Читать книгу Чучело - Норман Райт - Страница 6

Тори Грехэм

Наутро, всех нас разбудил громкий, как вой сирены, женский голос.

Я открыла глаза и увидела темный потолок, с обвалившейся штукатуркой и вдруг вспомнила, где нахожусь. Несколько часов моего сна, пролетели как несколько минут.

Голос принадлежал надзирательнице, миссис Лафайет. Именно эта женщина, вчера привела меня в крыло девочек, она указала, где мне теперь спать, она – невидимая нить, связывающая меня с отцом. Так же как и та надзирательница с волосатой физиономией.

– Встаем! – кричала надзирательница. – Живо! Поднимайтесь, дармоедки! Не время спать, когда государство переживает сложное время! Кто дольше всех спит, тот отправляется, куда?

– В карцер, миссис Лафайет, – ответили хором девочки.

– Правильно!

Карцер. Опять этот карцер.

Я выбралась из постели и начала в спешке застилать ее. Так делали все девочки моей спальни. Они знали, что грозит за медлительность. И за лишние разговоры. Мне так же нужно было об этом знать и всегда помнить.

Вскоре, под руководством надзирательницы, мы отправились умываться.

В умывальной было шумно и сыро. Все толкались, потому что спешили на завтрак, а как я вскоре поняла, опоздавшие его лишались. Скорее всего, из-за тяжелого времени, о котором за последние несколько дней, я слышала как никогда часто.

Зеркало над умывальником было грязным. Я протерла зеркало рукой, и мне вдруг стало больно от застывшей в нем девочки, с темными кругами под глазами и короткими, наспех остриженными волосами, которые я когда-то так сильно любила.

Я прикоснулась ладонью к своим щекам. Они впали! Мне довелось провести в работном доме менее суток, а худоба Аманды, уже не казалась мне столь ужасной. Мое отражение было похоже на отражение мертвой девочки. Девочки, которая умерла несколько дней назад, но вдруг оказалась среди живых! Только вот ее уже никто здесь не ждал.

Господи! Милый мой ангел-хранитель, помоги мне!

Когда мы шли по длинному коридору в столовую, нас сопровождала миссис Лафайет и, не унимаясь, угрожала карцером. Женщина, как обычно шла большими шагами, и лишь изредка оборачиваясь на нас, строго повторяла, чтобы мы затихли, иначе будем отбывать наказание все в том же карцере.

Я не знала что такое карцер, но судя по реакции детей, в миг проглотивших свои языки, это было ужасное место. По сути, карцером была тюрьма в тюрьме.

Мне здесь не место. Мне нужно бежать отсюда, иначе у меня отрежут часть мозга и сделают из меня молчаливое чучело. Мне нужно бежать!

Меня вдруг охватила жуткая тоска, и я остановилась. Я не хотела и шага сделать более. Позади в меня кто-то врезался, и колонна остановилась следом за мной.

Надзирательница, заметив это, побагровела от злости и, подлетев ко мне словно огромная старая летучая мышь, закричала:

– Что ты вздумала? В карцер захотела?!

– Я хочу домой, – проговорила я, едва сдерживая слезы, – Отпустите меня, пожалуйста, миссис Лафайет. Молю вас.

Я услышала насмешки из остолбеневшей посреди коридора толпы.

– Домой? – повторил кто-то.

– За эти слова ее точно поколотят, – услышала я. – Она точно влипла!

Не сомневаюсь, что каждый из этих детей меня понимал, только вот они знали больше чем я. Иначе проситься домой, бросились бы все. Но здесь никого домой уже никогда не отпустят.

Мне здесь не место.

Надзирательница выпрямилась и, глядя на меня с высоты своего двухметрового роста спросила:

– Ты все еще не поняла, куда ты попала, деточка?

– Я хочу домой. – Мой взгляд не мог противостоять испепеляющему взору миссис Лафайет, и я опустила голову. – Прошу. Мне здесь не место.

