Читать книгу Золотые слёзы последнего Инки - Нина Запольская - Страница 5

Когда капитан закончил повествование, женщины плакали: миссис Трелони вытирала слёзы крохотным носовым платочком, а у мисс Сильвии глаза сверкали непролитыми слезами. И капитан поспешил добавить:

– Но надо сказать, что судьба наказала всех участников этих событий… В 1534 году испанский король разделил завоёванные земли на два губернаторства: Новую Кастилию3 он отдал Писарро, а Новое Толедо4, земли которого ещё предстояло завоевать – Диего де Альмагро. Кстати, золота в своём губернаторстве Альмагро так и не нашёл.

В это время в Тауантинсуйу поднимается антииспанское восстание под руководством законного наследника престола Манко Инки Юпанки. Вернувшийся из своих земель ни с чем Диего де Альмагро воспользовался тяжёлой для Франсиско Писарро ситуацией, захватил Куско и провозгласил себя новым губернатором. В ходе сражения он предательски попал в плен и был приговорён к смерти. Больного старика, которому к тому времени было почти 70 лет, сначала задушили в темнице, а потом публично обезглавили. Произошло это в 1538 году.

Достопочтенный монах Висенте де Вальверде, который осенял крестом все преступления испанских авантюристов, был убит на острове Пуна. Эрнандо Писарро, брату самого Писарро, пришлось предстать перед королём, чтобы отвести обвинения, выдвинутые против него сторонниками Альмагро. По приговору королевского суда Эрнандо Писарро провёл 20 лет в испанской тюрьме.

В 1541 году сын Альмагро – молодой Диего де Альмагро – и ещё несколько заговорщиков в рукопашной схватке убивают сначала Мартина Писарро, а затем и самого завоевателя Перу Франсиско Писарро. Но молодой Диего де Альмагро, убийца убийц своего отца, был схвачен новыми властями, обвинён в «мятеже против королевства» и казнён. Затем его торжественно похоронили рядом с отцом.

Ну, и остальные авантюристы или пали от рук индейцев, или были казнены, или убиты в междоусобных распрях.

Золото, доставшееся королю Испании, было потрачено на множество военных кампаний в Европе, на покупку оружия и уплату долгов банковским домам других государств. И всё равно бюджет Испании не переставал испытывать вечного дефицита и нехватки средств. Сам же приток драгоценных металлов в Европу вызвал небывалую инфляцию. Жажда наживы, в конечном итоге, обернулась против самих испанцев.

А самое интересное, что у переселившихся в Анды завоевателей-испанцев не родилось ни одного потомка в течении 53 лет. Утрата плодовитости наблюдалась и у домашнего скота, перевезённого испанцами в горы. В то же время рождаемость местного индейского населения оставалась нормальной, в их семьях нередко было по 5—8 детей. Отсутствие деторождаемости привело к тому, что испанские конкистадоры вынуждены были перенести столицу из высокогорья в находящуюся на уровне моря Лиму…

– Какая грустная история, – сказала миссис Трелони. – И как жестоки испанцы – я всегда это говорила. Взять хотя бы этот последний вопиющий случай с ухом капитана Дженкинса…

Капитан не знал, что на это ответить. А поскольку, дорогой читатель, этот «случай с ухом» будет иметь дальнейшее упоминание в нашей истории, то я осмелюсь сделать ещё одно небольшое отступление…

В марте 1738 года морской капитан Роберт Дженкинс появился на заседании Палаты общин английского парламента со стеклянной бутылью в руках. В бутыли, наполненной спиртом, плавало человеческое ухо. Капитан рассказал, что 9 апреля 1731 года его бриг «Ребекка» (кстати сказать, нелегально торговавший ромом в карибских владениях Испании) на обратном пути в Англию был остановлен для таможенного досмотра испанским военным кораблём «Ла Исабела». Капитана Дженкинса под дулами мушкетов заставили встать на колени, а когда он попытался протестовать, испанский офицер отрезал ему ухо, посоветовав отвезти этот «трофей» королю Георгу и сказать, что то же самое случится и с ним (то есть, с королём), если он (то есть, король) будет пойман на контрабанде.

Сразу по прибытии в Англию капитан Дженкинс подал на имя короля официальную жалобу по поводу этого инцидента. Однако история долго не получала никакого развития, а ухо долго ждало своего часа в бутыли со спиртом, пока, наконец, Дженкинс не решился поведать о своём несчастье британским парламентариям.

Его выступление перед Палатой общин вызвало бурную реакцию депутатов. Ухо Дженкинса потрясло воображение политиков, а особенно оппозиции, и стало символом негодования всей передовой английской общественности. Было ли это в действительности ухо капитана, и потерял ли капитан своё ухо действительно в ходе испанского обыска, так и осталось невыясненным, однако влияние этого сморщенного объекта на Историю оказалось невероятно велико…

– Но это что же получается? – вдруг спросила миссис Трелони, она неожиданно успокоилась и перестала возмущаться жестокости испанцев. – Значит, где-то эти сокровища инков есть?.. Так много золота…

И точно новая идея загорелась у неё в мозгу и нетерпеливо засверкала во всегда холодных глазах.

– Боюсь, что должен вас огорчить, – сказал капитан мягко, – Слухи о высоком качестве инкского золота сильно преувеличены. Чисто золотых изделий было мало, украшения больше делались из низкопробного сплава золота и других металлов – я видел подобную технику у японских мастеров…

И капитан стал рассказывать дамам, что индейцы использовали сочетания разных металлов в одном изделии, создавая сложные сплавы, дающие богатство цветовых оттенков.

– Для серовато-белого оттенка индейцы брали сплав меди с серебром, – сообщил капитан. – Для чёрного с фиолетовым оттенком – сплав меди, олова и свинца с золотом. Для ярко-красного цвета – сплав меди с золотом, при этом медь повышала твёрдость золотого сплава, сохраняя его ковкость и тягучесть. Серебро же придавало сплаву с золотом мягкость, понижало температуру плавления и тоже изменяло цвет золота: по мере добавления серебра цвет золотого сплава зеленел, переходя в жёлто-зелёный. Когда серебра было больше, чем две трети – цвет сплава становится белым.

Перуанские ремесленники того периода, а особенно индейцы чиму и инки, были куда искуснее мастеров Старого Света. Они, умело работая со сплавами, чередовали их так, что цвета плавно переходили из одного в другой, без заметных и явных границ. Этот чрезвычайно эффектный художественный приём, сослужил, однако, плохую службу многим прекрасным творениям ювелирного искусства доколумбовой эпохи.

