Читать книгу Сборник рассказов ЛитО «Щеглы» - Нина Штадлер - Страница 6

Он клялся, что не вернётся.

Несколько тысяч фанатов ревут вокруг клетки, а несколько десятков ламп льют сверху белый свет. Загорелая октагон-гёрл в красных шортиках и лифе с надписью «ММА» – в руках над головой табличка с цифрой «1» – обходит по кругу место поединка. Вся арена вокруг – в темноте, и только этот восьмиугольник сияет, как луна, что упала на землю. Он стоит внутри – за гибкой сеткой, натянутой между столбами, – с противником по кличке Дуболом и круглолицым рефери в чёрной футболке.

Девушка покидает клетку – и звенит гонг.

Звон ещё пульсирует в ушах, а он уже бросает кулаки в черных мягких накладках в ненавистную рожу Дуболома. Но они врезаются в пустоту. Кровь пульсирует в каждой жилке, ярость разрывает в клочья, и тут нога противника летит ему в бедро, если попадёт в мышцу – перебьет, и Дуболом победит. Кое-как парирует атаку согнутым коленом, и – боль в правой голени.

Разъяренным носорогом ринулся в ноги, схватил, дёрнул на себя. Хруст. Это противник спиной долбанулся о настил клетки. Сел сверху и заколошматил руками, как одержимый.

Дуболом едва успевает прятать за ладонями лицо. Вот-вот застучит рукой о настил, подавая сигнал, что сдается, и рефери объявит победу.

Но рефери ласковым женским голосом объявил:

– Вставай, Ермоша. В универ опоздаем.

Ермолай ощутил на плече мягкие лёгкие пальцы. Учуял запах жареных гренок и аромат кофе. Открыл глаза. Рассветный сумрак царил в комнате, и он едва различал девичье лицо над собой.

– От кого убегал? Так ногой дернул – чуть грядушку не сломал.

Тут Ермолай понял, почему у него болит правая нога. Растянул тонкие губы в улыбке:

– Такой бодрый сон прервала. Еще бы часок соснуть.

– Нечего мордобой по ночам смотреть, – перебила супруга.

Она встала с края скрипучего дивана-полуторки. Её пухлые пальцы погладили живот – это вошло в привычку за два месяца, что прошли с того дня, как гинеколог подтвердил ожидания.

– Иди, кофе и гренки остынут, – сказала она и ушла в ванную.

– Клёво! – откинул одеяло и сел.

Задумался. Вспомнил Васю по кличке Дуболом из параллельного класса – известного хулигана в их родном городке Чусовой Пермского края.

В то школьное время Ермолай не расставался с блокнотом. Сидел как дикий сыч, прослыв среди одноклассников хмурым чудиком, и рисовал. Рисовал где придется и когда придётся. Не мог не рисовать.

Девятый класс. На школьном дворе Васька-Дуболом выхватывает у него тёмно-синюю книжицу, лапает её толстыми пальцами и рвет рисунки платьев, костюмов и пальто, страницы летят на жёлтую листву, в грязь, а лужи мрачно блестят, покрываясь бумажными клочками.

Ермолай замирает и с шумом втягивает воздух. Сжатые губы предательски дрожат, намереваясь расползтись в рыданиях, а когда уши режет колючий смех обидчика, ресницы частят, смахивая влагу с глаз.

Сжал кулаки. Ринулся на врага – получил кулаком в глаз. Удар ногой под дых свалил вниз, согнул, как тонкий стебель.

Налетел студёный ветер. Тёмные тучи немедля сбросили холодный дождь, заставив редких безучастных зрителей поспешить внутрь школы. Всхлипывая от боли – глаз затекал, а в животе словно ещё остался жесткий носок Васькиного ботинка, – собирал рисунки.

– Ещё узнаете меня! Будете слюнями исходить от зависти, когда по телеку покажут. В журналах печатать будут.

Последствия были ужасны. После просмотра боёв представлял себя Питбулем из Бобруйска или Спартанцем из Флориды, воображал, как втирает Ваську в асфальт, но что удивляло – жёсткие зрелища порождали новые идеи дизайна, а жажда успеха превратилась в горячие угли, которые, не переставая, жгли руки и сердце. Забыв про телек, мучил поисковики: «где учат модельеров», «дома мод», «мода прет-а-порте», «конкурсы молодых дизайнеров».

