Читать книгу Вошь на гребешке - Оксана Демченко, Оксана Борисовна Демченко - Страница 14

Плоскость, Москва, вторая неделя ноября

Изучение местных людей по-прежнему оставалось единственным способом занять себя. Люди – они тот еще объект для наблюдения, независимо от мира и обстоятельств. Здешние теснились в палатах, толкались в коридорах. При этом их умение и желание общаться вовсе не впечатляло. Испытывая недостаток личного пространства и уединения, люди замыкались в подобие незримого кокона, и самый распространенный из обнаруженных Миленой был – равнодушие.

Целый день бывшая первая ученица следила за посетителями больницы, разбирая модели местного семейного уклада. Кто-то нес родичам вкусное – побаловать, иные шли с цветами и фальшивой бодростью, с шуршащими конвертами для врачей. Были и скучающие гости, эти явились во исполнение долга. Откровенно хищные стервятники выискивали на лицах больных признаки скорой кончины, ведь она – избавление от тягот ухода и право на имущество… Кто-то трещал без умолку, перерабатывая сплетни.

Милена смотрела, слушала и заражалась равнодушием. Зачем ей эти люди, их заботы и сложности? Надо искать выход из безвыходности, привыкнув воспринимать гомон и толчею – как фон. Это не её мир, не её замок… Хотя тут и замков-то нет. Мертвый город, составленный из бездушных сооружений.

– Он еще теплится, – отстранясь от окружающего, попробовала рассуждать Милена. – Расслоившийся тип не умер, сердце вон – трепыхается. Хотя пульс у него, да у всех здешних… Во: совсем мальчишка, протопал два этажа вверх – и готова отдышка. Все больные, точно. Но этот тип дышит. Тело пребывает в жизни, значит, душа закрепилась в каком-то ином слое. Во многом мы – люди – выживаем по общему закону. Нас могут держать незавершенное дело или родная душа, я исключаю из рассмотрения дар вальза, упрямство анга, а равно предназначение или старый долг. Этот плоский человек не происходит из настоящего замка. Силы в нем – на ноготь, и ту надобно поискать. Если его держит дело, я пропала. Но если человек… тогда где корни и узлы срастания? С-сволочь равнодушная!

Обругав тело за грехи души, Милена представила, как она хороша в задумчивости, когда крутит прядь волос и поджимает губы, трогая длинную шею кончиками пальцев. Кстати, почти все подсылы королевы или вальзов чужих земель узнавали от первой ученицы исключительно мало, зря Тэра Ариана кричала и норовила уязвить. Выведывать у красивых – сложно. Не доверять вызывающим доверие – непосильно. Зато сколько лишнего гости сообщали, какими тайнами делились, норовя повыгоднее «продать» свою значимость и заслужить внимательный взгляд. Йонгар сгоряча выложил все, что помнил об истории жизни Тэры Арианы.

Тэра очень давно, еще до начала бед с изъяном востока получила основания не доверять западу. Из-за интриг Астэра, вальза востока, она вынужденно разорвала отношения с близким человеком, жившим в смежном мире. Тот мужчина не осилил законов Нитля, где цивилизации слишком мало, а угроза жизни каждодневна. Западные вальзы могли бы многое подправить, хотя бы наладить постоянную складку в тот мир – но предпочли не вмешиваться. Тэра лишилась сердечной привязанности, а заодно и ребенка: с собой нельзя забрать извне ничего и никого, если корни Нитля не примут, а связи прежнего мира не отпустят… Еще Йонгар смутно намекал на большую ошибку Тэры, которая по молодости поддалась очарованию Астэра, первого вальза востока – и подробно прорицала для него о личном и грядущем, да еще с вариантами, с развилками – что недопустимо.

Позже, когда бремя ошибок Астэра отяготило весь восток, вроде бы именно личная неприязнь подвигла Тэру к крайнему решению. Первая дама севера зарезала величайшего из вальзов востока. По словам Йонгара, даму Файена снедала беспредельная ненависть к востоку. Вроде бы Тэра потеряла из-за Астэра близких друзей… И вот что точно: именно Тэра, преодолев неприязнь к западу, взялась искать у его даймов помощи в постановке восходного луча на якоря. «Слишком многое запутано и оборвано, петли не разобрать, узлы не распутать. Надо рубить. Пусть новые люди начнут взращивать луч с малого проблеска», – вроде бы сказала Тэра, по крайней мере Йонгар именно так передал случайно услышанное им самим.

