Читать книгу С любовью. Ди Каприо - Нильс Хаген - Страница 5

Пробуждение обрушилось с беспощадностью ядерной бомбы. Голова раскалывалась, тело ныло, саднила обгоревшая спина. Было душно, солнце жарило немилосердно. На мгновение промелькнула нелепая мысль, что он, должно быть, умер и попал в ад. И Никита открыл глаза.

Разумеется, никаких чертей и котлов с кипящим маслом вокруг не обнаружилось. Просто шарашило злое утреннее солнце, а на него накладывалось не менее лютое похмелье.

Никита чуть пошевелился, осмысляя себя в пространстве. Он лежал на животе на обочине грунтовой дороги, а вокруг бодро шуршали джунгли. В голове некстати всплыл Сява, любивший по пьяни перевернуть вверх ногами гитару и, постукивая пальцами по деке, как по барабану, – на большее его музыкальности не хватало, – орать дурным голосом похабные частушки:

Додумав до этого места, Никита опасливо поглядел на «кое-что ещё, чему торчать не надо» и почувствовал, что, видимо, до этого момента всё ещё был пьян, потому что вот теперь начал трезветь. Нет, его «кое-что ещё» не торчало, оно было целомудренно прикрыто плавками. Вот только кроме плавок на Никите не было ничего. Разве только ещё один носок на левой ноге. Причём чужой – красного цвета и не его размера.

Борясь с приступами тошноты, Никита перевернулся и принялся медленно в несколько этапов приводить тело в вертикальное положение. Сначала встал на карачки, потом на колени, наконец воздел себя на ноги и застыл, упершись в колени ладонями и едва сдерживаясь, чтобы не завалиться обратно.

Никита сотни раз просыпался с похмелья и знал все его оттенки, но такое с ним случилось впервые. Какое-то время он так и стоял на пустой грунтовой дороге. Вокруг со всех сторон буйствовали джунгли: что-то первозданно стрекотало, шуршало, чирикало, трещало и щёлкало, – и эта какофония только усиливала головную боль.

«Надо двигаться», – пробилась через пульсирующую боль новая мысль. И Никита, шатаясь, будто это были первые шаги в его жизни, двинулся вдоль дороги, не очень ещё соображая, куда и зачем.

Он сосредоточенно переставлял ноги, а дорога всё не кончалась и джунгли всё не редели. Более того, все эти «райские кущи» не очень походили на территорию виллы. И лес был диковат, и дорога заметно отличалась от аккуратных, выложенных плиткой садовых дорожек. Никита остановился и огляделся уже по-новому.

Где он? И как сюда попал? И что вообще происходит? Сквозь похмельную муть вдруг проступило кристальное понимание, что вокруг дикие джунгли, что он сейчас не дойдёт до виллы, чтобы попить водички, намазать спину кремом от солнца, а потом залечь в прохладном бассейне и тянуть коктейли, пока не отпустит абстинентный синдром. От этого понимания по обгоревшей спине пробежал нервный холодок.

– Ау?! – с надеждой позвал он.

Ответом была тишина, лишь привычно стрекотали джунгли. Позабыв о похмелье, Никита зашагал быстрее. Он шёл, а пейзаж не менялся.

– Ау!!! – проорал уже во весь голос. – Это не смешно!

Смешного и в самом деле было мало. Он один неизвестно где. Без знания местной географии и обычаев, без знания языка, без телефона, без денег, без документов, без одежды. Как вообще так получилось?

Никита напрягся, но, как ни старался, выудить что-то внятное из глубин памяти не получилось. То есть вспомнил-то он многое: перелёт, игру в «зелёного человечка», пьянку, рефлексирующего Тюленя, неудачную попытку его подпоить, драку, тайцев, виски, мерное покачивание катера на волнах – только все эти воспоминания никак не отвечали на насущные вопросы и ничего не объясняли. Что самое паршивое – на виски и катере они заканчивались, уступая место мягкой непроглядной темноте. Впрочем, всплыло ещё кое-что – лукавая улыбка Таньки: «Была у меня одна идейка. Собрать наш бомонд, вывезти на берега тёплого моря и бросить в чужой стране без денег, без связи… И всё это дать в прямом эфире».