И вот, спустя почти пять лет, апрельским утром Ермолай проснулся в съемной московской однушке – одной из многих, что находятся в пешей доступности от кольцевой автодороги, день и ночь какофонящей гудками, рычащей моторами и благоухающей выхлопами и пылью. Чуть более получаса под землёй – и в центре столицы. А ведь первый год после получения студенческого билета имел шикарные два часа на сон в электричке туда, и чудесные два часа на выполнение заданий обратно. Четыре часа из жизни, но сколько приключений. Ибо в полумраке туманных улиц и переулков областного города можно было побеседовать с брутально-хмельными личностями, которых влекли его длинные волосы и фетровая шляпа. Ну, а если не желал интересного разговора, заменял быстрым бегом, который – в сочетании со скоротечным сном, судорожными завтраками и ночными ужинами – держал в творческом тонусе тело и разум.

Но последние полгода крепил тело в спортзале, а мозг покусывала жена.

Аппетит к его извилинам у неё появился не из вредности или единого женского образования, а в силу проблем у её отца – бизнесмена, которого Воронежская прокуратура зажала в угол ринга и простукивала снизу доверху. И с тех пор крепкая родительская рука помощи превратилась в мелкий хрупкий мизинчик.

Чуть больше года назад, ноябрьским днём, забытый им в столовой студенческий билет привёл его под стол к ногам Ани, где, изучив приятные икры и туфли из последней коллекции, Ермолай отдал ей свои мысли и тело. Такой брак принес ему уют в близости от универа, вкусную еду и уйму времени на рисование, но к следующей предновогодней суете он уже не ощущал прежней пылкости к жене. Жар снижался подобно температуре кухонной электропанели, которую уже отключили, но еще горит значок «Hot». А тут вдобавок Кристина, с которой на бедовую удачу столкнулся в ателье, где она заказывала платье на новогоднюю вечеринку.

Кристина, так же, как и он, оставила близких, приехала в столицу и теперь руками и ногами – без сильных конечностей кикбоксеру никак – пробивала себе путь к вершинам боевых искусств. Они, как два скалолаза, карабкались каждый на свою гору, то зависая над пропастью, то переводя дух на узких выступах, то обдирая ладони об острые камни.

Тёплая сериальная нега, которой окружала супруга, взбалтывалась острой и весёлой болтовнёй с Кристиной. Избежав при знакомстве упоминания о жене, Ермолай всё тянул и тянул с признанием, погружаясь в липкую жижу стыда и обмана. Но жар электропанели вспыхнул вновь – когда Аня порадовала новостью о будущей крохе. Не зря он прислушался к режиссеру Ф. Ф. Кополле, который советовал мужикам, планирующим обзаводиться детьми только после того, как добьются успеха: «Если заведешь детей – точно добьешься». И правда, сегодня у него был важный день. За месяц ночей на кухне он изрисовал и порвал десятки листов, снова изрисовал и порвал, пока наконец сегодня после завтрака, словно драгоценные папирусы, не уложил в сумку эскизы. Эти работы – две уже точно, третью покажет сегодня на экзамене – после одобрения жюри универа участвуют в межвузовском конкурсе молодых модельеров.

Обжегся кофе, слопал изрядно смачных золотистых гренок, побыл бревном под супружеской пилой, зудящей о неуплате за квартиру, в ответ наобещал вечером денег, а Кристине украдкой бросил сообщение, что сегодня никак, с опаской поскоблил щетину бритвой с настолько старыми лезвиями, что, наверное, уже спелись со щеками. Расчесал длинные, до линии рта, темные волосы. Пока искал целые носки, неоднократно был испепелен строгой и нарядной супругой, ждущей в коридоре. Влез в протертые в паре мест синие джинсы, светлую рубашку, чёрные растоптанные кроссовки и пальто-бушлат и за руку с Аней выскочил на улицу.

Прохладный солнечный день накалялся.

