Читать книгу Куда изгибается лоза - Оксана Есипова - Страница 2

Через неделю мгновенных перемещений по владениям Возвышающегося меня наконец-то перестало сгибать пополам, услужливо освобождая от принятой пищи. Всего лишь адски болела голова и ломило всё тело. Для Всадников же перемещения в пространстве не доставляли ни малейших неудобств.

Физические ощущения оставались настолько невыносимыми, что я не мог с должным вниманием наблюдать, а главное, анализировать работу Всадников. Всё, что удалось понять на настоящий момент, сводилось к тому, что Великими уничтожались или изменялись свидетельства и документы, в которых отражалась прежняя реальность. «Неправедная» – так говорили о ней Всадники. Изображения памятника Единорога, священные книги, где упоминались обязательные воскресные проповеди, бумаги со старым гербом, свитки с речами Возвышающегося и многое другое.

Тщетно я пытался понять, как именно работают Всадники.

Великая занималась уничтожением свидетельств, оставшихся от неправедной реальности. Для этого она использовала все стихии, с равным мастерством пользуясь Огнём, Водой, Землёй и Воздухом. Конечно, с равным – только на мой дилетантский взгляд. Человек может мастерски владеть и правой, и левой рукой, но ведущая – только одна, и определить её для внимательного наблюдателя не составит труда. Точно также обстоит дело у магов со стихиями. Одна из них становится не просто любимой, а продолжением тела, ещё одной его частью. Ведущая стихия как кровь, текущая по венам, как кислород, наполняющий лёгкие, как спиной мозг в позвоночном столбе. Она как рисунок на подушечках пальцев, со своим неповторяющимся отпечатком, который если и походит на другие, то только для людей несведущих. Любимая стихия горит в глазах, отражается в походке. Она как привычное ругательство, что невольно срывается с уст, когда происходят неприятности. Некстати разбуженный маг непроизвольно продемонстрирует вам свою стихию во всей устрашающей красе. Родная стихия будет его последним доводом в битве, признанием в истинной любви, заветом наследнику.

Но Всадники – не просто маги. С основной стихией Великих всё могло оказаться куда сложнее. Я надеялся со временем приблизиться к их тайнам, постигнуть истинную суть, разобраться с таинством происхождения. Кто они? Высшая раса? Пришельцы из иного Мира? Посланники Богов? Боги? Но разве, когда Жрецы рассказывают о Богах, они описывают Всадников? Я не находил ничего общего.

Пытался я прикрыть завесу и над другими загадками Всадников.

Не Великие ли, так легко и изящно использующие магию, добились запрета магии в нашем мире? Не из-за них ли каждую пятницу с главного балкона Ратуши глашатай зачитывает список подозреваемых в колдовстве, чтобы затем со вкусом, толком и расстановкой стражники казнили уличённых магов в субботу? Вместо тех, кого пока не поймали, казнили набитые соломой мешки. Как показала практика, удобнее и быстрее всего их получалось вешать.

Несмотря на то, что в ту памятную ночь на площади я присягнул служить только Всаднице, командовала мной вся троица, при чём мужчины куда чаще и охотнее. Я был у них на побегушках, выполнял мелкие поручения Великого и надуманные прихоти карлика. Однажды вечером разгорячённый огненной водой низкорослый горбун небрежно приказал мне станцевать перед ним голым. Но в тот же момент в комнате, где до этого не было никого, кроме нас двоих, из ниоткуда появилась Великая, задумчиво окинула карлика пронзительным взглядом. Я бы не хотел, чтобы на меня когда-нибудь хоть кто-то посмотрел таким взглядом, даже пробегающая под окном крыса.

Захмелевший мерзавец икнул, подхалимски осклабился в сторону девушки, досадливо махнул рукой на дверь, приглашая меня на выход, и начал медленно раздеваться. Прикрывая за собой дверь, я краем глаза увидел, как он пляшет перед Великой без одежды. После этого эпизода приказы карлика стали носить более сдержанный характер.

