Читать книгу Нокаут - Оксана Петрова - Страница 4

Болезненная девочка

Мое рождение не стало счастливым событием для семьи, о чем мама рассказывала без всякого опасения задеть мои чувства:

– После того как ты родилась, я три дня к тебе не подходила! Глаза у тебя были зеленые – вылитый отец…

До сих пор не понимаю, почему ее так оттолкнуло мое сходство с папой – все младенцы после рождения больше похожи на отцов. Да и глаза у меня карие. Насколько я поняла, мама смилостивилась только потому, что окружающие стали сплетничать о нашей семье: как же так, родился ребенок, а мать от него отказаться хочет! Что она за женщина, если на такое способна?

Страх, что родители от меня откажутся, сопровождал меня все мое детство, а мама не забывала иногда говорить:

– Будь благодарна, что я тебя в приют не отдала!

Было это в городе Мары, что в Туркменистане, где жила семья моей матери, но отец был родом с Украины, из города Ворошиловграда (ныне Луганск). Я второй ребенок в семье, сестра Алевтина старше меня на год и три месяца. Ее назвали в честь матери отца, которая умерла, когда мой будущий папа был еще ребенком, воспитала его бабушка Таисия.

В младенчестве мне досталось переболеть всеми болезнями, которыми могут болеть дети этого возраста. Хуже того, трижды в результате заболевания я получала сепсис, то есть заражение крови. Все это не могло не отразиться на хрупком детском организме – к семи годам я едва доросла до шестидесяти восьми сантиметров. Я крепко запомнила это, ведь позже медкомиссия отказывалась давать разрешение на обучение в начальной школе, и даже мама, не слишком переживающая за мое здоровье, расстроилась: это грозило моим домашним обучением.

Зато папа смеялся:

– Ничего! Если в школу Оксанку не возьмут, то мы ее в цирк отдадим, будет с карликами выступать!

Звучало обидно, но так уж у нас повелось. Моя сестра, хорошенькая кудрявая и пухленькая девчушка, носившая имя папиной мамы, была его любимицей, а ко мне его отношение изначально было прохладным. Почти не помню отца, но как‐то врезалось в память то, что обычно он говорил мне, едва только видел:

– Иди к матери!

Украинское детство

Не знаю, было ли мне два года или меньше, когда родители решили перебраться на родину отца, в Ворошиловград. По моим воспоминаниям, на Украине жилось нам очень хорошо: большой дом, двор, папина родня, двоюродный брат, с которым мы катались на велосипедах. Причем я кукол не любила, а вот бегать по улицам с компанией приятелей и приятельниц – да!

Довольно много времени я проводила с прабабушкой Таисией, или, как мы ее называли, бабушкой, которая уступила дом семье внука, а сама перебралась во флигель. Она пропалывала огород, а я с удовольствием угощалась спелой и сочной клубникой, она готовила, а я «помогала», рассыпая муку.

Описать бабушку я вряд ли смогу, мне запомнилась не столько ее внешность, сколько доброта и ласковые руки. Она относилась ко мне, как никто в моей семье, да, наверное, и во всей моей жизни.

Бабушка Таисия была верующим человеком, что в те времена не приветствовалось, у нее я впервые увидела иконки, она рассказала мне о Боге. Впрочем, тогда я ничего не поняла. Вера пришла ко мне намного позже, удивительным, чудесным образом, и об этом я обязательно расскажу в следующих главах.

Бабушка сыграла в моей жизни важную роль, окрестив нас с сестрой по православному обычаю вопреки желанию нашей мамы, которая была мусульманкой. Наше крещение ее, мягко говоря, совершенно не обрадовало. Позже, когда мы вернулись в город Мары, наша с сестрой вера стала для мамы поводом к оскорблениям. И все равно я благодарна бабушке Таисии за приобщение к православию, ведь мама все равно нашла бы какой‐нибудь другой повод, чтобы сказать нам пару неласковых.

На Украине я впервые пошла в детский садик и снова стала болеть, цепляя заразу от своих одногруппников. Не пропустила я и ветрянку, поэтому сидела дома, а когда маме потребовалось уйти, она оставила меня студенткам, которые снимали комнату во флигеле бабушки.

