Читать книгу Не любовь - Оксана Хващевская - Страница 2

Когда на землю легли ранние зимние сумерки, а на краю неба зажглась первая звезда, рейсовый автобус наконец прибыл в деревню Старые Дороги, остановился у поворота, и Мирослава Ярославская легко спрыгнула с нижней ступеньки на обочину. Снег хрустнул под подошвами ботинок. Передернув плечами, девушка небрежно поправила лямки объемного рюкзака за спиной и, подождав, пока автобус тронется с места, зашагала вперед.

Старые Дороги были небольшим селением с обычными бревенчатыми домами, разбросанными по обе стороны извилистой асфальтированной дороги. Их маленькие оконца светились теплым светом, а в небо поднимались белесые столбы дыма и не торопились рассеиваться в воздухе.

Мороз крепчал. Зима рано пришла в этом году, заворожила, околдовала вьюгами и метелями, засыпала снегом.

Здесь, в деревне, вдоль дороги высились сугробы. А дальше, до самого леса, укутанные в белоснежные покрывала, лежали поля и луга. И лес стоял уснувший, словно одетый в белые меха… Снег блестел, серебрился и казался мягким, невесомым, словно пух.

Ускоряя шаг, Мира свернула с дороги на узкую тропинку, что вела к небольшому домику с зелеными ставнями и шиферной крышей. Дворик от улицы отгораживал низкий забор из частокола с такой же низкой калиткой. Девушка просунула руку в щелку, подняла вверх железный крючок и открыла калитку.

Все четыре окошка в доме светились. Мирослава пробежала дворик, преодолела ступени небольшого крыльца и потянула на себя входную дверь, сколоченную из простых обтесанных досок.

В темных сенях, где зимой было почти так же холодно, как и на улице, она громко потопала на месте, сбивая снег с подошв, и вошла в дом.

Яркий свет резанул по глазам, когда девушка переступила порог, и ее, как волной, обдало теплым воздухом с невероятным и до боли знакомым ароматом борща с белыми грибами, который баба Нина всегда варила только в печи.

Закрыв за собой дверь, Мира сразу же оказалась в объятиях бабушки.

– Унучачка мая! – всплеснула руками старушка, разглядывая ее подслеповатыми глазами. – А я ж думала, ты заўтра прыедзеш!..

– Я решила, что сегодня мне совершенно нечего делать в школе, и не пошла! – беспечно заявила Мира.

– И в самом деле, зачем тебе школа? – послышался голос из глубины дома. – Подумаешь, оценки зачитывать будут! Тебе-то небось особенно радоваться нечему! – Тон, которым все это проговорилось, был ужасно самоуверен и несколько ироничен.

– Степик! – узнала девушка.

– Мира! – услышала в ответ, а немного погодя смогла и разглядеть своего двоюродного братца.

Он стоял, опершись плечом о дверной косяк, скрестив руки на груди, и плутовская улыбка играла на его смазливом лице.

– Привет! – улыбнулась ему Мирослава и, сбросив на пол рюкзак, стянула с головы вязаную шапочку. Светлорусые волосы в беспорядке рассыпались по плечам. – И давно ты здесь? – поинтересовалась.

Ее щеки разрумянились от мороза, и даже кончик носа покраснел.

Хрупкость телосложения делала Миру похожей на ребенка, но Степик сразу отметил произошедшие в ней перемены. Они не виделись, кажется, целый год. Ну да, у него не получилось приехать сюда прошлым летом. Чтобы закрепить английский, Степан Рудинский уехал на все лето в Лондон. Подрабатывая то официантом, то курьером, он смог попрактиковаться в произношении, расширить круг знакомств, а заодно и подзаработать немного денег. Но они, конечно, периодически созванивались и не теряли связь друг с другом.

Мирослава повзрослела и уже не была тем угловатым, худым, немного неуклюжим подростком. Она стала юной, прелестной девушкой. Тонкий овал лица. Чистая кожа, бело-розовая, как лепестки яблоневых цветов. Темные брови, ломаной линией взметающиеся к вискам. Аккуратно вылепленный носик. Рот широковат, зато чуть припухшие губы красиво изогнуты. И глаза… Степик не мог взять в толк, откуда они у нее такие. Миндалевидной формы, в обрамлении пушистых темных ресниц. Непроницаемые, бездонные, как лесные озера. Живущие какой-то своей, особенной жизнью. Серо-голубые.

– Я приехал вчера. А ты думала меня обставить?

Девушка состроила рожицу и, засунув шапку в рукав куртки, повесила ее на гвоздик у входа.

