Читать книгу Фальшивая убийца - Оксана Обухова - Страница 4

Готовясь к встрече с Вяземской, весь вчерашний вечер я просидела в интернет-кафе. Листала электронные страницы, делала выписки и готовила список вопросов. Богатеи пребывают в уверенности, что о них и так все знают, и отвечают на повторные вопросы безынициативно и вяло. В том их право.

Я постаралась подготовить неожиданное интервью, убрала из шпаргалки все стандартные вопросы и собралась вести беседу в стиле еще не пожелтевшей прессы, далекой от старых сплетен и свежих слухов. И прежде всего надеялась предложить выбор темы самой мадам, добиваться расположения уже в связи с ее настроением. Всегда ведь существует вероятность, что у крупного бизнесмена назрела необходимость поведать миру о чем-то важном…

Дай бог, мне повезет, и эта необходимость у Вяземской созрела. О большем и загадывать нельзя.

О доме, который возник из-за деревьев парка, я тоже собиралась спросить. Скорее, чтобы сделать владелице приятное. Поскольку, кажется, знала об этом доме уже все. Или почти все.

Жилище Вяземских имело интересную историю. Строительство особняка затеял один из сталеплавильных магнатов году эдак в девяносто первом. По его крепко-чугунному замыслу, жилище должно было напоминать средневековый замок с мощными искусственно состаренными стенами красно-гранитного цвета, готическими щелями окон и толстой башней, напоминающей водонапорную станцию.

Выстроив стены и начав внутреннюю отделку, магнат скоропостижно разорился. В конце прошлого столетия красно-гранитное чудовище выкупил покойный муж Ирины Владимировны. Прельстившись, как мне кажется, не сколько чудовищем, сколько огромным старым парком вокруг него.

Первоначально псевдозамок Виктор Андреевич собирался снести. (Муж мадам Вяземской к журналистам относился вполне лояльно, и обо всех строительных заморочках я могла судить по прессе тех времен.)

Потом пожалел то ли денег (что вряд ли), то ли времени и поступил с монстром более щадяще. Прорубил в стенах нормальные окна, другие окна заставил извиваться струящейся лентой по монолитной водонапорной башне, убрал с крыши зубцы бойниц – и часть крыши превратил в прозрачный полог оранжереи. Навесил по бокам ажурные галерейки, и дом получился странным, но зрячим. Потерял прежнее подслеповатое выражение нахмуренных стен и как будто раскрылся. Непонятная архитектура завораживала взгляд, в дом хотелось всматриваться.

Влиятельный архитектурный вестник окрестил жилище Вяземских «Непонятным Домом» и милостиво присвоил ему звание одной из достопримечательностей возродившегося купечества. Негоцианты не всегда обладают безупречным вкусом, Непонятный Дом удачно выделился из общей шеренги прилизанного – или взъерошенного – деньгами зодчества. Он был столь непонятен, что заставлял себя разгадывать, словно архитектурную головоломку: смешение времен и стилей, коктейль из монолита и сверкающего стекла. Подобное творение можно было создать только под угрозой ослепления или под пыткой: огнем, тщеславием, монетой. Вряд ли зодчему прижигали угольями пятки, думаю, его гений разбудили все-таки монетой, и славный выдумщик пробежал по хмурым стенам шаловливой кистью затейника и мудреца.

…Лимузин накатом подобрался к крыльцу, охранник Сережа рысью подбежал к хозяйской дверце и помог Ирине Владимировне выбраться из салона.

Я – невелика персона – подобного обхождения дожидаться не стала и выпорхнула наружу самостоятельно.

Ирина Владимировна, нисколько не сомневаясь, что я иду следом, поднялась по крыльцу и вошла в дом через огромную полуовальную дверь из полированного стекла. У порога ее встретила тощая кислая особа в черном подпоясанном платье с брошью-камеей под крошечным ажурным воротником, навеявшим воспоминания о чьих-то тяжелых армейских буднях и подшивании подворотничков к воротникам при помощи тупых иголок. Особа дернула бровью, и к Ирине Владимировне метнулась полненькая девушка с распахнутыми, готовыми принять шубку руками.

– Клементина, – обратилась Вяземская к подворотничку, – это Алиса. Я тебе о ней говорила. – Над подворотничком дернулся острый подбородок. – Покажи ей все и объясни.

Бросив на руки горничной портфель и шейный платок, Ирина Владимировна подошла к зеркалу, одним движением поправила прическу и быстро пошла к лестнице, плавно извивающейся в центральном желобе, пронизавшем дом до крыши.

Я приоткрыла рот, собралась озадачить мадам вопросом: а когда я, собственно, могу рассчитывать на интервью? – но наткнулась на взгляд уже совсем не кислой Клементины и как-то сникла. Домоправительница Вяземских разглядывала меня с недовольством барышника, купившего у цыгана негодную лошадь. Особенного недовольства заслуживали мои – чистейшие! – лакированные сапоги на шпильках. На них Клементина задержала многозначительный неодобрительный взгляд (я даже голову опустила и проверила, не нацепился ли на каблук кусочек собачьей какашки), потом, оторвав, наконец, взгляд от пола, она буркнула:

– Иди за мной, – повернулась спиной, собираясь уходить.

Я, честно говоря, опешила. Когда незнакомые люди начинают мне тыкать в первые минуты знакомства, у меня появляется четкое ощущение того, что мне хамят.

– Простите! – возмущенно пропищала я вслед удаляющейся спине и тут же услышала тихий шепоток девушки-горничной:

– Иди, иди, Карловна ждать не любит.

Сумасшедший дом. Выездная сессия.

Я плюнула на гордость – негоже начинать трудовую деятельность со склок с прислугой – и походкой, сохраняющей достоинство и независимость, поспешила вслед за Клементиной, оказавшейся еще и Карловной. Домоправительница шагала к боковой лестнице, проложенной внутри водонапорной башни. Прямая, как древко штандарта, безыскусная, как циркуль, убедительная без всяких слов, она шла на второй этаж и остановилась подождать у перил, наблюдая, как я карабкаюсь по винтовой лестнице на ставших вдруг неудобными каблуках.

Центральную часть второго этажа занимало помещение, напоминающее читальню шикарного мужского клуба. Удобные кожаные кресла и диваны, низкие столики с журналами и газетами, автономное освещение, потухший камин и множество книжных шкафов из темного дерева. (Фотографии в интерьере выйдут замечательные! Особенно на фоне головы кабана или оленя, висящих на стенах.)

Клементина кивком предложила – пардон, приказала – следовать дальше, мы миновали библиотеку, прошли по узкому коридору и из непонятного Средневековья попали в обычный европейский новодел: светлую галерею с окнами на задний двор по правую руку и рядом дверей по левую.

Клементина толчком ладони распахнула одну из дверей и мотнула головой – заходи.

Я бочком проскользнула в небольшую вытянутую комнату и огляделась: диван и кровать вдоль стен, дальше тумба с телевизором, напротив платяной шкаф, туалетный столик под скошенным мансардным окном…

«Меня привели в гостевую комнату для незначительных персон? Предполагается, что интервью будет двухдневным?!»

– Зачем ты потащилась в город? – скрипуче пробурчал за моей спиной голос домоправительницы. – Нормально дождаться не могла?

Мало понимая вопрос, я повернулась к Клементине Карловне и изобразила недоумение.

Куда я потащилась?! Откуда?!

Домоправительница пронзила незначительную персону негодующим взглядом, возмущенно дернула плечом и, бурча что-то под нос, ушла от двери, так ее и не закрыв.