После третьей пары Ермолай остановился у двери кабинета завкафедрой костюма и моды. Нежданное эсэмэс Кристины «Завтра улетаю. Есть билет. Давай в три там же?» вынудило его нагрянуть к экзаменатору за полчаса до назначенного времени.

Постучал и услышал тонкий дряблый голос:

– Войдите.

Стильная и ухоженная старушка в нежно-голубом брючном костюме, с прической а-ля Джейн Фонда и а-ля её же возраста отняла глаза в изящных очках от бумаг на столе. Её строгий взгляд словно поджёг ему кожу, сердце заколотилось, и он выдал спич:

– Здрасьте, Васлиса Тимофевна! Я… мне надо пораньше, покажу эскизы, а то не успею.

– Подождите, молодой человек! Подождите, – прервала выступление Василиса Тимофеевна.

Она вернулась к документу и, не поднимая головы, спросила:

– Ваша фамилия, кажется, Степанов, и вы претендуете на участие в конкурсе? Верно?

– Да, я как раз… – но замолчал под ее жестким, будто указывающим на его место, взглядом.

– Ваше имя, молодой человек? – сказала она, изучая следующий лист отпечатанного текста.

– Ермолай.

– Значит, говорите, вам что-то надо, иначе не успеете, но, как видите, у меня тоже есть обязанности, и, если эти бумаги не попадут к ректору вовремя… – сложила все листы в папку, которую отодвинула в сторону. – Впрочем, будут вовремя, поэтому готова вас выслушать – потому что рисунки ваши, Ермолай, интересные и кое-где неординарные. А вот юноша вы хоть и неразговорчивый, но с замечаниями не спорите, а исправляете. Ладно, раз нагрянули, видно, что-то важное.

Завкафедрой откинулась в высоком кожаном кресле, а Ермолай, поставив портфель на приставной столик для совещаний, вынул эскизы.

– Здесь добавил портупею, сюда – ридикюль, – затараторил он, ещё не зная, что этим вершит перелом в своей жизни, – а это – третья работа. Основа – полосы из белой и зелёной махры, а от верха до низу – широкая полоса из золотистого шелка, на ней объёмная вышивка: вырванная с корнем сосна.

Василиса Тимофеевна сняла очки, протерла пальцами усталые глаза.

– Молодой человек… Ермолай, взгляните на фотографии на стене справа от вас…

«Что ж ты, бабуля, на моих нервах узоры вышиваешь», – он постукивал подошвой кроссовка и крутил пальцами прядь волос около уха, но разглядывал снимки хозяйки кабинета с известными модельерами родины и заграницы.

– …многих из них я знала еще в молодости, когда в нашей стране было два вида одежды: мужская и женская… – продолжала она, – так вот, к чему я это всё говорю: все они чудили, и выверты у них были разные. Но все как-то в рамках, без банных принадлежностей.

– Это не принадлежность, а халат бойца эмэмэй, вот МакГрегору сам Версаче сшил, – громко заколотили в ответ словесные удары, – а этот – для Емельяна Федорченко, он за Россию, восемь лет, и всё победы.

– Молодой человек, тише, тише. Во-первых, тише, а во-вторых, ваша фамилия как?

«Склероз, что ли?!».

– Степанов, – он всё-таки ответил на вопрос.

– Вот видите – не Кляйн, не Лорен и даже не Пластинин. Халат от Версаче. Звучит? А то же изделие от Степанова?.. Возможно, зазвучит, но не сегодня и не завтра. Оставляйте всё, подумайте спокойно, а через неделю придете с решением… или новым эскизом.

Снимая портфель с приставного стола, Ермолай зацепил оставленные рисунки, и несколько листов, трепеща, как раненые ласточки, полетели на тёмно-бурый линолеум. Он замер, пальцы сжались, губы дрогнули, накатил испуг, что закапает из глаз, поэтому выскочил, не прощаясь и хлопнув дверью.

