Читать книгу Хрупкие вещи. Истории и чудеса (сборник) - Нил Гейман - Страница 4

A Study in Emerald. © Перевод Н. Гордеевой, 2007.

1. Новый друг

Только что из большого европейского тура, где дали несколько представлений перед КОРОНОВАННЫМИ ОСОБАМИ, великолепной игрой срывая овации и похвалы, равно блистательные в КОМЕДИЯХ и в ТРАГЕДИЯХ, «лицедеи со стрэнда» доводят до вашего сведения, что в апреле они выступают в королевском театре друри-лейн с УНИКАЛЬНОЙ ПРОГРАММОЙ и представят три одноактные пьесы: «Мой близнец – братец том!», «Маленькая продавщица фиалок» и «И приходят великие древние» (каковая представляет собою историческую эпопею неземного великолепия). Приобретайте билеты в кассах театра.

Полагаю, все дело в необъятности. В громадности того, что внизу. В сумраке грез.

Но я витаю в облаках. Простите. Я ведь не писатель.

Я искал жилье. Так мы и познакомились. Я хотел снять комнаты с кем-нибудь вскладчину. Нас представил друг другу наш общий знакомый в химической лаборатории Сент-Барта.

– Я вижу, вы были в Афганистане, – сказал он, а я в изумлении открыл рот и уставился на него.

– Потрясающе, – проговорил я.

– Отнюдь, – ответил незнакомец в белом халате – человек, который станет мне другом. – По тому, как вы держите руку, я понял, что вы были ранены, причем особым образом. Вы сильно загорели. К тому же у вас военная выправка, а в Империи осталось не так много мест, где военный может загореть и, если иметь в виду специфику ранения в плечо, а также традиции афганских дикарей, подвергнуться пыткам.

Конечно, в таком изложении все просто до абсурда. Но оно всегда было просто. Я загорел до черноты. И действительно, как он и сказал, меня пытали.

Боги и люди Афганистана были дикарями, не желали подчиниться Уайтхоллу, или Берлину, или даже Москве и не готовы были внимать гласу разума. Меня послали в эти холмы вместе с Н-ским полком. Пока бои шли в холмах и в горах, наши силы были равны. Но едва стычки переместились в пещеры, во тьму, мы оказались в тупике и завязли.

Никогда не забуду зеркало подземного озера и то, что поднялось из его глубин: мигающие глаза этой твари, переливчатые шепотки, что всплывали вместе с ним, вились вокруг него, подобно жужжанию пчел, огромных, как целые миры.

То, что я выжил, – поистине чудо, однако я выжил и вернулся в Англию, и нервы мои были разодраны в клочья. Место, где меня коснулся пиявочный рот, навсегда было отмечено татуировкой, лягушачье-белесой на усохшем плече. Когда-то я был сорвиголовой. Ныне у меня не осталось ничего, кроме страха перед миром, который под этим миром, страха, близкого к панике, каковой побуждал меня скорее потратить шесть пенсов из армейской пенсии на хэнсом-кэб, нежели пенни – на поездку в подземке.

Однако туманы и сумерки Лондона успокоили меня, приняли обратно. Я потерял предыдущее жилье, потому что кричал по ночам. Когда-то я был в Афганистане; теперь меня там не было.

– Я кричу по ночам, – сказал я ему.

– Говорят, я храплю, – ответил он. – А еще я непредсказуемо сплю и бодрствую и часто использую каминную доску для стрельбы. Мне понадобится гостиная, чтобы принимать клиентов. Я эгоистичен, склонен к уединению, на меня легко нагнать скуку. Обеспокоит ли это вас?

Я улыбнулся, покачал головой и протянул ему руку. Мы уговорились.

Комнаты на Бейкер-стрит, которые он для нас подобрал, более чем подходили двум холостякам. Я запомнил, что сказал мой друг о своей склонности к уединению, и не расспрашивал, чем он зарабатывает на жизнь. Однако любопытство мое было растревожено. Посетители приходили в любое время дня и ночи, и тогда я покидал гостиную и отправлялся к себе в спальню, размышляя, что общего может быть у этих людей с моим другом: бледная женщина с бельмом, человечек, похожий на коммивояжера, тучный денди в бархатном сюртуке, все остальные. Одни приходили часто, другие лишь однажды, говорили с ним и уходили, взбудораженные или, напротив, умиротворенные.

Он был для меня загадкой.

Однажды утром, когда мы сидели за великолепным завтраком, приготовленным нашей хозяйкой, мой друг колокольчиком призвал эту добрую даму.

– Примерно через четыре минуты к нам присоединится еще один джентльмен, – сказал он. – Подайте для него прибор.

– Хорошо, – сказала она. – Поджарю еще сосисок.

Мой друг вернулся к утренней газете. Со все возрастающим нетерпением я ожидал объяснений. Наконец не выдержал:

– Не понимаю. Откуда вы знаете, что через четыре минуты к нам придет гость? Не было ни телеграммы, ни иных уведомлений.

Он скупо улыбнулся:

– Вы не слышали грохота брогама пару минут назад? Он замедлился подле нас – очевидно, кучер узнал нашу дверь, а затем набрал скорость и проехал мимо, на Мэрилбоун-роуд. Множество экипажей и кэбов высаживают пассажиров у вокзала и Музея восковых фигур, и в этой толчее сойдет любой, кто не желает, чтобы его заметили. Оттуда до нашего дома – каких-то четыре минуты пешком…

Он взглянул на карманные часы, и в этот миг я услышал шаги на лестнице.

– Входите, Лестрейд, – сказал мой друг. – Дверь открыта, а ваши сосиски вот-вот поджарятся.

Человек, который, по видимости, и был Лестрейдом, открыл дверь и аккуратно притворил ее за собой.