– Хоть бы этого слабака из плоскости не занесло к нам, – поморщилась Милена, всматриваясь в лицо расслоившегося и продолжая кропотливо выискивать корни, связующие его с миром. – Нет в нем большого огня, так себе теплится, без азарта. Любить не умеет, ненавидеть опасается, страхи копит и про запас держит в себе. Спаси его мать серебра, если в наш лес забредет и на корень наступит, даже у опушки. Или я сегодня строга? Обычный плоский человек. Для кого-то родной и важный. Вот он, корешок, ничуть не гнилой.

Позволив себе улыбку, Милена проследила крепкий корень. В мире рассловишегося человека держали не его дела и долги, хотя того и другого было в избытке, как у всякого живого. Кто-то ждал расслоившегося: тепло, но без надежды. Скорее с горечью…

– Кто умеет ждать, тот полезен мне.

Обнадежив себя, Милена постаралась зацепиться за корень. Проследить его, тянущийся вовне. Прочь из больницы, в недра многолюдного города, в хитросплетение бессчетных судеб и случайностей.

– Чер!

Кто бы ни прирос к расслоившемуся, сейчас этому человеку было плохо. Но помощи он не ждал и не искал. Разочарованная Милена осознала свою неспособность покинуть больницу, скользя вдоль корня. Пришлось переждать огорчение, позволяя себе ругаться любыми словами, благо одернуть некому. А затем уговаривать себя запастись терпением, вспомнив прелесть удела ловца. Засада – это не скука, а развлечение. Рано или поздно сторожевая нить дрогнет, и тогда придет время действовать.

Вечер загустел на оконных стеклах спекшейся грязью, задернул шторы мрака, пряча нерадивость городских уборщиков. Милена приготовилась перетерпеть длинную ночь, унылую и даже тягостную в больнице. Люди спят. Только самым «тяжелым» нет отдыха. Кто-то перемогает боль, кого-то везут в операционную, врачи хотят отдыха и ничуть не настроены на активную помощь. Дважды в прошлую ночь Милена добиралась до приемного покоя, это на пределе дальности – и орала на врачей и больных. Те и другие раздражали неумением договориться и взаимно облегчить общение, а значит и лечение. Родственники врали, сами больные охали и закатывали глаза из-за боли, совершенно пустяковой по мнению первой ученицы. Врачи слушали, но не слышали, занятые своим… После крика положение ненадолго улучшалось. Врачи вздрагивали и принимались трудиться усердно, а больные прекращали заранее подозревать худшее для себя.

– Что я им, привидение по имени совесть? – проворчала Милена, покосившись в сторону приемного покоя. – Плевать на всех. Только и это не интересно, они меня не замечают… Тоска.

Корень вдруг дернулся резко, судорожно. Потемнел, готовый оборваться: Милена, снова выругавшись, ощутила сразу и свободу уйти от расслоившегося, и растущее отчаяние там, вдали. Если корень лопнет, иных надежных путей выбраться из неопределенного состояния – не будет!

Город поглотил бестелесную Милену, швырнул сквозь упругую ночь. Движение сводило с ума, осень студила душу ознобом фонарей, издали претендующих на роль звезд – и вблизи не представляющих собою ровно ничего.

Движение прекратилось болезненно резко. С некоторым запозданием Милена смогла осознать всю картину.

Покрытая сетью старых трещин асфальтовая дорога режет лес, вынуждая стволы у обочин выстроиться в две линии, словно они слуги. На дороге замерли черные машины, две – лоб в лоб. Третья зажата между ними, на её заднем сиденье всхлипывает при каждом вздохе худенькая молодая женщина. Рядом, вальяжно развалившись, сидит мужчина. Он одет – Милена уже усвоила местные правила – на деловой манер. Пальто смотрится дорого, на коленях портфель, на его плоской глянцевой спинке – бумага, белая, как лицо испуганной женщины. В пальцах мужчина разнообразно и стремительно перекатывает шариковую ручку, намекая на превосходное владение вовсе не ею, а ножом…

– Будешь жить сама, и пацана тоже отпустим с целым горлом. Поняла? Кивни, не охай. Подпиши и больше не спрашивай, где вам жить. Это не мои проблемы, я и так сегодня добрый. Нечего связываться с лохом. Он должен, мы взыскиваем. Ничего личного.

Мужчина еще что-то говорил скучающим тоном… Он запугивал жертву привычно, даже лениво. Милена его не слушала и почти не слышала. Вся картинка, доступная зрению людей плоского мира, перестала иметь значение.