Все мое лицо и тело было усыпано зудящими болячками, я расчесывала их до крови. Пытаясь помочь мне, девочки заклеили оспины на моем лице пластырем, а когда отдирали его, сорвали и большинство болячек. После того как ранки зажили, остались шрамы, которых я стеснялась все свое детство и юность, считая, что эти едва заметные отметинки уродуют меня.

Самой большой моей радостью в тот период стала собака Коки, которую папа купил мне после того, как я посмотрела «Приключения Электроника» и была покорена обаянием эрдельтерьера Рэсси. Коки стал моим самым лучшим другом: мы вместе играли, бегали, ели, спали бок о бок; мы были неразлучны настолько, что он провожал меня в детский сад и встречал каждый день.

Как‐то раз, в пятницу вечером, меня забрали из садика, и мы всей семьей поехали на дачу к друзьям отца, оставив Коки дома. Он ждал меня, ждал, а потом побежал к садику, чтобы встретить. Мы уже уехали, и он остался во дворе детсада, видимо уловив мой запах.

Вернувшись с дачи, я не нашла Коки дома и плакала из-за этого три дня! Только в понедельник, когда меня, все еще шмыгавшую носом и расстроенную, привели в сад, я увидела своего самого лучшего и верного друга. Он выскочил ко мне навстречу, такой рыжий, кудрявый, с черными блестящими глазами, в которых я видела огромную любовь. Я бросилась его обнимать, смеясь и заливаясь слезами одновременно! Как мы оба были счастливы…

У нас в доме в то же самое время жила сиамская кошка, но с ней отношения так и не сложились. Кошка имела привычку прятаться где‐нибудь в комнате и сидеть в засаде. Я приходила домой – и она бросалась с шипением на меня, пугая до слез!

Что касается других воспоминаний о жизни на украинской земле, то их не так уж много. Помню, что зимы были красивые, снежные, мы, дети, катались на санках и лыжах, лепили снеговиков, было весело.

Рождение мечты

Мама всю жизнь работала в торговле, но был такой недолгий период, когда она устроилась в суд Ворошиловграда секретарем по надзору по уголовным делам, а учитывая, что я часто болела, маме приходилось брать меня с собой на работу в суд время от времени. Так я впервые поняла, кем хочу стать в будущем. Но расскажу все по порядку.

Мне сразу понравилась торжественная атмосфера, которая царила в этом месте, и я наблюдала за всем происходящим с открытым ртом. А самое сильное впечатление, которое осталось со мной до сих пор, произвела на меня Светлана Германовна, областной судья.

В моем детском представлении, да и сейчас, спустя более сорока лет, она остается королевой Справедливости. Так и вижу ее перед собой – красивое седое каре, взгляд мудрого и хорошо образованного человека, благородная осанка, речь юриста. Судья в равной степени уважала не только свой статус и закон, но и права подсудимого. Ее немногословная речь звучала отчетливо и веско, так, что ни у кого не оставалось вопросов. В своем нежном возрасте я не понимала это, а чувствовала и запоминала навсегда.

Несмотря на свою природную бойкость, я ни разу не дала повода выставить меня из зала во время судебного разбирательства. Обычно мама сажала меня на заднем ряду, и никто даже не догадывался, что там прячется ребенок.

Волшебство начиналось, когда зал опустевал. Я устраивалась за столами прокурора или адвоката, представляя себя ими. Однажды я забралась на скамью подсудимых за решетку, но сразу ощутила тягостность этого места, оно мне не подходило. Зато в кресле судьи я чувствовала себя очень комфортно, и играть «в Светлану Германовну» мне нравилось больше всего.

Однажды вышел смешной случай. Началось заседание, на котором присутствовало немало людей: сотрудники суда, участвовавшие в разбирательстве, прокурор, адвокат, подсудимый. Секретарь объявил: «Всем встать, суд идет!» Вошла Светлана Германовна в черной мантии. Когда она приблизилась к своему месту, появилась моя голова – я пряталась аккурат под столом судьи!

Мечта о том, что когда‐нибудь я стану частью происходящего в зале, буду доказывать вину или защищать человека, которого обвиняют в преступлении, оставалась со мной долгие годы. Я часто мечтала, что когда‐нибудь могла бы даже стать судьей, как Светлана Германовна, и тогда была бы вправе вершить справедливость.