Ещё в 1519 году испанский король Карл V издал указ, предписывающий отправлять подобные изделия, поступающие к испанцам в счёт уплаты податей, вознаграждений и доходов от торговли, на переплавку. Все эти медальоны, ожерелья, канители, узкие полоски, браслеты, нагрудные и другие украшения индейцев в былые времена называли не иначе, как низкопробным золотом. А без того, чтобы не расплавить, нельзя было узнать пробу золота и определить его стоимость… Вот так…

Капитан смолк. Миссис Трелони смотрела на капитана во все глаза, и ему почему-то стало понятно, что миссис Трелони теперь уж точно от него не отстанет.

– И всё же, Дэниэл, что вы думаете об этой шкатулке? – со всей настойчивостью спросила она.

Капитан молчал, его вдруг неприятно поразила эта настойчивость. Потом он, вроде, как очнулся, как будто вспомнил о чём-то и обратился к Сильвии:

– А что, мисс Трелони, не дадите ли вы поглядеть мне на давешние камушки…

Морскую гальку достали. Капитан взял её в горсть, подошёл к окну, ближе к свету, и стал перебирать камушки один за другим. Выбрав один, по одному ему известной примете, он подошёл к столу, на котором стояла шкатулка. Покрутив гальку, он вставил её в пустое отверстие на крышке шкатулки, с самого начала так заинтересовавшее его.

Тотчас же раздался металлический звон, и шкатулка вдруг на глазах у всех рассыпалась. Углы шкатулки распались, крышка с зеркалом отскочила и перед потрясёнными или даже испуганными героями на столе очутилась деревянная плоская геометрическая фигура. В наше время бы сказали – деревянная выкройка шкатулки, состоящая как бы их двух слоёв, лежащих друг на друге и скреплённых с одной стороны металлическими петлями, как книжным переплётом. Капитан взял верхний слой и перевернул его, как книжную страницу.

С внутренней стороны «выкроек» такой неприметной с виду шкатулки было нечто. Капитан присвистнул, быстро глянул на дам, заметно смутился и проговорил:

– Нам нужен Томас Чиппендейл…

Тут же послали за Томасом, а чтобы скрасить ожидание, миссис Трелони пригласила капитана обедать. Но наслаждалась обедом только она одна. Капитан почти не ел, он что-то рассказывал дамам, и лёгкая усмешка иногда растягивала его губы, от чего в суховатом его лице отчётливо проступало что-то неизъяснимо печальное. Мисс Сильвия переводила глаза, полные какой-то ненавистью или обидой, от тарелки на мать, потом на капитана и опять на тарелку. Миссис Трелони ничего не замечала.

Пришёл Томас, нескладный, полноватый, в старенькой своей одежде, с исцарапанными руками и обвязанным пальцем. Он посмотрел на выкройки шкатулки, – будем для простоты так называть эти деревянные фигуры, – и попросил лупу. Лупа нашлась в кабинете покойного сквайра, и тотчас была принесена. Томас рассмотрел развёрнутые выкройки и сказал заинтересованно:

– Это явно две части одного рисунка, выполненного в технике маркетри5…

Он ещё раз внимательно посмотрел на выкройки и продолжил:

– И, посмотрите, этот мозаичный набор украшен ещё перламутровыми круглыми вставками… А поверху поверхности маркетри, что интересно, сделан ещё один небезынтересный приём – «графьэ»… Это когда металлическими штихелями вырезают шрифт или другой рисунок, а потом в резные желобки втирают чёрную мастику. И вот это уже что-то любопытное и из ряда вон выходящее, потому что здесь не один шрифт, а несколько. Да ещё они так затейливо перемешаны, что прочитать, конечно, ничего нельзя… Смотрите сами…

И Томас с чрезвычайным удовольствием принялся разъяснять склонившимся к нему слушателям:

– Вот это старинный испанский шрифт явно монастырского происхождения. Тогда писали очень старательно и искусно!.. А вот тут, сбоку, другой шрифт: это круглый, крупный французский шрифт ХIV столетия, шрифт площадной. Здесь иные буквы даже иначе писались, чем у публичных писцов… Вот он, рядом – публичный писарский… Написано плотно, но с замечательным чутьём… Просто прелесть!… Э, да вот, просто необыкновенный и чистейший английский шрифт: здесь всё изящество, буковки – точно бисер! А вот явная вариация, но уже французская, и тут вдобавок есть росчерк… А уж росчерк – это такая вещь, что такой шрифт ни с чем не сравнить… Так что, кажется, душу бы за него отдал!..

Глаза Томаса Чиппендейла сияли, он, вроде, как и ростом стал выше. Женщины глядели на Томаса изумлённо, а капитан улыбался. Он знал за другом такую особенность, когда тот молчит-молчит, да вдруг, как заговорит… И тогда уже и в звуке его голоса, и в глазах, и во всём его облике заключено было не меньше красноречия, чем в словах. И откуда он только слова-то такие брал?..

Тут же миссис Трелони, явно воодушевившись, заказала Томасу реставрацию двух стульев эпохи королей Тюдоров, которые запомнились капитану своим великолепием и своими неудобными прямыми спинками. У одного стула кое-где местами утратилась резьба, что было очень странно, зная его прочность, и обоим стульям явно требовалась перетяжка сидения… Поэтому завтра же Томас с инструментами должен прийти в дом работать!

Капитан улыбнулся и подумал, что страсть – это единственный фактор, доводы которого всегда убедительны… И человек бесхитростный, но увлечённый страстью, может воодушевить скорее, чем красноречивый, но, увы, равнодушный…

Выкройки стали крутить снова, то раскладывая, то опять складывая. Потом все принялись за подзорную трубу, опять вертели и вытягивали её по разному, только что не нюхали и не тёрли, да и то потому, что никому это и в голову не приходило – труба и так была чистая, как новенькая.

