Читать книгу «Мы» и «Я». Общество индивидов - Норберт Элиас - Страница 3

Кажущийся нам естественным сейчас баланс между Я и Мы, с подавляющим перевесом в пользу Я-идентичности, отнюдь не является чем-то само собой разумеющимся. На более ранних стадиях развития человечества Мы-идентичность часто брала верх над Я-идентичностью. Самоочевидность, с которой понятие «индивид» в наиболее развитых обществах наших дней употребляется в разговоре как выражение примата Я-идентичности, легко склоняет к выводу, что подобная расстановка акцентов была характерна для обществ всех стадий развития, и что эквивалентные понятия существовали и существуют во все времена и во всех языках. Но это далеко не так.

Обратимся к классическим языкам греков и римлян. В развитии обществ афинского и римского государств, нашедшем свое отражение в этих языках, в отличие от новейшей истории Европы, не существовало никаких движений, формирующих язык общественных слоев, которые были бы направлены против государства как такового. Подобного рода социальные движения внесли существенный вклад в развитие того значения, в котором сегодня употребляют и слово «индивид», и слово «общество».

Римское государство эпохи античности представляет собой классический пример той стадии развития, на которой принадлежность к семье, племени или государству, то есть Мы-идентичность, имела в балансе между Я и Мы значительно больший вес, чем сейчас. Представление об индивиде, лишенном своей группы, о человеке, существующем сам по себе, лишенным всех Мы-отношений, когда индивиду, отдельно взятой личности, придается настолько большая ценность, что все Мы-отношения, то есть клановая, племенная государственная принадлежность человека, выглядят относительно малозначащими, – выходило далеко за пределы социальной практики античного мира.

Поэтому в древних языках не существовало и эквивалента понятия «индивид». На стадии афинской и римской республик в образе человека ведущую роль играли принадлежность к клану, племени или государству. В римской республике особенно часто можно было наблюдать интенсивную конкуренцию представителей разных кланов за доступ к государственным должностям или их замещение. В настоящее время индивидом является любой человек, независимо от его положения в государстве. Что думали греки классической эпохи о всяком, кто воздерживался от участия в делах государства, дают представление негативные оттенки понятия idiotes, в спектре которого обнаруживаются как значения, приблизительно соответствующие нашим понятиям «частное лицо» или «мирянин», так и значения «чудак», «неуч», «дурак».

Слово individuum в классической латыни тоже неизвестно. Конечно, древние римляне, как, вероятно, и все остальные люди, хорошо знали, что у каждой персоны есть свои особенности. Они знали, что Брут отличался от Цезаря, а Октавиан – от Антония, и, конечно же, они знали, чем именно он отличается. Но в их обществе у формирующих язык слоев, прежде всего у носителей письменного языка, очевидно, не было потребности во всеохватывающем универсальном понятии, которое означало бы, что каждый человек, независимо от того, к какой группе он принадлежит, представляет собой самостоятельную, своеобразную, отличную от всех других людей личность, и которое в то же время отражало бы высокую ценность такого своеобразия.

Групповая идентичность отдельного человека, его Мы-, Вы-, Они-идентичности, играли в общественной практике античного мира в сравнении с Я-идентичностью еще слишком важную роль, чтобы назрела потребность в появлении универсального понятия для обозначения отдельного человека как квазинегруппового существа.

* * *

Многие языковые средства, которыми мы в настоящее время располагаем, в том числе и семья понятий, которая группируется вокруг главного слова «индивид», появились сравнительно недавно. В средневековой латыни слово individuus в значительной степени еще обладало значением низкого уровня синтеза. Их использовали, когда речь шла о чем-то неделимом, неразъединяемом. Еще в XVII веке можно было, например, говорить о «святой индивидуальной Троице». С употреблением слова individuus как символа неделимого единства связано дальнейшее, осуществлявшееся в коммуникации средневековых церковных ученых, развитие данного понятия, от которого уже можно перекинуть мост к более современному понятию «индивид».