– Не хотелось бы злоупотреблять вашим гостеприимством, – сказал он. – Но, сказать по правде, сегодня утром мне так и не выдалась возможность позавтракать. И я, безусловно, смогу отдать должное сосискам. – Тот самый человечек, которого я уже видел у нас, – с манерами коммивояжера, продающего мелочи из резины или патентованную панацею.

Мой друг дождался, пока наша хозяйка выйдет из комнаты, и обратился к гостю:

– Как я понимаю, это дело государственной важности.

– Вот это да! – воскликнул Лестрейд и побледнел. – Но ведь слухи еще не могли просочиться… Скажите, что нет. – Он принялся накладывать себе в тарелку сосиски, филе селедки, рис с яйцом и тосты, но руки у него отчасти тряслись.

– Разумеется, нет, – успокоил его мой друг. – За эти годы я выучил, как скрипят колеса вашего экипажа: вибрирующая соль-диез и до в третьей октаве. А если инспектор Лестрейд из Скотланд-Ярда не хочет, чтобы видели, как он приходит к единственному в Лондоне сыщику-консультанту, и тем не менее все равно отправляется к нему, да еще не позавтракав, сразу ясно, что дело необычное. Следовательно, оно касается сильных мира сего и является делом государственной важности.

Лестрейд салфеткой вытер с подбородка желток. Я смотрел на нашего гостя во все глаза. Он совсем не походил на полицейского инспектора в моем представлении, но с другой стороны, и мой друг был совсем не похож на сыщика-консультанта – что бы это ни значило.

– Возможно, нам стоило бы обсудить это дело наедине, – сказал Лестрейд, взглянув на меня.

Мой друг хитро улыбнулся и покачал головой, как делал всегда, наслаждаясь шуткой, никому более не понятной.

– Глупости, – фыркнул он. – Одна голова хорошо, а две – лучше. То, что можно сказать мне, можно сказать и моему другу.

– Если я мешаю… – резко начал я, но он знаком велел мне замолчать.

Лестрейд пожал плечами.

– Мне все равно, – после паузы сказал он. – Если вы раскроете это дело, я сохраню работу. Если нет – я работы лишусь. Используйте свои методы, вот что я вам скажу. Вряд ли будет хуже.

– История учит нас по меньшей мере тому, что хуже может быть всегда, – заметил мой друг. – Когда мы едем в Шордич?

Лестрейд уронил вилку.

– Это уж слишком! – воскликнул он. – Вы насмехаетесь надо мной, а сами все знаете об этом деле! Как вам не стыдно…

– Об этом деле мне не сообщали ровным счетом ничего. Когда инспектор полиции входит в мой дом со свежими пятнами грязи своеобычного горчичного цвета на ботинках и брюках, мне вполне простится догадка, что до того, как приехать сюда, он побывал возле земляных работ на Хоббс-лейн в Шордиче, каковой – единственное место в Лондоне, где встречается глина подобного оттенка.

Инспектор Лестрейд смутился.

– Да, если взглянуть под таким углом, – сказал он, – это кажется очевидным.

Мой друг отодвинул тарелку.

– Разумеется, – слегка раздраженно ответствовал он.

В Ист-Энд мы поехали в кэбе. Инспектор Лестрейд вернулся на Мэрилбоун-роуд к своему брогаму, и мы с моим другом остались вдвоем.

– Так вы и правда сыщик-консультант? – спросил я.

– Единственный в Лондоне, а быть может, и в мире, – сказал мой друг. – Я не берусь за дела. Я консультирую. Люди приходят ко мне и рассказывают о своих неразрешимых проблемах, а я время от времени эти проблемы решаю.

– Значит, все эти люди, которые ходят к вам…

– Да, по большей части полицейские служащие или частные детективы…

Утро выдалось погожим и ясным, но мы проезжали окраины трущоб Сент-Джайлза, этого прибежища воров и головорезов, что портит лик Лондона, как раковая опухоль – личико хорошенькой цветочницы, и лишь тусклый слабый свет проникал в кэб.

– Вы уверены, что мне стоило ехать с вами?

Мой друг пристально посмотрел на меня.

– У меня предчувствие, – сказал он. – Предчувствие, что нам уготовано быть вместе. Что когда-то в прошлом или, может, в будущем мы сражались спина к спине, и то была славная битва. Я человек сугубо рациональный, но знаю цену хорошему компаньону, и с той минуты, когда увидел вас, я сразу понял, что могу доверять вам, как себе самому. Да. Я считаю, вам стоило поехать со мной.

Я покраснел и, возможно, выдавил какие-то пустые слова. В первый раз после Афганистана я, кажется, что-то значил в этом мире.

2. Комната

«ЖИЗНЕННАЯ СИЛА» Виктора! Электрический ток! Вашим членам и интимным органам не хватает энергии? Вы с тоской вспоминаете дни юности? Радости плоти забыты? «ЖИЗНЕННАЯ СИЛА» Виктора вернет жизнь тому, что давно ее лишилось: даже старый боевой конь вновь обернется пламенным жеребцом! Верните себе настоящую жизнь: древний фамильный рецепт плюс последние научные достижения. Для получения документации, подтверждающей действенность «ЖИЗНЕННОЙ СИЛЫ» Виктора, пишите в компанию «В. фон Ф.», Лондон, Чип-стрит, 1б.

Дешевые меблированные комнаты в Шордиче. Полицейский у парадной двери. Лестрейд поздоровался с ним, назвав по имени, и распорядился впустить нас; я уже приготовился войти, но мой друг задержался на крыльце и извлек из кармана пальто увеличительное стекло. Осмотрел грязь на кованой железной скребнице, поковырял ее пальцем. Мы вошли внутрь, лишь когда он удовлетворил любопытство.

