! – радостно повторил он. – Вот она простая философия жизни. Ведь как всё просто!

Забрезжил рассвет. Ветер стих, прибой ещё шумел, но вскоре и он смолкнул. Водная гладь манила к себе и позволяла заглянуть сквозь её прозрачность на чётко видимое песчаное дно, усеянное множеством таинственных валунов и разноцветных камней. У людей, как и в природе – после грозы наступает очищение во всём, особенно в душах. Острота переживаний Кости ушла безвозвратно, и он повеселел. Он почувствовал прилив жизненных сил, как чувствует больной после длительной болезни. Путь домой казался желанным и радостным. «Как хорошо, – размышлял он, – что провидение привело меня именно к Михеичу. Какой замечательный человек! – И вспоминая разговор с ним, неожиданно для себя сделал вывод: – всё хорошо в таком виде, как оно существует, и если приходится переживать невзгоды, то, что же?.. Это жизнь!

Воля к жизни и любовь