Плоскость – особенный мир. Лезть сюда без выгоды для себя, даже ради спасения чьей-то жизни, едва ли стоит. Ложная простота четырех сторон света ограничивает восприятие так называемыми физическими законами, словно нет иных сфер, сил, красок. В дела плоскости не принято вмешиваться, не получив прямой к тому просьбы. Но сейчас на убогой дороге, в окружении голых деревьев, рожденных неподвижными, творилось дело, ничуть не относящееся к плоскому миру. И это дозволяло и даже побуждало вмешаться.

Милена хохотнула, невольно подражая Черне, которую желала бы видеть здесь и теперь остро, как никогда прежде. Сквозь зубы само собою просочилось любимое словцо воительницы – «интересно». Бывшая первая ученица замка Файен повела плечами, делая важнейший шаг – в явь! И с наслаждением сознавая себя: телесную, способную ступать по твердой поверхности, производя звук и отбрасывая тень.

– Не зима, а вот – приперлись, – шепнула Милена, ощущая азарт предстоящего. – Важное дельце? Воистину никто не умеет быть верным в беде… кроме врагов наших.

Исподников было двое. Оба таились рядом с машинами, чуждые плоскости и незримые для её людей, которые по обучению и складу души – не вальзы и не анги, ни на ноготь.

Твари оставались невидимками, покуда Милена была далеко от них. Но с каждым её шагом исподники проявлялись все отчетливее.

Первыми запаниковали люди в двух машинах с горящими фарами. Рассмотрели – и ужаснулись. Истошно взвыл сигнал! Это один из водителей неловко положил руку, да так и не убрал. Второй принялся терзать стартер, хотя мотор и без того сыто шелестел на холостых.

Милена сделала еще шаг, разводя руки и по привычке прищелкивая пальцами в такт зреющему азарту. Исподники заметили её, опознали происхождение и дружно развернулись, приседая на мощных лапах с вывернутыми назад мосластыми суставами.

Правый и чуть менее рослый пробно взмахнул широким мясницким клинком. Левый присел глубже, делаясь одного роста с Миленой – и выдохнул звучание, вмиг погасив фары, моторы, даже фонари на опушке, далеко…

Мужчина в роскошном пальто вдруг завизжал и пополз из машины на четвереньках, бросив портфель, бумаги, ручку. Если у него и было оружие – что толку? Не оружие ведет бой, а исключительно воин. Худенькая женщина плотнее обняла ребенка – его Милена заметила лишь теперь. Бежать женщина не пыталась, она, кажется, была так окончательно запугана своим собеседником, что новых «гостей» не смогла испугаться еще сильнее. Судорожно огляделась – зрачки огромные, делают весь глаз черным, бездонным. Много раз облизанные, потрескавшиеся и покусанные губы шепотом выговорили нечто едва слышное. Уставившись на Милену, женщина заподозрила именно в ней спасение из смертельной ловушки. И снова зашептала, смаргивая слезы и бережно обнимая ребенка, слишком маленького, чтобы понимать и бояться.

Минуя последнее дерево, Милена тронула сонную, неотзывчивую кору, провела пальцами по стволу, рванула годную ветку. Та удобно легла в ладонь – и ученица Тэры рассмеялась. Даже неподвижный лес плоскости остается лесом. Если попросить умеючи. Ветка вздрогнула в руке, вытянулась и заострилась. Рослый исподник пружинисто качнулся, взметнулся, используя всю силу лап! Он сразу перемахнул машину и атаковал первым.

Он желал дать напарнику шанс подготовиться. Милена не стала уклоняться, чего от неё ожидали, упала вперед и влево, пропуская когтистые лапы в опасной близости от шеи. Когти лязгнули, промахиваясь всего-то на ширину пальца. Древесное копьецо послушно изогнулось, как советовала рука – и вошло в плоть исподника у хвоста, на стыке броневых пластин. Тварь завизжала, пропахивая мордой жухлую листву все дальше от дороги.

Тварь дергалась и выла, не имея сил освободиться от тонкого копья, уже целиком вошедшего в тело, жадно пускающего корни – чтобы вырваться из плоскости в ином слое, чтобы жить там настоящей жизнью подвижного и сильного дерева.

Не тратя ни крохи внимания на поверженного врага, Милена развернулась ко второй твари, поморщившись от мгновенного сожаления: запасного копья нет, а ломать взрослого кэччи79 голыми руками – та еще работенка. Причем для анга, а она-то не анг.

Широкий тесак вспорхнул невесомее пушинки, по дуге пошел вниз, подсекая под колени и доказывая: гибель напарника дала время подобраться опасно близко к противнице. Милена взвилась в прыжке, перекатилась по крыше машины и, не останавливаясь, скользнула к лесу по другую сторону дороги. Словно в насмешку над усилиями, оба ближние дерева оказались мертвы – под пальцами ощутилась лишь осклизлая труха, кора со скрипом подалась, оставив в щепоти клок расползающегося мха. Щека впечаталась в грязь полужидких, гниющих листьев. Запахи мертвого леса, выхлопа машин и сернистого присутствия исподья смешались, запершили кашлем в горле.