Мы взошли по лестнице. Место преступления мы вычислили сразу: его охраняли два дородных констебля.

Лестрейд кивнул полицейским, и те посторонились. Мы шагнули через порог.

Я, повторюсь, по профессии не писатель и не решаюсь описать эту комнату, ибо сознаю, что слова мои не отдадут картине должного. Однако я начал это повествование и, боюсь, обязан продолжать. В комнатушке было совершено убийство. Тело – его останки – все еще лежало на полу. Я увидел его, но поначалу словно бы и не увидел. Сперва я заметил лишь то, что изверглось и вытекло из горла и груди жертвы – цветом оно было от желчно-зеленого до травяного. Оно пропитало потертый ковер и забрызгало обои. На мгновение я вообразил, что это работа некоего дьявольского художника, решившего написать этюд в изумрудных тонах.

Как будто целую вечность спустя я перевел взгляд на тело, распотрошенное, будто кроличья тушка на мясницкой колоде, и попытался извлечь из увиденного хоть каплю смысла. Я снял шляпу, мой друг поступил так же.

Он встал на колени и осмотрел тело, изучил раны. Потом достал увеличительное стекло, подошел к стене и вгляделся в засыхающие брызги ихора.

– Мы уже все осмотрели, – заметил инспектор Лестрейд.

– Правда? – отозвался мой друг. – И к какому вы пришли заключению? Мне представляется, это какое-то слово.

Лестрейд подошел к моему другу и поднял взгляд. В самом деле, слово – заглавными буквами, зеленой кровью на выцветших желтых обоях, прямо над головой инспектора.

– RACHE?.. – задумчиво произнес Лестрейд, прочитав по слогам. – Вполне очевидно, что он хотел написать имя Рэчел, но ему помешали. Значит, надо искать женщину…

Мой друг не сказал ни слова. Он вернулся к телу и осмотрел руки жертвы, сначала одну, потом другую. Ихора на пальцах не было.

– По-моему, вполне очевидно, что это написал не его королевское высочество…

– Какого дьявола вы решили…

– Дорогой Лестрейд. Допустите хотя бы на миг, что у меня все-таки есть мозги. Труп явно принадлежит не человеческому существу. Цвет крови, число конечностей, глаза, расположение лица – все выдает королевскую кровь. Не могу сказать точно, какой именно династии, но рискну предположить, что это наследник… нет, второй сын в королевском роду некоего немецкого княжества.

– Поразительно! – Лестрейд умолк в нерешительности, затем продолжил: – Это принц Богемский Франц Драго. Прибыл в Альбион гостем ее величества королевы Виктории. Решил отдохнуть и сменить обстановку…

– На театры, шлюх и игорные дома, вы хотите сказать.

– Если вам будет угодно, – смутился Лестрейд. – Так или иначе, вы дали нам хорошую зацепку – надо искать эту Рэчел. Не сомневаюсь, с этим мы справимся сами.

– Безусловно, – сказал мой друг.

Продолжив осмотр, он отпустил несколько ядовитых замечаний касательно полицейских, которые затаптывают следы и передвигают предметы, каковые могли бы оказаться весьма полезными для того, кто пытается реконструировать события минувшей ночи.

Однако более всего его заинтересовала кучка земли, обнаруженная за дверью.

У камина он нашел следы грязи или же пепла.

– Вы видели это? – спросил он Лестрейда.

– В полиции ее королевского величества, – отвечал Лестрейд, – как-то не принято впадать в ажитацию, находя пепел в камине. Ибо там ему и пристало быть. – И он захихикал над собственной шуткой.

Мой друг присел на корточки, взял щепотку пепла, растер ее в пальцах и понюхал. Затем собрал остатки, ссыпал в стеклянную пробирку, тщательно закупорил и убрал во внутренний карман пальто.

– А что с телом? – спросил он, поднявшись.

– Из дворца пришлют людей, – сказал Лестрейд.

Мой друг кивнул мне, и мы вместе пошли к выходу. Мой друг вздохнул.

– Инспектор, поиски мисс Рэчел могут оказаться бесплодны. Помимо прочего, «Rache» – немецкое слово. Оно означает «месть». Загляните в словарь. Есть и другие значения.

Мы спустились по лестнице и вышли на улицу.

– Как я понимаю, до сегодняшнего утра вы не видели королевских особ? – спросил он. Я покачал головой. – Да уж, поистине тяжкое испытание для неподготовленного человека. Друг мой, да вы весь дрожите!

– Прошу прощения. Я вскорости приду в себя.

– Быть может, прогулка пойдет вам на пользу? – спросил он, и я согласился, понимая, что закричу, если застыну хоть на минуту. – Что ж, тогда нам к западу. – Мой друг указал на темную башню дворца. И мы пошли. – Итак, – продолжал он после паузы, – вам прежде не случалось воочию видеть особу королевской крови.

– Нет, – выдохнул я.

– Что ж, пожалуй, у меня есть все резоны предположить, что первая встреча не станет последней, – сказал он. – И в следующий раз вы узрите не труп. Причем довольно скоро.

– Мой дорогой друг, что дает вам основания?..

Вместо ответа он указал взглядом на черный экипаж, остановившийся ярдах в пятидесяти впереди. Человек в черном цилиндре и пальто молча ждал, придерживая распахнутую дверцу. На ней красовался золоченый герб, знакомый у нас в Альбионе каждому ребенку.

– Есть приглашения, от которых не отказываются, – молвил мой друг. Он снял шляпу и кивнул лакею; мне показалось, что он улыбался, забираясь в тесную карету и откидываясь на мягкие кожаные подушки.

