Читать книгу Пока нас помнят, мы живём. Проза, стихи - Нина Майорова - Страница 3

***

Моя бабушка Надежда Васильевна Тарелкина, урожденная Фирсонова, родилась в небогатой семье. И хотя по рассказам была очень красивой, долго не могла выйти замуж. По преданию родители моего деда Степана Ивановича Тарелкина были довольно суровыми и даже жестокими. Поэтому, к ним в дом матери не хотели отдавать своих дочерей, жалея их.

Фото из семейного архива

Раньше не особенно считались с чувствами молодых и, скорее всего, моя бабушка попала в дом Тарелкиных бесприданницей. Она была на год старше своего мужа, что не одобрялось ни в какие времена.

Фамилия «Тарелкины» произошла от прозвища, так как у них, у первых на селе появились первые фаянсовые тарелки, тогда как на селе пользовались глиняной посудой: мисками, плошками, горшками.

Фото из семейного архива

Пара оказалась на диво красивой и прочной. Молодая семья подалась на заработки в Санкт-Петербург к деду, содержавшему большую семью: жену и шестерых детей, служившему дворником. Старшие учились в училище для простолюдинов, организованном П. А. Потехиным. Преподавание там велось по программе гимназии. Многие из учителей были выходцами из привилегированных семей. Заработанные дедом деньги частично отсылались отцу на село, чтобы построить отдельный дом для молодой семьи. Однако, этими деньгами, с согласия отца, воспользовался брат деда и, когда во время революции дед вернулся на свою «малую родину», ему пришлось строиться на выселках в четырёх километрах от села через реку. Дом этот дед построил своими руками, лишь немного помогали старшие мальчики. Дом стоит и поныне.

Майоровы

Когда началась война, мы с мамой, с братом и моими двоюродными сестрами-сиротами были в деревне у дедушки с бабушкой в дальнем Подмосковье.

Мой папа, Николай Иванович Майоров, будучи военнослужащим, каким-то образом вырвался в деревню, чтобы отправить нас в эвакуацию. Он предложил и бабушке с дедушкой ехать с нами. В то время большинство людей были верующими. Но наша бабушка была настолько набожной, что соседи считали её святой. И вот, помолившись и загадав сон, она легла спать, а наутро говорит: «Никуда мы отсюда с дедом не поедем. Немца здесь не будет». И рассказала свой сон. Я его передам, как помню с рассказа мамы.

– Вот стою я на крыльце, – говорит бабушка, – а перед домом глубокая-преглубокая и длинная-предлинная яма, на другой стороне стоит немец, а я думаю: «Нет, голубчик, тебе через эту яму не перебраться».

Брат же, которому в то время было шестнадцать лет, несколько по-другому рассказывал этот сон. Будто, на другой стороне этой ямы показалась сначала одна девочка (диво), а потом другая и обе исчезли. Это означало два дива, что немец пришёл, но не дошёл… И еще брат удивлялся, как неграмотная бабушка могла описать настоящий противотанковый ров.

Самое интересное, что её предсказание сбылось. В округе – километрах в пяти-шести от нашей деревни были передовые отряды немцев-разведчиков, а к нам они не попали. Вот такие чудеса бывают в жизни.

Из деревни в Москву мы ехали на «Эмке» и видели кружащие над нами зловещие немецкие самолёты, слышали их ужасный вой. Жуткий страх от гула самолета преследовал нас и по окончании войны, когда летали только наши, краснозвёздные самолеты. В Москве мы пробыли несколько дней. Помню тёмные бумажные шторы, сигнал тревоги из чёрной тарелки репродуктора. Мама бросалась одевать нас, троих малышей, а пока она нас одевала, давали отбой. После этого, мы, малышня, услышав тревогу, бросались под большой обеденный стол, там было спокойнее и продолжали играть в куклы.

Из Москвы в Пензу мы ехали крытой грузовой машиной. На ночлег останавливались в сёлах, где сердобольные женщины поили нас чаем и угощали, чем Бог пошлёт. При этом расспрашивали: «Неужели все это ваши дети?» Мама объясняла, что сын и дочь – её, а вот две девочки – дети брата, сироты, поскольку их мать умерла в роддоме. Женщины ахали, вздыхали, может быть задумывались и о судьбе своих мужей и сынов, ушедших на войну.

Однажды одна старушка, услышав рассказ мамы о сиротах, сказала: «Вот попомни мои слова, все твои с войны вернутся, так как ты сирот в беде не оставила». Мама вздохнула: «Вряд ли это случится, такая война». Однако, предсказание старушки сбылось.

В войне участвовали все мужчины нашей семьи: папа и оба брата. Старший брат, окончив десятилетку, поступил в военное артиллерийское училище, которое было переведено в Пензу, куда мы и ехали. Второй брат ушёл на фронт добровольцем в семнадцать лет, окончив училище в Уфе. И все они вернулись с войны. Погиб только один мой двоюродный брат – Виктор Кулевский, совсем еще мальчик, папин племянник. В маминой семье все братья и сестры остались живы.

Когда в 1942-м году немец был отброшен от Москвы, мы вернулись. И вновь на лето были отправлены в деревню все трое: Таня, Галя и я. В деревне нас радовало всё: пушистая чёрно-белая кошечка.

– Ой, бабушка, какое красивое платьице надела кошка!