– Міраслава, ну як вы жывяце? Матка работае? – спросила ее бабушка, когда они уселись на длинную лавку у окна.

– Да, бабуль! У нас все нормально. Мама работает, папа тоже. Мама вроде собиралась приехать на Новый год. Степик, а твои родители приедут?

Братец небрежно пожал плечами:

– Места здесь для них всех как-то маловато будет!

– Ты не хочешь, чтобы они появлялись здесь?

Степик отрицательно тряхнул головой.

– А я люблю, когда мы все вместе собираемся. Так весело и прикольно.

– Да? – парень насмешливо приподнял темные брови. – Вот уж не вижу ничего прикольного. Как вспомню, как в прошлом году они долбали меня своим контролем…

– Так ведь по делу, Степик! По делу! Если бы они тебя не контролировали, ты бы точно женился на Наташке! – улыбнулась Мира. Легкая, задорная улыбка удивительно преображала ее несколько серьезное лицо.

– Ой, ну прям уж! – запротестовал Степик.

– Вы же были, как слон и моська. Причем моськой был как раз ты, братец! – поддразнила его девушка.

– И что??? И что??? Женщины ценят мою миниатюрность!.. А у Наташки зато пятый размер! В отличие от некоторых… – он выразительно покосился на Миру, у которой, конечно, был не то чтобы пятый, но даже и не второй.

– Нахал! – притворно возмутилась девушка.

Пододвинувшись к столику под образами, где обычно кушали, она открыла рюкзак и стала выкладывать гостинцы: печенье, конфеты, мандарины…

– Унучачка мая, не трэба было нічога везці! – заговорила бабушка, наблюдая за ее действиями. – Вон і Сцяпан учора навёз разнага, а хто яго есці будзе?

– Бабушка, ну как же я к тебе без гостинцев! Этот жулик небось с французскими трюфелями пожаловал! – кивнула девушка в сторону Степика.

– А то! Кстати, твоими любимыми. Привез побольше, а то, помнится, в прошлый раз ты их одна за вечер и умяла!

Мира хмыкнула в ответ и, подогнув под себя ногу, одернула коротенькую толстовку.

Степик отлепился от косяка и опустился на табурет у стола. А баба Нина, тяжело поднявшись, отправилась хлопотать к печи и скоро уже доставала железным ухватом чугунок с борщом.

– Я рад, что ты приехала сегодня, – чуть подавшись в ее сторону, негромко сказал парень. – Вчера целый вечер пришлось просидеть дома, и весь вечер бабуля пытала меня про тое да про сёе! Сегодня твоя очередь.

– А куда ты собрался? – полюбопытствовала девушка.

– Да так, пройдусь по деревне.

– Кто-нибудь из твоих друзей приехал?

– Леха должен. Ты машины не заметила возле дома Поляковых?

– Я в начале деревни вышла. А кто еще приедет?

Степик пожал плечами и пододвинул к себе тарелку с ароматно дымящимся борщом, которую баба Нина поставила перед ним.

Мирослава последовала его примеру.

А бабушка отправилась в сени и вернулась оттуда с вяленым мясом. Таким сухим и просоленным, впитавшим в себя солнечные лучи прошлого лета и пряные ароматы всевозможных трав, развешанных пучками в сенях под потолком.

Бабушка собралась было нарезать мясо сама, но Степик не выдержал.

– Бабуль! Садись лучше с нами! Я сам порежу мясо! – сказал он, выходя из-за стола.

Степик взял нож, разделочную доску и, повертев в руках кусок мяса, будто прикидывая, с какой стороны начать, принялся за дело.

– Сцяпан, а мо вам з Міраславай патрохі настойкі наліць?

Яна ў мяне яшчэ з лета стаіць! Смачная! Чарнічная! Я туды трохі водачкі ўліла, штоб крапчэй была. Будзеце?

Мирослава хотела отказаться, но взглянула на Степика, который отчаянно кивал, и согласилась.

Баба Нина принесла трехлитровую банку настойки и налила им по стопочке, которые Степик предусмотрительно достал из столика.

– Бабуль, ты ведь нам составишь компанию?

– Ой, мой унучак! Вы ж маладыя, вы піце, а ў мяне тады галава балець будзе!

– Бабуль, ну всего по пять капель, за компанию! – не отставал Степик, при этом, ловко орудуя ножом, нарезал мясо соломкой. Закончив резать, он разложил его на блюдце, помог бабе Нине сесть, налил ей немного настойки и пододвинул Мире ее стопку.

