Читать книгу Хрупкие вещи. Истории и чудеса (сборник) - Нил Гейман - Страница 3

Introduction. c Перевод Т. Покидаевой, 2007.

«Мне кажется… я скорее вспомню жизнь, растраченную неразумно на хрупкие вещи, чем потраченную с умом на уклонение от морального долга». Эти слова мне приснились, и я записал их, когда проснулся, не понимая, что они означают и к кому обращены.

Лет восемь назад задумав эту книгу сказок и вымыслов, я собирался назвать ее «Небось эти люди знают, кто мы, – они поймут, что мы были здесь», по реплике из комикса «Приключения малыша Немо в Стране Снов» (прекрасная репродукция этой страницы приведена в книге Арта Шпигельмана «В тени уничтоженных башен»)[1]; предполагалось, что повествование в каждом рассказе будет вестись от лица лживого и ненадежного героя, и все они объяснят свою жизнь, расскажут, кто они и как однажды тоже были здесь. Дюжина рассказчиков, дюжина рассказов. Таков был замысел; но жизнь переписала все по-своему: я приступил к рассказам, теперь собранным в этой книге, и они стали обретать ту форму, что им была потребна: если некоторые излагались от первого лица и были фрагментами чьих-то жизней, другие ничего такого не пожелали. Один никак не складывался, пока я не предоставил его излагать месяцам, а другой эдак полегоньку умело играл с идентичностями, и было ясно, что писать его нужно от третьего лица.

Собирая материалы для этой книги, я гадал, как же ее назвать, – первоначальное название уже не подходило. Тогда-то ко мне и попал компакт «Умники, как мы» группы «Уан Ринг Зироу»[2], и на этом диске я услышал те самые строки, что извлек из сна; и я призадумался – что же это я понимал под «хрупкими вещами»?

Мне показалось, это хорошее название для сборника рассказов. В конце концов, в мире столько хрупких вещей. Люди ломаются так легко – и так легко умирают мечты и разбиваются сердца.

Этюд в изумрудных тонах

Этот рассказ был написан для антологии «Тени над Бейкер-стрит», которую выпустил мой друг Майкл Ривз вместе с Джоном Пиленом. Майкл высказался так: «Мне нужен рассказ, в котором Шерлок Холмс соприкасается с миром Говарда Лавкрафта». Я согласился написать рассказ, хотя сомневался в перспективности такого соприкосновения: мир Шерлока Холмса предельно рационален, торжество объясненности, в то время как фикции Лавкрафта глубоко, предельно иррациональны, а тайны необходимы, чтобы человек не сошел с ума. И если поведать историю, сочетающую элементы обоих миров, следует придумать интересную комбинацию, равно выигрышную и для Лавкрафта, и для творений сэра Артура Конан Дойла.

В детстве мне нравились книги Филипа Хосе Фармера из серии «Уолд-Ньютон», где персонажи разных литературных произведений существуют в едином мире, и я с удовольствием наблюдал, как мои друзья Ким Ньюмен и Алан Мур создают собственные миры, порожденные фармеровским «Уолд-Ньютоном», – в «Годе Дракулы» и «Лиге выдающихся джентльменов» соответственно.

Моя же история сложилась гораздо лучше, чем я смел надеяться, когда комбинировал ингредиенты. (Писать книги – это как еду готовить. Бывает, пирог не поднимается, как ни старайся, а порой выходит просто волшебным – ты о таком и не мечтал.)

В августе 2004 года «Этюд в изумрудных тонах» получил премию «Хьюго» за лучший рассказ – я этим горжусь до сих пор. И отчасти благодаря ему спустя еще год меня таинственным образом приняли в почетные члены общества «Нерегулярные полицейские части с Бейкер-стрит»[3].

Эльфийский рил

Так себе стихотворение, по правде говоря, но читать вслух – неописуемый кайф.