Дрожь внутри утихла, но только минут через тридцать, уже на выходе из метро. Пока брёл переходами между станциями, ехал вниз-вверх эскалаторами и трясся в вагонах, мысли, как шарик пинг-понга под ударами ракеток, метались от вредной старушки к вракам Ане – встретил на выходе из универа и наплел, что спешит в ателье, – и успокоил себя: «Встречусь – скажу как есть, и… надо отойти подальше, а то ещё залепит с ноги», но обручальное кольцо с пальца снял, засунув в карман пальто.

Разбитый экран мобильника показал время и угрожающе слабый заряд. «Опаздывает», – подумал он, отходя к памятнику неудавшегося декабрьского мятежа начала двадцатого века. За чёрно-серыми скульптурами – через дорогу – колыхались липы, клены и сирени парка-сквера, где они часто гуляли. Слева от парка расположился светло-серый четырехэтажный дом с двумя полукруглыми мансардными окнами и желтой буквой «М» на фасаде, куда заходили в непогоду пить кофе. Ожидание тянулось, а решимость таяла, как батарея телефона. В задумчивости изучал верхушки зданий Центра международной торговли и Москва-Сити, которые далеко справа тыкали сумрачное небо, когда услышал сзади знакомый голос:

– Привет!

Обернулся, пряча хмурость. Скривил рот, пытаясь подобием улыбки ответить на радостный блеск глаз невысокой девушки квадратного сложения в красно-белом спортивном костюме и сером пуховом теплом жилете. Её тёмно-русые волосы были стянуты в хвост на затылке, и уши торчали как миниатюрные антенны.

– Чего такой тусклый? – скинула она рюкзак и, убирая в него книгу, произнесла: – Прости, так увлеклась, что пару станций проехала. Зато про Раскольникова дочитала.

Ермолай вдохнул, стараясь учуять её парфюм – подарил на день рождения, но в нос ударил запах жареной картошки: рядом два прыщавых юнца жевали яства из Мака, блаженно чмокая. Кристина тоже унюхала ароматы. Но он, заявив, что фаст-фуд подорвет тренировочный настрой, да и погода слишком хороша – солнце уже припекает – чтобы дышать спертым воздухом в кафе, обошелся двумя кофе на вынос, чем еще и спас кошелек от разорения.

Закончив с кофе и трепетной историей про схватку с завкафедрой, Ермолай с удивлением узнал, что Кристина вместо плановой поездки на родину в Астрахань, где ждали ее помощи больная мать и две шустрые младшие сестрёнки, едет на тренировочные сборы, а потом на европейский турнир за рубеж.

– Так удачно получилось, для меня, конечно, не для Светки – она кисть вывихнула. Меня вместо неё берут в команду. Это же такой шанс! – щебетала девушка. – А вот тебе, чтобы не скучал.

Ермолай развернул глянцевый билет. Сердце запрыгало от радости. На него смотрели два голых по пояс бойца: слева – с доброй полуулыбкой и массивным крестом на груди, а справа – с жёстким взглядом и татуировками. По верхнему краю слева направо надпись: «Последний император против Пол копа», между противниками, сверху вниз: «Федорченко VS Миркович».

– Очуметь! Круто! – даже бросил вертеть кольцо в кармане. – И место близко. Сразу не смогу отдать.

– Мне даром достались. У нас же братство, а мы в нём – сёстры, – улыбнулась Кристина. – Все друг друга знают через пятые ноги. Так что есть и такая польза. Кстати, в пятницу подпольные бои. Там же.

Ермолай опять нахмурил брови, опять пальцы крутили кольцо. Он хоть и слышал, что говорит Кристина, но смысла уже не понимал, взгляд блуждал по всему окружающему: по скверу, прохожим, по Кристине, по билету.

– Не сомневайся, Мирза пустит, – иначе поняла его задумчивость Кристина. – Он тебя помнит, как про стиль милитари просветил. Ладно, идём. Пора уже.

Они встали и направились к метро.

На одной из пересадочных станций он чмокнул Кристину в щёку, пожелал удачи, поделился фото с халатом раздора и поехал в ателье.

Спустя час Ермолай прошёл через проходную на территорию бывшей швейной фабрики, где хозяин ателье – черноусый и черноволосый, как смоль, по прозвищу Педро – шил «моднявую» одежду для тех, кто ещё не готов тратить на прет-а-порте.

