Читать книгу Фальшивая убийца - Оксана Обухова - Страница 2

Первые дни в Москве были похожи на тайное свидание. Теплый город конца мая отвечал взаимностью; гуляя по московским улицам, я не столько занималась поисками работы, сколько наслаждалась – прикосновением к столице. К площадям и переулкам, к гранитным набережным и церквям, похожим на пряничные домики, к фонтанам и зеленым паркам. Любимым местом стали окрестности Третьяковской галереи…

Июнь был робкой попыткой получить ответное признание.

Но меня отвергли. Пока не город. В славных московских газетах принимали резюме и сухо обещали: мы с вами свяжемся. Если что.

В июле я понизила планку и довольно легко нашла работу в газете, где рекламы было больше, чем основного материала.

Вспоминать об этом четырехмесячном этапе своей жизни не хочется. Коллектив был отличный, шумный, дерзкий. Шеф оказался душой этого коллектива. Кроме меня, в штате значился еще один дипломированный журналист. Мы с Костей беспардонно расхваливали районный муниципалитет – точнее сказать, правили их же хвалебные статьи о себе любимых – и пописывали о ветеранах труда, воробьях в парке, о том, как лучше выращивать комнатные цветы при недостатке освещения. Материалы о цветах, поклейке обоев, чистке подгоревших утюгов и прочих бытовых неприятностях щедро черпали из Интернета.

Не работа – синекура.

Вспоминать не хочется и стыдно.

В конце сентября газетку прикрыли. Милый шеф запутался в долгах, кинул какого-то администратора с рекламным откатом, и в награду за эти доблести наш скромный офис посетила налоговая полиция.

Я вновь пошла по кругу – обивать пороги славных издательств. И в конце сентября в остывшем городе почувствовала себя чем-то вроде окончательно надоевшей любовницы. Резюме не вызывали интереса, город скучнел и предлагал роман на своих условиях. Я казалась себе отвергнутой любовницей, которую настойчиво заставляют перебраться из алькова на кухню мыть тарелки, подметать пол и вытаскивать на задний двор чан с объедками.

В моих услугах не нуждались. Москва искала взаимности от верстальщиков и корректоров, сурово приветствовала штукатуров и каменщиков, лукаво приглашала опытных рекламных менеджеров, журналистам столица предлагала заработать кусочек хлеба самостоятельно.

Первый вольный кусочек хлебушка подкинул Бармалей. Помог нацарапать узкоспециальную статью и поразить познаниями редактора журнала для хакеров.

Шулерские Васины приемы произвели на сего господина столь ошеломляющее впечатление, что, отложив в сторонку уже прочитанную и исправленную статью, он вознамерился тут же предложить мне место в штате.

Но прежде чем приступить к вопросу о трудоустройстве, задал вопрос уточняющего свойства:

– Вот вы тут писали о недостатках в программе…

Далее последовала фраза на тарабарском языке, я стыдливо опустила глазки и предпочла откланяться.

Безусловно, к подобным уточнениям Вася меня готовил. Обещал за месяц натаскать в сокращениях и специальном сленге, но все умные слова моментально вылетели из моей гуманитарной головы при первом залпе трескучей тарабарщины. Я наврала, что не заинтересована в дальнейшем сотрудничестве, и вылетела из редакции, как ведьма на метле.

Это было фиаско. Или, говоря по-русски, первый блин комом.

Город из прохладного становился холодным. Засыпал тротуары снегом. Шубка из китайского кролика, крашенного под шиншиллу, перестала греть. Эту фальшивую шиншиллу я опрометчиво купила за два дня до налета налоговой полиции на офис совсем не славной газетенки. И в жутком, снежном ноябре осталась практически без денег. У меня не было средств продлить наем комнатенки в коммуналке, я оказалась на улице – без работы, без копейки, замерзшая, но гордая.

Бармалей утешал тем, что вполне способен прокормить нас обоих, но я строптиво задирала нос и обещала пойти хоть в посудомойки, хоть в дворники, но заработать на бутерброд с маргарином и ту же комнатенку. Ошметки провинциальной гордости еще висели на мне, прикрытые фальшивой шубой, и жить в одной квартире с верным другом – папа узнает, убьет! – я спесиво отказалась.

В конце ноября практически из зала ожидания Ленинградского вокзала Вася перевез меня и чемодан в свою холостяцкую берлогу.

Гордость замерзла вместе с городом.

Пушистые розовые шлепанцы ждали меня в прихожей возле обувной тумбы. На диване в гостиной лежала стопочка нового постельного белья и банное полотенце.

Первого декабря к Васе приехала мама.

Открыла дверь своим ключом, сняла абсолютно настоящую норковую шубу и спросила, показывая на дверь ванной комнаты:

– А там – кто?

В ванной была Алиса. С банным полотенцем на мокрых волосах и в Васиной рубашке на голое тело. Стояла за дверью и не знала, как выйти, как показаться на глаза, как оправдать свое полуголое присутствие.

