Читать книгу Московские истории - Нильс Хаген - Страница 2

– Ни, она мне не нравится! – Арита буравила взглядом хлебницу, и взгляд этот для последней не предвещал ничего хорошего.

Эпопея с хранением хлеба в доме продолжалась уже несколько месяцев и развивалась по спирали. Прежде хлеб у нас лежал в холодильнике в ящике для овощей. Это было удобно, так как Арита практически не ест мучного, а я хоть и люблю хлеб, не разделяю позицию русских, что он – всему голова и без него еда – не еда. На мой взгляд, все эти поговорки растут из голодной древности. Так, русские боготворят хлеб, а французы, например, возвели в разряд деликатесов лягушек и улиток. Отсюда же и посты. Почему бы не заняться смирением плоти, когда съестные припасы заканчиваются, а до лета, богатого на растительную пищу, еще куча времени?

Так вот, хлеб мы ели мало, потому хранить его в холодильнике было удобно с чисто практической точки зрения: он там портился не так быстро. Это продолжалось всю нашу совместную жизнь, пока в один прекрасный день мой хомо беременнус не придумал, что это совершенно неправильно. Я попытался понять причину, но единственное объяснение, которым осчастливила меня супруга, звучало примерно так: «Хлеб в холодильнике становится мертвым». Относится ли эта «мертвость» к вкусовым качествам или консистенции, допытаться не удалось. И каравай – так, кажется, называется по-русски круглый хлеб – переехал из холодильника в полиэтиленовый пакет, висящий на ручке двери.

Через неделю стало ясно, что хлеб в пакете черствеет, прежде чем я успеваю его съесть. Я попытался вернуть его на прежнее место, но не тут-то было. Арита вспомнила, что в ее детстве бабушка хранила хлеб в кастрюле. И очередной каравай был замурован в вытащенной из шкафа и поселившейся на кухонном столе кастрюле.

То ли технология производства кастрюль со времен бабушки сильно изменилась, то ли еще что, а только взаперти хлеб стал довольно быстро покрываться плесенью. Сперва плесень атаковала каравай мелкими серо-зелеными пятнышками, потом в кастрюле стала зарождаться пушистая, странно пахнущая жизнь, и от традиций предков тоже пришлось отказаться.

Я было приготовился вздохнуть спокойно и вернуть хлеб в холодильник, но тут Ариту осенило, что нам срочно нужна хлебница. Так с кухонного стола исчезла кофеварка, потому что пароварку, чайник и соковыжималку убирать было категорически нельзя, а места катастрофически не хватало.

Хлебница прожила недолго. Во-первых, уже через неделю оказалось, что она не «миленькая, веселенькая», а «отвратительно-сиреневого цвета». Во-вторых, она была пластиковой. Хлеб в ней плесневел с той же интенсивностью, что и в кастрюле, но запах плесени, который от кастрюли можно было отмыть без особых трудностей, в пластик впитался намертво. В итоге через пару недель хлебница отправилась на помойку. И хотя к этому времени Арита перестала есть хлеб вовсе, вернуть его в холодильник мне снова не дали по той причине, что «мертвый» хлеб вреден отцу будущего ребенка – то есть мне.

Даже не пытаясь уяснить логику, я смирился. И тут Арита «поняла», что нужна новая хлебница. Натуральная. Деревянная. В ней же все дышит, все живет и черстветь не будет. Хлебница была куплена и вновь водружена на место моей многострадальной кофеварки.

С тех пор прошло две недели. Теперь Арита буравила новую деревянную хлебницу таким взглядом, что казалось, та вот-вот задымится и полыхнет.

– Она же тебе нравилась.

– Никогда она мне не нравилась. Она пошлая, вульгарная и ни с чем здесь не монтируется, – вынесла вердикт жена. – Дешевая молдавская поделка. Выброси ее. Или еще лучше разруби топором.

Еще пару месяцев назад я бы поинтересовался, почему «молдавская», но теперь лишь пожал плечами. Я привык. Если продолжать размышлять с позиции теории видов, то можно выявить изменения и у самца хомо беременнус. Ну а как еще назвать мужа беременной женщины?

В первую очередь эти изменения происходят с нервной системой. Слабые особи теряют самообладание, срываются. Те, что посильнее, – закаляют психику, внешне превращаясь в кремень, а внутренне – в водородную бомбу. Но желание найти собрата по интересам, или по несчастью, временами возникает и у сорвавшихся, и у рвущихся изнутри. Я четко осмыслил это, когда через три дня после похода к Прозерпине на моем горизонте появился похожий на Броснана Женя. Он позвонил как раз в тот момент, когда жена выносила приговор деревянной хлебнице.