Звук когтей по металлу отметил момент, когда кэччи перемахнул машину, преследуя противницу, не давая ей передышки. Пришлось с разворота змеёй утекать под днище, радуясь, что машина высокая, а не как многие иные, замеченные близ больницы – почти скребущие брюхом дорогу.

Кэччи лязгнул промятой крышей: попробовал затоптать и придавить. Милена оскалилась, выкатываясь на дорогу, сознавая мгновенную беззащитность. Взгляд шарил, выбирая годное дерево…

Перед глазами внезапно обозначилось нечто пушистое, светлое. Оно мелькнуло проблеском нежданной надежды – и сгинуло в цокоте крошечных колокольцев… Кэччи истошно взвыл, запахло паленым, потянуло дымком. И только тогда сделалось понятно, что именно удалось заметить.

– Серебро? Откуда в их мире лань? – едва смогла выдохнуть Милена.

Время сделалось видимо и медлительно, как пар дыхания в стужу. Холод облил спину – это исподье утекло к себе, оставив след изморози на асфальте, где запеклась темная кровь. Шало встряхнувшись, Милена села и долго смотрела на свои руки, упертые в грязь, дрожащие. Победа досталась ей случайно. Победу ей, в общем-то, подарили. Только – кто? Бывшая первая ученица Файена глубоко втянула ноздрями воздух, улыбнулась миру, признавая: я живая, мне хорошо! Села удобнее, откинулась на борт машины, глядя в мутное небо, не умеющее быть глубоким и темным. На опушке затеплились один за другим фонари. Ветерок пригнал запах сырости. Сигнал жалобно охнул – и затих окончательно. Фары наоборот, мигнули и разгорелись – сперва мерзким фиолетовым, а затем еще более паскудным мертво-белым. Досадуя на фальшивый свет, спрятавший промельк истинного серебра, Милена нашарила камень. Встала и прошлась вдоль машин, без спешки разбивая все стеклянные бельма на их мордах. Восстановив ночь в правах хотя бы вблизи от себя, Милена осмотрелась.

От кэччи, само собой, остались лишь следы их боевого соприкосновения с предметами плоскости – вмятины на кузовах, царапины на дороге, трещина через все лобовое стекло ближней машины. И еще – изморозь.

В дальней машине за рулем по-прежнему сидел водитель, и глаза имел такие круглые и яркие, что Милена с долей сочувствия спросила у парализованного страхом мужчины:

– Обделался?

Звучание собственного голоса показалось искаженным, но не лишенным мелодичности. Ускользающе малая хрипотца украшала нижние нотки. Утратив интерес к водителю, Милена шагнула к средней машине, зажатой меж двух больших. Села на то самое место, с которого не так давно уполз на всех четырех трус в шикарном пальто. Внимательно изучив по-прежнему белое лицо и огромные, во весь глаз, зрачки, Милена улыбнулась женщине. Обдумала предстоящий разговор, сгребая единую кучу из потенциально годных слов. Старательно выговорила их все на местном наречии:

– Пасиба. Ты дела… делала сирибро? Как делала? Харашо делала…

– Нет у меня серебра! – всхлипнула женщина, с отчаянием глядя на Милену. – Господи, ну почему всем от меня что-то надо! Ничего у меня нет! Ничего! Даже дома. Я подписала эти бумаги, я трусливая дура и все подписала…

– Бу-ма-ги, – напевно повторила Милена, исправляя выговор. – Ничего не нада. Ты не дура. Ты харашо… Чер! Мы с тобой – хорошо делали. Сделали. Справились. – Она рассмеялась, нагнулась и подобрала портфель, а затем и бумагу. Порвала её в мелкие клочья, подмигнула и еще раз улыбнулась. – Все слова знаю. Медленно привыкаю говаривать. Выговаривать. Меня зовут Милена. Ты меня вручила. Выручила? Я тебя выручила. Все хорошо. Все сзади… позади. Моно плакать. Мож-на кричать. Можно страхаться… бояться. Можно мне сказать, что плохо. Нужно сказать.

Женщина слушала очень внимательно, кивала каждый раз, когда Милена делала ошибку и исправляла её. Постепенно ровная речь и особенно то неречевое, что доступно вальзу, что пряталось за словами, возымело действие. Напряжение позы ушло, руки женщины расслабились, согрелись. Бледность сменилась более здоровым тоном кожи. Женщина позволила себе прикрыть глаза и помолчать, слушая ночь и не опасаясь её звуков.