– Ну, давайте выпьем за дам, раз вы в большинстве! – произнес Степик и, чокнувшись с бабушкой, потянулся к сестре. – А за тебя мне особенно хочется выпить! – добавил он.

– Это еще почему? – удивленно вскинула она брови.

– Потом скажу! – пообещал Степик и одним махом осушил стопку.

Мирослава же так пить не умела. Ей обязательно надо было понемножку, распробовать, подержать во рту…

– Вкусно, – сказала девушка.

– Ниче так! – согласился с ней братец.

– Можа, яшчэ па адной?

Степик, конечно же, собрался ответить положительно, но Мира опередила его:

– Нет, не нужно. Голова уже и так закружилась.

Рудинский скорчил презрительную гримасу, а Мира в ответ показала язык.

Она на семь лет была младше двоюродного брата. То есть, когда она родилась, Степан Рудинский уже пошел в первый класс, а когда она пошла в школу, он уже был подростком, которому должно было бы наплевать на свою соплячку-кузину.

Но, во-первых, Мира Ярославская даже в семь лет существенно отличалась от девчонок-первоклашек, которых ничего, кроме кукол, подружек, мультяшек и конфет, не интересовало; а во-вторых, и Степик в четырнадцать лет не был тупым и эгоистичным подростком.

Конечно, большую часть времени он проводил со своими друзьями. Но и для маленькой Миры у него всегда находилось время. Степик качал ее на качелях, помогал ей убираться в бабушкином домике, ходил вместе с ней за ягодами, учил мастерить рогатки и свистеть не хуже заправского разбойника. Именно он научил ее играть в карты и показал некоторые шулерские штучки. Они оба были единственными детьми у родителей, может быть, поэтому и стали так близки.

Степик Рудинский, по мнению сестренки, представлял из себя беспечного донжуана и хамоватого себялюбца. Но у него была такая открытая улыбка, а в прищуре карих глаз – столько обаяния, что устоять перед ним было просто невозможно. Всегда неброско, но дорого и со вкусом одетый, стильно подстриженный, с маникюром на тонких пальцах, он, вместе с тем, запросто приспосабливался к деревенской жизни. Мог рубить дрова, таскать воду из колодца, топить грубку.

Когда с борщом покончили, баба Нина заварила чай, который пили с конфетами.

Потом Степик ушел. Мирослава с бабушкой остались вдвоем.

Мира любила такие вот долгие зимние неспешные вечера в маленьком домике бабы Нины. Присутствовало во всем этом некое особое, ни с чем не сравнимое очарование. За бревенчатыми стенами ветки потрескивали от мороза, а в комнате было тепло и уютно. Баба Нина брала в руки крючок и клубки ниток, и постепенно, потихоньку из ее рук выходили яркие круглые половики, которыми были устланы полы в доме.

Старушка неспешно вязала, прищурив подслеповатые глаза, и вспоминала прошлое, прожитое, когда-то важное, делясь с внучкой воспоминаниями…

А та забиралась на высокую кровать с железными спинками, подбирала под себя ноги и зачарованно слушала…

Потом девушка постелила себе постель на старой узкой жесткой кровати за грубкой, отгороженной от комнаты ситцевой цветастой занавеской, и, переодевшись в штанишки и футболку, с книжкой легла.

На каникулы задали много читать, и Мирослава захватила с собой «Мастера и Маргариту».

Бабушка еще выходила на улицу, чтобы позвать в дом кота, посматривала на часы, беспокоясь за Степика, долго вглядывалась в темноту за окном, когда по дороге проезжала машина…

Мира немного почитала и позволила бабе Нине погасить свет.

Но спать совершенно не хотелось. Она лежала на боку и сквозь тонкий ситец занавески вглядывалась в светлое пятно окна и слышала, что и бабушка тоже не спит, думает, наверное, о чем-то и тяжело вздыхает. А маленький домик постепенно наполнялся ночными звуками и шорохами, существенно отличающимися от тех, которые девушка привыкла слышать у себя дома.

Вот мышь заскреблась под полом…

Вот треснули обои на стене…

Вот кот зашевелился на печке…

Вот скрипнул снег за стеной…

И сверчок, который всегда жил за печкой, проснулся и подал голос…

Все эти звуки были так непривычны, но знакомы с детства и неотъемлемы от этого места, как и все остальное.

И Мира вслушивалась в эти звуки, и они казались ей колыбельной…

Она вообще-то собиралась дождаться Степика, но побороть сон, наплывающий из темноты, не смогла. Веки отяжелели, глаза закрылись…

Мира уже задремала, когда что-то ее толкнуло, словно изнутри, и она открыла глаза.

