Читать книгу Сестра-отверженная - Одри Лорд - Страница 7

В Москве очень холодно. В день моего приезда утром шел снег, и сегодня снова идет снег, а ведь это только 16 сентября. Моя сопровождающая Хелен удивительно точно высказалась об этом. Она сказала, что жизнь в Москве – непрерывная борьба с холодом и что жить вообще – значит просто не замерзать насмерть. То ли из-за холода, то ли из-за нехватки еды в годы войны все здесь невероятно много едят. Сегодня вечером Хелен из-за небольшой ошибки официанта принесли два ужина, и она не раздумывая съела их оба. При этом никто не выглядит особенно толстыми, но я думаю, что это во многом связано с погодой. Сегодня за ужином мы пили вино, и, видимо, оно часто используется, чтобы помочь беседе. Кажется, это чуть ли не обязательно. За ужином на столе всегда стоит три стакана: один для воды, один для вина и один для водки, которая течет тут как вода и, похоже, так же мало влияет на русских.

Сегодня мы группой от конференции вместе с сопровождающими из «Интуриста» были на экскурсии. Трудно поверить, что сегодня воскресенье: весь город выглядит таким наполненным будничной жизнью, таким погруженным в свои дела, что кажется, будто неделя продлена на один день. Мы видели музей Новагродского монастыря[11] и сияющие, веселые, золотые луковицы-башенки, при взгляде на которые мгновенно проходит чувство, будто я на Манхэттене. Мы посмотрели университет и, конечно, многочисленные мемориальные доски, посвященные многочисленным геро/иням, но ни одна не тронула меня так сильно, как та суровая старушка, летевшая Аэрофлотом. И Большой театр балета. Было дождливо, серо и пасмурно – декабрьский нью-йоркский день, – и всё выглядело величественно, как на Гранд-Конкорс в районе 161-й улицы в Бронксе в середине декабря или на Колумбус-Серкл[12]. Золотые луковицы-башенки на некоторых старых зданиях прекрасны, они всё время блестят, даже в такую погоду, и поэтому кажутся обещаниями радости в этом пейзаже или волшебными дворцами, а милые зеленые, белые, желтые и оранжевые росписи, обрамляющие окна, чудно выделяются в серости погоды. Надеюсь, мне представится случай увидеть Пушкинский музей.

У меня взяла интервью очаровательно проницательная, по-матерински заботливая женщина из Союза советских писателей. Она исследует «негритянскую политику», по ее выражению, и, конечно, очень интересуется женщинами в Штатах. Мы проговорили добрых два часа, и среди прочего я рассказала ей про пожилую женщину с медалями в самолете, спросив, не знает ли она, что это были за медали. Она сказала, что женщина, вероятно, работница сельского хозяйства, которую наградили званием «Герой Республики». Их в основном дают людям, которые много трудились, сказала она. Это любопытно, потому что ранее, за обедом, я увидела свою переводчицу, Хелен, с неожиданной стороны. Она разозлилась на одну из официанток, которая не подошла к ней достаточно быстро, а обслуживания действительно приходится долго ждать. Хелен заметила, что этой страной правят рабочие, и в ее тоне мне послышалось отвращение или, по меньшей мере, досада. Думаю, Хелен полагает, что ее дискриминируют или что она в невыгодном положении как «интеллектуалка» – она занимается не только устным, но и письменным переводом. Мне это показалось странной заносчивостью, ведь Хелен работает не меньше, а может быть, и больше любой официантки, когда бегает за мной и живет мою жизнь одновременно со своей. Потому что она не отходит от меня ни на шаг.

Мы побывали в университете, и наш гид рассказывал по-английски о зданиях, которые строили в сталинские времена. Чтобы заложить фундамент и возвести эти постройки, камень везли из Украины, потому что Москва, в отличие от Нью-Йорка, стоит не на скальной породе. Удивительно, что город из таких огромных, внушительных, каменных зданий может быть выстроен не на твердой почве. Как будто бы он держится силой человеческой воли. Пока мы стояли перед зеркальным прудом и обсуждали это, ко мне бочком подкрался светловолосый мальчик лет десяти с совершенно интернациональным видом, встал рядом и, украдкой коснувшись меня, раскрыл передо мной ладонь. Посреди его маленькой руки лежал значок в виде красной звезды с солдатом посередине. Я совершенно растерялась, так как не понимала, чего хочет ребенок, и спросила Хелен, но она сказала мальчику что-то резкое и отогнала его так быстро, что я не успела ее остановить. Позднее она объяснила, что он хотел выменять свой значок на американский. Этот ребенок стоял в стороне и наблюдал за нами, странными Черными людьми, и смог угадать во мне американку – потому что, конечно, только американ/ки носят много значков, – и решил обменять свой значок с красной звездой. Меня тронул этот ребенок – я всё думала о том, что сегодня воскресенье и он, наверное, ищет удачи во всех туристических местах. Наверняка его родители не знали, где он, и интересно, думала я, что бы сделала его мать, если бы узнала.