Никита снова остановился, затравленно обернулся и против воли завертелся в поисках скрытой камеры.

Камеры не было. Никого не было.

– Ау! – в третий раз уже с отчаянием заорал Никита и добавил непечатное словцо. Джунгли молчали.

Никита прибавил ходу, но вокруг по-прежнему никого не было, а дорога всё так же убегала вперёд и терялась где-то там, в густой зелени. Сколько он так шёл, Никита не смог бы сказать даже под пыткой. Время будто застыло, проклятое солнце висело, кажется, в одной точке, а часы его, вероятно, были теперь там же, где и одежда с бумажником и телефоном. Пару раз возникало желание развернуться и пойти в обратную сторону; может быть, там будет что-то другое, кроме чертовых лиан? Но всякий раз Никита усилием воли пресекал метания: если есть дорога, значит, она должна куда-то привести, так что остаётся только топать в заданном направлении.

Через какое-то время впереди, за деревьями, показался дорожный знак. Выбранная стратегия оказалась верной. Никита радостно бросился к знаку. Впрочем, толку от него оказалось немного: тайскую надпись прочитать Никита не сумел, стрелка рядом указывала единственное возможное направление, а число, означавшее, вероятно, расстояние до отмеченной цели, было таким, что не отмахать и за три дня. Тем более босиком.

Никита опустился на землю возле знака и, уже не сдерживаясь, принялся упражняться в знании русской обсценной лексики. Если бы лианы знали язык Пушкина и Достоевского, покраснели бы и они, но русского в этой глуши, кроме Никиты, не знал никто. Пока он самозабвенно матерился, в стороне, шагах в двадцати, зашевелились кусты, и из джунглей не очень уверенно выдвинулся молодой таец. Никита мгновенно оборвал поток брани и вскочил на ноги. Таец замер, быть может, от такой резкой перемены в поведении незнакомца, а может быть, и от внешнего его вида – в плавках и одном красном носке не по размеру Никита выглядел весьма импозантно.

– Помоги! – импульсивно выдохнул Никита, устремляясь навстречу аборигену. – Хелп ми!

Вероятно, со стороны порыв его выглядел не очень адекватно, потому как таец попятился. Боясь напугать аборигена, Никита поспешно остановился и выставил перед собой руки в успокаивающем жесте.

Таец смотрел с опаской, а когда заговорил, голос его звучал тоже настороженно. Никита честно выслушал птичье бормотание, кивая и старательно улыбаясь, затем попытался создать образ дружелюбного иностранца.

– Ни хрена не понял, – сообщил он тайцу с той же вымученной улыбкой. – Ты по-русски понимаешь?

Судя по взгляду, абориген не понимал.

– Инглиш? – опять попробовал Никита.

Взгляд тайца оставался непонимающим.

– Парле ву франсе? – зачем-то припомнил Никита, хотя из французского знал только тот десяток слов, что пел Боярский в фильме про трёх мушкетёров. Впрочем, таец, судя по его красноречивой физиономии, не знал и этого.

Никита трёхэтажно выругался. Смысл тирады абориген понял вряд ли, но от неистовой интонации явно напрягся.

– Не-не, – поспешил исправиться Никита, стараясь говорить как можно мягче. – Погоди, не уходи только. Мне нужно…

Он осёкся. А куда ему нужно? Адреса виллы Никита вспомнить не мог.

– Консульство. Понимаешь? Российское консульство. Рашен! Консул!

Понимания в глазах юного тайца не прибавилось. Никита почувствовал, что сейчас взорвётся от отчаяния, и поспешил взять себя в руки.

– Ладно, – зашёл он с другой стороны. – Мне надо в город. Или в деревню. Что тут у вас есть? Мне надо, где дома и люди.

Стараясь донести мысль, Никита сам не заметил, как перешёл на пантомиму, дублируя слова многозначительными жестами.