Октябрь в председательском кресле

Написан для Питера Страуба, для замечательной антологии «Перекрестки», в которой он выступил приглашенным редактором. Все началось несколькими годами раньше, на конференции в Мэдисоне, штат Висконсин, когда Харлан Эллисон предложил мне написать рассказ с ним на пару. Нас посадили за веревочное заграждение: Харлана с пишущей машинкой и меня с ноутбуком. Но вначале Харлану надо было дописать предисловие, и пока он дописывал, я придумал начало рассказа и показал Эллисону. «Не-а, – сказал он. – Не пойдет. Слишком по-Нил-Геймановски». (Так что я начал другой рассказ – мы так с тех пор над ним и работаем. И вот ведь нелепость: всякий раз, когда мы встречаемся и пишем, рассказ становится все короче.) В общем, фрагменты моего рассказа так и валялись на жестком диске. Спустя пару лет Страуб пригласил меня в «Перекрестки». Я хотел написать историю про двух мальчиков, живого и мертвого, – разминка перед детской книжкой (называется «Книга кладбищ», я как раз сейчас ее пишу). Некоторое время соображал, как вырисовывается эта история, а когда закончил, посвятил ее Рэю Брэдбери, который написал бы ее гораздо лучше, чем я.

В 2003 году она получила премию «Локус» в номинации «Лучший рассказ».

Тайная комната

Все началось с просьбы двух Нэнси, Килпатрик и Холдер, написать что-нибудь «готическое» для их антологии «Чужие». Мне всегда казалось, что история Синей Бороды и ее вариации – из всех историй самая готическая, и я написал стихотворение, действие которого происходит в почти пустом доме, где я в то время жил. «Распокаивать» – это, как выражался Шалтай-Болтай, «слово как бумажник» и обитает на нейтральной полосе между «расстраивать» и «успокаивать».

Запретные невесты безликих рабов в потайном доме ночи пугающей страсти

Эту историю я начал записывать карандашом в один ветреный зимний вечер в зале ожидания на вокзале Ист-Кройдон, между пятой и шестой платформами. Мне тогда было двадцать два года, почти двадцать три. Когда закончил, перепечатал рассказ на машинке и показал паре знакомых редакторов. Один фыркнул и сказал, что это не его формат и, если честно, вряд ли хоть чей-нибудь, а второй прочел рассказ, был доброжелателен и вернул, пояснив, что эту вещь никогда не напечатают, поскольку это комическая бредятина. Я отложил рассказ подальше, очень довольный, что не придется публично краснеть, когда люди его прочтут и невзлюбят.

Рассказ так и валялся нечитаным, двадцать лет кочевал из папки в маленькую коробку, а затем в коробку побольше, из кабинета в подвал, а потом на чердак, и вспоминал я о нем только с облегчением: хорошо, что не напечатали. И вот однажды у меня попросили рассказ для антологии «Готика!», я вспомнил про рукопись на чердаке и пошел ее искать – хотел глянуть, можно ли хоть что-то из нее спасти.

Я начал читать «Запретных невест» и улыбался, пока читал. Вообще-то, решил я, забавный рассказ: смешной и остроумный; хорошая историйка – слегка топорная, как оно случается с работой подмастерьев, но исправить легко. Я включил компьютер и набросал новую версию – спустя двадцать лет после первой, – сократил название до нынешнего и отправил редактору. По крайней мере один рецензент счел рассказ комической бредятиной, но оказался в меньшинстве, потому что рассказ перепечатали в нескольких антологиях из серии «Лучшее за год» и номинировали на премию «Локус» как лучший рассказ 2005 года.

Уж не знаю, чему учит эта история. Иной раз показываешь рассказы не тем людям, всем мил не будешь, а всякому не будешь мил целиком. Иногда я задумываюсь, что еще найдется в коробках на чердаке.

Симпатичные ребята в фаворе

Песчинки воспоминаний

На создание первого меня вдохновила статуя Лайзы Снеллингз-Кларк: мужчина с контрабасом держит инструмент так же, как я в детстве, а второй рассказ был написан для антологии «подлинных» историй с привидениями. У многих авторов истории получились гораздо лучше, но у моей было неутешительное преимущество: она чистая правда. Впервые эти рассказы увидели свет в сборнике «Приключения в лавке снов», выпущенном «НЕСФА Пресс» в 2002 году, – там еще была куча вставок, обрывков и всякого такого.

После закрытия

Майкл Чабон составлял антологию «жанрового» рассказа – хотел показать, как замечательны рассказы сами по себе, и собрать средства для программы «Валенсия, 826» в помощь детям, которые пишут стихи и прозу. (Книга вышла под названием «Сокровищница занимательного рассказа Максуини».) Он позвал меня участвовать, а я спросил, остались ли неохваченные жанры. Остались: Майклу нужна была история с привидениями в манере М. Р. Джеймса.