– Теперь твой дом здесь, и чем скорее ты это осознаешь, тем лучше, – проговорила твердым надменным голосом надзирательница. – Забудь о своей прошлой жизни и о своих тунеядцах родителях. Твой пьяница-отец пришел к нам просить еды, и мы приняли его. Мы приняли тебя. Зачем? Чтобы слушать разговоры о доме и о том, как хорошо там, за стеной? Разве ты забыла как там, за стеной? Ты только оттуда. Там голод и смерть! Там чума и проказа! Туберкулез! Разве ты забыла об этом? Может быть, ты позабыла и о войне?

– Нет, – ответила я. – Не забыла, миссис Лафайет.

– Тогда не вынуждай меня вытряхивать из тебя душу, – проговорила миссис Лафайет и добавила: – Шагай!

Я обтерла рукавом рубахи слезы и покорно направилась вместе со всеми ребятами в столовую. Больше я никогда не просилась за стену, больше я никогда не просилась домой.

Мне не нужно проситься, мне нужно сбежать.

По полу веяло холодом и казенные сандалии, выданные мне вчера кастеляншей, совсем не спасали. Мои ноги промерзли насквозь. От холода, я не чувствовала свои щиколотки и пальцы. От холода, кожу мою покрыли мурашки.

– Отсюда не выбраться, – тихо сказал кто-то из детей. Агнесса Лафайет этих слов не услышала, их услышала лишь я. – Смирись с этим.

Наш отряд, состоящий из девочек в серых одеждах, вошел в столовую, и прошел к раздаче по узкому проходу, разделявшим зал на две равные половины. С одной стороны ели мальчики, с другой – девочки. Я ни на кого не смотрела, лишь на носки своей обуви. Мне совсем не хотелось, есть, мне хотелось броситься отсюда прочь, даже если такого места нет.

Старая женщина с белой, словно остывшая пенка молока кожей, положила в мою миску жидкую массу, и я последовала за кем-то к столу. Но дети не сразу начали, есть, они ждали чего-то. Вскоре я поняла, что здесь строго накажут любого, кто притронется к еде раньше, чем помолится.

Я заняла самое крайнее место и вскоре рядом со мной села Тори Грехэм – соседка по комнате. Я была рада Тори и улыбнулась ей. Она улыбнулась в ответ, и боль вдруг начала таять в моей груди.

– Привет, – сказала я, придвинувшись чуть ближе к стене, чтобы Тори поместилась рядом.

– Привет. – Тори заняла место и кивнула мне в знак благодарности за него. – Огромное спасибо.

Вскоре началась длительная молитва. Я не знала слов, но слышала, как дети громко благодарят страну, дарующую нам кров и пищу. Кроме того, дети просили у Господа смирения перед старшими, послушания перед воспитателями, и маленькие желудки, перед столом с едой.

Когда молитва закончилась, дети кинулись к своим тарелкам. Они ели так, будто это был последний раз в их жизни! То здесь, то там я видела перевязанные головы. Возможно это те дети, которым вырезали часть мозга.

Дети-чучела!

– Ешь, – посоветовала мне Тори, заметив, что я совсем не притронулась к еде. – Иначе у тебя не будет сил на работу, и тебя накажут.

– А что делают с теми, кто плохо работает? – спросила я девочку.

Тори Грехэм показала мне свои пальцы рук. Они были сплошь усеяны глубокими рубцами. Эти шрамы были оставлены прутьями, и от них, я пришла в ужас.

Руки как у чудовища!

– Зажми нос, вот так, и просто проглоти, – добавила Тори. – Тогда ты не почувствуешь запах. Еда придаст тебе сил для работы.

– Хорошо. – Я наполнила рот холодной жижей, и проглотила. Жижа чуть не вырвалась обратно, но я удержала ее в желудке.

– Молодец, – улыбнулась Тори. – Запей скорее.

Я запила водой. Во рту от завтрака остался привкус гнилой, холодной капусты. Пахло так же не вкусно. Но оставалось еще половина тарелки. Но руки Тори Грехэм пугали меня сильнее, и я принялась доедать остатки ледяной капустной жижи.

– Чучело, – услышала я вдруг позади себя и обернулась. – Поглядите! Чучело идет!