В иерархии Всадников разобраться толком тоже не удалось. Первое время я считал главным высокого, потом девушку, затем решил, что они равны, а карлик им подчиняется. Не зря же только к ним обращались почтительно: «Великие». Но в тот же вечер услышал, как высокий обратился так к низкорослому. Правда, следом последовала жесткая шутка и все рассмеялись. Было ли сарказмом обращение «Великий» к карлику, я так и не понял. Вскоре рассудил, что каждый из Всадников ведает своей областью, но подтверждения гипотезе пока не нашёл.

Меня достойным доверия явно не считали. Ни разу при мне Великие не обратились друг к другу по именам. Да, истинное имя не стоит разглашать кому попало, но что мог сделать Всадникам я, ничтожнейший из ничтожных? Изредка Великие переходили на свой непонятный гортанный язык, а каждый вечер всенепременно запирались на тайные собрания. Происходящее наполняло меня досадой и унынием, но я не уставал напоминать себе, что и так удостоился величайшей чести находиться при Всадниках.

Они не убили меня, не стёрли память, кормили, поили, особенно не утруждали и относились вполне сносно. Но так уж устроен человек, что как бы высоко и незаслуженно не поднимало нас провидение, через какое-то время мы начинаем считать своё положение само собой разумеющимся, а также следствием исключительно своих достоинств и заслуг. Мы свысока поглядываем на тех, кто ниже нас, считая их недостаточно усердными, умными, талантливыми и расторопными. Ставим себе новые цели и расстраиваемся, что они не даются в руки моментально. Я твердил это себе засыпая и просыпаясь, пытаясь преисполниться благодарности и терпения, но получалось не самым лучшим образом.

Изменениями, гораздо более редкими, чем банальные уничтожения, ведали карлик и высокий Всадник. Низкорослый всегда использовал кровь. Не обязательно человеческую, хотя пару раз горбатый приносил в жертву осуждённых на смерть преступников. Меня это ужасало, я относился к Всадникам как к высшим существам, наделённых магической силой, и даже помыслить не мог, что они используют такие приземлённые методы. Много ли надо магической энергии, чтобы немного подправить герб на свитках? Неужели для этого нужно пробуждать саму Первородную? Как работал великан, увидеть мне пока не удалось.

Зачем вообще нужна магия стихий, а тем более Первородная магия, для изменений, а тем более уничтожений свидетельств, я понял не сразу. Всадники могли легко перемещаться в пространстве (и перемещать меня вместе с собой), а потому я поначалу предположил, что переместить предмет, изменить его или просто уничтожить для Великих легче лёгкого. Но Всадники действовали не так. С помощью магии они создавали образ предмета, работали над ним, вследствие чего предмет исчезал уже на своём месте. Насколько я мог судить, не просто так. Например, после магической работы над образом могла сгореть часть свитков в хранилище. А вот небольшие изменения происходили в реальности как бы «сами по себе», а потому требовали при магической работе больше усилий. Нередко вечером меня посылали помыть в комнате, где работали Всадники-мужчины, пол, который оказывался весь залитый жертвенной кровью.

Зачем при этом Всадники так часто перемещаются, оставалось для меня загадкой.

На десятый день мы перенеслись в древний монастырь Святого Трилистника, где горбун и великан какое-то время наблюдали за писарем, который ночами, крадучись, пробирался в монастырскую мастерскую и при неверном свете свечных огарков марал огромные свитки поспешной писаниной.

– Он не из этих двух, – наконец вынес вердикт высокий.

– Пойдёт мне на жертву, – расплылся в ухмылке карлик, потирая огромные волосатые ладони, вызывающие у меня отвращение.

Высокий поморщился и нехотя предложил:

– Может поменять местами, отправить обратно.