Затем капитан взял пенковую трубку, – все смотрели за его сильными руками как зачарованные, – и стал рассказывать:

– Пенка (ударение тут ставится на первый слог) – один из самых пористых минералов в природе, а пенковые трубки – самые удивительные трубки среди всех курительных трубок мира. Существует поверье, что пенка, а по—другому «афродит» или «сепиолит» – это застывшая белая морская пена… На самом же деле, это всего лишь окаменелые раковины мельчайших морских созданий, упавшие на дно много миллионов лет назад. Залежей пенки на земле совсем не много, издавна её достают в определённых местах с большой глубины, и размер блоков сырой пенки не больше головы младенца. Добытое сырье промывают, сортируют по качеству и колют на заготовки, которые резчик затем ненадолго погружает в воду. Когда материал станет по мягкости подобен сыру, резчик вырезает из заготовки форму, после чего форма идёт в печь с высокой температурой для того, чтобы высохнуть… А потом после тщательной полировки пенку покрывают воском…

Материал этот в силу своей пористости впитывает из табака влагу и дёготь, делая дым прохладным и сухим. Из-за этих свойств со временем пенковые трубки окрашиваются в насыщенные медово-коричневые тона, делая трубку красивее и при этом улучшая её вкусовые качества… А из этой же трубки, судя по всему, совсем не курили… Мне кажется, эта трубка не предназначена для повседневного курения…

С этими словами капитан стал рассматривать трубку внимательно, оглядывая её резьбу со всех сторон – резьба была бессюжетная, просто какие-то изогнутые, извилистые арабески. Потом он разъединил чашку трубки с её чубуком, и всё осмотрел, даже потряс чубук и мундштук и заглянул внутрь чашки – ни печатей, ни надписей на трубке не оказалось. Так и не обнаружив ничего примечательного, он положил трубку на стол и тяжело вздохнул.

После этого все опять взялись за манускрипт. Капитан, зная, что на пергаменте можно писать с обеих сторон листа и, кроме того, его можно использовать повторно, предложил манускрипт рассмотреть со всех сторон в лупу досконально. Потом документ смотрели на просвет над пламенем свечи, потом нагревали у камина. Потом капитан, вспомнив, что где—то читал, попросил принести лимон и молоко – манускрипт со всех сторон, по выборочным местам, тёрли лимонным соком, потом смачивали молоком, а потом опять грели у камина. Всё было тщетно.

И тогда Томас, до этого бесстрастный, вдруг вскричал:

– Ах, Дэниэл!.. Ну, сделай же ещё что—нибудь!..

– Что?.. – воскликнул капитан, он едва сдерживал раздражение. – Что мне ещё сделать?.. Постоять на голове, помахать руками, попрыгать?.. Точно – сейчас мы все попрыгаем!..

Атмосфера в комнате накалилась. И тогда мисс Сильвия, всё время молчавшая, вдруг сказала:

– Надо начать всё сначала… Давайте посмотрим, что мы имеем…

И она достала мешочек покойного отца.

На свет опять были извлечены кружева, забытые всеми, как явная безделица. Моток развернули и тщательно рассмотрели. Это были самые обычные довольно широкие брабантские кружева длиною чуть более фута. Искусной рукой юной кружевницы в вязь кружева была вплетена золотая площёнка – тонкая нить из золота, которую отбили ювелирными молоточками, отчего она поблёскивала не одинаково. Но площёнка была только в середине кружевной ленты, а по краям плетение площёнки вдруг обрывалось, будто золото здесь осыпалось. К тому же кружево было безнадёжно испорчено: в середине кружевного полотна, среди площёнки, виднелись разновеликие дырочки, словно сожжённые искрами треснувшего от невыносимого жара полена. Что же, очень естественное дело, когда сидишь рядом с камином…

Кружево покрутили ещё немного и так, и сяк, а потом капитан и Томас Чиппендейл распрощались с дамами. Капитан был задумчив и сосредоточен. Томас уходил, весь переполненный мыслями о завтрашней работе: он перебирал в уме список инструментов и материалов, которые ему понадобятся. Миссис Трелони пошла к себе явно под впечатлением новых фактов и каких-то своих соображений.

А мисс Сильвия была просто в отчаянии, белый свет ей был не мил: она совершенно определённо заметила, что капитан Линч разговаривал всё время только с матерью и за весь вечер не посмотрел на неё ни разу…

Томас и капитан молча шли к порту по тёмным улицам. Потом капитан, не говоря ни слова, остановился, подошёл к светящемуся окну таверны и вытащил из-за обшлага записку восхитительной миссис Белью. Записка была написана лёгким изящным почерком и надушена. У капитана от этого щемящего аромата что-то сжалось внутри. Содержание записки было такое: «Мой сказочный! Ты вернулся, а между тем даже не написал мне ни строчки, ни словечка… Я начинаю сердиться… Если ты хочешь загладить свою вину, приходи завтра ко мне. Муж уезжает в имение на несколько дней, с собою берёт всю прислугу. Со мною останется только Сьюзен, моя горничная… Надеюсь, твои оправдания будут такими же весомыми и пылкими, как всегда. Твоя М.»

Прочитав записку, капитан грустно улыбнулся и, скомкав бумагу в тугой шарик, бросил её на замусоренную землю под окна. Томас по своему обыкновению ничего у друга не спросил. Не то, чтобы Томас был невнимателен к делам капитана, нет. Просто всё внимание его всегда будто было поглощено чем-то, чем-то таким, что и сказать, право, затруднительно. Да и он сам – проси его, не ответил бы на это ничего.

Когда друзья прилично отошли от таверны, из уличной тьмы появился кто—то, закутанный в чёрный плащ, подошёл под окна, наклонился и, подобрав с земли что—то, в тот же миг опять растворился в темноте.

****

Ночью капитану приснился сон: он стоял во дворе какого-то дома и смотрел на большой котёл с водой, на цепях подвешенный к деревьям. Под котлом не было огня, но Дэниэл знал, что вода в нём давно уже кипит: низкий белый пар широкой вуалью поднимался над чёрной поверхностью. Дэниэл собрался поправить цепь и дотронулся до неё, но цепь вдруг оборвалась, опрокинув котёл и вылив кипящую воду на землю. И тогда на земле, прямо под котлом, Дэниэл увидел голенького младенца – мёртвое тельце девочки лежало, всё скорченное. В ужасе от того, что он наделал, Дэниэл бросился на колени, заплакал, завыл по-звериному, стискивая руками голову, словно хотел раздавить, словно хотел оторвать её, и проснулся…

Капитан лежал на постели, по щекам его текли слёзы.

Он встал, утираясь, и вышел на палубу. Рассветало, и наступало такое время, когда над землёю вот-вот должно было взойти солнце. Встретившись со спокойным взглядом вахтенного матроса, капитан очнулся от сонного наваждения, как-то сразу успокоился и пошёл к себе.