– Как же, она вас ждала, вот и нарядилась…

– Ой, какие красивые маленькие ягнятки! Как их зовут?

– А это Таня, Галя и Нина, – улыбалась бабушка.

Умная и красивая корова – почему-то Танька. С родителями в деревне жила их старшая дочь Анна. Она нам казалась строгой и сердитой. Может потому, что у неё была неудачная жизнь, но об этом потом… А тут, не сговариваясь, мы стали звать корову Анькой. Когда мы шалили, чтобы нас остановить, бабушка тихо, но строго говорила: «Вот вас касатик заберёт!» И мы затихали. Хотя, до сих пор так и не знаю, кто это такой. Тем более, что порой, лаская нас, она приговаривала: «Ах, вы мои касатики». Я не помню, чтобы бабушка, хоть раз, повысила на нас голос, а тем более накричала. Дед ворчал, а тётя Аня могла и наподдать…

Как-то возле леса остановился цыганский обоз. Нас не отпускали от дома, поскольку, как сказала бабушка, «цыгане десант высадили».

Таня, Галя и Нина. Фото из семейного архива

Когда мы уже учились в школе, на лето мы вновь и вновь приезжали к бабушке и дедушке в деревню. Мы уже знали, что у Пушкина была старая няня, которая рассказывала ему интересные сказки. Поэтому, устав от беготни и уличных игр, чтения и посильной помощи старшим, мы хором просили бабушку рассказать сказку. На это она нам отвечала, что сказок не знает, а расскажет быль. И рассказывала нам, не знавшим Бога, как Христос по воде ходил, аки посуху, как он семью хлебами и рыбой накормил огромное количество народа. Мы воспринимали это все равно, как сказку. Моя неграмотная бабушка отличалась замечательной памятью. Как рассказал мне потом старший брат, в свое время в колхозе вели антирелигиозную пропаганду, и он очень удивлялся, почему это верующая бабушка так спешит на эти занятия. Оказалось, что председатель колхоза – грамотный Трофим Емельянов просто— напросто читал Библию, а потом говорил: «Всё это, бабоньки, неправда, все это – вранье». А старушки оставались при своем мнении и только воскрешали в своей памяти страницы Библии.

Володя, мой старший брат, когда я уже выросла, рассказывал много историй о своем житье в деревне: как он с младшим братом обрезал неспелые яблоки наполовину так, чтобы с крыльца они казались целыми; как вместо табака набивали трубку дохлыми мухами деревенскому портному пьянице.

В моём детском мозгу сложилось тогда неправильное представление, будто в деревнях живут только бабушки и дедушки, а в городах – родители с детьми. К сожалению, в наше время – это почти верная картина.

Когда мы жили в деревне, время от времени к нам приезжал мой папа на «Эмке» и катал нас и всех деревенских ребятишек на машине, ведь тогда это было такой редкостью.

Николай Иванович Майоров. Фото из семейного архива

Я помню, как в послевоенной деревне пахали поле плугом на лошадях, как дедушка сеял пшеницу, шагая в лаптях по полю и разбрасывая семена горстью из соломенного лукошка-севка… Помню, что ригой называли огромный сарай, где сушили снопы, молотили и веяли хлеб, а не город, о котором я узнала позже в школе. Вот, оказывается, какая я уже старая…

Сколько помню себя, бабушка с дедушкой вставали чуть свет, а ложились за полночь. Когда мы приезжали в деревню, бабушка хлопотала по дому: то возле русской печи с тяжелыми горшками и ухватами, то обихаживала скотину и огород. Иногда мы ей помогали: пололи картошку, собирали гусениц с капусты, ворошили и сгребали сено, ходили за водой к колодцу с жестяными ведрами, рвали в лесу траву для вечерней дойки коровы, которую бабушка всегда подкармливала при этом. Рвать траву с других угодий не разрешалось, так как они принадлежали колхозу. Иногда помогали пасти скот пастуху, но это поручалось только бойкой и ловкой Гале. Слыша с вечера разговор взрослых, что надо зарезать овцу, мы хором просили: «Не надо! Не надо!» Так нам было её жалко. Зато поутру, когда нам давали тушёную картошку с мясом, мы дружно ее уплетали и нахваливали: «Как вкусно!», а сейчас её считают вредной едой.

В то время не было сахарного песка и рафинада, в сахарнице всегда подавался к чаю сахар, мелко наколотый дедом из большой сахарной головы. Не помню, чтобы нас ограничивали в сахаре, но мы придумали пить чай «вприглядку», а после, вылезая из-за стола, охотно съедали сэкономленный сахар. Так было не то чтобы вкуснее, но интереснее. Вот такая была забава.

Когда мы с сестрами учились в восьмом классе, бабушку парализовало. Основная забота по уходу за ней легла на дедушку Степана и их старшую дочь Анну. Нам поручали поить ее с ложечки и отгонять назойливых мух. Хотя бабушка была парализована, речь сохранилась. Она говорила нам: «Вот лежу я здесь, как обрубок, а кругом такая красота (про сад), что и умирать не хочется!»

Семья Майоровых и Тарелкиных. Нина в школьном фартуке.Фото из семейного архива.

Думаю: «Их всю жизнь учили и они в это верили, что их ждет загробная жизнь, а ей все равно хотелось жить на этом свете. Что же тогда говорить о нас, которые и хотели бы верить, да все сомневаемся».