– Мне нужно помыться. Попить. Позвонить. У тебя есть телефон? Позвонить? Я заплачу.

Рука Никиты рефлекторно дёрнулась к карману за бумажником, но ни кармана, ни бумажника, ни брюк не было. Никита бессильно чертыхнулся. На тайца же его спектакль одного актёра произвёл неожиданное впечатление. Абориген вдруг расхохотался и достал смартфон.

У Никиты чуть слёзы на глазах не навернулись. Он выставил руку в просящем жесте.

– Я потом заплачу. Честно. Мне только один звонок.

Но у юного тайца были другие планы. Он тыкнул пальцем в экран, видимо, включая камеру, и выставил перед собой телефон на вытянутой руке, чтобы запечатлеть смешного иностранца.

«Бросить в чужой стране без денег, без связи… И всё это дать в прямом эфире – чтобы снимал кто-то, кто в курсе. Типа это розыгрыш такой. Как они станут истерить, кидаться на двери, на забор, как будут корявыми своими ручонками пытаться сварганить себе яичницу…» – удивительно отчётливо прозвучал вдруг из недр памяти голос Тани.

В этот момент в голове у Никиты будто что-то щёлкнуло. «Кто-то, кто в курсе» стоит перед ним и, веселясь, снимает, как он истерит. Прямо сейчас.

Логики в этом неожиданном прозрении особо не было, но он находился не в том состоянии, чтобы заботиться о стройности причинно-следственных связей и чёткости выводов.

– Ах, ты ж сука! – заорал Никита и кинулся на тайца.

Тот ловко отскочил в сторону и забегал кругами, продолжая снимать и не позволяя себя схватить. Уворачиваться от иностранца в одном носке ему было несложно, особенно с поправкой на похмельное состояние последнего.

Поначалу Никита гневно орал, материл Татьяну, аборигена с камерой и всю эту скотскую, ни разу не смешную затею, потом, начав выдыхаться, прикусил язык и ещё какое-то время нервными рывками бросался на тайца, стараясь ухватить его за руку. В конце концов он окончательно выдохся и встал, тяжело дыша и держась за грудь.

Таец тоже остановился, постоял секунд пятнадцать, продолжая снимать утомлённого противника, затем перевёл камеру на себя, что-то бодро проговорил в объектив и убрал телефон, видимо, решив, что аттракцион окончен.

– Совести у тебя нет, – просипел Никита, которому после пробежки стало совсем нехорошо.

Прозвучало это так жалостливо и отчаянно, что взгляд смешливого аборигена сделался серьёзным. Он снова залопотал что-то на своём птичьем языке. Понять его Никита не пытался, он устал и чувствовал себя преотвратно. Таец замолчал на время, так и не дождавшись ответа, снова заговорил, но махнул рукой, бросил что-то короткое и пошёл прочь. Сделав с десяток шагов, обернулся и повторил последнюю реплику ещё раз, с нажимом, продублировав приглашающим жестом руки. Вероятно, он хотел, чтобы Никита пошёл за ним.

И Никита пошёл. Другой альтернативы всё равно не было. Шли они километра три, может, четыре. Вскоре после знака появился перекрёсток – к дороге примыкала совсем уж непримечательная тропинка, на которую они и свернули. Таец больше не смеялся, более того, проявил человечность: шёл не быстро, по временам оглядывался и даже останавливался, давая Никите передохнуть.

Наконец деревья расступились и впереди показались скромные домишки тайской деревни. Тут только Никита в полной мере осознал, как он выглядит. Встречные тайцы останавливали его проводника, перекидывались с ним несколькими репликами, безо всякой скромности косясь на Никиту и весело улыбаясь. При этом периодически повторялось слово «фаранг».