Утром он первым делом послал матроса к прекрасной миссис Белью с запиской такого содержания:

– «Очаровательница, прости, прости! Я всё время занят неотвязными делами и не смогу прийти к тебе. С трепетом склоняюсь к земле и целую кончики твоих туфель, хотя мой взгляд, и мои губы, и само моё сердце хочет подняться выше… И ещё чуть выше… Д. Л.»

Да-а, мужчины ХVIII века умели писать письма. А вы думаете почему, дорогой читатель, в то время появились и моментально вошли в моду секретеры, бюро и столы с многочисленными закрывающимися ящичками и отделениями? Да всё для того, чтобы хранить все эти любовные письма и записочки, которыми сентиментальные люди в то время беспрестанно обменивались, как мы сейчас обмениваемся смс. Чтобы хранить, а потом бесконечными зимними вечерами перечитывать их спустя много-много лет, перечитывать и вспоминать, улыбаясь…

Днём миссис Трелони опять пригласила капитана в свой дом. Как она ему объяснила, чтобы познакомиться с «ловким человеком», которого посоветовал ей любезный банкир Саввинлоу для розысков убийц покойного мужа. Ну, и чтобы дать совет, разумеется… Но если бы даже миссис Трелони ничего капитану ему не объяснила, он всё равно бы пришёл, потому что его неудержимо влекло в этот дом, а почему – он и сам не понимал, настолько смутны и неясны были его чувства.

Когда капитан появился в доме, он и миссис Трелони, обмениваясь своими впечатлениями о погоде, присели в гостиной в ожидании «ловкого человека». Скоро к ним присоединилась мисс Сильвия, которая была в очень простом и милом платье. Она сухо поздоровалась с капитаном и села подле матери.

Ждали недолго, ровно в назначенное время этот господин появился. Это был высокий мужчина с тонкой талией, узким и длинным лицом, крепкими белыми зубами и глубоко посаженными колючими глазами. Голос его был тихий, вкрадчивый, с хрипотцой. Парика он не носил. Звали господина Роберт Эрроу…

Мистер Эрроу был «ловкий человек». И не потому, что он отличался своей особой сноровкой, а потому ловкий, что от слова «ловить». Так мы и будем его называть – «ловкий человек»: он же не полицейский, и не судейский, и не детектив, в самом деле, хотя бы потому, что детективов в ХVIII веке ещё не было…

Мистер Эрроу сразу поразил миссис Трелони своим профессионализмом – он спросил, кто обнаружил тело несчастного. Узнав, что тело несчастного обнаружили все трое собравшихся, но только в разное время, а первой – мисс Сильвия, он захотел побеседовать со всеми. Ответы на свои вопросы он записывал в маленькую книжечку маленьким графитным нюрнбергским карандашиком, которые начали производить в Германии не так уж и давно. И этим карандашиком он поразил миссис Трелони ещё больше – она сразу поняла, что дело поимки убийц мужа находится в надёжных руках.

Первой мистер Эрроу расспрашивал мисс Сильвию. Он пристально посмотрел на девушку и тихо спросил:

– Скажите, мисс Трелони, когда и где вы обнаружили тело своего отца?..

– Я нашла его лежащим на полу в кабинете в среду на этой неделе, – ответила Сильвия, голос её был едва слышным и ровным.

– А зачем вы пошли к нему в кабинет? – спросил мистер Эрроу.

– Я должна была позвать его… Отец просил позвать его сразу же, как придёт капитан Линч, – ответила Сильвия и посмотрела на капитана своими тёмными бездонными глазами: её глаза, казалось, молили капитана о чём-то.

– Дверь в кабинет была закрыта или открыта? – спросил мистер Эрроу.

Его хриплый мерный голос начинал наводить на присутствующих какой-то ужас или сонную оторопь, он словно погружал их всех опять в кошмар недавнего прошлого. Миссис Трелони судорожно хрустнула стиснутыми пальцами и заметно сжалась в своём кресле.

– Сначала она была закрыта, потом открыта, – ответила Сильвия уже шёпотом, она была белее снега.

– То есть, вы приходили к кабинету несколько раз? – мистер Эрроу вопросительно возвысил голос.

Тут в гнетущей тишине раздался твёрдый голос капитана, и это разрядило, наконец, атмосферу.

– Мистер Эрроу, вы пугаете женщин! – сказал капитан. – Оставьте ваши судейские штучки для бродяг, воров и нищих… Вас пригласили в приличный дом, где недавно потеряли отца и мужа, причём пригласили специально, как раз для того, чтобы во всём разобраться. И все присутствующие с охотой вам всё расскажут без ваших допросов…

Мистер Эрроу смешался, опустил глаза и кисло улыбнулся – улыбка была виноватая. Он развёл руками и проговорил:

– Ах, простите, капитан Линч, забылся… Люблю, понимаете, встречаться с противником лицом к лицу, брать за грудки и лично определять, из какого он материала сделан…

– Вот и любите в каком-нибудь другом месте, – ответил капитан, которого не просто было пронять какими—то там улыбками.

Он стиснул челюсти, немного помолчал, прикрыв голубые глаза белёсыми ресницами, потом посмотрел на Сильвию ободряюще и спросил:

– Мисс Сильвия, так вы приходили к отцу несколько раз?.. Вы нам про это ещё не рассказывали!..

И столько заботы было в его голосе, что мисс Трелони, казалось, ожила, её глаза странным образом засияли, и она сказала, явно приободрённая:

– Я совсем забыла, да и разговора не было… И потом… Это так ужасно! Папа лежал там такой брошенный, такой одинокий… А потом у меня потемнело в глазах… Да, я приходила к отцу несколько раз. Первый раз дверь была закрыта, но он всегда разрешал мне стучать к нему, он не сердился… Я постучала, он крикнул, что он сейчас занят, что у него дядя Джордж, который сейчас уходит… А второй раз, когда я толкнула дверь…

– Как дядя Джордж? – вскричала, не выдержав, миссис Трелони, она была, казалось, в ужасном недоумении. – А почему Джордж не сказал нам потом?.. И как он вошёл?.. Надо сейчас же допросить слуг!..

Вызвали слуг, всех по одному – разговаривал с ними капитан, не доверяя уже мистеру Эрроу. Тот молча сидел на стуле и только быстро записывал что-то в свою книжечку.