По дороге я попытался с ним заговорить, но он приложил палец к губам. Потом закрыл глаза и, очевидно, погрузился в раздумья. Я же попытался припомнить, что знаю о немецкой королевской династии, но на ум ничего не приходило – вот разве что супруг королевы принц Альберт тоже был немцем.

Я вытащил из кармана пригоршню монет: коричневых и серебряных, черных и зеленовато-медных. Я смотрел на портрет королевы, отчеканенный на монетах, и меня обуревали гордость за свою страну и пронзительный ужас. Я убеждал себя, что когда-то я был солдатом, мне был неведом страх, и я помнил то время, когда это было чистой правдой. На мгновение я вспомнил, каким был сорвиголовой – и, тешу себя надеждой, отличным стрелком, – но правая рука дрогнула, будто парализованная, монетки, звеня, рассыпались, и во мне остались лишь горькие сожаления.

3. Дворец

Наконец-то свершилось! Доктор Генри Джекилл с гордостью сообщает о начале массового выпуска всемирно известного «Порошка Джекилла». Теперь это волшебное средство – больше не привилегия избранных. Освободите свою внутреннюю сущность! Незаменимый препарат для внутреннего и внешнего очищения! Слишком многие – мужчины и женщины равно – страдают от ДУШЕВНОГО ЗАПОРА! «Порошок Джекилла» принесет облегчение сразу и по разумной цене (с ароматом ванили или ментола).

Супруг королевы принц Альберт был тучным мужчиной с впечатляющими лихо закрученными усами, с редеющей шевелюрой и, вне всяких сомнений, человеком. Он встретил нас в коридоре, кивнул нам обоим, но не спросил наших имен и не предложил руки для рукопожатия.

– Королева весьма расстроена, – сказал он. Говорил он с акцентом. Вместо «с» произносил «з». «Везьма». «Разстроена». – Франц был ее любимцем. У нее много племянников. Но он так умел ее рассмешить. Вы найдете того, кто это сделал.

– Сделаю все от меня зависящее, – сказал мой друг.

– Я читал ваши труды, – сказал принц Альберт. – Это я посоветовал обратиться к вам. Надеюсь, я не ошибся.

– Я тоже на это надеюсь, – сказал мой друг.

А потом огромные двери открылись, и нас ввели в темноту, в покои королевы.

Ее называли Виктория – Победа, – ибо она победила нас в битве семьсот лет назад, ее называли Славной, ибо слава ее разнеслась по всему миру, ее называли Королевой, ибо человеческий речевой аппарат не способен произнести ее подлинное имя. Она была огромна – огромнее, чем я представлял, – и она неподвижно сидела в сумраке, и она смотрела на нас.

– Вы обяззаны разскрыть зсие убийзство, – донеслось из сумрака.

– Да, мэм, – ответил мой друг.

Ее щупальце изогнулось и указало на меня.

– Приблизсьзся.

Я честно хотел приблизиться. Ноги не слушались меня.

Мой друг пришел мне на помощь. Он взял меня за локоть и подвел к ее величеству.

– Не боятьзса. Быть дозстойным. Зсопрозждать, – вот что она мне сказала. У нее было очень приятное контральто, в коем отзвучивало жужжание. Потом она развернула щупальце и коснулась моего плеча. На мгновение – лишь на мгновение – все мое существо охватила пронзительная боль, какой я не испытывал никогда в жизни, а затем боль эта сменилась всепоглощающим благоденствием. Мышцы плеча расслабились, и впервые с тех пор, как я вернулся из Афганистана, боль ушла.

Потом к королеве приблизился мой друг. Виктория говорила только с ним, но я не слышал ее слов; быть может, они проникали к нему в сознание напрямую, минуя слух, и то был Королевский Совет, о котором я читал в исторических хрониках. Мой друг отвечал ей вслух:

– Разумеется, мэм. Я уже выяснил, что в ту ночь в комнате вместе с вашим племянником находились еще двое. Следы были смутны, однако читаются безошибочно. – И затем: – Да, я понимаю… Полагаю, да… Да.

Он молчал, когда мы выходили из дворца и потом всю дорогу до Бейкер-стрит.

На улице уже стемнело. Интересно, сколько же времени мы провели во дворце.

Пальцы прокопченного тумана шевелились над дорогою и в небесах.

На Бейкер-стрит я глянул в зеркало у себя в спальне. Белесая мертвая кожа на плече слегка порозовела. Я надеялся, что это не плод моего воображения и не отблеск лунного света за окном.

4. Представление

ЖАЛУЕТЕСЬ НА ПЕЧЕНЬ?! СТРАДАЕТЕ ОТ РАЗЛИТИЯ ЖЕЛЧИ?! НЕВРАСТЕНИЧЕСКИЕ РАССТРОЙСТВА?! ГНОЙНЫЙ ТОНЗИЛЛИТ?! АРТРИТ?! Вот лишь немногие недуги, от которых вас гарантированно избавит профессиональное КРОВОПУСКАНИЕ. В наших конторах хранятся целые кипы благодарственных писем, каковые вы можете прочесть в любое время. Не доверяйте свое здоровье ЛЮБИТЕЛЯМ! Мы практикуем очень давно: В. ЦЕПЕШ – ПРОФЕССИОНАЛЬНЫЙ КРОВОПУСКАТЕЛЬ (правильно произносится Цеп-пеш!). Румыния, Париж, Лондон, Уитби. Если в прочих средствах спасения нет – ТОЛЬКО МЫ СПАСЕМ ВАС ОТ ЛЮБЫХ БЕД!