К сожалению, далеко не все детские мечты сбываются. Да и справедливость – понятие для меня очень абстрактное, далекое от моей жизни.

Я стану лебедем!

Уже тогда, на Украине, я понимала, что меня любят меньше, чем Алю. Как я упоминала выше, папа даже не скрывал этого. Он никогда не брал меня на руки, не играл со мной, не гладил по голове.

Мама и подавно. Я не помню, чтобы меня хвалили, целовали, баловали. Мать обращалась со мной очень грубо, даже когда я была совсем маленькой. Таскала за волосы, могла отвесить подзатыльник, ударить. До своих нынешних лет я не слышала от нее ласкового обращения: «доченька», «моя милая», «моя хорошая».

Мама оправдывала свое отношение тем, что я заслуживала наказаний за свои капризы. Дескать, такой непоседливой и своенравной родилась, что не совладать иными методами, кроме как пощечиной. И даже когда грудничком была – уже своевольничала. Едва положат они с папой меня в кровать между собой, как я тут же начинаю егозить. А как говорить научилась – тут уж совсем сладу со мной не было! Все мне не то да не так.

Нарядит меня мама в красивое платьице, коротенькое, как все маленькие девочки носили, а я:

– Нет, надо купить длинное, я не буду носить платьице, из-под которого трусики видны!

И банты я с волос сдирала, говорила, что я мальчик, и вообще не слушалась. Понятно, что портила всем настроение, за что меня и наказывали. На самом деле правда в маминых словах есть. Я и сама помню, что была непоседливой, любопытной и шебутной. Однажды повеселила родню во время какого‐то большого семейного застолья, на котором собрались родственники и с маминой стороны, и с отцовской.

Сколько мне тогда было – не знаю. Может, около шести лет, а то и меньше. Незадолго до семейной встречи я посмотрела потрясающий мультик по сказке Ганса Христиана Андерсена «Гадкий утенок».

В самый разгар застолья я встала и громко объявила:

– Не смотрите, что я гадкий утенок! Я вырасту и стану лебедем!

Моя родня очень долго смеялась – так долго, что до моих двадцати лет братья мамы подкалывали:

– Ой, Оксана, а ты вот-вот в лебедя превратишься!

Но какой бы непоседливой девчонкой я ни была, мне все равно непонятно, как можно бить своего ребенка. Став матерью, я ни разу, ни из-за каких детских проступков не била детей.

Беда

Мы с сестрой, хоть и были маленькими детьми, видели, что отношения между мамой и отцом разрушаются день ото дня. Родители ссорились все более ожесточенно, доходило до того, что во время скандалов Аля и я прятались под столом, но мы вряд ли понимали, во что это в итоге выльется.

Насколько я помню, поводов для выяснения отношений было несколько. Мама постоянно ревновала отца, и вроде бы небезосновательно. Он тоже имел свои претензии: мама была крепко связана со своей семьей в Туркменистане. У нас постоянно жил кто‐нибудь из ее родни, а она сама регулярно ездила в Мары, чтобы провести время с родней. Как оказалось позже – не только с ней.

И вот тогда‐то и случилась первая в моей жизни беда.

Предшествовали ей два события: я пошла в первый класс и, проучившись всего пару месяцев, заболела желтухой. С таким диагнозом дома не лечатся, поэтому я оказалась в инфекционной больнице.

Мне было очень нехорошо, но больше не физически, а морально: ко мне в больницу никто не приходил, а к другим детям родители ходили постоянно! Даже мама едва смогла найти время, чтобы проведать меня всего один раз. Впрочем, ей действительно тогда было не до меня. Она готовила почву для предстоящего развода с папой, а именно – отправилась в родной город Мары и там заручилась поддержкой мужчины, который стал ее покровителем после расторжения брака и переезда в Туркменистан. Естественно, что мы с Алей должны были уехать с ней, но даже не подозревали об этом.

Едва только меня выписали из больницы, как мама сказала, что надо проведать туркменскую родню. Мы собирались так поспешно, что я даже не забрала своего мишку. Коки, увы, тоже остался на Украине, и его дальнейшей судьбы я не знаю.