Первым вошёл дворецкий Диллон, благообразный, как архиепископ. Он величаво прошествовал от двери и остановился точно посередине гостиной. Это был мужчина лет шестидесяти, ростом не меньше шести футов, крепко сбитый, с густыми бакенбардами. Он производил впечатление внушительного и солидного слуги, но это впечатление немного портили его голубые глаза – они очень умно и оживлённо поблескивали. Отвечал он неторопливо и с большим достоинством.

Капитан спросил его:

– Скажите, любезнейший, вы помните утро того дня, когда умер хозяин?..

– Да, сэр, очень хорошо помню, – ответил дворецкий и добавил. – У меня превосходная память, сэр…

Капитан улыбнулся и спросил:

– Расскажите, пожалуйста, чем вы занимались в тот день?.. Это вы обычно открываете дверь посетителям и впускаете их в дом?..

– Да, сэр, – согласился дворецкий Диллон. – Это моя обязанность. Если, конечно, я не занят по дому где—нибудь наверху и не проверяю, всё ли готово в столовой к столу.

Капитан приподнял брови.

– А когда вы заняты, кто открывает двери? – спросил он.

– Тогда открывает лакей Джим Эверсли, – ответил дворецкий.

– А если и он занят и не может открыть двери? – спросил капитан.

– Тогда экономка миссис Сиддонс или горничная, сэр, – ответил дворецкий.

Капитан негромко хмыкнул и спросил, наконец:

– А в тот день вы открывали кому-нибудь?..

– Да, сэр, – согласился дворецкий. – Сначала я открыл мистеру Саввинлоу, банкиру, и проводил его в кабинет хозяина, а ближе к обеду пришли вы, сэр… А потом я был занят в столовой и на кухне…

И тут миссис Трелони опять вскричала:

– Как мистеру Саввинлоу? Так мистер Саввинлоу был у нас в тот день?.. Что-же он ни словом не обмолвился?..

Миссис Трелони была явно шокирована. Капитан ожидающе посмотрел на неё.

– Надо спросить его при случае, – не могла успокоиться хозяйка. – И почему он не зашёл ко мне?.. Целый день у нас были посетители, а я об этом ничего не знаю…

Капитана, казалось, волновали сейчас совсем другие вещи.

– А кто закрывал за банкиром? – с интересом спросил он.

– Я уже не закрывал, сэр, – ответил дворецкий. – Закрывал уж, верно, Джим… Меня позвала миссис Сиддонс, экономка, она спрашивала меня про столовое серебро…

Позвали экономку миссис Сиддонс – женщину внушительных размеров лет пятидесяти, кряхтевшую при ходьбе, но, тем не менее, олицетворяющую собой образец здоровья: у неё были превосходные, чуть тронутые сединой чёрные волосы и розовые щеки. Голос у неё был тихий, уважительный, как раз такой, таким и должна обладать идеальная прислуга. На ней были надеты передник и чепец, поражающие белизной.

Экономка сообщила, что вниз не спускалась, что целый день занималась делами по дому и что увидела мёртвого хозяина вместе со всеми.

Лакей Джим Эверсли был довольно симпатичным молодым человеком лет двадцати пяти, крупным и немного неловким от застенчивости, с приятным лицом и честными карими глазами.

– Джим, кажется, это ты закрывал за мистером Саввинлоу, банкиром, в день смерти мистера Трелони? – спросил капитан, он решительно избегал произносить словосочетание «в день убийства».

– Да, я, сэр, – согласился слуга. – Закрыл и не успел отойти и двух шагов из прихожей, как в дверь позвонил лорд Джон Грей и попросил доложить о себе хозяину… Потом вышел хозяин, то есть покойный мистер Трелони, и сам проводил посетителя к себе в кабинет…

Миссис Трелони на это уже ничего не сказала – она замкнулась в отрешённом и обиженном молчании. Брови её остались поднятыми, губы скорбно поджались… Теперь ещё и сэр Джон, горестно думала она, не приличный дом, а проходной двор какой-то…

Лакей Джим ничего интересного больше не сообщил, кроме того, что за лордом Греем он уже не закрывал, и что хозяин, надо думать, выпустил посетителя, верно, через дверь под лестницей.

Следом вошла приятная семейная пара Тредуэлл – садовник с кухаркой, чувствовалось, что они всегда и везде ходят вместе. Садовник был невысокий простоватый мужчина, он переминался с ноги на ногу и виновато моргал глазами. Его жена, круглолицая и опрятная женщина, спрятав под передником пухлые руки, добродушно улыбалась во весь рот. Садовник сказал, что он целый день был в саду, особенно с утра, что ничего не видел и не слышал, и говорил он с такой искренностью, что ему поверил бы даже лондонский судья.

И тут капитан спросил у него с удивлением:

– А как оказалось, почтеннейший, что под окнами кабинета хозяина в тот день была помята и подавлена клумба?.. И когда её помяли?.. Может, накануне?..

Садовник крякнул и заморгал глазами пуще прежнего.

– Дык… Стал быть, – забормотал он. – Дык, её ж помяли в тот же день, стал быть… И какая собака успела подсуетиться, не пойму… Только-только я вернулся из лавочки – глядь, все цветы дочиста истоптаны…

– Так, значит, вы отлучались из сада, милейший? – капитан улыбнулся.

– Дык я же на минутку, за табачком, – сказал садовник, он ни капельки не смутился и не потерял искренности в голосе. – Табачок ведь у меня кончился-то…

– А вы кого—нибудь видели в лавке? – почему—то спросил капитан.

– Дык, конечно ж, видал… Старого знакомого видал, моряка с «Фортуны», – садовник явно обрадовался тому, что кто-то сможет подтвердить его слова. – Ну, мы с ним, стал быть, и перекинулись парой слов об ухе Дженкинса… А потом подошла соседская горничная за нитками – хозяйки вышивать хотели, да нужной нитки не окажись, а рисунок вышивки сложный, затейливый… Цвету разного много, да вот, как на грех, то есть, нужной нитки у них, да и не окажись… Мы потом все вместе эту проклятущую нитку выбирали – до чего же цвет непонятный, стал быть…

– Понятно, Тредуэлл, спасибо, – сказал капитан, улыбаясь.