Мой друг был непревзойденным мастером маскировки, каковой факт не должен был удивить меня и однако же удивил. За десять дней в нашу квартиру на Бейкер-стрит заходили всевозможные персонажи: пожилой китаец, молодой франт, рыжеволосая толстуха, чей прошлый род занятий не вызывал ни малейших сомнений, и почтенный старик с забинтованными подагрическими ногами. Каждый проходил в комнату моего друга и со скоростью, какой позавидовал бы артист мюзик-холла, выступающий с номером «мгновенное переодевание», оттуда появлялся он сам.

Он не распространялся о том, чем занимается в этих обличьях, предпочитая отдыхать, глядя в одну точку и время от времени делая пометки на любом клочке бумаги, попадавшемся ему под руку, – пометки, которые, сказать по чести, мне представлялись маловразумительными. Он был совершенно поглощен этим делом – настолько, что я слегка опасался за его здравие. А потом как-то под вечер он вернулся домой в собственном обличье и спросил, добродушно улыбаясь, интересуюсь ли я театром.

– Как любой культурный человек, – ответил я.

– Тогда берите свой театральный бинокль, – сказал он. – Мы идем в Королевский театр.

Я ожидал, что мы идем в оперетту или что-нибудь подобное, но оказался в едва ли не худшем театре на Друри-лейн, хотя и носившем громкое название «Королевский» – да честно сказать, этот вертеп располагался даже не на самой Друри-лейн, а в конце Шафтсбери-авеню, поблизости от трущобного района Сент-Джайлз. По совету моего друга я спрятал бумажник подальше и, по его примеру, захватил трость с набалдашником потяжелее.

Когда мы уселись (у хорошенькой девицы, продававшей зрителям апельсины, я купил фрукт за три пенни и ел в ожидании спектакля), мой друг заметил, понизив голос:

– Вам еще повезло, что я не брал вас с собою в игорные притоны и бордели. Или в сумасшедшие дома. Как выяснилось, их принц Франц тоже любил посещать. Однако он нигде не бывал больше одного раза. За исключением…

Грянул оркестр, поднялся занавес. Мой друг замолчал.

Последовали три одноактные пьесы – неплохое представление в своем роде. В перерывах пели комические куплеты. Премьером был высокий бледный мужчина с приятным голосом; примадонной – весьма элегантная дама, чей мощный голос разносился по всему залу. Комедиант отменно исполнял речитативы.

Первая пьеса оказалась в меру фривольной комедией ошибок: премьер исполнял сразу две роли. Он играл двух близнецов, которые никогда не встречались друг с другом, но благодаря череде комических случайностей оказались помолвлены с одной и той же юной особою, каковая – что особенно забавно – считала, что помолвлена с одним мужчиной. Двери на сцене открывались и закрывались, когда актер менял личины и костюмы.

Вторая пьеса была трогательной историей девочки-сиротки, умиравшей от голода в лютый мороз, продавая фиалки. В финале бабушка девочки узнала ее и поклялась, что пред нею то самое дитя, которое бандиты украли десять лет назад, но было уже поздно, и замерзший ангелок испустил последний вздох. Должен признаться, в ходе спектакля я не раз промокал глаза льняным платком.

Представление завершилось потрясающей исторической пьесой, действие коей разворачивалось в поселении на берегу океана семьсот лет назад. Вся труппа играла жителей деревни. Однажды они вышли на берег и узрели тени, вздымавшиеся из моря вдалеке. Главный герой радостно объявил, что это Старейшие, Великие Древние, чей приход был предсказан давным-давно, – они возвращаются к нам из Р’лайха, из туманной Каркозы и с равнин Ленга, где спали, или ждали, или проводили свое посмертие. Комедиант возразил, что деревенские жители злоупотребляют пирогами и хмельным элем – вот им и мерещатся всякие тени. Тучный джентльмен, игравший жреца Римского Бога, утверждал, что тени, встающие из пучины морской, – это демоны и чудовища, которых надлежит уничтожить.

В кульминации главный герой забил жреца насмерть его же распятием и приготовился встречать Их. Героиня спела незабываемую арию, и нам предстало изумительное зрелище, созданное при посредстве волшебного фонаря: Тени Старейших медленно плыли по серому небу на заднике – сама Королева Альбиона, Черный Владыка Египта (с силуэтом почти человеческим), Древний Козлище, Прародитель Тысячи, Император Китая, Неопровержимый Царь, затем Тот, Кто Правит Новым Миром, и Белая Дама Антарктической Твердыни, и прочие. Всякий раз, когда новая тень пересекала сцену, из уст всех, кто сидел на балконе, вырывался крик «Хаззах!», пока не завибрировал сам воздух. На нарисованном небе взошла и достигла зенита луна, коя затем силами всемогущего театрального волшебства превратилась из бледно-желтой, как в старых легендах, в привычно багровую – ту, что сияет над миром сейчас.

Актеры поклонились, потом вышли на бис под смех и приветственные крики публики, занавес опустился в последний раз, и представление закончилось.

– Ну, – молвил мой друг, – что скажете?

– Блестяще, просто блестяще, – ответил я, потирая ладони, болевшие от аплодисментов.

– Храбрый вы парень, – сказал он с улыбкой. – Давайте пройдем за кулисы.

Мы вышли на улицу и, свернув в переулок за театром, подошли к служебному входу, возле которого сидела тощая женщина с жировиком на щеке и деловито вязала. Мой друг показал визитную карточку, и женщина пропустила нас внутрь. Мы взошли по лестнице в маленькую общую гримерку.

Перед закопченными зеркалами горели масляные лампы и свечи, актеры – мужчины и женщины – снимали грим и костюмы, ничуть не стесняясь друг друга. Я отвел глаза. Мой друг оставался невозмутим.

– Могу ли я поговорить с мистером Верне? – громко спросил он.