Женщина из Союза писателей, которая пишет книгу о негритянской политике, была, как мне показалось, немногим старше меня – наверное, ей немного за пятьдесят – и ее муж был убит на войне. Детей у нее не было. Она сообщила эти факты о себе сразу, как мы сели, открыто говоря о своей жизни, как здесь, кажется, делают все. Я говорю «кажется», потому что у этой откровенности есть и своя граница. И она, как и моя сопровождающая, и большинство здешних женщин всех возрастов, похоже, скорбит по мужчинам, которых больше нет. В то же время они вроде бы избавились от многих традиционных ролей и игр по отношению к мужчинам. Почти все, кого я встречала, потеряли кого-то на «Великой Отечественной войне», как они ее здесь называют, то есть, по-нашему, на Второй мировой.

Сегодня вечером у меня брал интервью Олег, один из представителей Союза советских писателей, которые пригласили меня в Россию и оплачивали счета. Из разговора с ним я узнала, что гостиница, в которой мы живем, раньше была молодежным общежитием, и Олег извинился, что это место, как он выразился, не такое «цивилизованное», как другие московские гостиницы. Я сталкивалась со словом «цивилизованный» и раньше, и мне стало интересно, используется ли оно в разговорах с американ/ками, или, может быть, оно означает соответствие американским стандартам. Мне всё больше кажется, что американские стандарты здесь своего рода негласная норма и что с ними нужно считаться вне зависимости от того, противишься ли ты им или принимаешь их. Это довольно неутешительно. Но вернувшись в гостиницу, я отмечаю, что отделка здесь в самом деле немного потрепанная, но всё в рабочем состоянии, а кровать в номере хоть и кажется подростковой по размеру, но вполне удобна. Для молодежного общежития это куда лучше, чем я могла бы себе представить. Конечно, я не могу не задаться вопросом, почему людей, приехавших на афро-азиатскую конференцию, селят в молодежном общежитии, тем более «нецивилизованном», но вряд ли я когда-либо получу на это ответ[13]. Все гостиничные номера в Советском Союзе стоят одинаково. Коммунальные услуги – как рассказала Хелен, пока мы ехали на метро отправлять телеграмму – здесь очень дешевые. Газ для готовки стоит шестнадцать копеек в месяц, что меньше одного рубля (около трех долларов США), а за электричество даже зимой, при наибольшем потреблении, когда Хелен целыми днями сидит за переводами, она платит три рубля в месяц. По ее словам, это очень дорого. Двухкомнатная квартира, которую они делят с матерью, стоит восемь рублей в месяц.

Олег не знает английского, точнее, не говорит по-английски. Как и многие люди, с которыми я познакомилась в России, он понимает английскую речь, хотя и не подает виду. Олег сказал мне через Хелен, что хочет, чтобы я знала, что для нас очень важно познакомиться с другими писатель/ницами и что цель конференции в том, чтобы мы встретились и объединились. Я поблагодарила его за двадцать пять рублей, которые получила сразу же по приезде в Москву как подарок от Союза советских писателей на карманные расходы. Я говорила об угнетенных людях по всему миру, о том, как важно встречаться, чтобы соприкоснуться и поделиться друг с дружкой, я говорила о ЮАР и их борьбе[14]. Олег ответил очень любопытно: «Да, в ЮАР в самом деле всё очень плохо. Это как незаживающий гнойник». Это прозвучало для меня одновременно отстраненно и по-собственнически. Непонятно. Мой друг Вилли, южноафриканский поэт, теперь живет в Танзании, и, возможно, он тоже здесь, чем я очень воодушевлена.