По коридору, мимо помещения, размером со школьный спортзал, где около двух десятков швей склонили головы над машинками, которые мерно вибрировали и тихо гудели, Ермолай дошёл до кабинета атамана моды – уроженца одной из кубанских станиц. Из приоткрытой двери неслась брань, и кто-то рисковал получить узоры на теле за срыв поставок.

По фразе «Вот бестолочь!» понял: беседа закончилась.

– Здравствуйте, Наум Семёнович!

Педро поднял взгляд от ноутбука, откинулся в потертом кресле из чёрного кожзама.

– Здоров. Ну шо у тебя? Садись.

Присел на жёсткий тонконогий стул. Вся обстановка кабинета была проста и тонка, как усики хозяина. Два металлических стеллажа прикручены к светло-зеленым стенам, подвесной потолок из бежевой плитки, а на пол брошен истертый тёмно-коричневый линолеум под паркет.

– Пальто неделю назад отдал. Есть ещё что-нибудь?

Педро наклонился к ноутбуку и застучал по клавиатуре.

– Помню. Клиент облизывался от твоей задумки.

Ермолай обрадовался, и пальцы в нетерпении забарабанили по колену.

– Правда, когда шили, мои портняжки сбраковали. Недели через две придёт от него оплата, – получил он от кубанца жесткий взгляд и нежданный облом. – Надо было позвонить. А так зря приехал. Хотя сегодня кожаное пальто нарисовалось.

Он взглядом буравил Педро, воображая, как бы сунуть того головой в «гильотину» – между предплечьем и подмышкой, и душить, пока не станет добрее. Подумал об Ане и крохе. Ещё не понимал, но уже ощущал себя центром композиции, называемой семьёй, и уйти пустым не мог.

Стук в дверь, вошла кадровичка.

– Василий Семёнович, билеты на завтра. Обратно взяли на последний рейс, как обычно.

– Хорошо, Света, – и уже Ермолаю: – Не будет меня две недели, к родителям лечу. Сам своих видишь?

– Некогда.

– Это ты зря. Я у своих раз в три месяца бываю. Не хотят сюда переезжать. А без семьи никак. Мне мой комбат так говорил, когда мы с ним в окопе под Грозным лежали, навсегда запомнил, потому что там он остался: «Один, – говорит, – ты быстро по жизни поскачешь, но если есть близкие, с кем успехами делишься, то дойдёшь дальше».

Ермолай перебил:

– Наум Семенович, ну пусть те чайники и сидят без денег. А я-то при чем?

Глаза Педро вспыхнули интересом. Он скрестил пальцы в замок на затылке и откинулся назад.

– Не баламуть. Ведь скоро полгода, как работаем, знать должен: я от своих порядков не отказываюсь. Клиент рассчитался, доволен – и тогда всем радость.

Решимость Ермолая юркнула в пятки, уступая место отчаянию. Но не сдался и сделал выпад на опережение:

– Ладно, подожду. И тогда пальто заберу, но аванс – половина.

По тому, как Педро дернулся телом в кресле, понял свой промах.

– Ты мне условий не ставь! Отдам Линькову. Он и без аванса возьмётся.

Тут Ермолай осознал, что принял за промах обманный финт – Педро раскрылся для болезненного удара.

– Отдавайте. Только ждите такое рубище, что месяц будете клиента умасливать. Вспомните, как тогда с выпускным платьем намучились.

Хозяин умолк – вспоминал.

– Да, суета долгая была, – встал из-за стола, – идем к главбуху.

***

На следующий день после чуждого к покою понедельника он провел не менее жёсткий спарринг с владельцем снимаемой квартиры, который лишил билета и необходимости объяснять супруге, куда идёт воскресным вечером. Выцарапанный аванс, хотя и был выше обычной ставки, не гасил арендного долга, но суровые взгляды Федорченко и Мирковича обещали бугристо-мышечному и бритоголовому собственнику богатый выплеск чувств, чем и покрыли нехватку наличных.