Я вышла в коридор, посмотрела на удаляющийся циркуль и горестно вздохнула – ну и прием! Засунули в комнату, ничего не объяснили, нахамили, можно сказать…

Может быть, коллеги все же правы – мадам стерва и задавака?

Вернувшись в комнату, я оглядела ее более пристально, подошла к платяному шкафу, раскрыла дверцу и с удивлением обнаружила, что он наполовину заполнен женской одеждой. Несколько платьев, пуховик, кофточки и юбки висели на плечиках, внизу на полочке стояли сапоги и кроссовки…

На туалетном столике – ворох косметики…

Комната жилая?! Меня определили коротать время вместе с прислугой?!

Что за бред. Зачем все это?!

Пытаясь угадать ход мыслей и намерений странной богачки, я захлопнула дверцу и тут же услышала, как по коридору топочут мягкие шаги.

Ну наконец-то! Хоть что-то разъяснится!

– Привет, давай знакомиться. Я – Люда. Можно – Мила.

В комнату по-свойски залетела та самая крепенькая горничная-блондинка в голубом форменном платье и белом переднике. Плюхнулась на диван и, болтая полными ножками в удобных светло-серых тапочках, пустилась трещать без умолку:

– Тебя зовут Алиса, да? Мы будем жить вме сте. Кровать – моя, диван – твой. Диван на день убирается. Твои вещи уже принесли? Нет?

Ну ничего, ребята притащат… Ой, а ты куда делась-то?! Тебя все обыскались! Думали – заблудилась!

Болтовня Людмилы меня совсем запутала.

Кто обыскался?! Почему? Где я блудилась?!

Совершеннейшим столбом на шпильках и в шиншилле, я стояла посреди комнаты и пыталась найти рациональное зерно в сумбурных речах горничной.

– Мила, подожди, – прерывая поток, вклинилась наконец я. – Я ничего не понимаю. Я буду жить здесь?!

– Да. А чем тебе не нравится? График удобный – четыре через четыре, в Москву таскаться не надо…

– Куда таскаться?! Зачем?! Я – журналистка!

– С дипломом? – прищурилась Людмила.

– Конечно!!!

– А я не доучилась, – вздохнула. – На бухгалтера. – И тут же бросила грустить: – Но ничего, денег накоплю, курсы закончу…

Ненужная мне информация сыпалась из Люды как горох из драного мешка. Стуча, струилась на темя и забивала горло сухой перхотью…

Я подошла к столику, налила в стакан воды из графина и залпом выпила. Похоже, сказка вышла не та. Произошла какая-то путаница, меня приняли за другую или… я совсем ничего не понимаю!!

– Привет, девчонки! С новосельем! – В комнату, затаскивая большую дорожную сумку, проник симпатичный голубоглазый крепыш в черном костюме. Поставил баул у моих ног и, кажется, стал ждать благодарности.

– Спасибо, Саша, – ответила за меня Людмила.

– А вы тут – как? Новоселье отмечать будете?

– Нет, – четко высказалась я.

– Зажмете? – прищурился крепыш и тут же получил шлепок по пояснице от Людмилы.

– Иди, иди, не отсвечивай. Новоселье ему понадобилось…

Саша попытался ущипнуть горничную за круглую попку, получил еще один шлепок…

Я смотрела на их возню, на чужую сумку возле своих ног и постепенно укреплялась в мысли: «Совершенно точно, произошло недоразумение. Путаница. Меня приняли за кого-то другого и надо, пока не поздно, объясниться…»

– Саша, – привлекая к себе внимание, я по дошла к флиртующей парочке и вклинилась меж ду ними, – Саша, где я могу увидеть Клементину

Карловну или лучше Ирину Владимировну?

Парочка прекратила возню, Мила посмотрела на меня так, словно я попросила ее показать, где находится сейф с семейными ценностями, Саша стукнул себя по лбу и произнес:

– Ах да, совсем забыл. Вот, Ворона попросила тебе передать. – И вздохнул: – Везет же некоторым.

– Замолчи, – неловко толкнула его Мила и почему-то сделала страшные глаза.

Я взяла протянутый конверт, раскрыла его и – запуталась совершенно. В конверте лежала тощая пачечка стодолларовых купюр. На взгляд, явно больше тысячи.

– Это мне? – оторопело прошептала.

– Угу, – кивнул Саша. – Ворона передала.

– Ворона?

– Карловна, – шепотом уточнила Мила. Если бы не чужой груженый баул возле ног, я бы однозначно решила – мадам передала аванс за заказную статью. Но приходилось – как ни жал ко – думать, что денежки предназначены не журналистке Алисе Ковалевой, а совсем наоборот.

Пока я горевала над конвертом, Мила выпроводила ухажера за дверь и, подойдя ближе, дотронулась до плеча:

– Ворона сказала – ты сирота… Это, Али сочка, подъемные, Владимировна приказала вы писать…Из белой коробочки возле дверного косяка раздался тихий двойной звонок, и в ряду нескольких лампочек загорелся зеленый огонек. Я вздрогнула, Мила пропищала: «Ой, вызывают!» – и бросилась вон из комнаты.

Я осталась в длинной комнате одна. Компанию мне составляли чужие деньги, чужие вещи и пораженческие мысли. Сказка кончилась. Заколдованный изуродованный замок мстительно заглотил меня в гранитно-каменное чрево, немного пожевал и приготовился извергнуть, дав пинка, как вражескому лазутчику, обманом проникшему в чертог…

А впрочем, почему обманом? Ведь я ни в чем не виновата. В холле нефтяного храма я четко представилась Алисой Ковалевой. Вяземская сама пригласила меня в машину, то ли не расслышав, то ли перепутав мое имя с чьим-то еще…

Пока не поздно, надо найти Ирину Владимировну и объясниться. Не думаю, что путаница чем-то оскорбит надменную богачку, показавшуюся мне вполне вменяемой, и надежда на интервью останется. В конце концов, в возникшей путанице нет моей вины. Только невнимание к малым мира сего самой Вяземской…

Я вышла из комнаты, прошла несколько метров по длинной галерее, но, засмотревшись в окно, выходящее во внутренний двор псевдозамка, остановилась. Пожалуй, следует использовать возможность для знакомства с внутренним устройством знаменитого жилища. Когда еще представится! Если вообще представится!..

Помещение для слуг – людская, если следовать замковой терминологии, – занимало площадь над узкой пристройкой гаражей, похожих на средневековые конюшни. Общий стиль прежней задумки чугунного магната выполнялся даже в малом, и, если бы в тот момент из деревянных ворот гаража конюх вывел оседланного жеребца, я нисколько бы не удивилась. Гарцующий гнедой рысак просился на площадь, исчерченную отпечатками автомобильных шин. Машины – не кони, смотрелись они чужеродно на фоне грубого камня и стен, увитых сеточкой плюща…

Непонятный Дом околдовал очередную жертву. Мне даже глаз не надо было прикрывать, чтобы представить под окнами служанку в длинном платье из домотканого полотна, в чепце с оборками, с совочком в руках, в который она сметает конские «яблоки»… Конюх ласково ее поддразнивает, жеребец перебирает точеными ногами… Дюма, сиреневые сумерки, три мушкетера, леди Винтер…

Помотав головой, я отогнала наваждение и, все еще не отворачивая головы от окон, пошла вперед.

Чуть освещенный коридор вывел меня в библиотеку. Немного постояла возле книжных шкафов – читательские пристрастия могут многое сказать о хозяевах опытному взгляду, – огладила глазами книжные корешки многотомных словарей, энциклопедий, справочной литературы и неплохой подборки классики.

Беллетристики на полках я не обнаружила. Только стандартный набор модернистской литературы и пара-тройка раскрученных российских авторов.