Скандал был страшным. Васина рубашка почти прикрывала колени, тем не менее мой вид произвел на мебельную маму впечатление, подобное тому, которое получает старая дева при виде порнографической открытки.

Шок, выпученные глаза и страстные обвинения едва ли не в кровосмесительной связи.

– Мама!! – шипел Бармалей, уводя Татьяну Васильевну для приватной беседы на кухню. – У Алисы тяжелые времена! Она мой друг и нуждается в помощи!

– Знаю я, чем эта помощь оборачивается! Пузом!

Шептаться Татьяна Васильевна явно не умела. Или не собиралась. Она орала на сына, не подбирая выражений.

Я суматошно запихивала в чемодан пожитки и, прежде чем надеть шапку, подсушить волосы да же не мечтала. Я мечтала унести из этой квартиры опозорившиеся ноги еще до того, как Вася за кон чит кухонные прения и выпустит маму наружу.

Из кухни доносились выкрики:

– А как же Оленька?! Я думала, у вас… ты с ней… А ты?!?!

Оленька Привалова. Прыщавая дылда-одноклассница, тупая, как объевшаяся корова, и скучная, как плешь. Скольких денег стоило ее родителям выучить эту бестолочь в московском институте, история умалчивает. Но, как и Вася Бурмистров, Оленька считалась хорошей партией. Ее отец был деловым партнером Дмитрия Викторовича, мама – лучшей подружкой Татьяны Васильевны.

– При чем здесь Ольга?! – подвывал на кухне Бармалей. – Перестань вмешиваться в мою личную жизнь!!

– Это?! Это ты называешь личной жизнью?!

Алиса Ковалева никогда не считалась хорошей партией. Дочь казенного учителя, задавака, старшина в юбке. Пока я помогла сынуле в учебе – попробовала бы Оля накатать два сочинения за сорок пять минут! – меня любезно принимали в доме. Потом Бурмистровы отвезли сынулю в Первопрестольную (вместе с Ольгой) и вознамерились объединить чада (надеясь, что от скуки и Оля покажется девицей).

Шибко богатая Оленька, по словам Бармалея, жила неподалеку – в этом виделся далеко не перст судьбы, – и иногда молодежь делала совместные вылазки в кабаки и театры.

Но никакой интрижкой не пахло. И пока Бармалею, делающему подобные заявления, я верила больше, чем его маме.

– Мама, перестань кричать и веди себя при лично!!

– Ты мне… ты мне рот затыкаешь?!?!

Из кухни донесся звон разбитой посуды, под этот аккомпанемент я открыла дверь и перешла порог, как Рубикон. Сбегать тайком под эти крики – значит признать себя провинившейся. Татьяна Васильевна лишь утвердится в собственной правоте и не позволит Бармалею оправдаться.

Моя мама никогда не позволяла себе повышать голос. Берегла достоинство. И на хамство отвечала таким морозящим спокойствием, что у любого крикуна язык моментально примерзал к гортани и пропадало всяческое желание изобретать обидные эпитеты. В присутствии сосредоточенной на внутреннем достоинстве мамы даже темпераментный спорщик – папа усмирял пыл и с громогласных восклицаний переходил на шепот.

«Никогда не уподобляйся базарной торговке, – говорила мама. – Гром словесный сотрясает воздух. За шумом пропадает смысл. Теряется. Настоящее слово ценно само по себе, не оформляй его эффектами. Иначе собеседник не услышит главного».

На шикарной Бармалеевой кухне – стиль хай-тек, стекло и хром – шла примитивная базарная разборка. Татьяна Васильевна смахнула со стола чашку – возможно, случайно, – Вася бычил шею и страшно пучил глаза.

(Хвала Создателю, Дмитрий Викторович на огонек не заглянул! Не знаю, как обычно проходят семейные сцены у Бурмистровых, но сильно не удивлюсь, если батюшка позволяет себе тумаков навешать отпрыску. Был бы повод.)

– До свидания, Татьяна Васильевна, – невозмутимо выговорила я. – Извините, что до ставила неприятности своим присутствием. До свидания, Василий. Спасибо за приют, – гордо повернулась я спиной и, уходя, добавила: – Все го хорошего.

Моя невозмутимость – Бог свидетель, только видимая! – обрушилась на Татьяну Васильевну, как падает на раскаленную сковороду кусок льда. Мебельная мама с шипением выпустила воздух сквозь зубы и сделала попытку адаптировать мой лед с достоинством: откинула царственным жестом со лба налипшие волосы и остановила устремившегося в прихожую сына повелительным окриком:

– Василий, вернись!

Бармалей сделал вид, что не услышал. В тот момент он вырывал из моих пальцев ручку чемодана.

– Алиса, – почти спокойно сказала Татьяна

Васильевна, – останься. Нам надо поговорить.