Сердце испуганно колотилось в груди, дрожь пробегала по спине, а она даже не сразу смогла вспомнить, что же разбудило ее.

Шаги. Она услышала шаги. Прямо за стеной домика кто-то ходил.

Раз-два, раз-два, раз-два… – скрипел снег под ногами.

Мирослава приподнялась на подушке и отодвинула занавеску. Она хотела разбудить бабушку, но, оказалось, старушка не спала. Согнувшись, она стояла у окна, пытаясь в нем что-то рассмотреть.

– Бабуль, – шепотом окликнула ее девушка. Почему-то стало жутко. – Ты чего?

Бабушка обернулась.

– Ходзіць хтосьці па двару!

– Кто?

– А калі б я бачыла! Чула толькі крокі, а покуль устала, гляджу, нікога няма. Толькі варона спужалася, сарвалася з галіны, і снег пасыпаўся…

– Я тоже слышала шаги за стеной. Зачем кому-то ходить вокруг нашего дома?

– А каб я ведала, мая ўнучачка! Толькі нашы бабы кажуць, што на хутары бачылі агні. Відаць, зноў нячыстая сіла кружыць над дзярэўняй. І Сцяпана няма, а хата незачынена! Вой, вой! Дзе ж ён ходзіць?! – баба Нина отошла от окна и стала креститься на икону.

Хутор был дурным местом. Гиблым. Так издавна считали в деревне. Расположенный немного в стороне, в километре от Старых Дорог, в лесу на пригорке, он будто сам схоронился от деревенских. Небольшая речушка служила своеобразной границей территории. Когда-то через нее перекинули мостик, но потом разобрали.

Жители деревни сторонились этого места. Еще до войны на хуторе поселилось несколько репрессированных еврейских семей из Смоленска, тоже не горевших желанием общаться. Они жили обособленно, сами по себе, и не желали впускать кого-либо из местных в свой круг. Деревенские отвечали им тем же. В войну хутор сожгли. В Старых Дорогах не знали, куда подевались его жители, да и не особенно интересовались. Тогда и своих бед хватало. Но позже, когда на пепелище обосновался старый еврей и возвел новый хутор, все узнали, что он один из тех, репрессированных, врагов народа. Времена тогда были такими или сознание людей, но и после войны ничего не изменилось для него и его семьи. Их так же сторонились, с ними так же не общались, более того, как это может быть только в деревне, хутор и его хозяева постепенно обрастали слухами, сплетнями, историями. Их уединенность и нелюдимость порождали людское любопытство, зависть, враждебность. Поэтому и молва о них недобрая возникла. Так уж повелось: что бы ни случалось в деревне плохого, винили жидов с хутора. Подохли куры – они наслали порчу. Корова не дала молока – опять их рук дело. Бычок зашел на болото и утонул – проделки жидов. Кто-то нашел под лавкой засохшую куриную лапку или разбитое яйцо – так и знай, жди несчастья. Девку замуж не берут – значит, заговорили на венец безбрачия. Кто-то находил песок с могилы у себя на крыльце, кому-то подбрасывали цветок из траурного венка. А кто-то пустил слух, что на хуторе не брезгуют и черной магией…

Мире с детства внушали, что от хутора лучше держаться подальше. Баба Нина и мама рассказывали много такого, от чего потом девушка не одну ночь не могла уснуть. Но мама же и говорила, кем бы ни были люди с хутора, но и они гуляли свадьбы и умирали, рожали и растили детей. Они тоже жили…

Старый еврей давно умер, а сыновья его обзавелись своими семьями. Какое-то время на хуторе еще жил старший сын, но и он съехал. Хутор для них стал чем-то вроде дачи, куда они время от времени приезжали. И каждый раз их приезды приводили деревенских в тревожное волнение. Из деревни хутор был не виден. И лишь дым из дымохода, единственный, выдавал присутствие хозяев…

Мире захотелось зарыться с головой под подушку, а сверху еще и одеяло натянуть, а еще лучше забраться к бабушке на кровать, вместе все-таки не так страшно было бы…

Вдруг по деревне и вправду нечистая сила гуляет? Ночи сейчас, в канун Нового года, необыкновенные, в такие обычно чудеса случаются, ну и не чудеса, конечно, тоже… Ведь кто-то все-таки ходил вокруг дома.

Бабушка снова легла, Мира уселась на кровати и натянула одеяло до подбородка. Сидя так, она вслушивалась в тишину, ругала Степика за пофигизм и отчаянно желала, чтобы он поскорее вернулся.