Низкорослый подпрыгнул от возмущения:

– Потратить столько сил на перенос? Не стал ли ты слишком трепетно относиться к людям? Они лишь на фигурки на шахматной доске, забыл?

Высокий гневно топнул ногой и покосился на меня:

– Придержи язык. Эллари, – вдруг обратился он ко мне (я усиленно притворялся монастырской мебелью), – не хочешь побеседовать с писарем?

– Как прикажете, господин, – тут же перестав делать вид, что я одно целое со стеной, с поклоном ответил я, – что мне следует ему сказать?

– Повтори тоже, что сказал при встрече нам. Поделись своими наблюдениями, спроси, не замечал ли он подобного, – благодушно продолжил Великий.

– И передать ответ вам? – спросил я и тут же понял, что сморозил глупость.

Всадники не удостоили меня ответом, а я неожиданно оказался в келье с высокими потолками.

На коленях, спиной ко мне, молился писарь, стоя перед ликом Незыблемого.

Келью освещали пять небольших свечей, боязливо затрепетавших пламенем в ответ на моё робкое продвижение по направлению к писарю. Монах перестал бить земные поклоны, внимательно посмотрел на свечи и медленно повернулся назад, глядя прямо на меня огромными безумными глазами.

«Они послали меня к сумасшедшему», – мелькнула шальная мысль и тут же скрылась под напором других, более важных. «Мне впервые дали серьёзное поручение. Кем бы он ни был, не важно! Я должен сделать то, для чего меня сюда послали».

– Да хранит тебя Незыблемое, незнакомец, – глубоким, хорошо поставленным голосом голосом обратился ко мне писарь, не поднимаясь с колен, – присоединишься к моей молитве?

Странно, ему бы проповеди читать таким голосом, а не свитки переписывать, подумал я и поспешил ответить, как умел:

– Во веки веков! Храни Незыблемое всех нас!

Никогда мне не удавалось достойно, а главное, верно произнести все эти религиозные формулировки. Постоянно путаясь, что и в какой последовательности следует говорить, как и на что отвечать, я предпочитал обходиться обычным светским приветствием. Благо, горожане на соблюдение формальностей смотрели сквозь пальцы. Но сейчас я был в монастыре, и к молитве меня приглашал писарь-монах. Он сразу распознает во мне пришлого чужака.

– Почту за честь, – совсем стушевавшись под пристальным взглядом хозяина кельи, ляпнул я. И тут же проклял свой дурацкий язык. Я же не на приёме!

Но писарь словно не заметил моего промаха. Небрежно оправил свою робу и немного подвинулся, приглашая меня присоединиться. Понимая, что выхода нет, я опустился на колени рядом. Нарисованный темными широкими мазками лик Незыблемого, умело освещенный стоящими по бокам свечами, с этого места представал ещё более величественным, неземным и недоступным. Я невольно поёжился, и в то же мгновение мне показалось, что достаточно схематично изображенное по всем каноном суровое лицо исказила усмешка.

Моя надежда на то, что монах будет бормотать молитву, а я постою рядом, попросту шевеля губами, провалилась. Писарь пал ниц пред ликом и надолго затих. Когда по моим ощущениям прошло добрых полчаса, ноги немилосердно затекли, а спина взорвалась нещадной болью, я, чувствуя себя очень глупо, переменил положение и тоже бухнулся вперёд, прислонившись лбом к холодному полу. Перемена позы пошла на пользу спине, но не ногам. Тогда я осторожно повернул голову в сторону моего собрата по молитве и с ужасом обнаружил, что тот не дышит. Выпрямившись, слегка тронул писаря за плечо. Ничего! Тогда я вскочил на ноги и затряс монаха уже изо всех сил. Только трупа мне ещё не хватало!

Хозяин кельи как ни в чём не бывало открыл глаза и, в свою очередь, разогнулся. С удовольствием потянулся, шумно прохрустев позвонками.