– Я Маришка. То есть Марина. Они отобрали сумку. Вломились и… То есть, я открыла, ведь их привел участковый. Они ввалились, все обыскали. Забрали паспорт. Ключи, телефон, карточку… все забрали. Потом я подписала дарственную на квартиру. Прямо когда ты появилась. И нам с Мишкой некуда идти. Совсем. И Влад пропал. И…

Милена красиво взвела бровь, прекращая поток жалоб, прорвавший плотину молчаливого, окончательного отчаяния. После нескольких попыток портфель поддался и открылся. Из него, перевернутого, высыпалось содержимое.

– Ключи? – предположила Милена.

– Паспорт. Телефон. Кошелек.

Маришка отрывисто выговаривала слова и рылась в вещах дрожащими руками, паникуя и всхлипывая от запоздалого, вторичного страха. Наконец она осознала произошедшее, резко выпрямилась, выпустив из рук свое имущество.

– Погоди… А эти, черти… Кто они?

– Кэччи, – Милена повела рукой и огорченно рассмотрела сломанные ногти. – Исподники. Если на ваш лад… Кэччи – вроде капитана, наверное. Плохо ловю… ловлю суть званий. Только один был большой военный. Все другое далеко. Неудобно брать… знания брать.

– Капитаны так не выглядят, – глубокомысленно решила Маришка, наконец-то поверив, что сын всего лишь спит, что ничего плохого ему не сделали. – Укол вот ему… Я испугалась.

– Спит, неглубоко, – Милена тронула пульс у челюсти малыша. Помолчала, всматриваясь в свет души ребенка, в течение силы. – Иногда глаза открыты, иногда закрыты. Утром будет здоров. Исподники не люди. Мы – люди. Они нас хотят заиметь… хапнуть то, что есть у нас. Нет слов в наречии. Или не знаю нужное. Враги. Ушлепки. Козлы. Сучий потрох. Говноеды. Ё…

– Ты где язык учила? – поразилась Маришка, пихая в бок очень по-свойски и показывая взглядом на ребенка. – Разве можно…

– Нельзя? Ладно. Но смысл точный, и выражение то самое. В больнице учила. – Милена покосилась на новую приятельницу и решила пока что не уточнять, почему оказалась сперва в больнице, а затем здесь. – Нам пора. Этот обделался, скоро очнется. Прочие свинтили, слабаки. Но уже возвращаются. Не хочу бить людей. Сегодня – не хочу.

Милена гибко встала, обгладила себя по бедрам и позволила один томный взмах ресниц при удачном повороте головы в профиль, несомненно замеченный и оцененный водителем, пусть по-прежнему парализованным. Маришка торопливо сгребла ценности в портфель и тоже выбралась из машины. Без возражений передала спящего Мишку новой приятельнице, о которой и знала-то лишь имя и сомнительное происхождение: «мы – люди»…

– Понятия не имею, где мы, – Маришка принялась заново пугать себя. – И эти… И они ведь не отстанут. И…

– Лучше бы ты была дура, – сообщила Милена. – Хватит думать, у тебя мысли сильно дрожат. Когда не думаешь, умеешь такое, чего я не могу. Серебро. Второго кэччи ты грохнула. Ты, не я.

Маришка выслушала молча, цепляясь за пояс и стараясь не отстать. В темноте она видела кое-как, шагала заплетающимися ногами неуверенно. Страх её не отпускал, вынуждал колени дрожать и подламываться. Милена двигалась неторопливо, свободной рукой поправляя волосы и ощупывая ткань рубахи, порванную в двух местах когтями кэччи. Почему она вошла в этот мир именно в ученической одежде для тренировок, понять можно: так сложился день боя Черны. Но оставаться в грязном и рваном теперь, посреди большого города…

До широкой освещенной дороги удалось добраться довольно быстро. Маришка за спиной принялась бормотать что-то про опасность ночного автостопа и жадность таксистов. Милена не мешала страхам чужого разума жить привычной жизнью, просто стояла на обочине и чуть щурилась, изучая редкие машины и тот свет людских душ, который она умела видеть. Одни люди давали слабый отблеск, поглощенные собой и отрезанные от мира коконом безразличия. Иные горели багрянцем страстей или теплились гнилостной зеленью страхов. Кое-кто не давал даже искры. Годное появилось в крошечной машине, сразу увиделось ясно за лепящей звездой света фар. Милена повела плечами. Сразу истошно завизжали тормоза. Машина промчалась мимо, не в силах преодолеть инерцию движения, равно как человек за рулем еще не одолел силу тока посторонних мыслей.

