Читать книгу Город шаманов - Николай Зайцев - Страница 4

Я потянулся в кровати, просыпаясь. Во рту стойко держался вкус брусники. Руки уперлись в синюю раму койки. Глаза смотрели на серебряные шишечки, вспоминая ночь. Увы, не помнил, как после брусничного ликера добрался до постели. Лежу раздетый до нижнего. Тепло. Светло. Хорошо отдохнул и выспался.

В комнате кашлянули. Посмотрел, в дверях стоит верный Прохор с подносом хлеба и стаканом крепкого чая. В сюртучке. Отутюженный, наглаженный. В накрахмаленной белой рубашечке. Причесал седые лохмы свои на пробор. Красавец, а не дядька. Женить его что ли? Улыбнулся. В ответ Прохор свел сердито брови.

Вздохнул:

– Только не начинай!

– Барин. Чай.

О, нет. Последняя стадия нелюбви, когда меня дядька «барином» называет.

– Я же просил – не начинай. Можно рассолу? – а вот здесь помягче, без нажима, старик любит обходительность и когда его так ласково просят.

– Рассола нет, – категорично заявил дядька.

– Прохор! – вскричал я, окончательно приходя в себя. – Мне без рассола никак нельзя! У меня же внутри огонь! А я тебе не дракон, чтобы пламенем дышать!

– Прикажете платить за рассол золотом?

– Это за огурцы то? – опешил я, сбавляя напор.

– За рассол. Сколько будут стоить огурцы мне неведомо! Север, барин, тут. Забыли, куда приехали? Ничего нет, кроме снега! Злой климат, добрые люди. Есть кислая брусника. Говорят, помогает. Первое лекарство! Она у них от всего. И всегда есть на столе – цинги боятся. Будете?

Я почувствовал в горле бруснику и с трудом сглотнул горечь. Поморщился. Скривился и замахал отрицательно головой.

– Знал, что не будете. Чаю, барин?

– Спасибо, Прохор, не откажусь. И возьми себе двойное жалованье за этот месяц.

– Премного благодарен, Иван Матвеевич, – расцвел дядька, подходя ближе. – Газету? Ей правда неделя сроку. Свежая, говорят.

Я покосился на мятый пожелтевший от жира сверток. Отрицательно покачал головой.

– Не серчай, Прохор. Честно, другую жизнь начинаю.

– Это какую же? Зимняя охота что ли? Знаю. Проходили. Друзья вас приносили с охоты не раз.

– Спортивную. Никакой охоты, Прохор. Клянусь! Только спорт! Без алкоголя. Друзей у меня тоже нет. Только ты!

– О, как!

– Я серьезно! Готовь лыжи!

– Лыжи?! Лыжи? В своем ли вы уме, барин? Там же темно и холодно.

Я мельком глянул в окно. Серый день без солнца. Небо затянуто свинцовыми тучами. Не очень удачный день для новой жизни, но я был полон решимости.

– Сейчас пробегусь на лыжах. Потом плотный завтрак. Затем чтение – приготовь мне журналы на немецком, финском. Фехтование. Обед. Английский, норвежский – без книг, найди мне достойного собеседника. Стрельба. Ужин. На ночь французский роман, теплое молоко с круассанами, письма и вуаля – ранний сон. Завтра дела. Один день поживу, как человек. Расслаблюсь и отдохну.

– Про молоко я узнавал. Тоже нет. Даже за золото. Про круассаны на кухне слышали, но предлагают пироги с палтусом или ватрушки с брусникой. Всё свежее и вкусное. Сам ел и не мог оторваться! Может быть начнете с завтрака? Каша готова. Бесподобная! Пшено с брусникой и пироги с палтусом.

Я прислушался к себе и понял, что кашу сейчас организм не примет. А уж бруснику-то я навсегда запомню! И точно никогда и ни с чем есть не стану.

– Прогулочный костюм и лыжи, Прохор. Новая жизнь не ждет.

Прохор сокрушенно помотал головой.

Уже во дворе, когда я прыгал, разминаясь и громко ухая, пытаясь хоть как-то согреться, у дядьки моего с ветераном-инвалидом состоялся презанятный разговор. Одетые оба в заячьи тулупы, в натянутые по брови косматые шапки, они как-то сочувственно смотрели в мою сторону и громко шептались. Инвалид курил козью ножку, сплёвывая махорку в снег, а Прохор сердито натирал лыжи, готовя их к пробегу.

– Занятные лыжи, – говорил один.

– Лыжи, как лыжи. Беговые.