Итак, я сел за настоящую историю с привидениями, но в рассказе больше от моего увлечения «странными историями» Роберта Эйкмана, нежели от Джеймса (и притом, когда я дописал, выяснилось, что это клубная история: Майкл получил два жанра по цене одного). Потом рассказ перепечатали в нескольких антологиях «Лучшее за год» и присудили ему премию «Локус» в номинации «Лучший рассказ» 2004 года.

Все клубы в рассказе – взаправдашние, хотя я заменил пару названий: клуб «Диоген», например, – это «Троя» на Хенуэй-стрит. Кое-какие персонажи и события тоже подлинные – вы и не представляете, насколько. То же самое касается событий. Пишу сейчас и думаю: жив ли еще этот игровой домик или его давно снесли и понастроили домов там, где он затаился, – но, признаться, мне что-то не хочется проверять.

Влиться в леса

«Лесовик», он же «леший» – это дух леса. Эта вещь была сделана для антологии «Зеленый человек[4]» под редакцией Терри Уиндлинг и Эллен Датлоу.

Горькие зерна

В 2002 году я написал четыре рассказа, и этот, по-моему, лучший, хоть и не получил наград. Я сделал его для антологии моей приятельницы Нало Хопкинсон «Амулет: истории о заклинаниях».

Другие люди

Не помню, когда и где мне пришла в голову эта Мёбиусова история. Помню, я набросал основную идею и первую строчку, а потом усомнился, вправду ли идея моя, – может, я смутно припомнил читанное в детстве, что-то из Фредрика Брауна или Генри Каттнера? Она была как будто чужая, подозрительно элегантная, острая и завершенная.

А примерно через год, скучая в самолете, я наткнулся на свои давние записи и, дочитав журнал, взял и написал рассказ – закончил еще до того, как самолет пошел на посадку. Затем обзвонил знающих друзей, прочел рассказ им и спросил, не читал ли кто чего-нибудь похожего. Нет, ответили все. Обычно я пишу рассказы, когда меня об этом просят, а тут впервые в жизни у меня получился рассказ, о котором никто не просил. Я отправил его Гордону ван Гельдеру в «Журнал фэнтези и научной фантастики», и Гордон его напечатал, изменив название, – впрочем, я не возражал. (Я бы назвал рассказ «Жизнь после смерти».)

Я вообще много пишу в самолетах. В самом начале работы над «Американскими богами» я написал рассказ в самолете по дороге в Нью-Йорк – я был уверен, что вправлю его куда-нибудь в роман, но в итоге места ему так и не нашел. Когда книга вышла, а эта история в нее не попала, я сделал из нее рождественскую открытку, отправил кому-то и напрочь забыл. А спустя пару лет издательство «Хилл-Хаус Пресс», которое выпускает ограниченные тиражи моих книг в потрясающем оформлении, разослало ее своим подписчикам под видом собственной рождественской открытки.

Названия у рассказа не было. Назовем его

Картограф

Как лучше описать историю? Рассказать ее. Понимаешь? Себе или всем на свете описываешь историю, ее рассказывая. Приводишь в равновесие – грезя. Чем точнее карта, тем больше похожа на реальную местность. Значит, самая подробная карта и есть местность, предельно точная карта и предельно бесполезная.

История есть карта, которая есть местность.

Помни об этом.

Тому назад почти две тысячи лет правил в Китае один император, одержимый идеей составить подробную карту подвластной ему страны. По его повелению весь Китай воссоздали в миниатюре на островке, сооруженном ценою немалых расходов и, кстати, некоторых человеческих жизней (ибо глубока была вода и холодна) посреди озера в императорских владениях. Всякая гора обернулась на острове холмиком над кротовой норой, всякая река – крошечным ручейком. Император обходил остров по кругу за половину часа.

Каждое утро в бледном предрассветном зареве сотня мужчин добиралась до острова вплавь и приводила его в порядок: чинили и восстанавливали все детали ландшафта, попорченные погодой, или дикими птицами, или озерными водами; а еще они разбирали и перестраивали участки, искореженные подлинностью наводнений, землетрясений и обвалов, – дабы карта отражала мир таким, какой он есть.