К счастью, позор длился недолго. Они прошли краем деревни и остановились у стоящего на отшибе дома, если, конечно, это строение можно было так назвать. Косую крышу удерживали три стены, на одной из которых висела здоровенная плазменная панель. Внутри стояло несколько столиков, с десяток замызганных пластиковых стульев и весьма условное подобие барной стойки. У стены напротив плазмы устроился видавший виды обитый дерматином диванчик, между диваном и стойкой торчал холодильник с прозрачной дверцей.

На диване сидел таец в драных джинсах и майке и с увлечением смотрел какое-то странное мочилово местного разлива: на ринге сошлись здоровенные громилы совсем не азиатской комплекции и лупили друг друга, подчиняясь совершенно неочевидным правилам, а скорее, не подчиняясь никаким правилам вовсе. Звук у телевизора при этом был выключен.

Проводник Никиты нырнул под навес и принялся что-то втирать любителю немых боев без правил. Время от времени звучало знакомое уже слово «фа-ранг», которое как минимум через раз сопровождалось кивком или взглядом в сторону Никиты. Из чего тот сделал вывод, что «фаранг» – это всё же он.

Хозяин навеса между тем поднялся с дивана, посмотрел на Никиту и что-то спросил по-тайски, явно обращаясь к нему.

– Я не понимаю, – выдавил из себя Никита по-русски и добавил почему-то: – Ду ю спик рашен?

Таец в драных джинсах повернулся к Никитиному проводнику и снова что-то непонятно залопотал на своём языке. Потом засмеялся и поглядел на Никиту:

– Русский не знаю. Только английский, – сказал он на языке Шекспира с лёгким мяукающим акцентом.

Никита почувствовал, как с души падает даже не камень, а каменная глыба. В этот момент ему захотелось обнять и расцеловать англоговорящего аборигена, но он сдержался.

– Я потерялся. Можно мне попить? – спросил Никита неожиданно осипшим голосом.

Новый знакомец в драных джинсах кивнул, прошёл к холодильнику, выудил оттуда пластиковую бутылку с питьевой водой и кинул Никите. Тот поймал на лету, крутанул пробку и жадно припал к горлышку. Тайцы заговорили о чём-то между собой со смехом. Никита понял, что посмеиваются над ним, но в этот момент насмешки беспокоили его в последнюю очередь.

Вода закончилась. Никита отнял ото рта сжавшуюся бутылку, внутрь её рванул воздух, и пластик распрямился с неприятным всхрюком. Никита виновато глянул на тайцев. Те следили за ним, продолжая забавляться.

– Идём, – пригласил англоговорящий с улыбкой. – Тебе надо в душ.

Душ оказался не менее колоритным. По сути это была открытая кабина с задёргивающимися полиэтиленовыми шторками, на крыше которой стояла бочка с водой. Есть ли к бочке какие-то подводки, Никита разглядеть не успел, но не удивился бы, если бы оказалось, что она наполняется обычной дождевой водой. Да и неважно!

Он стоял под душем, с наслаждением подставляя лицо под тёплые струи, и думал. Мысли, наконец, начали приходить в порядок. На шутку всё происходящее не походило. Во-первых, Таня не стала бы шутить с тем, кого посвятила в суть шутки, во-вторых, камер нигде не было, как ни приглядывался, а без съёмки прикол теряет всю соль. В-третьих, и в-главных, на его пути к текущему положению было слишком много случайностей, которые просто невозможно так складно разыграть. Но даже если всё это не дурацкий прикол, основные вопросы никуда не девались.

Как он здесь оказался? И где это – «здесь»? И что теперь делать?

Никита попробовал ещё раз поковыряться в памяти, но та спала мёртвым сном и не подкинула ни единой новой картинки. Последним воспоминанием по-прежнему оставался ударивший в голову «Glenmorangie» и убаюкивающе покачивающийся на волнах катер.

На выходе из душевой кабины его поджидал хозяин в драных джинсах. В руках он держал потёртый флакон крема для загара, какую-то одежду и стоптанные вьетнамки.

– У тебя спина красная, – заметил он, протягивая флакон. – Намажь. Потом оденься и приходи.

И таец удалился.