Девица, которая играла лучшую подругу главной героини в первой пьесе и нахальную дочь трактирщика в последней, указала нам в дальний конец комнаты.

– Шерри! Шерри Верне! – позвала она.

Юноша, поднявшийся на ее зов, был худощав и не столь условно красив, сколь казалось из зала. Он вопросительно взглянул на нас:

– Кажется, не имею удовольствия…

– Меня зовут Генри Кемберли, – сказал мой друг, отчасти растягивая слова. – Возможно, вы слышали обо мне.

– Должен признаться, не имел чести, увы, – сказал Верне.

Мой друг вручил актеру визитную карточку.

Верне рассмотрел ее с неподдельным интересом.

– Театральный агент? Из Нового Света? Боже мой! А это?.. – Он посмотрел на меня.

– Это мой друг, мистер Себастьян. Он не нашей профессии.

Я забормотал о том, как мне понравилось представление, и мы обменялись рукопожатием.

– Вы бывали в Новом Свете? – осведомился мой друг.

– Не был удостоен, – признался Верне, – хотя это моя заветная мечта.

– Что ж, дружище, – сказал мой друг, имитируя легкую фамильярность выходца из Нового Света, – возможно, вашей мечте суждено сбыться. Последняя пьеса. В жизни не видел ничего подобного. Это вы написали?

– Увы, нет. Не я. Автор – мой хороший друг. Но я придумал механизм волшебного фонаря для представления теней. Лучше нет ни в одном театре.

– А вы не могли бы назвать мне имя этого драматурга? Возможно, мне стоит поговорить с вашим приятелем лично.

Верне покачал головой:

– Боюсь, это никак невозможно. Он человек деловой и не хочет, чтобы кто-то знал о его причастности к театру.

– Понятно. – Мой друг вытащил из кармана трубку, сунул ее в рот и рассеянно похлопал себя по карманам. – Прошу прощения, – сказал он, – кажется, я забыл свой кисет.

– Я курю крепкий черный табак, – сказал актер, – если вас это не смущает…

– Ни в коем случае, – с жаром заверил его мой друг. – Я и сам курю крепкий табак. – Он набил трубку предложенным табаком, и они закурили. Мой друг живописал свое ви́дение пьесы, с которой можно было бы отправиться в тур по городам Нового Света, от острова Манхэттен и до самого дальнего южного края континента. Первый акт – третья сегодняшняя пьеса. Далее можно было бы развернуть драматическое повествование о власти Старейших над людьми и их богами, или, быть может, о том, что случилось бы с человечеством, не будь у него образчиков в лице Королевских семей, о мире варварства и тьмы. – Впрочем, ваш таинственный деловой человек станет автором этой пьесы и разберется сам, – оборвал свою речь мой друг. – Мы поставим спектакль по его пьесе. Но я гарантирую вам внимание публики, о каком вы и не мечтали, и значительную часть дохода от билетов. Скажем, пятьдесят процентов!

– Очень заманчиво, – сказал Верне. – Надеюсь, это не станет очередной иллюзией волшебного фонаря!

– Нет, сэр, разумеется, нет, – со смехом ответил мой друг, дымя трубкой. – Приходите ко мне на Бейкер-стрит завтра утром, после завтрака, часов, скажем, в десять, вместе со своим другом-драматургом – я подготовлю контракты.

Актер воздвигся на стул и хлопнул в ладоши, привлекая всеобщее внимание.

– Дамы и господа, я хочу сделать объявление! – сказал он, и его звучный голос заполнил всю гримерку. – Этот джентльмен – Генри Кемберли, театральный агент, и он предлагает нам переплыть Атлантический океан, дабы обрести богатство и славу.

Кое-кто радостно вскрикнул, а комик заметил:

– Да, это будет приятное разнообразие после селедки и квашеной капусты, – и все рассмеялись.

И под этот смех мы с моим другом вышли из театра на объятые туманом улицы.

– Мой дорогой друг, – сказал я. – Что бы вы ни затевали…

– Ни слова больше, – перебил он меня. – В этом городе слишком много ушей.

Мы не обмолвились ни единым словом, пока не поймали кэб и не забрались внутрь; кэб загрохотал по Черринг-кросс-роуд.

И даже тогда мой друг для начала вытащил изо рта трубку и вытряхнул наполовину выкуренный табак в жестянку. Он плотно завернул крышку и убрал жестянку в карман.

– Что ж, – сказал он. – Долговязого мы нашли – или же я голландец. Остается надеяться, что жадность и любопытство Хромого Доктора приведут его завтра утром к нам в дом.

– Хромой Доктор?

Мой друг фыркнул:

– Я его так называю. По следам и прочим уликам на месте преступления я понял, что в ту ночь в комнате, помимо жертвы, были еще двое: высокий мужчина, которого, если я понимаю правильно, мы только что отыскали, и еще один, ниже ростом и хромой – он профессионально выпотрошил принца, что выдает в нем медика.

– Доктора?

– Именно. Неприятно об этом говорить, однако мой опыт доказывает, что если врач обращается ко злу, он ужасней и отвратительней наимерзейшего головореза. Взять хотя бы Хьюстона, который использовал ванну с кислотой, или Кэмбла, который привез в Илинг прокрустово ложе… – Весь остаток пути он говорил в том же ключе.

Кэб остановился.

– С вас шиллинг и десять пенсов, – сказал кэбмен. Мой друг бросил ему флорин, кэбмен ловко поймал монету на лету и коснулся поношенного цилиндра. – Премного вам обоим благодарен, – сказал он, и лошадь зацокала в туман.

Мы пошли к парадной двери. Когда я отпер ее, мой друг сказал:

– Странно. Наш кэбмен взял и проехал мимо вон того человека на углу.