Император был очень доволен почти год, а потом начал он замечать, что снедает его недовольство и остров больше не мил его сердцу, и еженощно, перед тем как заснуть, раздумывал он над созданием новой карты, в сотую долю своей империи. Каждая хижина, каждый дом, каждый дворец, каждое дерево, каждый холм, каждый зверь явлен будет на ней копией в сотую долю истинных размеров.

То был грандиозный план, и для его осуществления пришлось бы опустошить всю имперскую казну. А сколько понадобится людей – поистине уму непостижимо: люди, что чертят карты, и люди, что служат моделями, землемеры, топографы, художники; да к тому же ваятели, гончары, строители и прочие ремесленники. Шесть сотен профессиональных сновидцев должны прозреть природу вещей, скрытых под корнями деревьев, и в глубочайших горных пещерах, и на дне морей, ибо на безупречной карте должны быть представлены обе империи, видимая и невидимая.

Таков был императорский план.

Министр правой руки осмелился возразить своему императору, когда они прогуливались в ночных дворцовых садах под исполинской золотой луною.

– Вы должны понимать, ваше императорское величество, – сказал министр правой руки, – что ваш замысел…

И запнулся, ибо ему не хватило отваги продолжить. Бледный карп спиною прорвал поверхность воды, и лунное отражение рассыпалось на сотню танцующих осколков, и каждый был сам себе крошечной луной, а потом эти луны слились в цельный круг отраженного света, золотой круг в воде цвета ночного неба, такого густо-лилового, что ни за что не перепутаешь с черным.

– Невозможно осуществить? – мягко подсказал император. Более всего опасны императоры и короли, когда выказывают мягкость.

– Для императора нет ничего невозможного, и каждое его желание – закон, – сказал министр правой руки. – Однако это будет стоить недешево. Вам придется опустошить императорскую казну. Снести города и селения, дабы освободить землю под вашу карту. И что останется вашим потомкам? Государство, которым они не сумеют править, ибо нищий правитель – уже не правитель. Я ваш советник и пренебрег бы своими обязанностями, если бы не попытался вас отговорить.

– Может быть, ты прав, – сказал император. – Может быть. Но если я соглашусь с тобой и забуду о карте, если замысел мой так и не воплотится, он станет томить мою душу, и захватит мой разум, и пища на языке будет горчить, и вино во рту отдавать кислятиной.

Император умолк. Вдалеке пел соловей.

– Однако эта карта, – продолжал император, – все равно лишь начало. Ибо она еще не будет построена, когда все помыслы мои устремятся к моему шедевру.

– И что это будет? – робко спросил министр правой руки.

– Карта, – сказал император. – Карта империи, на которой каждое здание будет явлено в натуральную величину, каждая гора – такой же горою, каждое дерево – деревом того же вида и высоты, каждая река – рекою, каждый человек – человеком.

Министр правой руки низко поклонился в лунном свете и, погруженный в раздумья, пошел следом за императором, сохраняя почтительную дистанцию в три шага.

Император умер во сне, говорится в летописях, и это, в общем-то, правда, хотя можно отметить, что смерть его не была совершенно ненасильственной, а старший императорский сын, правивший после отца, не питал интереса ни к картам, ни к картографии.

Остров на озере превратился в рай для диких птиц, как водоплавающих, так и просто летучих, и некому было их разгонять. Птицы распотрошили миниатюрные горы из мягкой глины, растащили себе на гнезда, и озерные воды размыли берег, и со временем остров исчез, и осталось лишь озеро.

Карты не стало, не стало картографа, но земля продолжала жить.

Сувениры и сокровища

Этот рассказ с подзаголовком «История одной любви» родился комиксом для нуар-антологии «В Лондоне темно», составленной Оскаром Зарате и проиллюстрированной Уорреном Плисом. Уоррен нарисовал замечательно, но история мне не нравилась, и я все раздумывал, отчего человек, называющий себя Смитом, стал таким, каким стал? Эл Саррантонио попросил у меня рассказ для сборника «999», и я решил, что любопытно будет вернуться к истории Смита и мистера Элиса. Кстати, в этом сборнике они появятся снова.

Мне кажется, грядет еще много историй о неприятном мистере Смите, особенно рассказ о том, как расходятся пути мистера Смита и мистера Элиса.

Факты по делу об исчезновении мисс Финч

Однажды мне показали картину Фрэнка Фразетты с дикаркой и двумя тиграми[5] и попросили придумать к ней историю. Я ничего не придумал и вместо этого рассказал о том, что случилось с мисс Финч.