– Здравствуйте, Нильс. Это Кравцов. Помните?

– Здравствуйте, Женя, – сам того не ожидая, обрадовался я.

Его звонок избавлял меня от разговора о способе хранения хлебобулочных изделий, и я, изобразив для Ариты извинение на лице, поспешно покинул кухню, ощущая прилив благодарности к малознакомому человеку.

* * *

С Евгением Кравцовым мы встретились на другой день. Он пригласил меня в пиццерию на Чистых прудах с длинным и не совсем понятным названием Andy’s Friends Cherry Cafe. Со слов Евгения, там можно было съесть «классную» пиццу и выпить хорошего пива в спокойной приятной атмосфере. Я не очень верю в «приятную атмосферу» московских пиццерий, но отказываться не стал. И правильно сделал. В полуподвальном зале было действительно мило, уютно, немноголюдно и не приходилось перекрикивать ни музыку, ни телевизор.

– Приятное местечко, – вполне искренне оценил я.

Женя поднял кружку и отсалютовал мне золотистым пивом с неопадающей шапкой пены.

– И контингент приличный, – отметил он, отпив сразу полкружки. – Хорошо-то как. Я уж и забыл, когда последний раз пил пиво в спокойной мужской компании.

– Признаться, я тоже.

– Что, – почувствовав знакомую боль, оживился Евгений, – вам тоже нервы сожрали?

Вопрос вышел резким и заставил ненадолго задуматься. В общем, конечно, сожрали. С другой стороны, мне по-прежнему было бесконечно жаль терзаемую гормонами жену. А кроме того, память живо набросала во всех красках супругу Евгения.

– Я не жалуюсь. Бывает хуже.

– Бывает, – со вздохом согласился он и вновь припал к кружке.

Я последовал его примеру. Пиво было свежим, холодным и с легкой горчинкой.

– А жена у вас кто?

– По образованию психолог, по призванию…

– Простите, – перебил мой собеседник.

Я споткнулся об извиняющийся взгляд поднимающегося из-за стола Евгения и замолчал. А он уже прицепил улыбку на лицо и двинулся к кому-то за моей спиной. Я обернулся.

В паре столиков от нас стоял улыбчивый мужчина на вид лет пятидесяти. Росту в веселом незнакомце было явно за метр восемьдесят, так что с Евгением они сшиблись, как два айсберга. Коротко по-приятельски обнявшись, мужчины принялись о чем-то весело болтать, и, судя по отголоскам фраз вроде: «Видел тут твой “Крик совы”. Годная киношка», речь шла не об инвестициях. Хотя что-то знакомое в лице добряка-весельчака проскальзывало.

Евгений вернулся минут через пять, когда мне уже стало порядком надоедать мое вынужденное одиночество.

– Простите, Нильс, встретил знакомого. Вы, кстати, его узнали?

– Боюсь, что нет.

– Сергей Пускепалис. Актер, режиссер, большой талант и просто чудесный человек. «Крик совы» видели?

Я покачал головой.

– А «Метро»?

– Это где поезд в московской подземке затопило?

– Он там главного героя играл.

Я едва сдержал желание обернуться и еще раз поглядеть на добряка-весельчака, с которым еще минуту назад весело болтал Евгений. Главного героя из фильма «Метро» я помнил, но с этим человеком экранный образ не монтировался совершенно.

– А вы его откуда знаете? – полюбопытствовал я.

– Я много кого знаю из людей искусства.

– Инвестируете в кинематограф?

– Нет, просто моя жена владеет арт-салоном. Тут недалеко, буквально в нескольких домах. У людей искусства все рядом. Они, так или иначе, все в одном пространстве вертятся. Актеры, режиссеры, писатели, художники, музыканты – у каждой профессии своя песочница, но вместе с тем все эти песочницы в одном дворе. А ваша жена – психолог, вы сказали? Вам должно быть проще. Хотя… сапожник без сапог, психолог без…

– Она психолог только по образованию. А по призванию она жена финансиста.

Женя посмотрел на меня с уважением:

– Вам повезло. Найти жену, которая обеспечивала бы тыл и была в прямом смысле «за мужем», в наше время трудно. Практически невозможно. Особенно в Москве. Все хотят быть самостоятельными, эмансипированными и сильными.