Жена садовника – добродушная толстуха, обладавшая истинно девонширским хладнокровием и невозмутимостью, сообщила, что с кухни не отлучалась, а когда начался переполох в доме, она выбежала вместе со всеми так быстро, что не сняла с плиты молочко, которое совсем дочиста выкипело к тому времени, когда она опять воротилась на кухню… Пропало молочко-то…

Глэдис – новая горничная миссис Трелони была существом, обладающим своеобразным обаянием. Оно заключалось в отсутствии каких бы то ни было ярких черт в её облике. Внешность у неё тоже была незаметной: пушистые тёмные волосы, бледные голубые глаза и улыбчивый рот. Казалось, что всем своим видом она мягко сливается с окружением. Дворецкий вызвал её в гостиную скорее для порядка. Она ничего не могла сказать по существу и вскоре ушла, бросив заинтересованный взгляд на капитана, что было замечено даже миссис Трелони. Мисс Сильвия проводила служанку в спину недобрым взглядом.

Миссис Трелони, между тем, сочла своим долгом пояснить:

– Это моя новая горничная, мистер Эрроу… Старую горничную, Мэри Сквайерс, нашли убитой на утро после похорон мужа. Это было ужасно, я была привязана к бедняжке. В доме она не ночевала, постель её осталась не тронутой … Утром все сбились с ног, её разыскивая – Мэри была очень порядочной женщиной и не позволяла себе отлучаться по ночам.

– Интересно, – пробурчал себе под нос мистер Эрроу, что—то записывая в книжечку.

Потом все – капитан, обе леди и мистер Эрроу – прошли в кабинет с тем гнетущим чувством, которое вселяет в людей присутствие смерти. В кабинете было душно, как в любой комнате, окна которой долго не открывали. Остановившись в дверях, стали вспоминать, как всё было. В кабинете, в общем-то, ничего не убирали с тех пор, – миссис Трелони не позволила, – только затёрли кровь возле стола. Рассказывал капитан, дамы по ходу рассказа вставляли свои замечания.

– Мистер Трелони был убит ударом ножа в затылок, – начал капитан. – Смерть после такого удара наступает очень быстро, вы же знаете, а если попасть в нужную точку, то мгновенно… Удар был сильный, мастерский, нож – самый обычный складной, матросский – его можно купить в любом порту. Такой нож есть у всех, и у меня тоже есть, да и у вас, мистер Эрроу, я думаю, тоже найдётся. Нападавший, на мой взгляд, подошёл к сквайру сзади – через открытое окно… Но на подоконнике следов не было… А вот на полу – не знаю, я тогда не вглядывался…

При этих словах капитана ловкий человек мистер Эрроу вдруг достал из кармана жюстокора6 футляр, вытащил из него лупу, быстро подошёл к окну и присел на корточки.

– Да, следы есть, – скоро пробормотал он, аккуратно перемещаясь на корточках вдоль подоконника. – Следы сапог, кованых, с квадратными носками… Правая подковка стёсана слабее, чем левая… А впрочем, от окна нападавший шёл на цыпочках, а вот уже потом стал наступать на всю ногу…

Он так увлёкся, что, казалось, совсем забыл о присутствующих, которые слышали то его бормотанье, то лёгкий свист, то одобрительные восклицания. И всем на ум невольно пришло, что мистер Эрроу сейчас похож на чистокровную охотничью собаку, которая рыщет взад-вперёд по лесу, повизгивая от нетерпения… От окна мистер Эрроу переместился к столу.

Тут капитан счёл нужным пояснить:

– Сквайр лежал слева от стола… Очевидно, он что-то писал в это время…

– Очевидно, – невнятно, как эхо, отозвался ловкий человек и добавил. – Я вижу вытертую лужу на столе…

Он замолчал, потом спросил вдруг:

– А бумаги были?..

Ответил ему капитан, дамы потрясённо молчали.

– Нет, – сказал капитан. – Бумаг на столе не было, только перо…

– А шум не слышали?.. – спросил мистер Эрроу, поворачиваясь к миссис Трелони.

– Видите ли, сэр, у кабинета толстые двери, – ответила та.

Минут десять, если не больше, мистер Эрроу продолжал свои поиски, тщательно измеряя расстояние между какими-то совершенно незаметными для всех следами на полу тряпочным портняжным метром, который он также выудил из кармана. Потом он перешёл к стене с секретерами, жестом остановив присутствующих, когда они потянулись, было, за ним от двери. Бумаги из секретеров всё ещё валялись на полу, часть ящиков всё ещё была выдвинута.

– А что, всё-таки, пропало? – спросил мистер Эрроу, осматривая секретеры.

– Да, кажется, ничего, – недоумённо ответила миссис Трелони. – А впрочем, я не берусь судить о бумагах мужа…

– А мистер Трелони держал в кабинете деньги?.. – спросил мистер Эрроу, не оборачиваясь.

– Нет, наши деньги лежат в банке… Ну, может он и держал что-то для деловых расчётов, но это были, как правило, мелкие суммы, – ответила миссис Трелони.

– А были ли у него в кабинете какие-нибудь драгоценности? – опять спросил мистер Эрроу, продолжая упорно сверлить глазами выпотрошенные секретеры.

Тут миссис Трелони не выдержала.

– Ах, нет!.. Конечно же, нет… Говорю вам – ничего не пропало, – она повысила голос и подняла надменно одну бровь. – Вы можете сказать, в конце концов, что-нибудь по существу?..

Тут мистер Эрроу, наконец, повернулся к присутствующим.

– По существу? – переспросил он и тонко улыбнулся. – Могу, извольте… Убийца – невысокий человек, обут в подкованные сапоги с квадратными носами. Говорит эмоционально, с богатыми интонациями, сильно жестикулируя при этом, хотя в речи нет особой связности – он может запинаться, издавать лишние звуки и даже слова… Пишет плохо, а скорее, вообще не умеет… По натуре – открыт, наивен, доверчив и очень внушаем, быстро утомляется… Способен тонко чувствовать и переживать, легко огорчается и приходит в состояние ярости, и тогда уж действует по настроению. Умён и ловок… Искал в кабинете вашего покойного мужа что—то большое, похожее на толстую книгу, или шкатулку… Спит на левом боку…

Сказав всё это тихим, размеренным голосом, мистер Эрроу сразу же откланялся. Приглашение потрясённой хозяйки отобедать он отклонил, сославшись на срочные дела.

****

Сказать о том, что «ловкий человек» мистер Эрроу поразил всех, а особенно дам, своей основательностью, значит не сказать вообще ничего – весь обед женщины потрясённо молчали. После обеда, войдя в гостиную, миссис Трелони, наконец, изумлённо выговорила:

– Но как он узнал?..

Капитан с удовольствием улыбнулся.