Я увидела девочку примерно пятнадцати – шестнадцати лет. Голова ее была перебинтована, глаза широко раскрыты, а взгляд совершенно отреченный.

– Ее зовут Патрисия Рошер, – сказала Тори. – Она боялась приоткрытых дверей и всегда видела за ними красные глаза. Теперь, Патрисия не видит ничего. В ее голове пустота.

– Это ужасно! – вырвалось у меня из груди. Пальцы мои задрожали, сердце сжалось. – Что теперь ее ждет? Ее и других… чучел?

– Обычно, они исчезают, – ответила Тори.

– Исчезают? Куда?

Тори пожала плечами.

– Никто не знает, – сказала она. – Рано или поздно, они исчезают. Может быть, они не могут долго прожить после лоботомии, и умирают.

– Чучело, – продолжали дети указывать на девочку пальцами. – Не приближайся к нам, чучело. Иди и найди свои мозги!

Я почувствовала горький запах лекарств, когда девочка прошла мимо меня. Мой нос защекотал запах стирального порошка и пыльных простыней. И сырости. Я на мгновение представила, что все сидящие за столами дети – чучела с перевязанными головами и отреченным взглядом, и холод побежал по моей спине. Но зачем они так относятся к несчастной?

Что она чувствует, находясь там, за пределами своего сознания? За дверью, ведущей в безумие.

Я этого не знала. Никто из тех, кто любопытными взглядами изучал девочку с перевязанной головой, не знал, что она чувствует. Может боль, может страх, а может и вовсе ничего не чувствует. Иначе, почему она не плачет от такого обидного прозвища?

В столовую вошла миссис Лафайет, все издевательства прекратились. С появлением этой высокой темной фигуры, дети испугались и замолчали.

– Если я еще услышу это слово, – сказала миссис Лафайет, – Запру в карцер. Всех одновременно. Доедайте и на работу!

Патрисия стояла у дверей. Она по-прежнему молчала, она по-прежнему ничего не чувствовала.

Доедая эту противную жижу, я вспомнила о матери. Вспомнила маму в молодости, когда подглядывала за ней. Она сидела в саду, а летнее солнце играло на ее любимых сережках. Мама что-то вязала и улыбалась, бросая на меня временами взгляд. Она знала, что я подглядываю.

Мама Тори Грехэм, так же как и моя, умерла. Но ее убили, и сделал это отец Тори. Она рассказывала, что стояла у окна и глядела на то, как отец закапывает маму в землю на заднем дворе. Большие капли дождя наполняли открытые глаза мамы, стекали по ее щекам, скапливались в яме, которая медленно, но верно превращалась в могилу. Тори не плакала, когда рассказывала мне все это. Она сказала, что в первый день здесь все плачут, потом перестают плакать, затем и вовсе забывают о своих матерях.

– Однажды, – рассказала мне Тори, – ты тоже, как и все мы, позабудешь свою маму.

– Но я не хочу ее забывать.

– Время тебя не послушает. – Тори тяжело вздохнула. – Оно будет уходить все дальше и дальше, пока от твоей мамы не останется лишь силуэт. Время заберет с собой даже глаза твоей мамы. Я уже не помню, какого цвета глаза у моей матери. Время съело их. Время все съедает. Оно и нас съест.

Я все равно убегу! Я не собираюсь ждать, пока время уничтожит меня и все что мне дорого! Я не позволю!

Черная липкая дрянь наполняла мою душу. Но мы с Тори были чем-то похожи, поэтому я не чувствовала себя одинокой. Наши мамы умерли, и это нас роднило. Мне нравилась Тори. Она не показывала пальцем на Патрисию, как это делали все остальные. Тори была доброй, даже не смотря на то, какие ужасы она пережила, глядя на то, как родной отец роет на заднем дворе могилу.

Нелли Кроссман была права – меня определили в швейный цех и это меня очень обрадовало. Там работала Тори, а это значит, изредка мы можем болтать. Мы сможем чаще видеться и не дать унынию Фрамстон-Холла поглотить нас, как это случилось со многими.

Строем из серых, безликих девочек, мы отправились переодеваться на работу.