Странные девочки

…это, собственно, двенадцать очень коротких рассказиков, которые прилагались к альбому Тори Эмос «Странные девочки»[6]. Вдохновившись картинами Синди Шерман, Тори для каждой песни создала образ, а я написал про них истории. Мои «Странные девочки» не вошли ни в один сборник, но их напечатали полностью в книге к гастрольной поездке Тори, а строчки из них разбросаны по буклету диска.

Арлекинка

Лайза Снеллингз-Кларк – художник и скульптор, чьими работами я много лет восхищаюсь. На основе ее чертова колеса[7] сделали книжку «Странный аттракцион»: несколько замечательных авторов рассказали истории пассажиров каждой кабинки. Меня попросили написать историю кассира, продающего билеты на чертово колесо, – ухмыляющегося Арлекина.

И я написал.

Как правило, рассказы не пишутся сами, но про этот я помню только, как сочинил первую фразу. Дальше мне как будто диктовали, а я записывал историю о том, как Арлекин ликующе пляшет и спотыкается, проживая свой День влюбленных.

Арлекин – персонаж итальянской комедии дель-арте, веселый пройдоха, плут и ловкач, невидимый шутник в маске, с волшебным жезлом в руке и в костюме, расшитом ромбами. Он любит Коломбину, преследует ее в каждом представлении, сталкиваясь с шаблонными персонажами типа доктора или клоуна и преображая всякого встречного.

Замки́

«Златовласка и три медведя» – сказка английского поэта Роберта Саути. Точнее, не так: в его версии была старуха и три медведя. Сюжет тот же, действие то же, но читатели знали, что героиней должна быть маленькая девочка, и вставляли ее, пересказывая эту историю.

Конечно, сказки – штука заразная. Можно их подхватить, можно инфицироваться. Сказки – это единая валюта, наша и тех, кто жил в этом мире задолго до нас. (Рассказывая своим детям сказку, которую мне рассказывали родители, а им – их родители, я становлюсь сопричастен удивительному и странному, вливаюсь в бесконечный поток жизни самой.) Моей дочери Мэдди было два года, когда я написал для нее эту вещь, а сейчас ей одиннадцать, и мы по-прежнему делим истории на двоих, только теперь это уже телефильмы и кинокартины. Мы читаем одни и те же книги, разговариваем о них, только я уже ей не читаю – а ведь и это было жалкое подобие рассказывания сказок, которые я придумывал сам.

Я считаю, мы должны друг другу рассказывать сказки. Вот мой символ веры – и вряд ли когда-нибудь появится более внятный.

Проблема Сьюзен

В гостинице мне вызвали врача, и тот сказал, что это типичный грипп – потому у меня и болит шея, и постоянно тошнит, и в голове мутится, – и стал перечислять лекарства, анальгетики и мышечные релаксанты, которые мне следует принимать. Я выбрал болеутоляющее из списка, вернулся в номер, упал на кровать и умер: я не мог шевелиться, не мог думать, не мог оторвать голову от подушки. На третий день позвонил мой личный врач, которого поставила на уши моя помощница Лоррейн. «Не люблю ставить диагнозы по телефону, но, похоже, у вас менингит», – сказал он. И оказался прав.

Туман в голове рассеялся только спустя несколько месяцев, и «Проблема Сьюзен» – первое, что я написал после болезни. Я как будто снова учился ходить. Рассказ предназначался для антологии фэнтези «Полеты», которую составлял Эл Саррантонио.

В детстве я перечитывал «Хроники Нарнии» сотни раз, а потом, повзрослев, дважды читал вслух своим детям. Я в «Хрониках» многое люблю, но меня каждый раз очень смущает и ужасно раздражает устранение Сьюзен. Видимо, мне хотелось придумать историю, которая смущала бы и раздражала не меньше, хоть и иным образом, – и поговорить об удивительной силе детской литературы.