– Уж больно узкие. Зачем ломали? Как с таких стрелять-то? Падать будет!

– Ничего не ломали, с Англии заказывали.

– Господи, чудны дела твои. С Англии! У извергов?! Да вон лопарей попросите, они первые лыжники, такие вам лыжи сделают – все завидовать будут. А то уж ваши лыжи смешны больно.

– Не смешные, а беговые.

– От кого бегать?

– Ни от кого, а для чего.

– Ага, – протянул инвалид и затянулся. – А тулуп где? Замерзнет барин. И куда он в ночь собирается? Метель будет. Обрубок, как крутит на погоду! Или охота чудная ждет?

– Не замерзнет.

– Замерзнет, – со знанием дела протянул ветеран. – Без тулупа жизни нет, – и тут же спохватился, – а ружье где?

– Не надо нам ружье!

– Как ни надо! А волки? У подпоручика Хватова дробовик возьми! Чудно стреляет, словно гаубица! Подпоручик даст! Добрейшей души человек.

Прохор отставил лыжу и недобро посмотрел на собеседника. Расстегнул свой тулуп, стал тыкать кожаной портупеей.

– Смотри! Револьвер с зарядами! Отстреляется барин, случись чего!

– И от медведя? – тут же оживился инвалид. – Или же убежит? На лыжах своих сказочных. Запорхает по воздуху. Только от медведя не убежать. Не слыхал я про такое. Бить его надо рогатиной. Может и гаубица не помочь. Револьвер точно не поможет.

На заднем дворе закукарекал петух. Глухо и нерадостно. В последний раз.

– Да откуда тут медведи зимой! Они же спят.

– Ну, так не все! Вот, окаянный ты! На всё ответ имеешь. Какой-нибудь, да не спит! А знаешь, кто страшней медведя?

– Кто?! – вскричал дядька. Осерчал старик. Меня же чужой разговор забавил. Стал делать круговые движения тазом. У инвалида расширились глаза.

– Росомаха, вестимо кто. Что ж ты не знаешь ничего? Как спрыгнет с дерева на плечи, так головы и нет. Вот тут гаубица бы подпоручика и пригодилась. Они пороховые газы чуют за версту. Понимают! Хитрые твари, и нюх у них очень отменный. Людей на раз едят. А твой барин, чудной. Звери таких любят.

– Плетей захотел?! – не на шутку рассердился Прохор.

– Да я не со зла! Прости, Господи. Неужто инвалида плетьми?

– За языком следи! Не чудной он, контуженый. На Балканах турок били, досталось.

– Поди ты…

– Прохор, лыжи! Пробегусь верст десять, вернусь огурчиком.

– Иван Матвеевич! Револьвер ваш! В кобуре пирожки с рыбкой жирной! В лес далече не заходите! Тут крутитесь! Что б я видел! Слышали, метель скоро! – Прохор суетился рядом, пока я прикладывал поудобнее портупею на спину и усмехался.

– Барин! Темнеет здесь быстро! Глазом не моргнете! Да еще и метель случится может! – подал голос с крыльца инвалид. – Не стойте под деревьями, берегитесь росомах.

Я махнул им лыжной палкой. Улыбнулся поприветливей, чтоб не выглядеть в конец контуженным и заскользил вперед.

* * *

– Что же вы, Ваня, такой неспортивный у меня, – заливалась звонким смехом Оленька, пытаясь набрать скорость на коньках. Нереальная трудность ей никак не удавалась, потому что приходилось тащить меня под руку. На деревянном помосте весело бухал барабаном оркестр и злил меня еще больше. Казалось, весь парк смеется надо мной. Но я не терял лицо и улыбался, хоть и продолжал выглядеть коровой на льду.

– Да вы, Оленька, не представляете, как вам с кавалером повезло. Я же в полку по джигитовке[6] всегда призовые места занимал. Самый, что ни на есть олимпиец! Почти.

– Небось третьи места?

– По рубке, так и вторые!

– Вы бы лучше по конькам вторые места занимали, а то нас даже студенты обгоняют, – смеялась Оленька, и я больше не сердился на барабан и разноцветные флажки, глядя на раскрасневшуюся красавицу. В уме же четко чертилась таблица по пунктам, что надо в первую очередь освоить: коньки, беговые лыжи, теннис. Армия осталась позади, вливаться в новую жизнь придется быстро.

– Через неделю станем крутить пируэты на зависть этим студентам, даю слово чести.

– Ой ли? Ну для начала попробуй догнать меня! Ка-ва-лер.