– Благодарю тебя, брат! – с поклоном прошептал мужчина, – я чувствую, что совместная молитва была во сто крат сильнее моей одиночной. Это важно. Незыблемый должен узнать, – пробормотал он совсем тихо, но я услышал, всем своим существом сосредоточившись на странном разговоре.

Я жалел об удивительной способности, которая возникла у меня в ту ночь на площади, мгновенно подмечать малейшие изменения. Дар исчез также быстро, как появился. Даже помнил момент исчезновения: как только присягнул Великой. Но я не собрал бы Знаки, не предугадал бы появления Всадников на площади, если бы не обладал наблюдательностью, терпением и способностью полностью сфокусироваться на интересующем меня предмете или существе.

Во всём мире не нашлось бы ничего, что смогло бы отвлечь моё внимание от писаря. Великолепнейшим женщинам, появись у них сейчас нелепая мысль соблазнить меня, пришлось бы с позором отступить. Самым удивительным и несметным сокровищам не удалось бы привлечь моё внимание. И даже тайные манускрипты, готовые поведать мне тайны нашего бренного мира, остались бы нетронутыми.

Между тем я поклонился в ответ, но монах, казалось, этого не заметил. Опасаясь, что он снова погрузится в долгий глубокий транс, я торопливо произнёс:

– Брат мой! Поделись со мной своей мудростью. Своим драгоценным опытом.

– Мои молитвы самые простые и известные. Я повторяю их несчетное количество раз, пока они не начинают звучать сами, независимо от меня и происходящего вокруг, – с улыбкой отвечал писарь.

Но как ни старался монах смиренно опустить глаза долу, я заметил огонь, блеснувший и тут же погасший в них. А также то, что в улыбке писаря было куда больше лукавства, чем благодушия.

– О, я не об этом! – тело ломило, вдобавок от чада свечей и духоты начала совершенно некстати раскалываться от боли голова, что мешало подбирать слова с осторожностью.

«Помогли бы, Великие!» – мысленно взмолился я, но ни ответа, ни избавления от боли не получил. Впрочем, сильно я на Всадников-мужчин и не рассчитывал.

– А о чём же? – удивился монах, удобно скрестивший ноги и, кажется, не испытывающий никаких телесных неудобств.

– Я видел Знаки, – прямо выпалил я и в ужасе прикрыл глаза.

Головная боль головной болью, но нельзя же так тупо провалить первое порученное дело! При чём тут совместная молитва и увиденные мной Знаки? Неужели нельзя было подобраться к теме поизящнее? Мне даже показалось, что слова вылетели из моего рта не по моей воли. Но, видимо, это моё подсознание хотело меня как-то утешить, потому что я откуда-то точно знал, что Всадники не вмешивались в наше общение с писарем, почему-то для них это было важно.

Писарь вздрогнул всем телом.

– Какие? – требовательно спросил он, пристально взглянув мне в глаза.

В памяти всплыл разговор на площади со Всадниками, обдав меня неприятной волной непоправимости происходящего. Откуда-то я знал, что совершил ошибку. Но какую, не понимал, потому что вроде бы цель достигнута: монах разговор поддержал. Мне ничего не оставалось, как довести дело до конца и честно ответить на вопрос.

– Герб на Ратуше, – послушно начал перечислять я, – Лоза раньше изгибалась вправо, теперь – влево. Статуя Единорога на площади Семи Лучей. Он рыл землю правым копытом, теперь опирается на левое. Священники стали читать проповеди в субботу, а не в воскресенье, как раньше, и утверждают, что так было всегда. Знаменитая речь Возвышающегося про Незыблемое…

– Как зовут тебя, друг?

– Эллари.

– Эллари, я – Плиний. Так ты помнишь старый герб с лозой, изгибающейся вправо?

– Да, я же сказал.

– Понимаешь, брат, я тоже помню старый герб. Без лозы. И без единорога. Со змеёй, обвившейся вокруг разящей стрелы, – тихо закончил он.