Инструкции

Я включил несколько стихотворений в «Дым и зеркала», но этот сборник хотел сделать полностью прозаическим. А потом передумал и включил сюда стихи – в основном потому, что «Инструкции» мне нравятся ужасно. Если вы из тех, кто поэзию не любит, утешайтесь мыслью, что стихи, как и это предисловие – бесплатное приложение. Без стихов книга стоила бы ровно столько же, и мне за них никто не платил. Иной раз приятно прочесть что-нибудь короткое и отложить книжку, иной раз бывает небезынтересно узнать, откуда взялся рассказ, – но читать все это вы не обязаны. (И если я неделями жизнерадостно терзался, размышляя, как составить и выстроить этот сборник, читателю не возбраняется – даже рекомендуется – читать рассказы в любом предпочтительном порядке.)

Это буквально список инструкций – что делать, когда попадаешь в волшебную сказку.

Как ты думаешь, что я чувствую?

У меня попросили рассказ для тематической антологии о горгульях, срок сдачи приближался, а в голове не было ни единой конструктивной мысли.

Горгулий, соображал я, помещали на здания церквей и соборов, чтобы они защищали святые места. А что, если посадить такого стража еще куда-нибудь? К примеру, на сердце…

Я сейчас перечитал этот рассказ впервые за восемь лет и несколько удивлен обилием секса – но, может, мне просто рассказ не нравится.

Жизнь моя

Этот маленький монолог – сопроводительный текст для фотографии обезьянки, сшитой из носков, в альбоме фотохудожника Арне Свенсона, в котором были собраны двести с лишним фотографий таких обезьянок и который – что неудивительно – назывался «Носочные обезьянки». У обезьянки, которая досталась мне, был такой вид, будто она прожила непростую, но интересную жизнь.

Как раз тогда одна моя давняя подруга устроилась в «Уикли Уорлд Ньюс»[8], и я с большим удовольствием сочинял для нее истории. И я думал: а вдруг кто-то где-то живет такой жизнью, какая творится в «Уикли Уорлд Ньюс»? В «Носочных обезьянках» текст напечатали прозой, но мне больше нравится, когда он разбит на строки. Я нисколечко не сомневаюсь, что, если б достало алкоголя и терпения у благосклонного слушателя, эта история длилась бы до скончания века. (Время от времени люди пишут мне на сайт и спрашивают, не буду ли я против, если они этот текст – или еще какой-нибудь – прочтут на актерском прослушивании. Я не против.)

Пятнадцать раскрашенных карт из колоды вампира

Мне осталось придумать еще семь историй на семь Старших арканов – я обещал художнику Рику Берри, что когда-нибудь их напишу, и тогда он сможет их нарисовать.

Кто-то кормит, кто-то ест

Эта история – кошмар, который я увидел во сне лет в двадцать с чем-то.

Я люблю сны. Я знаю, что логика сна отличается от логики повествования и редко получается сделать из сновидения историю: при пробуждении сон превращается из золота в жухлые листья, из шелка – в драную паутину.

И все же есть вещи, которые можно унести из сновидения: настроение, фрагменты, людей или тему. На моей памяти это единственный раз, когда я принес оттуда целую историю.

Изначально это был комикс, проиллюстрированный многогранным художником Марком Бакингемом, а затем я попробовал сделать из нее набросок сценария для порнофильма ужасов, который так и не снял (он назывался «Съеденные: сцены из фильма»). Пару лет назад редактор Стив Джоунз спросил, не хочу ли я возродить какую-нибудь несправедливо забытую историю для его антологии «Сдерживай натиск ночи», и я вспомнил про этот рассказ, засучил рукава и засел за компьютер.

Чернильные грибы – это правда вкусно, но вскоре после того, как их срезали, они расплываются в противную вязкую черную жидкость – потому их и не продают в магазинах.

Недуготворческий криз

Меня попросили написать статью для энциклопедии вымышленных болезней («Малой энциклопедии необычных и сомнительных заболеваний Тэкери Т. Лэмсхеда», составленной Джеффом Вандермеером и Марком Робертсом). Мне показалось, было бы интересно описать вымышленную болезнь, симптом которой – придумывание вымышленных болезней. Этот рассказ я написал с помощью давно позабытой компьютерной программы «Болтовня» и пыльной книги советов домашнего доктора.

В конце

Я попытался вообразить последнюю книгу Библии.

Что касается наименования тварей земных, скажу одно: я был счастлив, узнав, что слово «йети» в буквальном переводе означает «что там за тварь». («Скажи мне, отважный и ловкий житель Гималаев, а что там за тварь?» – «Йети». – «Понятно».)