– В конце смены такое бывает, – заметил я.

– В самом деле, – сказал мой друг.

В ту ночь мне снились тени, огромные тени, затмевавшие солнце. Я в отчаянии взывал к ним, но они не хотели меня услышать.

5. Кожица и косточка

Начинайте весну с весенней походки! Сапоги, туфли и башмаки от ДЖЕКА. Спасайте свои подметки! Каблуки – наша специальность. Обувь от ДЖЕКА. И не забудьте посетить наш новый магазин готовой одежды и аксессуаров в Ист-Энде: вечерние платья, шляпки, новинки сезона, трости, трости со шпагами… Магазин ДЖЕКА на ПИКАДИЛЛИ. Весенняя упругость в весенних прогулках!

Первым явился инспектор Лестрейд.

– Вы поставили на улице своих людей? – спросил мой друг.

– Конечно, – ответил Лестрейд. – И дал им строгие указания впускать любого, кто захочет войти, и задерживать всякого, кто попробует выйти.

– И у вас есть с собой наручники?

Вместо ответа Лестрейд сунул руку в карман и мрачно побренчал двумя парами наручников.

– А пока мы ждем, сэр, – сказал он, – может быть, вы расскажете мне, чего именно мы ждем?

Мой друг извлек из кармана трубку, но не закурил, а положил ее на стол. Затем достал жестянку, в которую вчера ссыпал табак, и стеклянный пузырек, куда собрал пепел, найденный у камина в той комнате в Шордиче.

– Вот, – сказал он. – Гвоздь в гроб нашего нового друга, мистера Верне. Если я все понимаю правильно. – Он помолчал, достал карманные часы и осторожно положил их на стол. – У нас есть еще несколько минут. – Он повернулся ко мне: – Что вам известно о восстановителях?

– Ничего хорошего, – ответил я.

Лестрейд кашлянул.

– Если вы говорите о том, о чем я думаю, – сказал он, – этот разговор лучше, пожалуй, немедленно прекратить.

– Поздно, – сказал мой друг. – Ибо есть те, кто не верит, что пришествие Старейших было благом для человечества, как полагаем все мы. Эти анархисты хотят восстановить старый порядок, когда люди сами, если угодно, вершили свою судьбу.

– Я не желаю выслушивать этот опасный бред, – заявил Лестрейд. – Должен предостеречь вас…

– Должен предостеречь вас, – перебил мой друг, – не надо быть таким ослом. Потому что принца Франца Драго убили восстановители. Они убивают в тщетных попытках понудить наших хозяев оставить нас в покое, «во тьме невежества». Принца убил rache – этим словом прежде называли охотничьих псов, и если бы вы потрудились заглянуть в словарь, инспектор, вы бы это знали. Также оно означает «месть». Охотник оставил автограф на обоях в комнате, где совершил убийство, как художник, который подписывает картину. Но принца убил не он…

– Хромой Доктор! – вскричал я.

– Очень хорошо. В ту ночь в комнате был высокий мужчина – я сумел вычислить его рост, поскольку надпись располагалась на уровне глаз. Он курил трубку – в камине остались пепел и табак – и с легкостью выбил ее о каминную полку, что затруднительно было бы сделать невысокому человеку. Необычный сорт крепкого табака. Следы в комнате были по большей части затоптаны вашими исполнительными подчиненными, но я все же нашел пару четких следов за дверью и у окна. Кто-то ждал там: человек небольшого роста, судя по походке, и при ходьбе он налегал на правую ногу. На дорожке рядом с домом я нашел еще несколько четких следов, а на скребнице осталась глина многообразных оттенков, что дало мне дополнительные сведения: высокий человек сопроводил принца в меблированные комнаты, а потом ушел. В комнате их дожидался второй, кто так мастерски принца разделал…

Лестрейд недовольно булькнул, но слов не получилось.

– Я провел не один день, пытаясь отследить передвижения его высочества. Ходил по игорным домам и борделям, обошел все сумасшедшие дома. Я искал человека, который курит трубку, и его друга. Но я не добился успеха, пока не решил просмотреть газеты Богемии в поисках хоть какой-то зацепки, дабы понять, чем мог заниматься принц, и тогда я узнал, что в прошлом месяце английская театральная труппа была с гастролями в Праге и выступала перед принцем Францем Драго…

– Боже милостивый! – воскликнул я. – Значит, Шерри Верне…

– Правильно, восстановитель.

Я покачал головой, поражаясь интеллекту и проницательности моего друга, и в этот миг раздался стук в дверь.

– А вот и наша добыча! – сказал мой друг. – Будьте осторожны!

Лестрейд запустил руку в карман, где у него, без сомнения, лежал пистолет, и нервно сглотнул.

– Проходите, пожалуйста! – крикнул мой друг.

Дверь открылась.

Вошел не Верне и не Хромой Доктор. Появился арабский уличный мальчишка, из тех, кто зарабатывает на побегушках, – «из конторы “Волка ноги кормят”», как говорили во времена моей юности.

– Господа, – сказал он, – есть ли тут мистер Генри Кемберли? Один джентльмен поручил мне передать ему записку.

– Да, это я, – ответил мой друг. – А что вы можете рассказать мне об этом джентльмене? Скажем, за шесть пенсов?

Паренек, сообщивший, что его зовут Уиггинс, попробовал монетку на зуб, спрятал, а потом сказал, что веселый малый, который дал ему записку, был высок, темноволос и курил трубку.

Эта записка сейчас у меня, и я беру на себя смелость привести ее тут целиком.

Уважаемый сэр!