Прошла мимо камина, где над мраморной полкой висел семейный портрет Вяземских, потом не удержалась, вернулась и какое-то время всматривалась в лица. Ирина Владимировна Вяземская – спокойная и надменная – сидела в антикварном кресле с золочеными ручками. За ее спиной стояли муж и сын. Валерий Андреевич держал руку на спинке кресла, Артем, еще подросток, выступал вперед, почти касался бедром подлокотника.

Ирина Владимировна выглядела очень молодо. Печать сегодняшней усталости еще не опустилась на ее лицо. Как видно, ей тяжело дались годы правления…

Я оторвалась от портрета, прошла мимо других шкафов, поглядела на чучельные головы оленя и кабана и вновь, не удержавшись, постояла, изучая корешки. (Ничего не могу с собой поделать: книги – моя слабость. Каждый раз, попадая в новый дом, первым делом сую нос в книжные шкафы! Кто-то изучает фотографии, кто-то холодильник, кто-то играет с котами или собаками, я вечно замираю возле книг.) Вздохнув тяжко-тяжко, обвела библиотеку прощальным взглядом. Среди книг и уютных кресел хотелось жить. Закопаться в томах и фолиантах и не вылезать, пока не выгонят.

Блаженное занятие – читать, читать, читать. Нашаривать на столике рядом печенье или конфету – и не отрывать взгляда от страницы даже на секунду.

(Может быть, мне стоило выучиться на библиотекаря? Специфический запах книгохранилища всегда был для меня лучше любых духов…)

Простившись с книжной обителью, я промаршировала по винтовой лестнице, опустилась в огромный полутемный холл. Снег за стеклянной дверью стал совсем вечерним и синим, я прислушалась – было совершенно тихо – и начала решать, куда податься.

Ирина Владимировна поднялась вверх по центральной лестнице. Если идти так же, пожалуй, я не запутаюсь в огромном доме.

Высокое, в два человеческих роста, зеркало поймало мое нелепое отражение – фальшивая шиншилла, прическа, потерявшая первозданность, только сапоги горели паркетным лаком, – поправила за ухом выбившийся локон и опять вздохнула. Я выбивалась из интерьера, как пронзительная нота. Как гвоздь в ботинке. Как белая нитка на черном фраке.

Меня не защищали ни диктофон, ни белый передник, я была чужой. Непринятой, непонятой, ненужной, непригодной.

(Неделю назад, после моего очередного безрезультатного визита в редакцию, Бармалей спросил:

– Алис, а чем ты вообще хочешь заниматься?

Вопрос я поняла правильно. Василий спрашивал меня не о работе, а о мечте.

– Я хотела бы попробовать написать книгу. Что-то легкое, смешное, где много красивых женщин, мужчин, мехов и шикарных автомобилей. Сейчас такое модно…

– Ну так садись и пиши! Попробуй! В чем проблема?

– В незнании материала, – призналась я. – Я никогда не бывала в коттеджах на Рублевке, не пробовала омаров, не видела всамделишных тусовок…

– Чепуха, – перебил Василий. – Открой любой журнал и представь себя среди гостей модной вечеринки. Неужели воображения не хватит?

– Хватит, – пригорюнилась я. – Но хотелось бы хоть разик поприсутствовать…)

Сегодня я стояла в холле дома, который как раз имела в виду, говоря «хоть разик поприсутствовать…».

Озиралась по сторонам и впитывала каждую деталь: вазон с огромным, искусственным только на ощупь букетом, бархатное кресло на гнутых ножках, две тумбы в том же стиле, каменный плиточный пол, устланный огромным шерстяным ковром, канделябры, подсвечники возле зеркала трехметровой высоты. На тумбе серебряный поднос с двумя надписанными и запечатанными конвертами…

Хотелось подойти к столику под зеркалом и открыть выдвижной ящичек… что там лежит: перчатки, платьевая щетка, расческа?.. Или обувной рожок слоновой кости с инкрустацией из самоцветного камня?

Сделав нерешительный шажок, я приблизилась к столику, провела пальцем по позолоте завитушек и нежно, осторожно взявшись за пуговку ручки, потянула ее на себя. «Если сейчас окажется, что я угадала, все будет хорошо. Я возьму интервью, получу работу, Вяземская поможет мне проникнуть в закрытые дома ее круга…»

В выдвижном ящике резного столика лежали платьевая щетка и рожок для обуви. Из слоновой кости. Но не инкрустированные, а украшенные резьбой.

Боясь поверить предзнаменованию, я протянула руку и тихо-тихо провела подушечками пальцев по закругленному краю рожка, выглядевшему остро заточенным…

Над головой в один момент, разом, вспыхнули многочисленные лампы в люстрах, мне показалось, что сверху обрушился поток огня, он отразился в зеркале, ударил по глазам…

Ящичек, только что открывшийся от легчайшего движения двух пальцев, никак не хотел убираться под столешницу. Суматошно запихивая его назад, я слышала, как по центральной лестнице, разговаривая, спускаются две женщины.

С оглушительным – как мне показалось – грохотом, ящик въехал на место; я оглянулась на лестницу – женские ножки в ботиночках на удобных каблуках уже показались из-за изгиба перил…

Я побежала. Как мелкий уличный воришка, стянувший у торговки пирожок. Под арку, мимо букета и кресла, к лестнице в водонапорной башне.

Сердце стучало в висках, заглушая разговор спустившихся в холл женщин. Я не слышала, о чем они переговариваются – обсуждают ли странные звуки пустынного холла или продолжают прежнюю беседу, – испуганной кошкой я неслась наверх, обратно в библиотеку, потом в коридор, в галерею и дальше – в комнату на двух служанок.

Я чувствовала себя пойманной при попытке ограбления. Обманом проникшей в дом и шарящей по шкафам.

Какой стыд! Какой позор! Сжав ладони между трясущимися коленями, сидела на диване и с ужасом прислушивалась, не раздадутся ли шаги в коридоре, не дойдут ли они до двери, не откроется ли она, пропуская в комнату свидетелей моего поступка.

«Боже, сделай так, чтобы они меня не заметили! Не увидели, как два лакированных сапога на тонких шпильках мелькнули за перилами, не догадались, кто в отсутствие хозяев стучал дверями шкафов!..»

Скандал, случившийся в приличном семействе, навсегда покроет позором мою неразумную голову.

«Боже, беззастенчиво шарить по шкафам! Что может быть гаже! Проныру журналистку с позором выкинут из дома, скандал докатится до мебельной мамаши… та расскажет обо всем батюшке… потом об этом узнает весь город… Я пропала».

Накрутив себя до полуобморочной тошноты, я скинула сапоги и с ногами забралась на диван. (Пока буду надевать их – не выкинут же босиком на снег! – образуется пауза для оправданий. Только будут ли меня слушать…)

Легкий топоток прошелестел по ковровой дорожке, я зажмурилась, прикусила губу – в комнату вошла Людмила.

– Не соскучилась? – спросила с улыбкой.

Я ошалело помотала головой. Сердце подпрыгивало в груди теннисным мячиком и пыталось проникнуть в гортань.

– Давай переодевайся, пойдем ужинать. Хо зяйка уехала, наши стол на кухне накрыли…

Людмила болтала, почти не обращая на меня внимания. Подкрашивала губы, избавлялась от гладкой прически «приличная горничная», взбивала пышные пепельные волосы в львиную гриву. Я казалась себе трупом, из которого вынули все кости. Тело сделалось непослушным и аморфным, мерзкая испарина холодила лоб, конечности приобрели поистине веревочную гибкость. Руки болтались безвольными плетями, я даже не смогла на них опереться и спустить босые ступни на пол: из локтей словно бы исчезли суставы, руки подворачивались и отказывались выполнять простейшие приказы мозга.