Голиаф

«Тут хотят, чтобы ты написал рассказ, – сказал мой агент несколько лет назад. – Для веб-сайта одного фильма, который еще не вышел. Называется “Матрица”. Сценарий тебе перешлют». Я с интересом прочел сценарий и написал рассказ, который вывесили на сайте за неделю до премьеры. Там он до сих пор и висит.

Страницы из дневника, найденного в обувной коробке, забытой в «Грейхаунде» где-то между Талсой, штат Оклахома, и Луисвиллом, штат Кентукки

Этот рассказ я написал моей давней подруге Тори Эмос для книги к ее гастрольному туру с альбомом «Прогулки со Скарлет»[9], и очень радовался, когда его отобрали для антологии «Лучшее за год». Рассказ вдохновлен альбомом крайне приблизительно. Я хотел написать о путешествиях, самоидентификации и Америке, маленькое дополнение к «Американским богам», где всё, в том числе развязка, маячит поблизости, но недосягаемо.

Как общаться с девушками на вечеринках

Написание рассказа меня завораживает не меньше, чем результат. Например, эта история началась с двух разных (и неудачных) попыток написать краткий отчет о туристической поездке на Землю для антологии «Звездный разлом», составленной австралийским редактором и критиком Джонатаном Стрэхеном. (Рассказ не вошел в его сборник. Сейчас публикуется впервые. Надеюсь, я напишу для Джонатана что-нибудь другое.) Первый замысел не удался: у меня была пара фрагментов, и они никак не складывались. Я был обречен и уже принялся слать Джонатану электронные письма: мол, рассказа не будет – во всяком случае, от меня. Он ответил, что как раз получил замечательный рассказ от писательницы, которой я восхищался, и она его сделала за двадцать четыре часа.

Уязвленный, я взял чистый блокнот и ручку, засел в беседке в глубине сада и написал этот рассказ за полдня. А спустя пару недель прочел его вслух на бенефисе в легендарном «КБГБ»[10]. Лучше места и времени для первого публичного чтения истории про панк и 1977 год и не придумаешь – я очень доволен.

День, когда приземлились летающие тарелки

Написано в нью-йоркской гостинице в ту неделю, когда я начитывал аудиоверсию моей «Звездной пыли», пока ждал машину, которая отвезет меня на студию. Писал редактору и поэту Рейн Грейвз для ее сайта www.spiderwords.com. Я очень радовался, когда прочел ее перед аудиторией и понял, что мне все удалось.

Жар-птица

Моя старшая дочка Холли сказала мне прямо, какой подарок ей хочется на восемнадцатилетие. «Я хочу такое, папа, чего мне больше никто не подарит. Напиши мне рассказ. – Она хорошо меня знает и поэтому добавила: – Я знаю, ты вечно опаздываешь, и не хочу тебя напрягать, так что если напишешь к моему следующему дню рождения, будет нормально».

В городе Талса, штат Оклахома, жил писатель (он умер в 2002 году), который некоторое время – в конце 1960-х и начале 1970-х годов – был лучшим в мире сочинителем рассказов. Звали его Р.А. Лафферти, и рассказы его были ни на что не похожи, странны и неподражаемы – по первой же строке ясно, что это его рассказ. В юности я написал ему письмо, и он мне ответил.

«Жар-птица» – это попытка написать рассказ Лафферти, и она меня кое-чему научила: в основном тому, что все не так просто, как кажется. Холли получила подарок только на девятнадцать с половиной лет, когда я застрял на середине «Детей Ананси» и понял, что если не закончу хоть что-нибудь – что угодно, – я, наверное, сойду с ума. С разрешения дочки рассказ опубликовали в сборнике с очень длинным названием, которое обычно сокращают до «Шумные отморозки, недружелюбные дебилы и еще кое-какие не столь пугающие штуки…», в рамках программы «Нью-Йорк, 826».

Даже если у вас уже есть вот эта моя книга, вы, возможно, захотите приобрести сборник с очень длинным названием, потому что в нем есть рассказ Клемента Фрейда «Гримбл».

Сотворение Аладдина

Меня озадачивает («озадачивает» в данном случае выступает синонимом крайней степени раздражения) чтение умных академических книг и статей о фольклоре и народных сказках, в которых говорится, что эти сказки никто не писал и ошибочно даже пытаться искать автора: такое создается впечатление, будто сказки не сочиняют, а собирают, находят или в лучшем случае перерабатывают. И я думаю: «Да, но они же откуда-то взялись, родились же в чьей-то голове». Потому что истории рождаются в головах – они не артефакты и не природные явления.