Когда машина сдала назад и, наконец, замерла, Милена из-под ресниц глянула на улов: мужчина как раз разогнулся из низкого, на самой дороге лежащего, кресла. Молодой, а вернее – моложавый. И семья у него есть, и в жизни все налажено, а проехать мимо, чтобы не лгать дома любимым людям – не смог.

– Позволите украсить наш вечер бокалом… – он начал так честно и без предисловия, что сам запнулся от недоумения. Оглядел незнакомок, уделил внимание ребенку. Переменился в лице. – Девочки, у вас что, беда стряслась?

– Нам бы заесть чем сытным нашу беду, – рассмеялась Милена, ощущая приязнь к городу и даже плоскости в целом. Зеленые глаза теперь были опаснее болотного омута, человек тонул, прекратив сопротивление и, значит, делался до смешного исполнителен, податлив. – И еще нам надо время. Обдумать дела без спешки. Ясно?

– Трех дней в бунгало гольф-клуба хватит? – быстро прикинул «спаситель». – Дольше будет напряжно, девочки. А это… это и так есть по случаю, не требует оплаты.

– Вы сама доброта, – проворковала бывшая первая ученица Тэры, запихивая сопротивляющуюся Маришку в широкую щель двери, куда-то назад, за отодвинувшееся сиденье. – Милена, рада познакомиться.

– Александр Ми… – водитель смутился, послушно оббежал длинный капот, потому что на него смотрели и от него именно этого ждали. Склонился, целуя запястье и выговаривая имя туда, прямо в кожу: – Саша.

Разогнувшись, он оказался на голову ниже случайной попутчицы. Еще более смешался от внезапного понимания разницы в росте, кивнул, поправил ремень, вдруг пожалев о наличии немужественного животика и приняв, как бремя возраста, общую сутулую мешковатость своей фигуры, на беглый взгляд еще так-сяк, но вблизи уже вовсе не юношеской.

– Вам не холодно? – спросил он, придумав-таки тему для разговора. – Ноябрь, а вы без пальто, без… э-ээ… перчаток. Я сперва решил – спортивные сборы. Но ваша подруга плачет. И ребенок.

Милена молчала, задумчиво всматриваясь в тусклые глаза, немного подслеповатые, закрытые от подробного изучения бликующими стеклышками очков в позолоченной тонкой оправе. На дне глаз нечто копилось, причем давно и болезненно. Утянув человека в болото смутной приязни, вынудив исполнять важное, Милена и сама сделалась ближе к нему. Но двусторонний контакт не ладился. Мешали разность привычек и самого способа смотреть на мир. Хотя – зачем вникать? Пусть поможет разок и убирается. Милена поморщилась, глянула на Маришку. Эта женщина – среброточивая, нет сомнений. Она ужаснется и отшатнется, поняв, как грубо использован незнакомец. А беда-то у него сложная, весомая.

– И зачем мне это? – спросила Милена у себя самой.

– Что, простите? – Саша вздрогнул от звука голоса.

Ответ не имел смысла. Его и не было. Милена согрела на губах улыбку. Недовольно изучила очки. Мешают… Пришлось решительно удалить помеху и лишь затем нагнуться ближе, вдохнуть запах кожи, заглушенный чем-то вполне интересным, именуемым здесь «духи» и составленным не только из природных ароматов. Скорее из имитаций, мешающих не меньше, чем стекла очков. Поморщившись от раздражающих сомнений – нет понимания, нет и внятного видения – Милена поддела испуганно дернувшегося мужчину под затылок и коротко, требовательно поцеловала, втягивая его выдох и наконец-то настраиваясь на полноценную, пусть и мгновенную, общность.

Саша невнятно вякнул, нащупал край дверцы, облокотился на крышу машины, моргая и бестолково крутя в свободной руке оправу очков.

– Так, теперь вижу, – шепнула Милена, забавляясь тем, как человек пятится от неё, вдруг осознав странность происходящего. – Не люблю признавать, я слабая гадательница… прорицалка? Не вижу вперед. Вижу вглубь. Ты… скажу так: семья хорошая. Давно, десять зим. Сын… да, старший сын. Болеет. Врачам много носили этих – в конверте. Они обещали. Все обещали, все врали, они же врачи. Не исправят. Не тело болит, душа. Всю семью хотят на корм пустить. Женщина, вижу внятно, красивая и… сука. Тебя хочет, машину, дом, огниво… место хозяйки. Ты поворотливый, сразу остановился на мою улыбку. Тогда тоже поймала на улыбку. Ловчая она, злая ловчая тварь.