Именно слово individuum стало использоваться в связи с проблемами формальной логики как выражение единичного случая некоторого вида, не только человеческого, но вообще всякого вида. Из отдельных высказываний, как казалось, ничего не может быть заключено. Поэтому эти «индивиды» (individua) имели неотчетливое, неопределенное значение. Соответственно, в области логики individua не имели высокого ранга. Но для развития понятия очень важным оказалось само схоластическое словообразование.

Стоит сказать, что в этом, как и во многих других случаях, по причинам, на которых я здесь не могу останавливаться, схоластическая философия внесла существенный вклад в развитие понятий в направлении более высокого уровня синтеза. Средневековое понятие individuum, как было сказано, вовсе не относилось преимущественно к человеку. Ласточка, вьющая свое гнездо под крышей моего дома, единственна в своем роде. Здесь и теперь это делает именно она, а не другая ласточка. Каждая горная сосна, согнутая ветром, имеет свой собственный облик. Муха, бьющаяся о стекло, – индивид, ведь бьется именно она, а не другая муха. Уникален Монблан; другой такой горы не существует.

Каждое отдельное существо имеет свою индивидуальную историю и свои уникальные особенности. Схоласты осознали уникальность отдельного случая каждого вида и назвали это новым словом, что оказалось плодотворным для дальнейшего весьма непредсказуемого развития.

Норберт Элиас родился 22 июня 1897 года в городе Бреслау (ныне Вроцлав) в еврейской семье. Отец его был предпринимателем в текстильной промышленности.

Окончив гимназию, Элиас учился в университетах Гейдельберга (где посещал лекции Карла Ясперса и курс Генриха Риккерта) и Фрайбурга (где посещал курс Эдмунда Гуссерля). Защитил диссертацию «Идея и индивид» под руководством Рихарда Хёнигсвальда, представителя неокантианства. Разочаровавшись в отсутствии социального аспекта в неокантианстве, Элиас решил заняться социологией, однако признание приходит к нему поздно, когда он стал первым одновременным лауреатом премии Теодора Адорно (1977) и Европейской премии Амальфи за социологию и социальные науки (1987).

Поскольку всю свою жизнь ученый посвятил науке, он так и не завел семью. Умер Элиас у себя дома в Амстердаме 1 августа 1990 года.

Проблема, в которую вводит нас понятие индивида, станет, возможно, более понятной, если иметь перед глазами все этапы его развития в рамках схоластики. Но как случилось, что признание своеобразия всех особых случаев, заключенное в схоластическом понятие индивида, стало вновь сужаться и в конце концов понятие «индивид» замкнулось на одного лишь человека? Очевидно, это произошло, когда общественное развитие достигло такого уровня, что у людей, а сначала, возможно, у представителей определенных групп, усилилось понимание особенностей их существования по сравнению со всеми остальными людьми. Эту эпоху мы называем Ренессансом, когда в значительно большей мере, чем прежде, появилась возможность выхода за определенные социальные линии. А в XVII веке, возможно, в первую очередь у английских пуритан, мы уже встречаем различение между тем, что совершается индивидуально, и тем, что совершается коллективно.

Это была одна из предварительных ступеней последующего развития понятия, которое в XIX столетии, в связи с растущей социальной потребностью в языковых средствах для двух противоположных социально-политических движений и идеалов, привело наконец к таким словообразованиям как «индивидуализм» с одной и «социализм» и «коллективизм» – с другой стороны. Именно они во многом способствовали тому, что позднее понятия «индивид» и «общество», «индивидуальное» и «социальное» стали употреблять таким образом, словно речь идет о парах противоположностей.

Если кто-то, как, например, я, уже полстолетия занимается проблемой отношения индивида и общества, то ему становится особенно ясно, что это отношение не стоит на месте. В течение долгой жизни исследователя оно определенным образом менялось и, видимо, будет изменяться и дальше.