Шок сменился ступором.

– Эй, ты что? – разглядела меня наконец

Людмила. – Тебе плохо?! Ты вся бледная!

Я заставила язык повиноваться.

– Все в порядке, – выдавила хрипло.

– Нет, не в порядке. – Люда села на диван и дотронулась до моей руки. – Да ты же ледяная! Тебе плохо?!

– Нет, мне не плохо. – Я выдернула руку. – Немного замерзла – и все.

– А зачем сапоги сняла? Босиком ходила?!

А ну-ка, давай вставай, – девушка буквально сдернула меня с дивана, – пойдем в душ. Ты с дороги, тебе надо помыться… Под горячей водой быстрее согреешься. Не хватало еще заболеть на работе!

Почти волоком Людмила протащила меня по коридору и впихнула в комнату, оказавшуюся санузлом с двумя душевыми кабинками и умывальниками.

– Давай раздевайся, залезай под душ, полотенце я тебе сейчас принесу.

Сказала и захлопнула дверь.

Прижавшись спиной к кафельной стенке, я медленно переводила дух. Кажется, пронесло. Меня не заметили или… разгон устроят позже. Мадам Вяземская снова куда-то спешила. Вернется и начнет проверять шкафы, не стащила ли чего-нибудь драгоценного девица в фальшивой шубе.

Представив, как меня обыскивают прежде, чем вышвырнуть за порог в сугробы, я снова ощутила такой прилив дурноты, что чуть не взвыла: «Хорошенькое начало карьеры! Могут ведь и милицию вызвать…»

Меня заколотило в ознобе: в голове кипели мысли, тело медленно, но неуклонно коченело, разница температур вызывала крупный пот и зубовную дрожь…

Непослушными, трясущимися пальцами я расстегнула блузку, чиркнула бегунком «молнии» на застежке юбки… Приму душ. Согреюсь… хотя бы не заболею. Теплая вода всегда помогала мне войти в норму. Приведу себя в порядок и без дрожи в голосе и теле пойду разыскивать их Ворону. Спокойно расскажу ей о возникшем недоразумении и попрошу передать госпоже Вяземской свои сожаления. Глупо накручивать себя страхами и доводить ситуацию до полного абсурда.

Эх, если бы не мое идиотское любопытство! Сейчас бы уже ехала домой, точнее, к сестре в коммуналку, и в ус бы не дула!

Кретинка туполобая!

На полке возле умывальника лежала шапочка для душа, я натянула ее на голову – руки все еще тряслись в пляске святого Витта, – отрегулировала воду до терпимо горячей и встала на поддон за полупрозрачной плексигласовой перегородкой.

Горячая вода ошпарила кожу, моментально покрыла ее пупырышками, страх утекал в водосток вместе с водой, мышцы расслабились. Нечаянный позор смывался вместе с потом, минут через пять я почувствовала себя готовой невозмутимо встать перед домоправительницей и с достоинством откланяться.

– Алис! Я тебе полотенце и одежду принесла! – раздался из-за перегородки голос Люды. – Давай быстрее, без нас все съедят!

Я выключила воду, отодвинула перегородку и получила в образовавшуюся щель широкое махровое полотенце с розочками по бежевому полю.

– Я твои вещи разобрала! – продолжала тем временем Людмила. – Вот, спортивный костюм принесла! Одевайся – и вперед! Жду тебя в комнате!

– Ты – что? – высунулась я из кабинки.

– Вещи твои разобрала, – безмятежно улыбнулась горничная. – Повесила все в шкаф.

Кажется, она ожидала от меня благодарности. Стояла с улыбкой на добром круглом лице и ждала слова «спасибо».

Убравшись назад за перегородку, я тихо застонала. Поразительно, до чего бывают беззастенчивы люди! Раскрыть чужую сумку, развесить чужие вещи, копаться в белье…

Впрочем, чего можно ожидать от горничной, привыкшей приглядывать за хозяйской одеждой? Думаю, госпожа Вяземская сама бельишко не застирывает…

А отчитать эту улыбающуюся простушку, высунув нос в щель, у меня язык не повернулся. Это все равно что ребенка ударить. Услужливая, милая и добрая Люда оплеухи не заслуживала – во всем была виновата я одна. Объяснюсь с Вороной, приду попрощаться, вместе посмеемся над недоразумением.

Людмила тактично не стала дожидаться, пока я появлюсь из кабинки, ушла; я прошлепала босыми ногами до полочки под зеркалом и – не нашла там своей одежды. На полочке аккуратной стопочкой лежали черный спортивный костюм, голубые трусики и белые носки. Под тумбой стояли тапочки, точная копия обуви Людмилы.

«Ну. Чужое белье, это уже слишком».

Я сняла шапочку, обернулась полотенцем и как была – голая и рассерженная – потопала в комнату. Комедия с лже-горничной излишне затянулась, пора расставить все по своим местам.

Людмила стояла над корзиночкой для грязного белья и складывала в нее мои вещи.

– Твое белье и колготы забросить в стирку? – спросила она безмятежно. – А ты чего не оделась?

– Люда, оставь мои вещи. Пожалуйста, – строго выговорила я. – Сядь. Нам надо поговорить.

Девушка покорно, не выпуская из рук приготовленного для стирки халатика, села на краешек своей кровати.

– Я – не горничная. Я – журналистка. При ехала к Ирине Владимировне брать интервью.

Глаза Людмилы превратились в блюдца. На ее взгляд, журналистка, обернутая в полотенце, выглядела в лучшем случае самозванкой. В худшем – сумасшедшей. С манией величия. (Через пару секунд назову себя Наполеоном или царицей Савской.)

– Произошла путаница, – строго продолжала я. – Ирина Владимировна приняла меня за другую девушку, привезла сюда…

Я вкратце рассказала невероятную историю своего появления в этом доме, Люда хлопала ресницами и надувала розовые губы.

– Прям как в кино! – восхитилась она бес хитростно. – Прям сериал!

– Не наблюдаю ничего потешного, – нахмурилась я. – Где я могу найти вашу Ворону, то есть Клементину Карловну?

– Уехала она, – пожала плечами Мила. – Вместе с хозяйкой.

– А когда вернется?

– Завтра. Они поехали встречать Артема, тот рано утром прилетает из Германии, заночуют в городской квартире. – И внезапно подпрыгнула: – Слу-у-у-ушай! А куда настоящая горничная девалась?!

– Не знаю, – размышляя о своих проблемах, сказала я. – Такси мне вызовешь? Я адрес не знаю.

– Такси-то я тебе вызову, только зачем уезжать? С тебя за вызов по этому адресу три шкуры сдерут… Оставайся здесь, завтра утром пойдешь к хозяйке, все ей объяснишь…

– Нет, – покачала я головой. – Неудобно. Меня не приглашали.

– Ой, да ладно тебе! Не приглашали ее! Переночуешь здесь, а завтра утром тебя Сашка в город отвезет, никто и не узнает!

– Нет, Люда, я уеду.

– Ну, как знаешь. Пойдем хотя бы поужинаем, а? Есть хочется, спасу нет!

Говоря по совести, есть мне хотелось не меньше, чем Людмиле. С утра на двух чашечках кофе.

– Тетя Лида – наш повар – уже к приезду

Артема готовится, такого настряпала! Пальчики оближешь! Пошли, а? А потом я тебя до поселка провожу, там автобусы и маршрутки ходят…

Пустой до звона желудок согласился бы пойти на кухню с разносолами без всяких уговоров, голова еще не окончательно отупела от голода и упорно изобретала причины для отказа, одна из которых звучала незамысловато просто – неудобно.