Не стану называть Вас Генри Кемберли, ибо присвоить это имя Вы не имеете оснований. Меня удивило, что Вы не назвались своим подлинным именем: это доброе имя, и оно делает Вам честь. Я читал Ваши работы – все, что смог достать. Мы даже вели с Вами весьма оживленную переписку касательно Вашей работы о динамике астероидов.

Мне было безмерно приятно увидеться с Вами лично. Не сочтите за дерзость, но вот Вам несколько подсказок, могущих оказаться полезными в профессии, которую Вы ныне себе избрали. Начнем с того, что у человека, курящего трубку, могла оказаться в кармане совершенно новая трубка и при этом не оказаться табака, но это крайне маловероятно – не более вероятно, чем встретить театрального агента, который понятия не имеет о принятом в театральной среде обычае выплачивать актерам гонорар за тур, и к тому же в компании неразговорчивого отставного офицера (Афганистан, если не ошибаюсь). Кроме того, как Вы очень верно заметили, в Лондоне повсюду есть уши, и я бы не советовал вам садиться в первый же подъехавший кэб. У кэбменов уши тоже найдутся, если оные кэбмены захотят применить эти органы к делу.

Вы, безусловно, были правы, предположив, что это я заманил полукровку в меблированные комнаты в Шордиче.

Если Вас это утешит, могу сообщить, что, изучив склонности принца касаемо проведения досуга, я сказал, что доставил ему девушку из монастыря в Корнуолле, которая в жизни не видала ни одного мужчины, и, стало быть, его вид и прикосновение наверняка сведут ее с ума.

Если бы эта девушка поистине существовала, он вкушал бы ее безумие, наслаждаясь ее телом, он высосал бы ее разум, точно сок из мякоти спелого персика, оставив лишь кожицу и косточку. Я видел, как они творят ужасы и пострашнее. Это не та цена, которую стоит платить за мир и процветание. Эта цена слишком высока.

Мой добрый доктор, который разделяет мои убеждения и который в самом деле написал нашу пьесу – у него есть талант к увеселению публики, – ждал нас, держа наготове свои ножи.

Эта записка – не вызов, не «поймай меня, если сможешь», ибо мы с доктором уже покинули город и Вы не найдете нас; нет, я пишу, дабы сказать, что мне было приятно хотя бы на мгновение почувствовать, что у меня достойный соперник. Куда достойнее, чем нелюди из-под земли.

Боюсь, «Лицедеям со Стрэнда» придется искать себе нового премьера.

Не стану подписываться «Верне», и пока не закончится охота и не восстановится мир, молю Вас вспоминать меня под именем

Rache.

Инспектор Лестрейд выбежал из комнаты, созывая своих людей. Они заставили юного Уиггинса отвести их туда, где ему передали записку, – можно подумать, актер Верне ждал их там, покуривая трубку. Мы с моим другом посмотрели на них из окна и покачали головами.

– Они остановят и обыщут все поезда из Лондона и все корабли, отплывающие из Альбиона в Европу и в Новый Свет, – сказал мой друг. – Будут искать высокого мужчину и его спутника, который слегка прихрамывает. Они закроют вокзалы и порты. Блокируют все выезды из страны.

– Вы думаете, их поймают?

Мой друг покачал головой:

– Возможно, я ошибаюсь, но готов поспорить, что сейчас они примерно в миле от нас, в трущобах Сент-Джайлза, куда полицейские заходить не осмеливаются – разве что вдесятером. И эти двое станут прятаться там, пока не стихнет шум. А потом опять возьмутся за свое.

– Почему вы так думаете?

– Потому что, – ответил мой друг, – на их месте я бы поступил так. Кстати, записку лучше сжечь.

Я нахмурился:

– Но ведь это улика.

– Это крамольная чушь, – возразил мой друг.

И мне следовало ее сжечь. Более того, когда Лестрейд вернулся, я сказал ему, что сжег записку, и он ответил, что это было разумно. Лестрейд сохранил работу, а принц Альберт написал моему другу письмо, в котором выразил восхищение его блистательным интеллектом и сожаление о том, что преступник по-прежнему разгуливает на свободе.

Шерри Верне – или как его звали на самом деле – так и не поймали, как не поймали и его друга-убийцу, в котором предварительно опознали бывшего военного хирурга Джона (или, может, Джеймса) Уотсона. Что любопытно, он тоже служил в Афганистане. Не исключено, что мы с ним встречались.

Мое плечо, до которого дотронулась королева, заживает. Скоро я вновь смогу стрелять снайперски метко.

Однажды вечером несколько месяцев тому назад, когда мы были одни, я спросил моего друга, помнит ли он переписку, о которой упомянул в своем послании человек, называвший себя Rache. Мой друг ответил, что прекрасно помнит: «Сигерсон» (тогда актер называл себя так и утверждал, что он из Исландии), видимо, вдохновившись теориями моего друга, выдвигал завиральные теории о связи между массой, энергией и гипотетической скоростью света.

– Полная чушь, разумеется, – сказал мой друг без тени улыбки. – Но чушь вдохновенная и опасная.

Из дворца пришло сообщение о том, что королева довольна работой моего друга, и на этом дело закрыли.

Сомневаюсь, что мой друг так просто отступится. Эта история не завершится, пока один из них не убьет другого.

Я сохранил записку. В своем повествовании я сказал много такого, чего говорить не стоило. Будь я разумнее, я бы сжег эти страницы, но с другой стороны, как любит повторять мой друг, даже пепел способен выдать секреты. Я помещу эти бумаги в банковский сейф вместе с распоряжением вскрыть конверт лишь спустя многие годы после смерти всех причастных к этому делу. Впрочем, в свете российских событий, боюсь, день этот настанет гораздо раньше, чем нам предпочтительно полагать.

С.М., майор (в отставке)

Бейкер-стрит,

Лондон, Новый Альбион, 1881