– Это, кажется, было довольно легко, – ответил он. – Но чистому стечению обстоятельств убийца вашего мужа оказался левшой. Я сразу это понял, когда обнаружилось, что левая подкова на сапоге преступника оказалась более стёсанной, чем правая…

– Но речь и жестикуляция? – почти вскричала миссис Трелони. – А то, что не умеет писать?..

Капитан потёр переносицу.

– Ну-у, – сказал он задумчиво. – Это всё проистекает от предположения, что преступник левша… Если, конечно, мистер Эрроу правильно всё рассмотрел в свою лупу. Левши более эмоциональны, открыты, импульсивны… У меня одно время на корабле был плотник-левша, мистер Эрроу описал его портрет, один к одному… К тому же, у таких людей плохо получается с письмом, а при повальной безграмотности нашего народа легко предположить, что преступник писать уж точно не умеет вообще…

– Да, но что он спит на левом боку?.. – не сдавалась миссис Трелони.

Капитан широко улыбнулся, отчего его челюстные складки проступили явственнее, а глаза заблестели.

– О, я думаю, это мистер Эрроу перед нами покрасовался… Хотя, конечно, левша должен чаще спать на левом боку, поджимая под себя левую, более сильную ногу…

И тут мисс Сильвия, оживившаяся после улыбки капитана, спросила:

– А почему убийца искал толстую книгу или шкатулку?..

– Потому что были распахнуты только большие ящики секретеров и стола, – ответил капитан. – Убийца явно искал что—то большое, например, шкатулку… Я сразу обратил на это внимание ещё в тот день…

Тут все вспомнили о шкатулке и о дяде Джордже, который был в тот злополучный день в доме, но ничего об этом не сказал. Немедленно за младшим братом покойного мистера Трелони был послан слуга, с наказом сей же час, если не раньше, явиться в дом.

****

Наконец, Джордж Трелони пришёл: ему было явно не по себе от столь неожиданного приглашения. Словно желая укрыться от глаз присутствующих, он поспешил сесть. Капитан опять удивился, как нелепо сидит на нём модный парик – он словно придавил собой тщедушную фигуру младшего Трелони.

– Джордж, – сказала миссис Трелони, отчётливо выговаривая и пристально глядя на деверя. – Мне стало известно, что ты был последним в кабинете несчастного Джона… Зачем ты к нему приходил?..

Если бы родственница зачитала Джорджу Трелони смертный приговор, то и тогда он, кажется, не был бы так напуган, как сейчас. Джордж Трелони побледнел, уменьшился в размерах ещё больше, глаза его забегали, пальцы заметались по вышитым полам жюстокора. Наконец, собравшись, он выдавил:

– Твои претензии, Гертруда, однако, странные… Я заходил к брату поговорить…

Он замолчал, потом добавил поспешно и словно бы даже с радостным облегчением:

– И вообще, после меня у Джона ещё был преподобный Уильям Батлер… Я сам его видел, когда уходил через дверь под лестницей…

Сказав это, дядя Джордж явно оправился от испуга и пришёл в себя.

И тогда миссис Трелони, слегка сбившаяся, впрочем, при упоминании о преподобном Батлере, громко спросила, нависая над щуплой фигурой родственника:

– А что тебе известно об испанском пергаменте?.. А?..

Дядя Джордж тихо ойкнул и начал быстро рассказывать, только спустя минуту он опять вдруг остановился.

Рассказ его начинался, как какая-нибудь сказочная история – с трёх братьев Трелони. Старший брат Генри Трелони умер года два тому назад, средним братом был недавно убитый Джон, младшим братом был Джордж Трелони. Будем называть его для краткости дядя Джордж, ведь должны же мы как-то различать братьев.

Вот на него-то теперь и смотрели собравшиеся напряжённо – дядя Джордж крутился, ёрзал на стуле, потел под тяжёлым париком, ему явно не нравился весь этот момент. Камзол свой он уже расстегнул, открыв взорам собравшихся великолепные кружева, прикрывавшие его грудь. Молчание становилось тягостным…

– Папаша под старость совсем сбрендил! – вскричал вдруг дядя Джордж, разозлившись. – Он владел такими сокровищами и всю жизнь хранил эту тайну, он хотел её нам завещать, видите ли!.. Думал порадовать, старый идиот! И перед смертью он отдал нам троим дурацкие вещи, какие-то предметы, в которых он спрятал приметы клада, чтобы мы все трое, сообща, этот клад разыскивали… У него были мушиные мозги – такой глупости я не встречал за всю свою жизнь!..

Дядя Джордж застыл. Рот его остался зиять темным отверстием, глаза тупо бегали по лицам собравшихся. Он тяжело дышал, лицо налилось обидой и кровью.

Чуть успокоившись, он стал рассказывать дальше:

– Старший брат Генри, бывший тогда холостяком, сразу после смерти родителя уехал в Новый Свет… Кажется, Генри там женился, но связь мы с ним практически потеряли, а потом пришло известие о его смерти…

– Покойный мистер Трелони не потерял, – вдруг сказал капитан.

Все повернулись к нему, а дядя Джордж от резкости своего движения чуть не потерял равновесие, чудом задержавшись на стуле.

– Покойный посылал меня к семье Генри Трелони… Впрочем, вдову я не видел, – капитан был скуп на слова.

И тогда миссис Трелони спросила, повернувшись к деверю:

– Джордж, а что есть у тебя?.. Какие вещи дал тебе отец?..

Дядя Джордж молчал, сжавшись и уставившись в одну точку, он словно что-то силился сообразить. Наконец, он сдавленно выговорил:

– А что есть у тебя?..

– Джордж, не пори ерунду, – нетерпеливо сказала миссис Трелони, казалось, её навсегда покинуло её английское хладнокровие. – Никто тебя не намерен обмануть. Сокровище большое – всем хватит…

Дядя Джордж заломил руки: казалось, он сейчас лишится чувств.

– Ах, если бы это знать наверное! – воскликнул он и уже спокойнее добавил. – У меня только середина манускрипта… Я его перевёл, по кусочкам отдавал текст разным людям… Там только описание сокровищ, которые ещё больше меня раздразнили… Начало и конец документа остались у моих братьев…

Сильвия встала и подала дяде воды. Всё время, пока он жадно пил, она стояла возле него и смотрела с жалостью. Потом забрала стакан и поставила его на подоконник.

– А ещё у меня есть кусок гобелена, – сказал дядя Джордж, вытерев рот кружевным платком: было видно, что он на что-то вдруг решился.

– Это всё? – спросила миссис Трелони строго.