– Откуда…

– Могу убрать прокол, еще есть сила в твоем доме, – поморщившись, признала Милена. – Пока благодарная, помогу. Пока малость в духе. Понял?

– Сколько? – теперь уже поморщился Саша, отстраняясь и потихоньку, вдоль борта, отодвигаясь от подозрительной сверх меры попутчицы.

– Час? – задумалась Милена. – Да. Час. Еще важно: предупреждаю, та сука получит отдачу. И вторая тоже, которая взяла конверт и за деньги уколила… уколола.

Мужчина выругался, нагнулся и сунул голову в салон. Рявкнул на Маришку, спрашивая, в уме ли «эта чокнутая вымогательница» и заодно пробуя уточнить, на кого обе работают. Маришка стала что-то отвечать шепотом, торопливо и не вполне связно. Она еще всхлипывала от пережитого страха, но заодно виновато требовала не шуметь и не будить Мишку.

– Ладно, не верю, но вряд ли станет хуже. В мои дела вам так и так не влезть, – мужчина вернул на место очки и добыл из внутреннего кармана телефон. – Рита! Рита, вот только не начинай, ладно? Пацаны дома? Запихни обоих и пулей в гольф-клуб. Да, как раз туда. Да! Не знаю еще. Сейчас уточню номер бунгало. Нет, мать, я не псих, тут ты не права. Ночью мы не будем играть в гольф, вот тут ты права. Можешь хотя бы раз молча сделать то, что мне именно теперь важно?

Милена усмехнулась, слушая чужую панику и красиво опускаясь на сиденье. Захлопнув дверцу, она жестом подтвердила свою готовность ехать.

– Что я скажу ей? – бурлил Саша, ничуть не счастливый от того, чем обернулась мимолетная интрижка, так и не успев завязаться. – Что скажу? Боже, я будто во сне, это все глупо, куда я еду? Кого слушаю?

– Простите нас. Так неловко получилось, – залепетала Маришка, зажатая в тесноте ничтожного заднего диванчика. – Милена, она… понимаете, она совсем особенный человек, и она…

– Твоя Рита не толстая? – деловито уточнила Милена.

– Нет! Моя Рита… черт, да что вообще происходит? Почему я все это делаю?

– Ладно, и так найду, во что переодеться, – передумала Милена.

Машина вильнула, Саша выругался и замолчал, утратив остатки душевного равновесия. Двигатель загудел злее, Маришка испуганно обняла Мишку, осознав скорость или рассмотрев из-за плеча водителя положение стрелки спидометра. Милена углубилась в изучение ногтей, обоих сломанных на правой руке и заодно всех остальных, испачканных, накопивших под пластинками мох, лиственную слякоть и грязь.

– Ты сказала – Влад, – припомнила Милена, полуобернувшись к приятельнице. – Твой мужчина? Мишка – его кровь, вижу.

– Влад пропал три дня назад, – кивнула Маришка. – Я звонила, много раз звонила, но мобильный молчит. Обычно я не звоню ему. Мы вроде как… В общем, он ушел от нас, ему так проще. Сказал, на время, много работы и Мишка шумит ночами… Мишка правда капризный, спит плоховато. В общем, потом мне ответили с его телефона один раз. И началось. Мне страшно, Влад…

– Не оправдывай слабака, я злюсь, – предупредила Милена, вдумчиво выколупывая щепку из-под ногтя мизинца.

– На душе три дня муторно, я бы и сама не поверила, а вот – тянет, – пожаловалась Маришка, вроде не разобрав совета. – Телефон выключен с пятницы. Боже, я ведь не знаю, когда стало плохо, я просто до того не звонила. А вдруг…

– Кэччи исполнители, – выдрав из-под ногтя щепку, сообщила Милена. – Что хотели с тебя… от тебя? Ничего. Им приказали: проткнуть плоскость там, где её коснется спайка. Убить человека. Было важно, чтобы он ушел в отчаянии, в зверином страхе. Не сладили. Влад не мертв. Тогда что? Тогда подумали про меня, про человека Нитля – тут? Так и было, да. Они решили: надо убрать корни, которые меня держат в мире. Отрезать надежду. Тогда я пропаду. Тогда Черна, Руннар и заодно твой Влад – все в ничто, в пыль. Тогда вторичная спайка пробьет плоскость. Так?

– Что ты говоришь? – нахмурилась Маришка. – Не понимаю ни слова…

– Она не в себе, – уверился Саша. – Марина, вам бы держаться от неё подальше, эта особа – авантюристка.

