Читать книгу Красавец и чудовище - Нонна Ананиева - Страница 10

Найти фармацевтов было непросто. Наконец пришла какая-то незнакомая врач и сказала, что она мне постарается помочь. Что это значило, я не очень поняла и на всякий случай встала у стойки как вкопанная. Через минут десять она дала мне адрес электронной почты, я тут же метнулась в мраморный зал и отправила туда Викин протокол, приписав «срочно!».

В палате народу прибавилось. Пришли два братца, старые знакомые Игоря по Киеву: Виктор и Михаил, плотно державшиеся за антивитаминную версию и делавшие вид, что своим присутствием безмерно помогают уже давно находящемуся без сознания Игорю. Оппозиция была почти в сборе. Ей не хватало Дэвида, который улетел в свой Лос-Анджелес, передав, так сказать, эстафету законной опеки над Игорем в мои руки, так как права на эту самую опеку, согласно американским законам, должны быть сначала у жены, а если её нет, то у взрослого ребёнка.

Буквально через три дня после моего приезда в Америку, когда Игорь ещё лежал в больнице в Бруклине, а не на Манхаттэне, я, вернувшись часа в четыре утра в нашу квартиру, чтобы принять душ, переодеться и немного поспать, заглянула в его опустевший кабинет и открыла свой Facebook. Дэвид выставил пост на обозрение всем моим и своим друзьям:

София, не могли бы вы, пожалуйста, пойти домой и помочь моей 92-летней бабушке. Она еле живая, поэтому, пожалуйста, будьте снисходительны к ней, не кричите и не оскорбляйте её. Я думал, что смысл Вашего приезда в Соединенные Штаты заключался в том, чтобы помочь ей и моему отцу. Моя бабушка очень одинока, Вы наорали на всех наших друзей и на членов семьи, и никто не хочет более приходить к моему папе, потому что они боятся Вашего плохого отношения. Если Вы не можете справиться с ситуацией, я рекомендую Вам вернуться в Москву, а его друзья и семья преодолеют все сложности на этом жизненном пути.

Внизу стояло пять лайков. Далее последовали комментарии жены Дэвида, живущей с ним и их тремя детьми в одном доме. Возмущённая Елена писала:

Это выше простой неприязни или шока от чьего-либо неправильного поведения!

В её эмоциональном ответе, написанном на компьютере, который, скорее всего, стоял на том же самом столе, что и компьютер Дэвида, чувствовалась недоученная грамматика английского и с трудом законченная средняя школа.

Женщина, (извини, но я не могу произнести слово «жена» по отношению к ней) которая приезжала к нам в Америку не один раз (!!!), которая обнимала и целовала твоего отца, пользовалась комфортом, который он предоставлял ей здесь в Америке, показывает ноль привязанности и кричит (!!!) на 92-летню женщину, да так, что она плачет. Как можно относиться так к матери твоего отца, благодаря которой он жил? Нормальный человек будет всячески помогать ей в данную тяжёлую минуту, а не хоронить твоего отца заживо! Она явилась сюда за деньгами и Green-картой! Голодная! Вот и все! Подумать только! Она возмутила всех: на востоке и на западе!

Тут она показала масштаб внимания к моей скромной персоне.

Эта никчемная красавица провела весь день, развлекаясь в Манхэттене? С кем? Она должна была сидеть с твоим отцом у его постели весь день напролет… бедной старушке пришлось позвонить нам и попросить нас, чтобы мы позвонили в больницу и узнали, как дела у папы? Эта женщина должна быть завтра же депортирована обратно в свою маленькую низкую грязную жизнь в эту авторитарную бесправную и нищую Россию!

Дэвид:

Ты абсолютно права. Это очень грустно, Елена. Она, к сожалению, является центром, к которому все нормальные люди из окружения моего отца обращаются за информацией о состоянии его здоровья, а она не отвечает на телефонные звонки, вешает трубку. Это позор.