Я отчего-то вспомнил свою первую любовь – французскую художницу Мархи.

– А что плохого в сильной женщине?

– Ничего плохого, – пожал плечами Евгений. – Кроме того, что их в природе практически не существует. Нет, встречаются иногда бой-бабы, но это отдельный вид людей – мужики в юбках. А за обычной эмансипе чаще всего стоит стервозная девочка, жаждущая придуманного равноправия, но напрочь забывающая о нем в тот момент, когда ты начинаешь говорить с ней как с деловым партнером, а не как с девочкой. Я уж молчу, что любая «сильная женщина» становится просто женщиной, когда ей нужно сесть в вагоне метро или трамвае.

– Женя, у вас явно был не самый приятный опыт общения с такими женщинами.

Он вздохнул и махнул рукой.

– Бог с ними. Давайте выпьем, Нильс. И, может быть, уже перейдем на «ты»? Неловко чувствую себя, когда мне «выкают» не на работе.

Разницу между «ты» и «вы», равно как и традицию смены обращения для сближения, мне в свое время объяснил Дмитрий. Это было в те далекие времена, когда я еще не понимал ни единого «народного» выражения, путался в падежах, а сам Дмитрий занимал весьма значимое место в моей жизни, считался моим товарищем, не предавал и не продавал меня[2].

– Давай на «ты», – согласился я.

И мы сблизились. До такой степени, что, когда я пришел домой, благоухая пивом и покачиваясь, Арита посмотрела на меня глазами разъяренной волчицы. Я был готов к всесметающей истерике на тему: «я настолько страшная, что ты уже пить начал», но жена вопреки ожиданиям заговорила с ледяным спокойствием:

– Где ты до сих пор был, Хаген?

– Помнишь Евгения? Того человека с сеанса Людмилы Петровны?

– Какой Людмилы Петровны? – не поняла Арита.

– Ну Прозерпины. Там был Евгений и его эксцентричная жена. Помнишь? Вот мы с Евгением и встретились.

– По работе? Или женам кости перемыть? – В голосе Ариты сквозила какая-то скупость. Это было что-то новое в поведении моей благоверной и, как все новое, пугало.

– Просто поговорили. Он топ-менеджер, работает в крупном инвестиционном фонде. Кроме того, у него много знакомых в шоу-бизнесе и искусстве.

– Вот так всегда, – тут же среагировала супруга. – Как что-то интересное, так без меня. Конечно, со мной в свет не выйдешь. С таким-то брюхом.

Я нежно взял Ариту за руку.

– Успокойся, ты ничего не пропустила. В субботу они придут к нам в гости.

Рука Ариты мгновенно напряглась. У меня в голове метнулась мысль, что я совершил стратегическую ошибку. Сообщать такие новости хомо беременнусу нужно было с безопасного расстояния.

– Нильс! Хаген! – раздельно и предельно угрожающе отчеканила жена: – Ты! В своем! Уме?!

* * *

Оставшиеся до выходных несколько дней напомнили мне читанную еще в юности «Божественную комедию» Данте Алигьери. Точнее сказать, первую часть комедии. Может быть, я не прошел все девять кругов ада, но на половине из них явно побывал. Настроение Ариты менялось с такой быстротой и непредсказуемостью, что переменчивость осенней погоды не шла ни в какое сравнение.

– Ни, как ты мог их пригласить, не спросив меня? Какие могут быть гости, когда я в таком виде?

– Ни, а что вам приготовить на субботу?

– Ни, я не в состоянии принимать гостей. Мне тяжело.

– Ни, не вздумай ничего отменять. Я тут и так уже в четырех стенах с ума схожу.

– Да пропади ты пропадом, Хаген, со своими гостями. Ты пригласил, а я теперь должна расхлебывать. Зачем мне вообще все это нужно? Еще эта дура… а он, наверное, подкаблучник.

– Не смей называть ее дурой. Все вы, мужики, такие: раз беременная женщина, то сразу идиотка.

И это все продолжалось на разные лады до бесконечности. Объяснять, увещевать или доказывать что-то было бесполезно. К субботе я уже готов был сам все отменить под любым предлогом. Даже сломать ногу, если перелом ноги станет адекватным поводом для отмены приглашения.