– Пробьет плоскость, да. Так бы и стало, не устрой Тэра поединок за гранью мира, – нахмурилась Милена, не слыша и не видя ничего, ощущая настоящий страх и все быстрее шепча на родном наречии. – Тэра умнее всех нас. Она наплела кому следует намеков на кровь дракона в Руннаре. Обманом вынудила западных вальзов построить границу. Она знала, что ей лгут и что граница – не для боя, а для разметки севера под якоря. Да, таков был обман королевы. Но Тэра совместила спайку и бой, локализовав возмущение одной зоной. Руннарова нерушимая шкура лопнула, хотя это и невозможно – но я верю в Черну… Ничего себе миротрясение было! Наверняка расслоилось время, наверняка Тэра при смерти… И нам надежды нет? Не так. Пока что выбор Тэры единственно верный, мы живы, мир не рухнул в лютую зимнюю войну. Так? Не знаю. Должна быть первичная спайка, если эта вторая и все сказанное – не бред.

– Что ты городишь? – громче спросил Саша. Он как раз повернул с широкой дороги на узкую извилистую, сбросил скорость. – Что за язык?

– Тот, кто поставил восток на якоря, обманул всех! Самонадеянные вальзы перегрызлись за право на коронь, их анги – за место у престола зенита. – Милена прикрыла глаза, ощущая испарину на коже. Резко рассмеялась и добавила с проснувшейся злостью: – Непогрешимая Тэра – та еще лгунья. Прорицатели, ненавижу их дар! Жажду – и презираю. Вся их власть сосредоточена в несбывшемся, потому им посильно перевернуть мир. Но жалкая тварюшка Ружана способна зарезать её всемогущество Тэру, потому что не содержит значимых мировых переменных. В большой игре она – менее блохи. Для прорицания так мала, что блики на поверхности шара судеб её застят… Но почему я здесь? Случайно ли это? Она выгнала меня при Черне и Бэле, при всех. Знала, что я постараюсь вернуться и полезу в бой.

– Милена!

Вздрогнув, Милена отвлеклась от рассуждений и обратила внимание на Маришку. Та уже покинула машину и даже осмелилась прикрикнуть. Сейчас тихоня как раз краснела от смущения и запиналась, уговаривая простить и понять: неудобно заставлять себя ждать, тем более так долго.

Новое место оказалось весьма приятным. Мягкие изгибы дорожек, свободно растущие деревья, пушистая хвоя, сохранившая свежесть и прелесть даже поздней осенью. Дом вроде в два яруса, деревянный, с красиво скошенной неравноплечей крышей. На застекленной веранде теплый желто-розовый свет, тени густые, охристые. Блики пестрой попоной накрывают вторую машину, высокую и большую. В салоне сидит миниатюрная женщина – и ругает несчастного Сашу, который, бедолага, оказался без вины виноват.

– Это что? Конкурс красоты разразился в Сызрани? Или новая надежда чухонского баскетбола гоняет шары под кофточкой? Как ты мог, зная все, среди ночи поднять нас и заставить нестись сюда без малейшей причины! На что-то надеяться, спешить…

Маришка бочком подкралась к веранде, готовая отстаивать почти незнакомого Сашу и неизбежно огрести шишки от обеих сторон обыденного семейного скандала.

На заднем сиденье большой машины устроились два пацана, старший был совсем худеньким и длинным, Милена сразу подумала: он как переросток краснобыльника. Вздумал дотянуться до неба, но сил не рассчитал. Младший, крепко сбитый и круглоголовый, расти вверх не спешил, зато буквально светился настоящим, полноценным здоровьем тела и духа. Сейчас он успешно игнорировал перебранку родителей, вынуждающую брата бледнеть и прислушиваться. Круглоголовый помахал рукой незнакомым тетям и дернул брата за руку, предлагая поиграть в машинки.

– Ты мог бы стать славным вальзом, – улыбнулась Милена, бесцеремонно забираясь на заднее сиденье и принимая у младшего из пацанов машинку. – Я ехала и думала: если все так плохо, как я увидела, отчего мальчик еще жив? Сделано без жалости, на смерть. Но ты держишь его. Ты сильный, пока что справляешься. Вот разгадка.

– Я буду машинным директором, – круглоголовый не желал делаться непонятным вальзом, – буду строить красивые машины.

– Такие? – уточнила Милена, рассматривая ту, что получила на время.

– Красивее, – «р» выговаривалась нехотя, но слова с этой буквой нравились пацану, он рычал громко и длинно. – Водородные. Летающие. И чтобы всем было весело.