Елена:

Это полуживотное должна дать бабушке отдохнуть. Она четыре недели сидела у постели больного сына. Эта София должна убрать всю квартиру, выстирать бельё, приготовить ей еду, а не гулять по Нью-Йорку. Может быть, она настолько тупа, что не видит на своём допотопном телефоне, кто звонил, не видит, что это звонят, например, дети её мужа. Они действительно беспокоятся.

Надо сказать, что сама Елена Сару в глаза не видела, и никакого интереса к ней, насколько я помню, никогда не проявляла. Затем в комментах появился новый персонаж.

Эдвард Хурутян:

Я не могу поверить, чтобы женщина отправилась развлекаться, когда её муж в таком состоянии. Настоящий монстр. Как жалко бедную бабушку! Если эта женщина запрёт её одну в квартире, бабушку надо спасать.

Дэвид:

Ночью она вообще не пришла домой. Оставила бабушку одну. А у неё день рождения! Но Софии всё равно. Она безразлична к человеческой цивилизованной жизни.

Я ко многому была готова. Я знала, что Дэвид жестокий и чёрствый эгоист, который бьёт своих маленьких детей, скандалит в доме, предаёт близких, изменяет жене и помешан на деньгах. Я часто слышала от мужа, что у Дэвида очень занижена самооценка, потому что он так и не осилил высшее образование, что у него полно комплексов и страхов. Всё это Дэвид ставил в вину, прежде всего, отцу. Игорь часто давал понять, а иногда и говорил напрямую и не только мне (а иногда назло Саре, которая впутала его в этот кошмар с привлечением сынка в бизнес), что его старший сын настоящий подлец, и что никакие отцовские или религиозные, или национальные чувства роли в данном случае не играют. Зная всё это, я не была готова встретиться один на один с этим подлецом. Сразу, с первого дня после приезда я почувствовала себя, словно в окружении враждебной стаи. Почти все его друзья из бывшего СССР, с некоторыми из которых я была хорошо знакома, и родственники сбились в порицающую меня команду. А почему, собственно? Почему? Меня толком никто и не знал. Я подолгу в Америке не жила, общалась с ними редко и иногда неохотно, но вежливо. И это в такой тяжёлый момент, когда мы все должны были сплотиться и желать одного – помочь Игорю, которого все так сильно любили и уважали, по их словам. Тут что-то не так.

Это задним числом прокручиваешь в памяти случившееся, и всё становится очевидным, хоть и очень горьким. Но тогда весь мой организм был нацелен на пусть нереальный, фантастический, божественный, необъяснимый, но выход из этой непереносимой ситуации. В ту ночь я поняла только, что есть опасность, что надо закрыть рот и сделать всё, чтобы перевести Игоря из Бруклина в Манхэттэн, в самую лучшую клинику, какую возможно, и дотянуть до донорского сердца.

Я выползла из кабинета, где не переставая горел свет, и наконец рухнула на кровать, выпив до этого две таблетки лития, которые нашла у Игоря на письменном столе возле компьютера.

Утром, когда я пила кофе на кухне, вошла Сара.

– Что вы приходите так поздно? Ему это не поможет. Что там делать по ночам, не понимаю? – закинула она свои сети.

– Он разговаривает со мной. Он просит меня быть с ним. Он хочет, чтобы я дала ему воды.

– Доктора не разрешают ему пить. Вы слышали? Ему нельзя пить. Я позову полицию!

– Я буду делать то, что он мне говорит. Точка.

– Что вы сказали? – начала она в своей излюбленной манере.

– Почему нет ключа от нашей машины? – спросила я громким голосом.

– Зачем вам ключ?

– Найдите, пожалуйста, ключ и положите его на письменный стол в кабинете.

– Вам нельзя ездить в незнакомом городе с вашими русскими правами, – прошипела Сара. Я удивлялась, в каком здравом уме была эта очень пожилая женщина. Игорь следил за её здоровьем куда пристальнее, чем за своим. Девяносто два года я никогда бы ей не дала.