– Да чего тебе неудобно-то?! – горячилась

Людмила. – Там еды на роту солдат хватит!

Пошли. Одевайся нормально – и пошли.

Натянув белье и колготки за дверцей платьевого шкафчика, я надела блузку – казалось, она провоняла страхом, как половая швабра хлоркой! – сноровисто застегнула крошечные пуговки и услышала, как из сумочки доносится трель сотового телефона.

На дисплее обозначился номер Бармалея. Я отвернулась от любопытной Людмилы и тихо сказала в трубку:

– Да, Василий.

– Алис… – виновато вякнул друг, – прости. Я только что узнал.

– Что ты узнал? – продевая ноги в юбку и придерживая телефон плечом, спросила я.

– Ну, о Вяземской…

– Что ты узнал о Вяземской? – Я выпрямилась и замерла, глядя внутрь шкафчика на вешалки с одеждой Люды.

– То, что она от интервью отказалась…

– Она отказалась от интервью?! – выкрикнула я в шкаф.

– Да, – понуро отозвался друг. – А ты разве не знаешь?

– Нет. Когда она отказалась?

– Ну… буквально в последний момент…

В душе моей что-то застонало и умерло. Кажется, это была надежда.

– Может быть, она его перенесла? – вопросила я.

– Нет, – буркнул Бармалей. – Она отказалась.

– Черт, – обреченно выругалась я.

– А ты разве не была в офисе?

– Была… но там кое-что не сложилось. Потом расскажу. Я не дошла до приемной.

– Тебя не пустили?!

– Нет, другое. Ты мне скажи, сам об отказе откуда узнал?

– Мама сказала, – на вздохе выдавил Бармалей.

– А она когда тебе сообщила?! Почему секретарь не перезвонил мне?!

– Потому что она договаривалась с мамой! Ей и позвонила!

– А Татьяна Васильевна почему мне не перезвонила?!

– Потому что поздно было! – оправдывая маму, выкрикнул мебельный сын. – Вяземская отказалась за пять минут до назначенного времени!

Понятно. Зачем беспокоиться о какой-то Алисе? Она и так уже в офисе, поднимется в приемную, там ей все и скажут – мадам не желает никаких интервью. Все просто, доходчиво и без нервотрепки.

– Ладно, Василий, проехали, – пробормотала я и захлопнула дверцу шкафчика.

– Алис, ты обижаешься?

– На что? Ты ни в чем не виноват.

– А где ты сейчас? Хочешь, я приеду?

– Нет, спасибо, у меня все в порядке. Иду ужинать в хорошей компании. До свидания, Вася.

Я отключила телефон. Повернулась к истомившейся от ожидания голодной – спасу нет! – Людмиле и сказала, растягивая в улыбке резиновые губы:

– Пойдем?

– Пойдем, – оживленно отозвалась девушка.

– Только, Люда… Не говори никому, пожалуйста, что я журналистка. Ладно?

– Почему? – Ресницы захлопали над голубыми радужками.

– Потому что теперь я никакая не журналистка. Я просто безработная.

– Ой, как нехорошо…

Кажется, если не принимать в расчет меня, сильнее всех из-за проваленного интервью огорчилась простодушная девушка с ласковым именем Мила.

На кухню мы попали, пройдя запутанным лабиринтом узких коридоров, спустившись по черной, людской лестнице. Доведись мне разыскивать камбуз самостоятельно, заплутала бы, как Фарада в волшебном институте, и в полночь уже кричала бы: «Люди, где вы, ау?!» Часть псевдозамка, предназначенная для рабочих помещений, напоминала о титанических размерах особняка только высотой потолков. Узкие, слабо освещенные коридоры казались ущельями, разрезавшими гору на дольки. В одном из коридорных ответвлений нам даже пришлось идти гуськом, чтобы не толкаться в стены плечами.

…На огромной, поистине замковой кухне уже вовсю поздравляли шеф-повара Лидию Ива новну. («У Лидочки Ивановны внучка родилась», – шепнула Людмила.) Первые тосты были произнесены до нашего прихода, новоявленная бабушка поздравлена, компания из восьми человек слушала невысокую худенькую брюнетку с раскрасневшимся лицом и широко распахнутыми карими глазами.

– Остановка просто всмятку! – возбужденно, стоя в центре камбуза, вещала девушка. – Кровищи-и-и-и – жуть! Константиновну «скорая» увезла, а бабу Веру, – рассказчица вздохнула со всхлипом, – на снегу оставили. Только пакетом прикрыли… Жуть! Меня потом полдня колбасило!

– О чем базар? – усаживая меня на свободное место в торце длинного стола, шепнула Мила, обращаясь к тому самому Саше, который принес мне чужую сумку.

– Ленка про аварию рассказывает, – так же тихо ответил тот. – Сегодня в поселке КамАЗ автобусную остановку смял. Двое погибших, трое ранено…

– Ого! – выдохнула Люда. – Шофер был пьяный?

– А кто знает? – пожал плечами парень. – Может, тормоза отказали, может, подрезал кто…

– …А баба Вера только полгода назад мужа схоронила, – продолжала говорливая брюнетка. – Она соседка по улице тети Маруси… была то есть соседкой, – поправилась, сделав скорбное лицо.

– Дом пустой остался? – словно между прочим, засовывая в рот маринованный огурчик, поинтересовался субтильный дядька в темном пиджаке и голубой рубашке с расстегнутым воротом.

– Ми-и-иша, – с укоризной протянула повариха.

– А что Миша? – вздернул плечи дядька. – Если дом освободился, а наследников нет…

– Без тебя разберутся, – отрезала Лидия Ивановна и, прекращая прения, обернулась ко мне: – Добрый вечер, тебя, кажется, Алисой зовут? – спросила мягко.

Вдоль длинного стола с двумя тарелками в руках носилась Людмила. Щедро накладывала закуски на две персоны одновременно и еще успевала разговаривать. За меня.

– Алиса уже институт закончила, на работу устроиться не может… Лидочка Ивановна, а где пирог с капустой?!

Кипучая энергия и фонтанирующая болтливость Люды спасли меня от расспросов. Я отщипнула кусочек хлеба и обошлась ответной улыбкой.

– Разуй глаза, – посоветовала повариха. —

Перед твоим носом стоит. И положи Алисе пюре!

И рыбы. И сядь, наконец! В глазах рябит, неугомонная!

За противоположным концом стола брюнетка Елена продолжала рассказ, придерживаясь повествовательного стиля Савелия Краморова из «Неуловимых» – «а вдоль дороги мертвые с косами стоят, и – тишина-а-а!». Дорожно-транспортное происшествие подарило ей массу впечатлений, и девушка никак не могла переключиться:

– А девчонка в серой шубке не наша. Не поселковая. Представь – лежит. Глаза открыты, как у куклы, ни единой царапинки, но – мертвая! Говорят – шею сломала. Я так плакала!

Расчетливо-смекалистый дядька Миша покосился на рассказчицу, крякнул и, со значением подняв наполненную рюмку, произнес:

– Ну, – пауза, дававшая возможность свидетельнице ДТП заткнуться, – выпьем за нашу дорогую хлопотунью Лидочку Ивановну…

Застолье пошло своим чередом. Я с плохо скрываемой жадностью налегала на разносолы, которые успевали в две руки подкладывать Людмила и Саша, сидящие по бокам. Угощение, приготовленное новоиспеченной бабушкой, заслуживало не похвалы, а песни. В домах, подобных псевдозамку, плохих поваров не держат. Я уминала явства с азартом изголодавшейся собачки и только что хвостиком умильно не вертела.