Не знаю, как передать разочарование, охватившее меня и Алю, когда нас привезли в Мары и объяснили, что здесь мы будем жить дальше. Всегда! Только что у нас была налаженная, привычная жизнь с папой и бабушкой, которая нас любила, были друзья-приятели, двоюродные братья – и вдруг мы оказались в чужом мире.

Думаю, Але тогда пришлось еще труднее, чем мне. Папина любимица, она сильно тосковала по отцу. Сестра надеялась, что, когда ей исполнится двенадцать, состоится суд и ее спросят, с кем она хочет жить – с мамой или папой. Она ответит, что хочет к папе, и ее отправят в Ворошиловград. Мечтая об этом, Аля каждый вечер засыпала в слезах.

В первый же вечер после нашего приезда – а мы остановились у маминой сестры – к нам пришел какой‐то чужой дядя. Его звали дядя Джамал. Он увел маму и Алю в ресторан ужинать.

Вот так я познакомилась с маминым любовником (будем называть вещи своими именами). Вскоре с его помощью мама нашла жилье, и мы обосновались в Мары.

Надо отдать должное дяде Джамалу – он оставался с мамой еще несколько лет, а ведь был женат и бросать семью не собирался. Он поддерживал маму, а значит и нас, материально, брал на себя проблемы, которые в других семьях решает муж. По сути, Джамал стал нашим отчимом.

Не могу сказать, что все в моей семье были рады лицезреть его постоянно – Алевтина просто из себя выходила, едва Джамал переступал порог нашего дома. Она играла на фортепиано намеренно громко, всем своим поведением демонстрируя недовольство его присутствием. Может быть, Аля просто не могла простить матери, что та бросила отца, чтобы жить с этим дядькой? Вполне вероятно, учитывая их теплые отношения с папой.

Сама я к Джамалу относилась спокойно, а он был добр ко мне: интересовался моими делами, шутил со мной. Это было немного странно, ведь я ему никто.

Мамочка, хоть убей, но я тебя люблю!

Мы с сестрой пошли в местную школу. Аля – в третий класс, а я продолжила учиться в первом. Однажды после занятий в школе меня никто не встретил, а я город не знала, поэтому заблудилась.

Учительница даже не знала, что я долго болела и не училась, а еще оказалась в чужом месте после развода родителей: мама не потрудилась пойти в школу и объяснить это. В общем, первой оценкой в новой школе оказалась двойка по письму за то, что я написала диктант карандашом. Мама избила меня и заставила писать «отказную» в детский дом. Как же меня это напугало! От страха я не могла уснуть ночью, только и думая, что утром меня заберут в сиротский приют при живых родителях.

После развода мама стала еще более сурова к нам обеим, но ко мне – особенно. Теперь ей не требовался особый повод для очередного грубого слова и подзатыльника. Она могла ударить меня за незаправленную кровать, а за немытую посуду выгнать в ночной сорочке на мороз. Кричала на нас матом за все, что раздражало и злило ее, превратив нашу жизнь в фильм ужасов.

Сестре доставалось намного меньше, мама называла ее Алечкой, и в целом они неплохо ладили, особенно если сравнивать с отношением матери ко мне. Как я это выдерживала – не знаю.

Мама рассказывала такой случай:

– Однажды я сильно избила тебя, а ты сказала: «Мамочка, бей, хоть убей, я все равно тебя люблю!»

Тот случай я тоже помню. Было больно, и в комнате валялись клоки моих волос, а ночью я не могла уснуть: кожа головы горела. Но никак не удается вспомнить, за что мать наказывала меня, что такого страшного я натворила? Что вообще может сделать девочка семи лет, чтобы заслужить избиение и вырванные волосы?

Не желая быть голословной, расскажу о довольно стандартной для нашей семьи ситуации. Мне было лет тринадцать, наверное. Стояло типичное туркменское лето с дикой жарой до пятидесяти градусов. Автобусы не ходили по всему городу. А мама указывает мне на две огромные сумки с продуктами и говорит:

– Бери их и шуруй к бабушке!

С мамой спорить трудно, чуть что – и подзатыльник с матами, но я все же решилась возразить:

– Даже автобусы не ходят, мам! Куда я пойду?!

В ответ я получила то, что ожидала:

– Так и растак тебя! Иди, я сказала!