В одной умной книге написано, что все волшебные сказки, в которых герой засыпает, родились из снов, пересказанных людьми с примитивным мышлением, неспособными различать сон и явь, из чего и получились наши сказки, – по-моему, теория сплошь дырявая, потому что в историях, дошедших до наших дней и не раз пересказанных, логика повествования, а не логика сна.

Истории сочиняются людьми, которые их сочиняют. Если история хороша, ее пересказывают. В этом-то и волшебство.

Рассказчица Шехерезада – вымышленный персонаж, как и ее сестра, как и кровожадный царь Шахрияр, которого следовало умиротворять еженощно. «Тысяча и одна ночь» – тоже вымышленная конструкция, с миру по нитке, а история Аладдина – более позднее добавление, включенное в сборник французами всего несколько сот лет назад. Иными словами, она родилась совсем не так, как описываю я. И тем не менее. И все же.

Король горной долины

Эта история возникла и существует, потому что я люблю отдаленные края Шотландии, где местами выходят наружу кости Земли, где небо окрашено белесым, и такая поразительная красота, и ты словно сокрыт в невозможной дали. Приятно было вновь встретиться с Тенью через два года после событий, описанных в «Американских богах».

Роберт Силверберг попросил у меня новеллу для сборника «Легенды II». Ему было без разницы, про какой из миров – про «Нигде и никогда» или «Американских богов». Я начал с «Задверья», но там возникли некоторые технические сложности (рассказ называется «Как маркиз вернул свой сюртук», и когда-нибудь я его обязательно допишу[11]). Я начал писать «Короля горной долины» в Ноттинг-Хилле, где мы снимали короткометражку под названием «Короткометражка о Джоне Болтоне», и закончил одним затяжным зимним рывком в доме у озера, где сейчас пишу это предисловие. Легенды о хульдрах и как правильно писать по-норвежски я узнал от моей подруги Иселин Эвенсен. Как и «Неовульф» из «Дыма и зеркал», эта история навеяна «Беовульфом», и дописав ее, я уверился, что наш с Роджером Эвери сценарий «Беовульфа» не будет закончен никогда. Разумеется, я был не прав и впоследствии наслаждался, наблюдая пропасть между матерью Гренделя в исполнении Анджелины Джоли в фильме Роберта Земекиса и персонажем, который фигурирует у меня.

Мне хотелось бы поблагодарить всех редакторов и составителей антологий, где эти рассказы и стихотворения были опубликованы впервые. Отдельное спасибо Дженнифер Брел и Джейн Морпет, моим редакторам в США и Великобритании, за поддержку и помощь и, самое главное – за терпение, а также моему литературному агенту, отважной Меррили Хейфец, и ее подручным по всему миру.

Я вот сейчас подумал, что многие вещи, которые мы полагаем хрупкими, в действительности на удивление крепки. В детстве мы проделывали разные фокусы с сырыми птичьими яйцами – доказывали, что на самом деле они хранят свое бремя, точно крошечные мраморные дворцы; и говорят, что взмах бабочкиных крыльев в нужном месте способен вызвать ураган за океаном. Сердце можно разбить, но сердце – самая крепкая мышца, оно качает кровь всю жизнь, семьдесят сокращений в минуту, практически без перебоев. Даже сны, самые тонкие и неосязаемые субстанции, порой на редкость трудно уничтожить.

Истории – тоже хрупкие вещи, как люди и бабочки, как птичьи яйца, сердца и сны, они складываются из трех десятков тщедушных букв и горстки знаков препинания. Или сплетаются из слов – из звуков и идей, абстрактных, незримых, что исчезают, едва прозвучав, – что может быть хрупче? Но есть истории – короткие незамысловатые рассказы о том, как кто-то отправился на поиски приключений или творил чудеса, о волшебстве и чудовищах, – которые пережили всех рассказчиков, а некоторые пережили и земли, где родились.

И хоть я не верю, что рассказы из этой книги на такое способны, все равно приятно их собрать, найти им дом, где их прочтут и запомнят. Надеюсь, они вам понравятся.

Нил Гейман

Первый день весны 2006 года