До четверга каждая свободная минута между и после учебных пар, пыхтения над рутинным пальто от Педро, сна и еды – это новые линии, силуэты, наброски платьев: кюлот, труба, бэби-долл, пачка, баллон, с оборками или без. Но раз за разом, постукивая карандашом по подбородку, откладывая рисунок, Ермолай не опознавал свою третью конкурсную модель, и такая болтанка сомнений раскаляла в нем отчаяние. Сюрпризом стала смска от Кристины, что халат понравился Емельяну и если будет к воскресенью, то он купит и выйдет в нём на октагон.

В четверг после занятий эскиз пальто попал в ателье, и там Ермолай озадачил двух швей предложением поработать в выходные. Сам же, думая, где дешевле и лучше взять ткань для халата, отправился в спортзал вуза побить груши и манекены. После полутора часов тренировки смыл пот и ругнулся на мертвый телефон – батарея села, зарядку не взял. А надо бы позвонить: последние два дня Аня была вялая, плохо спала. Сегодня ушла домой раньше. Ермолай беспокоился. И не зря.

***

Дорога до районной больницы заняла чуть больше часа. Ермолай неосознанно отметил резкий силуэт бледно-зеленой униформы женщины-врача, лет за сорок, с тусклым и отечным лицом.

– Вы к Степановой? – прозвучал над бурым кафелем приёмного отделения усталый тихий голос.

Подошел, ожидая беды, сердце ухало в животе.

– Да.

Безучастный взгляд доктора скользнул по нему и остановился где-то за спиной.

– Сейчас ваша жена в норме. Пока. Болезнь редкая, и чтобы исключить риски с ребенком, нужны лекарства. Вот список, – врач протянула листок. – Это хорошие препараты. Чем раньше, тем лучше.

– Можно к ней?

– Нет. Завтра, в часы посещений. Я и так не должна с вами здесь объясняться.

Ермолай вытащил из кармана несколько купюр, не глядя сунул в карман униформы.

– Пожалуйста. Она ждёт. Звонила несколько раз, а у меня телефон сел.

Через десять минут в белом халате вошел в палату. Аня была бледна, как молоко, руки вытянуты вдоль тела, взгляд застыл, а ее каштановые волосы разметались по подушке. Она шевельнула только белками, когда он вошёл и сел на стул рядом с койкой. Стерильность, запах лекарств, красные точки в вене на её руке, следы слёз на щеках жены – Ермолай впал в замешательство, молчал, смотрел и скоблил ногтем кожу на скуле.

Аня всхлипнула:

– Уходи!

Он опешил, вскочил, но снова сел и забормотал:

– Ань, не волнуйся. Ты как себя чувствуешь? Я завтра приду, принесу лекарства.

Она ещё раз всхлипнула, повернулась к нему спиной, а лицом – к окну с выцветшими бежевыми жалюзи. Подтянула колени к животу. Ермолай теперь видел перед собой не цветущую фигуристую девушку, а рыдающий комочек. Встал, чтобы обнять.

– Не надо, не приходи больше, – проговорила она злобно-истеричным голосом. – Мама приедет.

Он застыл: слова острыми иглами проткнули душу, впуская бессилие и боль.

– Ань, всё решим.

Ермолай отшатнулся, когда Анна резко повернулась и села. Взгляд горел гневом, а губы-бантики смялись в бесформенную тряпку.

– Я уже решила. Как выпишут, разведёмся. Ты же со мной был только из-за удобства: отец хорошо помогает, так и в Москве можно жить, а не мотаться из подмосковных куличек. А я терпела, чтобы ребенка родить. А теперь зачем?! Надеюсь, ты быстро съедешь.

Опомнился только на улице, когда вечерняя прохлада проникла под распахнутое пальто, застегнулся и побрел в сторону метро. На сгорбленные плечи падал тёплый свет из окон домов, а он ощущал себя сломанным и разбитым, словно опустили хребтом на колено. Только одна мысль билась среди пустыни отчаяния: «Пусть так! Пусть! Решу с лекарствами, съеду, как хочет. А халат?! Халат будет. Будет! Я сделаю!».