Едва подняв сумки, набитые говяжьими ножками, мясом, банками с закрутками, я поплелась на улицу, где стояло такое пекло, что дышать горячо. Мне предстояло пешком пройти несколько улиц и вернуться назад. А мать с сестрой остались пить холодное шампанское. Я была даже не Красной Шапочкой, которая вприпрыжку бежит по лесу со своей корзиночкой. Моя роль – Золушка, у которой нет тех же прав, что и у сводных сестер. Только моя сестра была мне родной.

Ах и Ох

Аля была моим идеалом: талантливая, умная, с чувством собственного достоинства. Интересно, что музыкой, которая вскоре стала важной частью ее жизни, она занялась с моей подачи. Я записалась в музыкальную школу, и меня приняли. Мама не собиралась покупать инструмент, поэтому мне пришлось начертить на альбомном листе клавиатуру с белыми и черными клавишами. На этом листе я «играла» гаммы. Мне это всегда было свойственно – не унывать, не сдаваться, а обходиться тем, что есть.

В музыкальной школе я сразу же сказала педагогам:

– Посмотрите мою сестру, она такая способная!

И Аля стала учиться играть на фортепиано, да так успешно, что окончила музыкальную школу, потом училище, а затем и консерваторию – сплошные красные дипломы! Само собой, что для нее мама инструмент купила, сестра не играла гаммы на бумажке.

Алевтина имела все основания гордиться собой, и гордилась. Она не скрывала, что считает себя королевой, а меня – тем, что я сама о себе сказала в детстве, гадким утенком. Таким образом, в ее представлении я относилась к плебсу, рабочему классу. Она играет на пианино, а я с восьми лет готовлю; она не может мыть посуду, потому что болит рука, а я все могу, ведь никому нет дела до моих бед и проблем.

Мама молчаливо одобряла отношение ко мне сестры, и я скажу почему: они были очень похожи. Обе высоко ценили себя и не считали, что им следует быть скромнее.

Тем не менее мы с Алей ладили, находя общий язык, но были словно персонажи из мультика «Ах и Ох». Аля – «Ох, какой сильный дождь!», я – «Ах, какая яркая радуга!»

Мой второй дом

Дела в школе вскоре наладились, я поняла, что жизнь может быть безопасной и интересной! Там я чувствовала себя куда лучше, чем дома. Возможно потому, что рядом не было мамы?.. В школе я могла проявлять свою активность, и меня за это не только не наказывали, но даже поощряли. Известно ведь, что дети, которые с удовольствием участвуют в общественной работе, всегда в приоритете у учителей. Вот такой ученицей я и была – все меня интересовало, все мне было нужно.

Одним из моих талантов было чтение стихов, потому что я вызывалась выступать при всяком удобном случае. И пусть я ростом от горшка два вершка, пусть голосок слабый, но никогда не терялась, не забывала слов.

В общественной жизни я раскрывалась, зная, что меня не накажут, а похвалят и приведут в пример. Кстати, если меня хвалили, я не говорила:

– Да, я такая хорошая и талантливая!

От меня можно было услышать только такой ответ:

– Нет, что вы! Вы еще мою сестру не видели!

Со временем я даже научилась уважать себя, и тоже благодаря школе. Прежде всего за то, что не шла в общем потоке – в нашей школе дети начинали курить с третьего класса, но не я. И пережив ситуацию, когда тебя считают вторым сортом в своей семье, я не озлобилась. Это было бы слишком просто, вместо того я приняла свою мать такой, какая она есть. Об этом я еще расскажу позже, а сейчас надо вернуться в пору моего детства и отрочества.

Училась я всегда хорошо, но если точные науки как‐то не слишком мне давались, а точнее – мало интересовали, то гуманитарные предметы я очень любила. Стоило мне хоть немного прочитать о каком‐то периоде истории, и я могла часами говорить на эту тему. Одноклассники часто просили меня отвечать на уроке первой, чтобы я уболтала учителя и ему уже не хватило времени опрашивать других учеников. Да пожалуйста! Я поднимала руку и начинала отвечать урок, а потом ребята из моего класса еще и говорили:

– Вот спасибо тебе! Было очень интересно, лучше, чем в учебнике.

Это качество – умение говорить на любую тему и в любой момент – могло бы очень пригодиться для карьеры юриста, поэтому мне мечталось, что меня ждет большое будущее.