– Это наша с Игорем машина. Найдите, пожалуйста, ключи. Он сказал мне вчера, что в левом ящике стола есть деньги, которые мне нужны на расходы, но их там нет. Вы хотите, чтобы я сказала это Игорю или вы их туда положите сами?

– Какие деньги?

– Доллары, – ответила я ей на её любимый вопрос.

– А вы разве не привезли деньги из Москвы? У нас нет денег, – замешкалась Сара. – Мой сын давно уже не работал. – Тут она повернулась и пошла в свою комнату. Разговор не получился.

Я пришла в госпиталь. Игорь улыбался, но говорить совсем не мог. Прошептал мне, что скоро конец, чтобы я держалась и никого не слушала. Я уселась рядом и взяла его опухшую руку в свою.

– Увези меня отсюда. Домой, – на самом деле он понимал, что в реанимации его вернули с того света, а что с ним делать дальше, никто уже не знал. Если бы сразу, когда ещё не успели отравить внутренние органы, ему бы сделали пересадку сердца или перевели в Манхэттенскую клинику, можно было бы сказать, что «мы сделали всё», но Дэвид ничего этого не предпринял. Он проводил время, беседуя по телефону с друзьями и родственниками у постели Игоря, который лежал без сознания. Сара молча сидела в углу, отвлекаясь на разговоры с приходившими людьми: она была в центре внимания вместе со своим любимым внуком. А на стене напротив кровати больного красовалась пробковая доска, полная фотографий Дэвида и его троих детей. Как только Игорь открывал глаза, он сразу видел снимки своих внуков. Идиллия. Любящее семейство. На самом деле он никогда не видел этих детей и никаких попыток с ними встретиться не предпринимал. Сейчас же его никто и не спрашивал, нужны ему эти фотографии перед глазами или не нужны: они висели по указанию «королевы-матери».

Я ни за что бы не смогла написать такое, если бы не обдумала всю ситуацию и не разобралась, наконец, хотя и без особого желания, в её интригах. Еще во время полета из Москвы, я думала, как же смогу утешить эту беззащитную старушку, потерявшую ребёнка. Но очень скоро вспомнила слова одной моей знакомой, которая утверждала, что после определённого возраста многие женщины перестают быть матерями, они часто видят в своих детях лишь средство к существованию. Роли меняются на противоположные. Инстинкт самосохранения оказывается намного сильнее материнства. Это Сара чувствовала себя ребёнком под крылом сильного и предприимчивого сына, к тому же превосходного врача. Именно Сару надо было баловать, покупать всякие слуховые аппаратики, заказывать специальную обувь с разной толщиной подошвы, находить красивую оправу для очков, искать специальное утягивающее бельё, выписывать по интернету шампуни, кремы, сыворотки для очень пожилой кожи, брать с собой в круизы, слушать глупости из её житейского опыта и, конечно, всегда лечить. Самыми новыми, самыми дорогими, самыми безвредными, самыми эффективными лекарствами. А если плохо получалось, то надо было срочно звонить сыну и говорить, что ничего не помогает, и она вот-вот умрёт одна, никому не нужная, брошенная ради какой-то русской непонятной женщины с внешностью, вызывающей похоть.

– Ты весь в трубках, и отключить тебя нельзя. Я попробую перевезти тебя в другую больницу. Здесь нам ничем уже не могут помочь. Хорошо?

– Попробуй Корнелл или Колумбийский университет. Вперёд, не сиди! – он сглотнул, ему невероятно трудно было говорить. – Запомни… ты – главная. Я давно это решил… Мать и Дэвид… – внезапно силы полностью ушли, и Игорь не закончил. Я оставила его в покое. Если бы тогда он успел договорить! Остались какие-то пять-десять секунд… одно мгновение. Но мне не дано было это услышать. Видимо, те невероятные и чудовищные события, которые последовали через некоторое время, неминуемо должны были случиться.

Я вскочила со стула, в голове звучали его слова: «Корнелл», «Колумбийский университет». С этого момента я начала разгребать совершенно непонятную и незнакомую мне реальность. Сейчас мне даже кажется, что это была не я.