И дело было даже не в том, что гости как-то обременили бы Ариту. Готовить я ей, конечно же, не позволил, еда была заказана из ближайшей «Чайханы». Изначально я хотел заказать из «Кафе Пушкинъ», но Арите захотелось плова и чебуреков… Просто в последний момент я вдруг отчетливо понял, что боюсь двух беременных женщин в одном помещении. Боюсь неадекватных реакций, боюсь, что вместо милого товарищеского застолья случится война. Вот если женщины резко друг другу не понравятся, что тогда? Моя беременная жена не станет сдерживаться в словах и выражениях. Супруга Жени, насколько я понимал, тем более.

Но в этот раз нерешительность спасла мир. Пока я размышлял о переломе ноги, гости уже позвонили в дверь.

Я приклеил улыбку и пошел открывать. А вот удержать улыбку на лице оказалось непросто. Одного взгляда на Евгения мне хватило, чтобы понять: он одержим теми же страхами и наверняка еще полчаса назад думал если не о переломе ноги, то о чем-то похожем.

Впрочем, наши страхи неожиданно оказались напрасными. Гости разделись, прошли в квартиру. Осмотрелись, пообщались, а ничего страшного не произошло. Начался и закончился обед, но никто никому так и не вцепился в волосы. Более того – наши беременные жены нашли общий язык и прекрасно общались между собой. Со стороны Ариты я не видел такого спокойного, адекватного общения уже несколько месяцев. И я окончательно расслабился. Мы оставили женщин обсуждать женские дела и уединились в моем кабинете с кофе и коньяком. В конце концов, надо было выполнить давнее обещание и показать Жене свою коллекцию.

По теории американского психолога Абрахама Маслоу, все человеческие потребности можно разделить на несколько типов и уложить в схему в виде пирамидки. У основания пирамиды будут базовые потребности, в них входит то, что необходимо человеку для физического выживания: воздух, вода, пища. Постепенно потребности растут, и если базовые удовлетворены, то возникают новые. Но этот рост не безграничен: у пирамиды есть вершина, и на этой вершине потребность в самовыражении. Когда у человека есть все, он задумывается о самовыражении. Но что если бог не дал талантов писать стихи или петь фальцетом? В таком случае можно самовыразиться в чем-то, не требующем отдельных навыков и талантов, например в коллекционировании.

Я долго относился к любому собирательству именно так, будь то коллекционирование марок или собирание гербария, пока в один прекрасный день не увлекся топорами. Коллекционировать их я не собирался, все вышло совершенно само собой. Сперва я проникся самим процессом метания топора, потом начал изучать историю вопроса, потом кому-то из близких показалось, что я достаточно увлекся этим, чтобы сделать мне тематический подарок, – и пошло-поехало. Через пару лет все знакомые знали, что я фанат топоров, и, если не могли придумать, что мне подарить на Рождество или день рождения, выбирали новый топор. Мне дарили сувениры, реконструкции и боевое оружие. Мне привозили топоры из заграничных поездок со всех концов света. В результате коллекция разрослась невероятным образом, а я, сам того не ожидая, стал специалистом, способным говорить о топорах часами напролет.

И плевать, если так реализуется моя потребность в самовыражении. Топоры – не какие-нибудь монетки или нэцкэ. Это забава мужская, а потому не стыдная. В нашей московской квартире хранилась лишь малая часть, основная коллекция жила у меня дома в Копенгагене, но Евгению хватило и той малости, что он увидел.

– Никогда не видел столько топоров в одном месте, – сообщил он, азартно сверкая глазами.

Мне был знаком этот блеск. Предупреждая вопросы, я снял со стены один из своих любимых топоров – тот, что мне подарили на мой день рождения несколько лет назад, в тот самый день, когда я познакомился с Аритой, – и протянул Евгению.

Топор приятно тяжелил руку, ощущение этого было написано у Евгения на лице.

– Хочешь попробовать метнуть? – предложил я.

– А можно? – От этой перспективы Евгений, кажется, окончательно перевозбудился, и мне было понятно это возбуждение.

– Можно, – разрешил я и полез доставать колоду.

Дома я топоры кидал крайне редко, но все же случалось. И когда случалось, нужно было что-то вроде мишени. Не в дверь же их швырять, в самом деле. Вот специально для таких случаев и была заготовлена колода.

Я установил колоду и отошел в сторону.

– Кидай, – подбодрил я Евгения.

И он кинул. Первый бросок, как и у многих, вышел неуклюжим. Топор шмякнулся боком о колоду и отлетел на ковер. Ошибка Евгения была в замахе.

– Не так.