Никита кое-как намазал спину и принялся одеваться. Футболка и штаны были старыми, застиранными, но при этом аккуратно поглаженными. Никите они оказались маловаты, сели в обтяг, но дарёному коню, как говорят, в зубы не смотрят. В любом случае лучше вот так – в облипочку, чем в одних трусах и носке.

Нечаянный проводник уже ушёл. Англоговорящий хозяин снова остался наедине с телевизором. В руке он держал стакан с пивом. При появлении Никиты бодро подскочил с дивана и вдруг замер, по-новому глядя на своего гостя.

– Что? – не понял Никита.

Таец смотрел так, будто узнал в нём кого-то.

– Как тебя зовут?

– Никита.

На лице хозяина мелькнуло разочарование.

– А тебя? – поспешил замять непонятную неловкость Никита.

– Вирийа.

– Спасибо за одежду, Вир, – поблагодарил Никита, не пытаясь даже выговорить незнакомое имя полностью, а попросту сократив, как было удобно. – Я в долгу. Но я заплачу сколько нужно, мне только надо добраться до своих.

– А ты откуда здесь взялся?

– У нас была вечеринка. Я, кажется, перебрал и… Я мало что помню. А проснулся в лесу на дороге.

– Наронг показал, как ты за ним бегал, – улыбнулся Вир.

– Зачем он снимал?

– Стрим, – пожал плечами Вир. – Дикий белый человек в трусах в джунглях – это смешно. У вас разве не снимают стрим?

– Снимают, но…

Никита запнулся. Таец всё ещё странно приглядывался, будто пытался разглядеть в нём что-то или кого-то. Конечно, в старых тайских шмотках Никита, должно быть, выглядел чудно, но, в конце концов, это не повод так таращиться.

Вир вдруг протянул ему свой стакан:

– Возьми!

Голос тайца прозвучал настойчиво, и Никита принял ёмкость, решив, что лучше не спорить. Вир посмотрел на него критически.

– Теперь подними, – он сделал жест, словно изящно, тремя пальцами держал перед собой бокал, – как шампанское. Чин-чин.

Никита поднял стакан с пивом, не совсем понимая, что от него требуется. Таец ловко выудил из кармана джинсов смартфон, растянул губы в улыбке, вскинул смартфон и сделал снимок. Никита рефлекторно улыбнулся в ответ. Лицо аборигена сделалось хитрым и довольным, как у Остапа Бендера, добравшегося до денег товарища Корейко.

Вир выхватил у Никиты стакан с пивом и сделал глоток, удовлетворённо причмокнув.

– Можно позвонить? – спросил Никита.

– Конечно, кхон фаранг, – Вир легко протянул гостю смартфон.

– А «фаранг» – это что, такое ругательство? – осторожно поинтересовался Никита, принимая гаджет.

– Почему ругательство? «Фаранг» – человек из Европы. Индейцы говорили «белый человек», так? А в Таиланде говорят: «фаранг». Ты звонить хотел.

Никита, спохватившись, ткнул пальцем в экран смартфона и… завис над гаджетом, осознавая всю нелепость своего положения. Он не помнил номера Татьяны. Никита судорожно принялся перебирать в голове знакомых и неожиданно понял, что не в состоянии вспомнить ни одного телефона. Да и зачем в современном мире помнить какие-то номера, если все они есть в записной книжке смартфона?

Прогресс сыграл с Никитой злую шутку. Единственный телефонный номер, который он знал наизусть, был домашний, в Челябинске, но позвонить матери, рассказать, что он не готовится сейчас к экзаменам в Москве, а потерялся где-то в Азии в джунглях Таиланда без денег и документов… Нет, это было невозможно.

– Почему не звонишь? – поинтересовался Вир.

– Я номер забыл, – мрачно признался Никита. – А где у вас здесь российское консульство?

Вир поглядел на Никиту так, будто сомневался в его умственных способностях:

– Здесь?

Таец перевёл взгляд на громоздящиеся неподалёку деревенские домики и снова посмотрел на Никиту:

– Здесь – нигде. В Бангкок надо ехать.