Тем временем народ перешел с восхвалений – заслуженных! – талантов бабушки Лиды к великосветским сплетням.

И я тут же пожалела, что не захватила на кухню диктофон. Народ, успевший поработать в иных местах и у иных звезд, рассуждал об их звездной жизни со знанием дела и фактов.

Материала набралось бы на десять с лишком статей и две полновесные книжонки! Народ упоминал знаменитые фамилии так легко, словно находился с ними в кровном родстве! Факты, неизвестные широкой общественности, обсуждались всуе, я чувствовала себя засланным казачком и только не рыдала от огорчения – ну кто же знал, что все это можно услышать на кухне! Да за четверть того, что я разнюхала на празднике поварихи, любой глянцевый журнал отдал бы половину площади любого номера!!!

Я даже про пирог забыла. Сидела, превратившись в слух, и старалась не упустить, не перепутать, расслышать.

Кухонное общество оказалось ценнейшим источником информации!

Но все хорошее имеет обыкновение быстро заканчиваться. Поток великосветских сплетен в кухонной интерпретации прервал широкоплечий рослый гражданин в приличном костюме. Гражданин занес на кухню большую коробку с розовым бантом, нахмурился, увидев дядю Мишу рядом с бутылкой, но все же улыбнулся:

– Поздравляю тебя, Лидочка. Дай Бог здоровья тебе и внучке.

– Шмаргун, – тихонько шепнула Людмила, – Георгий Анатольевич. Шеф охраны.

– Злой? – одними губами спросила я.

– Нет. Справедливый. Лидочка в него по уши. И Ленка. И даже Ворона. Кажется.

Охранник Саша мгновенно – и виновато – испарился с кухни, дядя Миша наполнил новому гостю рюмку, Шмаргун положил себе на тарелочку дольку докторской колбасы.

Демонстрация с колбасой не прошла незамеченной. Народ быстро смел с тарелок подвявшую закуску и рассосался по недрам замка шкодливыми тенями.

…За окнами, выходящими на задний двор, вовсю гуляла метель. Следы от шин упрятались под снег, под двери гаража намело сугробы, Людмила глянула на улицу и зябко повела плечами:

– И охота тебе в такую пургу на улицу тащиться? Оставайся до утра, завтра Сашка тебя в город отвезет…

Я обогнула замершую у окна девушку, вошла в комнату и вынула из шкафа чужую сумку.

Села на диван, поставила баул у ног и, дождавшись Люды, произнесла:

– Ты слышала, что рассказывала Лена? Об аварии на автобусной остановке…

– Ну, – кивнула горничная.

– Помнишь, она говорила о погибшей девушке в серой шубке?

– Ну… – все еще не понимая, к чему я веду, снова кивнула та.

– Я думаю, погибшая – и есть ваша пропавшая девушка, – тихо, глядя снизу вверх, закончила я.

Людмила так и села на кровать.

– Точно, – протянула пораженно. – Она не вернулась… погибла… а тебя приняли за нее!

– Я почти в этом уверена. Иначе куда она делась? Давай посмотрим в сумке, может быть, там есть какие-нибудь документы?

– Давай! – тут же согласилась Людмила, я раскрыла плоское внутреннее отделение баула и сразу нашла паспорт. – Ну и дела! – причитала Мила, пересаживаясь на диван и заглядывая мне через плечо. – А я-то думаю, куда она подевалась?! Ни за что бы не догадалась! – И огрела меня по спине. – А ты молоток! Варишь!

Паспорт был выписан на имя Копыловой Алины Сергеевны. Девушка жила в Клину, мы были почти ровесницами.

– Понимаешь, почему нас перепутали? – глядя на Людмилу, спросила я. – Имена созвучны – Алина – Алиса. Фамилии тоже похожи – Ковалева – Копылова.

– Точно! Все в точку!

Занятой, загруженной работой Ирине Владимировне не запомнить в точности фамилию горничных. Чудо, что она вообще хоть что-то вспомнила об очередной претендентке на белый передник! Алиса – Алина, Ковалева – Копылова…

Хотя… ей кто-то звонил относительно новенькой девушки…

Рядом с паспортом в том же боковом отделении лежал обычный, туго набитый конверт. Отдав паспорт Людмиле, я вынула и его.

Конверт не был ни заклеен, ни надписан, я открыла его и достала два старых черно-белых снимка и сложенный листок письма. Одна из фотографий была общей: десятка полтора юнцов в нарядных рубашках и расклешенных брюках, девочки-подростки в парадной школьной форме и ленточках через плечо. «Последний школьный звонок», – догадалась я.

На второй фотографии из той же серии застыла пара улыбающихся подружек в белых фартуках. Высокая, коротко стриженная брюнетка с лисьей физиономией, приобнимая, склонилась к плечу худенькой девушки с пепельными кудряшками. Лисица улыбалась нагловато и скалилась прямо в объектив, худышка улыбалась несколько растерянно, смотрела в сторону, в ней я сразу узнала хозяйку этого дома.

Развернутый листок письма догадку подтвердил.

«Здравствуй, Ирочка! – начиналось послание. – Выполняю обещание и высылаю тебе наши школьные фотографии…»

Письмо, выписанное убористым бисерным почерком, почти сплошь состояло из воспоминаний о «славных школьных временах». В нем были приветы и поклоны, рассказы об одноклассниках: кто где работает, кто женился, кто развелся. В первый момент наличие письма в конверте меня несколько удивило – кто в век Интернета и сотовых телефонов обменивается письмами?! – но позже я поняла: вряд ли госпожа Вяземская стала бы выслушивать все эти новости по телефону. Она стала слишком далека и деловита. Так что ее одноклассница поступила разумно и просто: сочинила послание и дала Вяземской право поступать по своему усмотрению – читать письмо в свободную минуту или забыть о нем и выбросить. Второе было маловероятно. Ностальгия по прошлому всегда догонит.

Впрочем, само послание меня интересовало мало. Меня интересовали только подпись – «Всегда твоя Жанна» – и постскриптум с благодарностью за участие в судьбе Алины Копыловой: «Сироты и чудной девушки».

Я положила письмо обратно в конверт, отведя от него недрогнувшей рукой руку любопытной Людмилы, туда же спрятала фотографии и снова взялась за паспорт.

– Возможно, девушку начнут искать не скоро, – сказала я задумчиво.

– Почему? – Людмила слегка надулась из-за того, что я не дала ей сунуть нос в письмо.

– Алина сирота. Ни мама, ни папа не ждут от нее звонка с подтверждением – все в порядке, я на месте.

– А может быть, у нее куча бабушек и тетушек? – резонно заметила Мила.

– Дедушек и дядей, – медленно вторила я. – И сообщить им все же надо.

– Как?

– Не знаю. Но кажется, придется ехать в Клин.

– Скажи завтра хозяйке, узнай у нее телефон Жанны, пусть сама звонит, – фыркнула Люда. – Неужели тебе охота в Клин тащиться?

– А если мы ошиблись? – прищурилась я. – Если пропавшая Алина не погибла на остановке и я просто напугаю до полусмерти какую-нибудь старушку? Представь, заявляется некая девица к твоей бабушке и заявляет: «Ваша внучка погибла под колесами грузовика»…

– Да не обязательно пугать. Сообщим – Алина пропала, не появилась на работе, а рядом с домом кого-то сбили.

– Мы поступим проще, – заявила я. – Ты можешь у кого-нибудь узнать, как выглядела и была одета девушка, приехавшая наниматься на работу?

– Могу, – с готовностью кивнула Люда. – Позвоню Игорю, он в той смене работал, и спрошу.

– А ты знаешь точно, когда приехала и пропала Алина?