Я подобрал топор и подошел к Жене.

– Смотри.

Я медленно занес руку с топором и плавно, чтобы Евгений успел отследить движение, метнул его. Топор коротко свистнул в полете и смачно врубился в дерево.

– Еще попробуешь? – спросил я, выдирая топор из колоды.

– А то!

Несмотря на неудачу, Евгений был полон азарта. По человеку с топором можно сказать многое. Вот по Евгению сразу стало видно, что он не сдастся. Уж скорее прибегут наши жены и разгонят нас, чем Женя бросит попытки засадить топор в колоду.

Я протянул ему оружие. Он замахнулся, пытаясь повторить мое движение, но поторопился, ошибся, и топор снова грохнулся на пол.

– Такими темпами я тебе ковер испорчу, – усмехнулся Евгений.

– Не испортишь. Но если не хочешь, давай бросим это.

– Ну уж нет!

Евгений сам подошел к колоде, поднял топор и вернулся на исходную позицию.

– А я вот решил повышения потребовать, – невпопад сообщил он. – У себя в фонде. На вице-президента. Как думаешь, стоит?

Переход получился настолько резким, что я немного растерялся:

– А что, есть предпосылки?

Евгений швырнул топор, но третий бросок повторил судьбу первых двух.

– Как будто они когда-то у кого-то бывают. Все нужно делать самому, иначе затопчешься на месте. У меня прекрасная клиентская база, которую я родному инвестфонду наработал, а у меня зарплата на одном месте уже год без малого. А сейчас ребенок родится, расходы возрастут.

– Ты же вроде немало получаешь.

– Денег, Нильс, много не бывает. Это аксиома. Черт!

Топор в очередной раз шлепнулся на ковер.

Слова Евгения прозвучали как-то фальшиво, как будто он говорил с чужого голоса. Как будто проверял на мне чью-то теорию, озвучив ее как свою.

– Это ты сам или посоветовал кто? – осторожно спросил я.

– Не то чтобы посоветовали. Скорее, направили.

– Жена?

– Почему сразу «жена»? То есть мы с ней обсуждали, конечно… У нее в салоне постоянные клиенты из наших кругов появились. Ну, зацепились языками, слово за слово, они мне и намекнули, что себя ценить надо. Я сперва тоже в штыки принял, но потом на жизнь оглянулся – на месте ведь топчусь. «На дядю» работаю. И у «дяди» все хорошо, а у меня только жопа в мыле.

Топор пролетел через комнату и зацепился, хоть и коряво, за верхний край колоды.

– Во! – обрадовался Евгений. – А вообще топор какой стороной ни кинь, все равно попадешь. Ну, если в человека кидать, а не в деревяшку.

Он выдернул топор и снова подошел на исходную.

Меня же, честно говоря, волновала уже не столько меткость моего знакомого, сколько его затея с повышением. По работе я знал не только Евгения, но и его начальство. Причем начальство я знал немного лучше. И хорошо понимал, чем заканчиваются разговоры с ним в ультимативной форме.

– Женя, ты сто раз можешь быть прекрасным специалистом, можешь быть профессионалом от бога, можешь фонду прибыль хорошую делать, – попробовал остудить его я, – но это не повод требовать. Ультиматум – вещь рисковая. С ним никакого маневра. Или попал, или пропал. Я бы не стал давить, лучше действовать иначе.

– Как?

– Не знаю. Подумай.

– Вот я и думаю, что Джанибекян, босс мой, только и делает, что пользуется мной и моей клиентской базой, прибыль нехилую стрижет, а мне за это зарплату и бонус раз в год, ну разве это нормально? – Женя покраснел. – Я процент заслужил!

– Женя, я Джанибекяна немного знаю, – попытался говорить как можно спокойнее я. – Он человек очень серьезный и давления в свой адрес не потерпит.

– Не, Нильс, это как с топорами. Не надо думать, надо кидать – и все получится.

– Пока не очень получается, – заметил я.

Евгений посмотрел на меня с прищуром. Скулы его затвердели, губы упрямо сжались.

– Получится.

Он медленно отвел руку и швырнул топор. На этот раз топор плавно сорвался с кисти, пролетел через комнату и с чавкающим звуком глубоко погрузился в самый центр колоды. Женя посмотрел на меня с видом победителя, будто только что доказал свою правоту и мне, и – главное – себе.

– Двадцать первого иду к Джанибекяну. Вот увидишь – он меня повысит.