В юности моим кумиром была Маргарет Тэтчер – я восхищалась ее силой воли, умом, целеустремленностью. Второе образование Тэтчер юридическое, но успеха она добилась в политике. Так я поняла, что у юриста большие перспективы не только в зале суда, но и в кабинетах власти. Осознав это, я еще больше стала мечтать о юридическом образовании, в то время как другие девочки грезят о замужестве, семье и детях. В своем воображении я шла домой не из школы, а из зала суда, чтобы подготовиться к новому делу и завтра выступить еще лучше, чем сегодня.

Пусть я была всего лишь пятиклассницей, но уже понимала, что каждый сам создает для себя сказку и воплощает ее в жизнь. Верилось, что именно так и будет, я ведь «Ах»!

Загадка рождения

Много раз я задавалась вопросом: почему в нашей семье одну дочь любили, а вторую – нет? Самое разумное объяснение, в которое вписывалось все – и отношение ко мне отца, и то, что мать едва не отказалась от меня в роддоме, и прочее, – обнаружилось позже. Правда, мне так и не удалось выяснить правду до конца.

Из разговоров мамы и Джамала я знала, что они были знакомы очень давно, еще до маминого замужества. Как я и говорила, мама была работником торговли, а в молодости, еще до замужества, работала в магазине игрушек в городе Мары. Джамал был ревизором, так они познакомились. Не знаю точно, какие отношения их связывали, но, когда мама вышла замуж за папу, Джамал помог ему найти работу. Вскоре родилась Аля, потом я, а еще через пару лет мы уехали на Украину. Но получалось, что связь между мамой и Джамалом не прекращалась, раз уж он точно знал, когда она вернется в Мары.

В старших классах я готовилась поступить в университет за границу – была такая программа для туркменских детей, – но не получилось. Оказалось, что русская или украинская фамилия является серьезным препятствием для участия в программе. И вот дядя Джамал, узнав о моей беде, сказал:

– Давай я удочерю тебя, ты возьмешь мою фамилию и поступишь в университет!

По какой‐то причине это не получилось, но я запомнила доброту маминого кавалера.

Спустя всего ничего я вышла замуж и перебралась на соседнюю улицу, в дом свекрови. Мать уже рассталась с Джамалом и вышла замуж за своего нового поклонника. Она всегда предпочитала быть замужем, а раз Джамал не собирался жениться на ней, то их расставание было неизбежно.

Почему‐то именно тогда дядя Джамал пришел ко мне и заявил:

– Я твой папа, Оксана!

Сказать, что я удивилась – ничего не сказать! Для меня эта новость оказалась потрясением, полным шоком. Как можно было скрывать это столько лет, почему он признается только сейчас?..

С другой стороны, мне хотелось узнать правду. Если дядя Джамал был моим настоящим отцом, то можно понять причину того, что я в семье всегда была нелюбимым ребенком.

Я воззвала к Богу, потому что считаю, что перед его именем невозможно лгать:

– Дядя Джамал, ты же мусульманин, в вашей традиции семья – святыня. То, что ты говоришь – страшный грех! Скажи мне правду!

И он ответил:

– Ты моя дочь…

Больше мы никогда об этом не говорили, да и жизнь меня так закрутила, что стало не до старых семейных тайн.

Матери я все‐таки рассказала о визите дяди Джамала и его заявлении, но она отнеслась к моим словам равнодушно:

– Это твои проблемы, сделай тест на отцовство, если хочешь. Мне без разницы.

Все‐таки я очень хотела знать правду, поэтому потребовала:

– Мама, признайся, с таким грехом жить страшно!

Она равнодушно пожала плечами:

– Нет, все это чушь, а Джамал наговорил ерунды из ревности. Я его бросила и вышла замуж за другого. Решил поквитаться, задеть меня!

В мамином мире все крутилось только вокруг нее. Но я не успокаивалась:

– А почему отец никогда не любил меня так, как Алю?

На этот вопрос мама отвечать не собиралась, а загадка моего рождения так и осталась неразгаданной.

Старуха Шапокляк

С другой стороны, не так уж важно, кем был мой родной отец. Да, мой папа из нас двоих с сестрой выбрал в любимицы Алю, но с моих семи лет я живу с мамой, а от нее не исходило и признаков материнского тепла, а ведь для матери не так уж важно, от кого рожден ребенок, она просто любит его.