Мила подняла глаза к потолку.

– Так. Она приехала до того, как сменилась охрана у ворот. Значит, где-то в половине одиннадцатого, не позже.

«Теперь понятно, почему Саша, принесший в комнату сумку, не обнаружил подмены. Алина появилась у ворот при одной смене, меня привезли уже при другой…»

– Давай звони, – сказала я, и девушка, порывшись в памяти сотового телефона, вызвонила приятеля-охранника:

– Привет, Игорек. Как дела?.. Хоккей смотришь? Ну, я быстренько. Ты видел сегодня новую горничную? Можешь ее описать?.. Да, да, эта. В серой шубке, говоришь? – уточнила Люда и, закусив губу, какое-то время слушала. – А что Шмаргун? Искал?.. А что сказал?.. Что?!.. Ах, гол забили… Поздравляю. Не с чем? Ну ладно, чао…

Люда сложила пополам мобильник, села поудобнее, подогнула под себя одну ногу и пустилась делиться добытыми сведениями:

– Пока все похоже. Алина была одета в серую шубку, Игорь в мехах не разбирается, но сказал – что-то кудрявенькое, вероятно, козлик. Она подошла к воротам, объяснила, что приехала устраиваться на работу, но ребята ее на территорию не пропустили. Вороны тогда на месте не было, она куда-то вместе со Шмаргуном моталась и никаких распоряжений насчет новой горничной не оставила. Ребята попросили девочку обождать, та спросила, где можно купить сигарет, оставила в каптерке сумку и потопала к ларьку на остановке…

– Где ее сбил грузовик, – закончила я. – Так получается?

– Так, – заинтересованно кивнула Люда. – Теперь все точно – девушка погибла, ты попала на ее место. Завтра обо всем расскажешь хозяйке.

«Нет в журналистике большей ошибки, чем использование непроверенных фактов, – учили меня в институте. – Хороший профессионал проверяет и перепроверяет любую информацию и никогда не торопится с выводами».

– Мы поступим по-другому, – не согласилась я. – Ты можешь принести сюда трубку городского телефона?

– Могу. А зачем?

– Хочу позвонить в справочную ГИБДД и узнать подробности об аварии в поселке. Вдруг у погибшей девушки были документы, имя ее уже установили и никакая она не Алина?

– Ее паспорт в сумке, – напомнила Людмила.

– Документы бывают разными. А имя могли узнать по сотовому телефону. Вдруг в нем была строчка с пометкой «Бабушка» или «Тетя Лиза»? Так что тащи телефон, узнаем в милиции, сообщили они родственникам погибшей о происшествии или нет.

– Ой, ну ты прямо детектив! – в который раз похвалила меня Люда и, бодро шевеля крепенькими ножками в удобных серых тапочках, умчалась на хозяйскую половину за телефоном.

…Беседа с информационно-экстренными службами заняла довольно много времени. Я чуть мозоль на языке не заработала, пытаясь узнать конкретный телефон, по которому могли хоть что-то сообщить о погибшей девушке.

Приходилось изворачиваться:

– Моя сестра не вернулась утром с работы.

Она была одета в серую шубку, а я слышала, что возле такого-то поселка произошло ДТП, есть жертвы…

Путем неутомимого вранья мне удалось добраться до оперативного дежурного нужной мне части и, невзирая на позднее время и отсутствие следователя, выезжавшего на происшествие, получить хоть какой-то определенный ответ.

– Личность девушки не установлена.

– Но у нее был сотовый телефон! – с надеждой и уверенностью, что у каждой современной девушки мобильник под рукой, восклицала я. – Посмотрите, пожалуйста, протокол! Может быть, это не моя сестра!

Дежурный тяжело вздохнул и исчез из эфира минут на пять.

– Сумка, принадлежавшая девушке в серой шубе, попала под колеса грузовика, – возникнув снова, сказал мужчина виновато. – Остались одни ошметки. Адрес морга судебно-медицинской экспертизы диктовать? Съездите, посмотрите…

– Диктуйте, – прошептала я горестно. Получалось, что без нашего вмешательства личность Алины устанавливали бы долго. При ней не оказалось ни документов, ни сотового телефона в рабочем состоянии – Джейн Доу, как говорят американцы. По-русски – потеряшка.

Пока я записывала координаты морга, Людмила, забравшись на кровать, во все глаза смотрела на меня, не скрывая уважения.

– Это вас так в журналистском институте учат? – спросила она с интересом.

– В смысле? – удивилась я.

– Ну… Все узнавать.

– Да нет. Это обычная практика. Зачем еще существуют телефоны. – И я мысленно добавила: «Как не для вранья». – Надо только уметь им правильно пользоваться, и все узнаешь без лишней беготни.

– И что ты теперь делать будешь? Пойдешь к хозяйке?

– Нет, сначала побываю в морге.

– Зачем?

Как объяснить наивной девушке, зачем мне это нужно? Для меня ситуация выглядит довольно просто, есть выбор: идти к Вяземской с извинениями или показать себя настоящим журналистом и повести беседу так: «Ирина Владимировна, произошло недоразумение. – И дальше: – Мне удалось установить… Я побывала в морге, и, увы, опасения подтвердились…» Настоящий, реальный журналист не станет лепетать «тут что-то не так, тут как-то непонятно», он предъявит факты. Побегает, установит – и покажет себя настоящим профессионалом. Это правило. Это реноме.

И времени настоящий журналист никогда не потратит даром. Оставив вопрос Людмилы без ответа, я взяла свой сотовый и набрала номер Бармалея:

– Привет, Василий. Как дела? Занят не очень?

– Для тебя не очень, – буркнул Вася, слегка обиженный резким окончанием недавнего разговора.

– Ты можешь в «Одноклассники» залезть? Мне тут одна информация нужна…

– Могу. Что тебя интересует?

– Меня интересует, в какой школе училась Ирина Владимировна Вяземская и была ли у нее одноклассница Жанна. Имя довольно редкое, надеюсь, трудностей не возникнет.

– Сделаем, – бодро отозвался Василий. – Вяземская персона популярная, о таких «одноклассники» вспоминать любят.

– Спасибо, жду звонка, – сказала я, выключила связь и посмотрела на полураскрытое окошко за целомудренными девичьими занавесочками в розовый цветочек.

В стекла лупил зарядами мокрый снег. Огромные снежинки налипали на окна, собирались в кучки и медленно сползали с теплого стекла на карниз.

Я представила себе, как доезжаю до коммуналки троюродной сестры: ошпаренные метелью ноги напоминают оранжевые морковки, втиснутые в сапоги, бордовое лицо обветрено, губы фиолетовые… Картинка в сюрреалистических тонах.

Собираясь на свидание с Вяземской, я вовсе не предполагала, что придется мерзнуть в сугробах за городом. Каблучки, тонкие колготки и короткая шубка неплохо выглядят в Москве, где из метро в офис, из офиса в метро. Но топать по заметенным обочинам загородного шоссе… бррр, представить жутко.

Видимо, нечто уже замерзшее и почти заболевшее отразилось на моем лице, и Людмила жалобно проскулила:

– Алис, не ходи никуда, а? Оставайся. Куда ты в такую метель? Застудишься. Вороны нет, хозяйки нет, переночуешь, никто не узнает…

Я тебе свою пижаму дам. Чистенькую. Белье тоже свежее, для Алины приготовили…

В квартире моей троюродной сестры, помимо ее семьи – мужа и двоих детей, – проживали еще два соседа: матерый злющий алкоголик Валера и еще более злющая непьющая бабка Авдотья. Сказать, что после водворения по месту их законной прописки непонятной троюродной особы эта парочка устроила Маринке форменный скандал, значит сильно приукрасить действительность. Воюющая доселе парочка объединила усилия и устроила разборку с привлечением участкового – приличный молоденький старлей, надо сказать, чуть алкаша Валеру не забрал с собой, – но закончилось дело демонстративным плеванием на Маринкину половину газовой плиты и обещанием устроить «небо в алмазах» на всю ближайшую пятилетку.