Дома залез в инет и онлайн-магазины, огорошила стоимость лекарств и тканей. Портнихи ранее прислали смс с суммой за работу вечером и в выходной, и еще увеличили затраты на шитье халата. Поговорил с тёщей: выедет в субботу, а помочь с деньгами не может – супруг все еще под арестом. Надежды на его родителей тоже не было: после закрытия завода в городе отца сократили, и мать кормила всю семью.

Ермолай собрал вещи. Листы с рисунками уложил на кухонном столе в ровную стопку, а сверху оставил обручальное кольцо.

***

На этом подиуме не увидеть нарядов. Здесь обнажают тела, характеры и инстинкты, вытряхивая из мыслей пыль бытия.

Пятничный вечер. Город уже покрыла угольная темнота. Ермолай стоит на подиуме в окружении сетки. Смотрит в глаза противнику – по коже холод, а рядом рефери монотонно бубнит правила: в горло, позвоночник и затылок не бить, пах и волосы не трогать, вниз головой не втыкать и прочую никому не нужную хрень. Но ему нужна минута. Всего шестьдесят секунд, чтобы не сдаться и остаться в сознании.

Пухлый Мирза с чёрно-рыжей густой бородой и баками собрал бойцов в спортзале училища, арендованного на ночь для подпольных боев. Под едва убеленным штукатуркой потолком, на скрипучем полу с разбросанными по углам матами, вокруг собранного за два часа и установленного на возвышение восьмиугольника собралось несколько десятков зрителей, имеющих достаточно хлеба, но мало зрелищ.

Он надеялся на Мирзу, надеялся на его помощь, поскольку после вежливой просьбы в «быстроприветколлектор» подождать одобрения три-четыре дня цеплялся не то что за соломинку – за лапку водомерки. И получил – бородатый устроитель побоищ прошмякал толстыми губами:

– Ну-у, брат, я не могу просто давать бабки. Мои старшие друзья наблюдают, – кивнул в сторону двух мордатых толстячков на диване у стены. – Постой, такая тема есть: выйди против сынка одного тут. Короче, он дохлый, а биться хочет. Давай, а! Ты ж дерешься, знаю, но не профи. А у него папаша, крутой чел в общем, много отваливает. Всего минуту простоишь – заплачу в два раза больше, чем просишь…

Гонг. Красные доли секунд на черном табло ринулись в целое, а мускулистый «дохляк» – к Ермолаю.

Осталось пятьдесят семь…

Только и успевает подставлять локти, ладони, колени под прямые и боковые – руками и ногами – удары.

Легкие требуют кислорода, растягивая ребра. Кровь вздувает каждую жилу, морозя боль адреналином.

И снова коллекция ударов: кросс, джеб, хук.

Тридцать одна…

Пот брызжет с тела при каждом движении. Зубы впиваются в капу. Без неё Ермолаю уже разорвали бы дёсны, вывихнули челюсть и сломали зубы. Много пропускает – руки едва-едва держит перед собой.

Махнул в ответ – кажись, попал.

Горячие угли из девятого класса жгут изнутри, призывая терпеть.

Пропускает в бедро. Боль скорпионом кусает мышцу.

Пятнадцать…

– Хватит гладить. Вали уже, – шумят зрители.

Левый глаз уже не видит, губы разбиты в клочья, и язык взбалтывает кровь со слюной.

Пропускает боковой в рёбра – трещат.

Десять…

Борьба в партере.

Ермолай ощущает, как натянуты сухожилия в вывернутой на излом руке, как боль сверлит плечевой сустав, заползая в мозг, как проваливается сквозь настил – и мысли падают во мрак.

Лицо и шепот жены как спасательный трос тащат обратно:

– Ермоша, хватит. Вставай.

Вернулся из провала – на табло застыла минута.

В душ. Деньги в карман. На такси сквозь ночные улицы. В дреме голова свисает на грудь, мыслей, желаний и целей нет. Ничего. Доехал – упал на диван, не раздеваясь.

Разбудил мобильник. За окном светло, на часах – десять. Шевельнулся – по всему телу рассыпалась боль.

– Алло… Нет, работы не будет… Оплачу… в понедельник заеду.