Гораздо проще принять иное объяснение: моя мама просто такой человек. Может быть, Аля была ей больше по душе потому, что сестра стала первенцем и они с мамой были совершенно одинаково скроены. Обе – Снежные Королевы, уверенные в своей значимости, в своей красоте, эгоистичные и себялюбивые. А я совсем другой человек, с иным мироощущением, поэтому стала для мамы громоотводом. Весь свой негатив, свои плохие эмоции она обращала в подзатыльники, пинки и оскорбления, которые рушились на меня при одном только намеке на какой‐то проступок. Аля оставалась той дочкой, которую можно показать людям, хвастаясь ее музыкальными успехами и прочими достоинствами.

С высоты прожитых лет, родив и вырастив двоих детей, с которыми меня связывает взаимная любовь, нежность, преданность и восхищение, я понимаю: мама – недобрый человек.

В детстве я очень любила передачу «В гостях у сказки». Та добрая старушка, что под любимый детьми проигрыш открывала ставни в заставке передачи, напоминала мне украинскую бабушку Таисию, а маму я ассоциировала со всеми злыми сказочными персонажами в женских образах, начиная от Бабы Яги и кончая той ведьмой, что отравила яблоком принцессу.

Помню, как в один «прекрасный» день увидела маму на кухне – кроваво-красные ногти, мясницкий нож в руке, недобрый взгляд, который она бросила в мою сторону. Тогда я сказала:

– Мама, ты похожа на старуху Шапокляк!

Она отлупила меня за эти слова нещадно.

Но ведь что есть – то есть. Стоит посмотреть на мамины фото, на которых она выглядит прекрасно, но сколько холода в ее глазах, скрытых за стеклами очков в модной оправе!

Единственная полезная вещь, которую я переняла от нее – это всегда следить за своим внешним видом, что бы ни случилось. Мама всегда была и по сей день остается ухоженной, элегантной и женственной. Всегда на каблуках, уложенные волосы, макияж. Неудивительно, что в свои семьдесят четыре мама снова собирается замуж!

Она не чувствует возраста, что даже как‐то забавно. Однажды мы с дочерью и мамой входили в лифт, где стоял чужой молодой мужчина. На свое горе я ляпнула:

– Проходи вперед, бабуль!

Она посмотрела на меня так, что мое сердце ушло в пятки. А позже я выслушала отповедь, что она – женщина, а бабуля тут я, причем мне еще повезет, если я ею действительно стану.

– Запомни! – сказала она, и глаза у нее были очень злыми. – Мне тридцать пять лет.

Это при том, что мне – сорок семь!

Почему у меня нет подруг

С самого детства у меня нет подруг – тяжело кому‐то довериться, рассказать о себе правду. Причиной тому стало одно происшествие, связанное с моей мамой.

У меня была подружка Лариса, с которой мы подружились потому, что наши дни рождения шли один за другим. Мы дружили до тех пор, пока однажды Лариса не увидела, как отдыхает моя мама по вечерам: сигаретка в пальцах с ярким маникюром, бокальчик коньяка, тут же – очередной ее поклонник…

Мы учились в старшей школе, кое-что уже понимали. Я вхожу в класс, где уже собрались все мои одноклассники, а Лариса громко объявляет:

– А вот и безотцовщина, у которой мать вечно с сигаретой, коньяком и любовниками!

Недолго думая, я подошла к Ларисе, отвесила ей пощечину, а пока она приходила в себя, сказала:

– Не смей осуждать и обсуждать мою мать и мою жизнь!

Ребята наблюдали эту сцену, вытаращив глаза. Общественница, участница всех кружков, председатель совета класса, директор школы в День самоуправления бьет подругу за то, что та наговорила жуткие гадости о ее матери – вот что они видели в тот момент. А мне не хотелось оправдываться и объяснять всем, что со мной происходит дома.

С тех пор у меня нет подруг. Где‐то на подсознательном уровне я боюсь, что все остальные девочки, с которыми я подружусь, тоже осудят меня за то, что моя мама такая, как есть. И впредь, когда я скрывала синяки, оставленные руками мужа, мне никогда не хотелось откровенничать с кем‐либо по этому поводу.

Мне проще улыбаться – все хорошо!