Я теперь даже в туалет пробиралась тайком. Что уж говорить о законном желании помыться и отогреться с мороза в общественной ванной…

– …А завтра Сашка тебя куда хочешь довезет.

Попросим хорошенько – и в морг свозит, и обратно доставит…

Уговаривать себя дальше я не позволила. Поблагодарила Люду за ночлег и пижаму и отправилась в душевую смывать косметику.

В комнате тихонько бормотал телевизор. Но мы его не слушали. Людмила, сидя по-турецки на кровати, рассказывала о своем житье-бытье:

– Нас в семье еще трое детей. Я младшая. Мама на фабрике работает, халаты шьет, папа там же охранником на пропускной… Меня сюда тетя Римма устроила, она в другой смене, горничной… Работа не пыльная, платят хорошо…

– Если не секрет – сколько? – сонно поинтересовалась я.

Людмила назвала сумму – в долларах, – и я чуть не подскочила до потолка:

– Сколько?!?!

Девушка снова, уже горделиво, назвала сумму.

– А ты что думаешь? – сказала с достоинством. – Я тут за копейки ломаюсь? Нет, дорогая, тут все по высшему разряду. Платят так, чтоб за место держались.

«И не воровали», – добавила я про себя, но Людмила предложила совсем другую причину:

– Вот ты думаешь, ко мне ваш брат журналист не подкатывал? Еще как подкатывал! Штуку баксов предлагали, чтобы я в прошлом году гостей на сотовый телефон засняла! Кто, да с кем приехал, да какие подарки…

– А ты?

– Послала, – усмехнулась Люда. – И еще Шмаргуну пожаловалась. Тот у всей прислуги аппараты с фотиками отобрал. Так-то вот. У нас абы кого с улицы не берут. Даже с рекомендациями. Только по знакомству, только если за тебя кто-то поручится. Вот Сашка. Он племянник Лиды Ивановны. Или Ленка. Она дальняя родственница нашего садовника, живут тут, в поселке, неподалеку… Все друг за друга отвечают, один на чем-то попадется, нагорит и тому, кто в дом привел. Сечешь?

– Угу. А девушка, которая раньше с тобой в одной смене работала? Марина, кажется… Она почему уволилась?

– Не знаю, – перейдя на шепот, проговорила Люда. – Вроде все нормально было, никакой новой работы она не искала. Точно. И вот однажды – фьють! – Мила махнула круглой ладошкой. – Пришла, вещички собрала, и на выход.

– Ее попросили на выход? Или она сама ушла?

– А я знаю? – искренне удивилась горничная. – Все было нормально. До вечера. Потом пришла, побросала вещи в сумку и: «Пока, Милка, я отчаливаю».

– Она была расстроена? Рассержена?

– Не-а. Даже улыбалась. Хотя… странно. У нее муж, детей двое, всех кормить надо… где она еще такую работу найдет? Образования-то ведь никакого. – Мила покачала головой. – Не понимаю. Маринка так за место держалась. – Потом вдруг ударила себя по согнутым ногам и, наклонившись вперед, проговорила с воодушевлением: – Слушай! А давай ты на ее место устроишься!! Ты ж безработная, да?! Работу ищешь!

– Ну… Я – журналистка. Безработная, – без всякого энтузиазма отметила я.

– Ой! Журналистка она, – фыркнула девушка. – Да в какой газете ты столько заработаешь?! Тут тебе – и соцпакет, и пища дармовая, и отпуск, и… четыре дня выходных! А работа – тьфу! Не надорвешься. Чисто, тепло, компания хорошая. Оставайся, а? А то пришлют на твое место какую-нибудь заразу вроде Верки, которая вместе с тетей Риммой работает… Наплачусь.

– Люд, а ты не забыла, что я не Алина Копылова, а Алиса Ковалева?

– И что с того? – снова фыркнула девушка. – Ты разве кого обманывала? Чужим именем называлась? Нет. Привезешь завтра Вороне трудовую книжку, отдашь – и все. Если заметит, значит, не выгорело. А не заметит – работай на здоровье! Или, – нахмурилась Людмила, – брезгуешь? Горничной работать стыдно?

Обида, явственно прозвучавшая в последнем вопросе, заставила усмехнуться. Я – брезгую? После того как несколько месяцев стряпала статьи про садоводство из Интернета?

Да я неделю назад с бесшабашной удалью стремилась в дворники! Обещала Бармалею заработать на кусок хлеба с маргарином мытьем полов и грязных тарелок!

– Нет, Мила, я не брезгую. Тут дело в другом. Меня приняли не за того человека…

– Подожди, – перебила Мила. – В том, что тебя приняли за другого человека, нет никакой твоей вины. Это хозяйка ошиблась. Принесешь завтра трудовую книжку и – молчи. Все само устаканится.

– А если Клементина Карловна меня о чем-то спросит?

– Ворона?! Да ей плевать, кто ты такая, раз хозяйка приказала на работу взять! Слово Владимировны – закон!

– Но настоящую горничную видели охранники у ворот.

– Ой! Да разглядывал ее кто! Серая шубка, голубая шапка. Никто и не вспомнит! А потом привыкнут. Охрана-то, кроме Сашки, почти в доме и не бывает. Это он все к тетке бегает…

Я откинулась на пушистую мягкую подушку – не удивлюсь, если внутри нее настоящий гусиный пух, – и посмотрела на потолок.

Два дня я не могла себя заставить взять из денег мебельной мамаши даже цент. Эти деньги для меня воняли. Как взятка, как откупные, как Иудины сребреники. Я не искала новое жилье, ночевала на комковатом матрасе, разложенном на полу в крошечной комнатке Марины, и от бессилия и неловкости не могла заснуть. Да, я взяла конвертик с долларами. Да, я поддалась. Уговорила совесть… Но так страдала! Что просто не могла заснуть… И мечтала поскорее вернуть долг. Доказать, что справлюсь без подачек…

И вот что-то произошло. Что? Чудо? Застывший в сугробах город решил подарить передышку влюбленной в него провинциалке? Дал шанс на выживание? Но…

– Людмила, а у вас тут прислуге жить разрешают?

– Где? В этих комнатах?

– Да.

– Конечно! – поняв, что я поддаюсь на уговоры, воскликнула девушка. – Племянница Шмаргуна из Белоруссии тут три года жила! Она на заочном училась, квартиру не снимала – деньги матери высылала – и жила в соседней комнате. Я ж говорю, не работа – блеск! И работа, и жилье, и кормят! Лида Ивановна никогда куски считать не будет! Тут сплошь нормальные люди, не жлобы какие-то!

Я опять откинулась на подушку, посмотрела в потолок и улыбнулась. Неужели нечаянно может сбыться мечта? Четыре дня я буду ходить по этому замку в мягких серых тапочках, сбивать пушистой щеткой пыль с книжных шкафов и статуэток, вечерами слушать великосветские сплетни в кухонном исполнении, а остальное время – писать. Запираться в уютной светлой горенке на четыре дня и – сочинять роман. Сюжет, кажется, у меня уже появился. Закрутившийся вокруг самой писательницы в сырой и снежный декабрьский день…

Так вполне бы могло быть. Если бы не одно но. Конверт с письмом и вложенными в него фотографиями, которые надо было отдать.