– Почти, – ответил дядя Джордж и потупился.

– Сейчас ты у меня получишь пощёчину, – голос миссис Трелони был суров.

Дядя Джордж сложил умоляюще руки, он чуть не плакал.

– Ах, Труда, поверь, я же и сам не знаю! – вскричал он. – Говорю же тебе – папаша перед смертью совсем сбрендил, что твой ребёнок… Нёс какую—то чепуху, подмигивал, метался по постели… Он надавал нам кучу всякой ерунды, Джону – какие—то морские камушки, кружева, мне всучил две свечки. При этом он мерзко хихикал так, что я готов был убить его на месте тут же!.. Он точно был доволен собой!

– Где эти свечки? – почти в один голос вскричали собравшиеся. – Они сохранились?..

Дядя Джордж приосанился.

– Конечно, сохранились, – сказал он. – Я берег эти два ничтожных подсвечника, как нищий не бережёт свою последнюю монету. Даже свечек не зажигал… Сохранились… Они у меня дома… Я их принесу…

Услышав это, собравшиеся, почти хором, в чисто английской манере, сказали всего одно слово, а вернее всего одну букву:

– О!..

И, договорившись встретиться завтра утром, они разошлись.

Однако же, каковы братья, думала миссис Трелони, готовясь ко сну. И муж-покойник… Таким тихоней прикинулся…

Она нанесла себе под глаза смесь розового масла. Миссис Трелони, как истинная женщина, конечно же, пользовалась всякими эссенциями и ароматическими смесями. Особенно она любила свой собственный бальзам с эфирным маслом розы: состав этого бальзама она не сообщала никому из подруг, даже Саре Уинлоу, но кожа миссис Трелони после этого бальзама, – прямо на следующее утро, – становилась упругая и гладкая, как у младенца.

Что? Вы мне не верите?.. Так попробуйте сделать что-нибудь сами с маслом болгарской розы!..

Убаюканная благоуханием розы миссис Трелони сладко заснула. Ей снились далёкие дивные страны, роскошные сады и то, о чём она наяву никогда не давала себе смелости подумать…

****

На следующий день все собрались опять, даже дядя Джордж не опоздал и ничего с ним не случилось. Он принёс с собой обещанные «дурацкие вещи»: пергамент, кусок гобелена и два подсвечника. Сначала капитан развернул гобелен, все сгрудились вокруг капитана, всматриваясь.

На куске гобелена, явно прерванном со всех четырёх сторон, словно это был фрагмент чего-то большого, были изображены две горы или две скалы, называйте их, как хотите. С правой горы, где-то с её середины, падал водопад. Водопад особенно удался гобеленному мастеру: был он полноводным, пенистым, и шум его, казалось, слышно было даже неискушённому зрителю. У подножия этих скал росла трава, кое-где виднелись деревья, лежали камни, текла небольшая речушка – пейзаж, как пейзаж, ничего особенного. И все занялись подсвечниками, а гобелен отложили.

И совершенно напрасно, подумала Сильвия… Почему—то мужчины склонны рассматривать, как что-то значимое, исключительно твёрдые предметы – железо, золото, дерево… Ну, например, деревянный сундук, обитый железом и набитый золотом, а ткани для них словно не существуют. Женщины же всегда относятся к тканям с трепетом, считая, что в ткани заключается душа той, которая сделала её своими руками. Ткань связывала живых с мёртвыми, а умершая родственница была хранительницей и заступницей рода Там, куда она ушла… И этот гобелен, верно, не так прост, как кажется…

Но сейчас все занялись подсвечниками.

Это были две парные горгульи7 из олова, именно парные, а не одинаковые. Они, казалось, смотрели на собравшихся и злобно посмеивались, причём одна смотрела направо, вторая налево. Когтистые лапки этих химер, которые всегда по канону сидели на крышах готических соборов и зданий, тоже были подняты не одинаково, а обязательный их атрибут – крылья – струились за спиной, как демонические плащи. Особенно мастеру удалось выразить их бесовскую сущность – ну просто твари, причём твари явно себе на уме.

Капитан подумал, что подсвечники эти, конечно, не ничтожные, как изволил вчера выразиться дядя Джордж, а высокого мастерства предметы, хоть и сделанные из олова… Потому что из олова делалась, в основном, посуда, которую не нагревали на огне, а здесь из олова были отлиты подсвечники, которые в любую минуту могли расплавиться от догорающей свечки. Они явно были предназначены не для каждодневного пользования… Здесь было о чём задуматься…

И все задумались, и в задумчивости принялись разглядывать новую часть манускрипта, ещё раз удивившись тонкости материала. В новой части манускрипта они увидели тот же неясный шрифт, те же потеки по краям – больше рассматривать было, собственно, нечего. Дяде Джорджу дали для рассмотрения часть документа, принадлежавшую убитому брату Джону. А пока дядя Джордж жадно рассматривал, а потом крутил пергамент своего среднего брата, капитан попросил у Сильвии шкатулку и все остальные «дурацкие вещи».

Потом капитан продемонстрировал дяде Джорджу то, что они до него успели обнаружить. Рассыпавшаяся шкатулка потрясла воображение дяди Джорджа, подзорная труба, в которую ничего нельзя было разглядеть, озадачила, а кружева новый член «розыскного общества» небрежно отложил в сторону, вопросительно посмотрев на капитана.

В это время капитан раскрыл на столе деревянные «выкройки» шкатулки мозаичным набором вверх, пристально их рассматривая. Затем он взял подсвечники и поставил их на круглые большие украшения из перламутра. У него получились две крестообразные, скреплённые между собой «выкройки», в самых крайних точках которых – справа и слева – стояло по подсвечнику. Капитан прищурился: горгульи смотрели на него насмешливо.

– И что удивительно, основание подсвечников пришлось точно по размеру перламутровых вставок, – пробормотал он задумчиво.

Капитан развернул химер от себя спинами, потом опять крутанул к себе бесовскими харями – хари взирали на него и ухмылялись.

– Что такого сложного мог придумать старый джентльмен, каких нагородить тайных шифров? – с досадой проговорил капитан. – Ведь не тамплиер же он, в самом деле!..

И все с капитаном согласились.

– Ну, конечно же, не тамплиер, что тут говорить, – сказали присутствующие на разные голоса и посмотрели на капитана с надеждой.

И тогда капитан всё так же задумчиво спросил у миссис Трелони:

– И где, хотел бы я знать, та часть документа, которая предназначалась вашему покойному супругу?..