Хромая, доковылял до кухни, жадно выпил воды. Через боль в левой руке вернул обручальное кольцо на палец. Включил ноут, и виндоус приветствовал бодрой мелодией. Ермолай отменил онлайн-заказ на ткани, затем поисковик выдал ссылку на «Аполлон-фарма», где он сложил в корзину перечень из врачебного листка. Поставив галочку «Срочная доставка», набрал номер:

– Мария Степановна, здравствуйте! …Если сложно, не приезжайте. Мы справимся.

Взял верхний рисунок из стопки на столе. На него смотрел набросок платья-футляра с винтажным пиджаком. Схватил ручку, покрутил, смял лист и бросил на пол. И так пока на буковый ламинат не пали все эскизы.

Положил перед собой чистый лист и провёл первую линию.

***

Июньское утро. Воробьи щебечут за окном.

До подъёма еще минут пятнадцать, но Ермолай уже раскрыл глаза и тихо лежал, прислушиваясь к ровному сонному дыханию жены рядом. Выключил будильник на телефоне, осторожно сел на край дивана, но мягкотелый предательски скрипнул пожилыми пружинами, отчего Аня перевернулась на спину и сладко чмокнула губами-бантиками. Не проснулась.

На цыпочках прошёл на кухню. Пять минут колдовства, и бело-желтые полукруги, усыпанные рубленой петрушкой, укропом и луком, с кусочками расплывшегося сыра перекочевали на две тарелки, а турка зашумела на плите. Прислушиваясь, как супруга шумит водой в ванной, написал ответ: «Поздравляю. В два. Позже никак».

Услышал, как открылась дверь.

– Ань, иди. Яичница с зеленью, как ты любишь.

Она зашла, прикрывая зевок. Села напротив. Время добавило округлости ее телу и теплоты лицу.

– Вкусняга! – хлебнула кофе. – Брюки погладила – в шкафу висят.

– Ага. Гуд.

– Сегодня к Педро или к этому… Акуловичу?

Он широко растянул губы в ответ:

– Акиловичу. Не-е, сегодня отдельный заказчик.

Аня надула губы, нахмурила тонкие брови.

– Заказчица, скорее. Такое платье сама бы носила. И чего ты, не понимаю, его на конкурс не отдал?! Тимофеевна точно не прокатила бы.

Уголки его глаз сморщились от легкой улыбки, ощущая правоту и в то же время – напрасность её ревности. Ермолай тихо с нежностью сказал:

– Анют, сошью тебе платье. И не одно. Все подруги твои по-рачьи глаза выпучат, – встал, чмокнул в губы. – И забей ты на этот конкурс – будет другой. Нам главное родить, а потом уже… всё решим.

Ушёл в комнату.

***

В начале третьего они сидели за капучино в кофейне. Он не узнавал Кристину: синяк под глазом хорошо прикрыт крем-пудрой и едва заметен, вспухшая бровь заклеена пластырем телесного цвета – всё это цена серебра на турнире, но, несмотря на красивые витые локоны и цветастый топ и джинсы от Габбана с Дольче, глаза её были мутные, а взгляд – вялый.

– На полгода, значит… Летишь завтра? – спросил Ермолай.

– Да. Где-то так… Врачи сказали, если повезёт, мама за шесть месяцев будет в норме, – Кристина встала с сердитым лицом, но одарила вымученной улыбкой: – Ладно, друг, пошла я. Треснуть бы тебе, чтоб жену не обманывал. А за платье спасибо.

Он тоже встал.

– Не провожай.

Ермолай опустошил чашку, расплатился и не спеша, нежась в теплых летних лучах, зашагал к метро. Звонок. На экране высветился незнакомый номер.

– Да.

– Степанов, Ермолай? Это Василиса Тимофеевна. Ты зайди ко мне завтра утром.

– Хорошо. А что-то случилось?

– Моему знакомому, а ты знаешь, какие у меня знакомые, халат заказали для какого-то императора, причем последнего. Предложила твой эскиз посмотреть, поэтому зайди завтра – всё расскажу.

Он понял, что обязательно вернётся. Вернётся, чтобы встретиться с одноклассниками и рассказать, что надо верить и идти к цели.