Читать книгу Имперский маг. Оружие возмездия - Оксана Ветловская - Страница 6

1. Первосвященник
Адлерштайн
20 октября 1944 года

Оглавление

Швырнув суконку в угол, Хайнц плюхнулся на ближайшую койку. Оказалось – на койку Гутмана. Тот подскочил, залопотал что-то. Назло ему Хайнц вытянул ноги в ботинках прямо поверх одеяла и буркнул:

– Цыц, гнида. Уши поотрываю и псам скормлю. Дристун вонючий.

Накануне Гутман с Хафнером отличились. Ближе к вечеру, сговорившись, побежали стучать самому коменданту, и на кого – на оберштурмбанфюрера Штернберга! Неизвестным осталось, чего именно офицер наговорил этим шептунам, но повод капнуть был, по их мнению, важности поистине вселенской. Комендант спокойно выслушал доносчиков, после чего лично заявился в ту отгороженную часть казармы, где обособленно обитало отделение Фрибеля, и сделал солдатам строжайшее внушение. Суть внушения заключалась в том, что господин Штернберг, особоуполномоченный рейхсфюрера, является птицей столь заоблачного полёта, что сам прекрасно знает, о чём ему можно говорить и о чём нет, а вот некоторые самонадеянные рядовые, пыль под штернберговскими сапогами, как раз запросто смогут загреметь за колючку, если будут раскрывать свои слюнявые рты для огульной критики уполномоченного. В продолжение суровой тирады коменданта Гутман с Хафнером последовательно краснели, бледнели, зеленели, тряслись как припадочные, а под конец стали переминаться с ноги на ногу, будто проверяли, не мокро ли у них в штанах. За этими метаморфозами Хайнц наблюдал с нескрываемым злорадством.

Вообще же, вечером все были на удивление молчаливы. Никто ни о чём даже и не пытался спрашивать. Казалось, будто отделение вернулось с исповеди: все избегали смотреть друг другу в глаза.

Разговорились лишь на следующий день, утром. Фрибель, с вечера надравшийся как сапожник, решил до обеда устроить своим солдатам второй раунд уборки, но по причине явственной неспособности держать себя в вертикальном положении, а уж тем более надзирать за чёртовой дюжиной халявщиков, махнул на всё рукой и противоуставно пошёл досыпать, ориентируясь на указания взводного относительно того, что отделение понадобится обер-штурмбанфюреру не раньше полудня. Солдаты лениво побродили с тряпками в руках, а затем расселись по койкам и табуретам.

Первым заговорил Эрвин – возжелал блеснуть эрудицией:

– Вы обратили внимание на его жезл? Эта штука сверху, золотой круг с крыльями, – вообще-то совсем не германская. Похожа на древнеегипетский символ Солнца. А в зороастризме это – символ бессмертной души человека.

– В зоро – чего? – не понял Радемахер.

– В зороастризме, говорю.

– Вот ещё дерьмо какое-то. А этот косой просто двинутый, вот и всё.

– Неправда, – улыбнулся Эрвин. – Умнейший, между прочим, человек. Беседа с ним доставила мне огромное удовольствие.

– Беседа? – поперхнулся Радемахер.

– Да, именно, – Эрвин сиял от гордости. – Я не удержался, задал несколько вопросов, и господин Штернберг любезно на них ответил.

Все так и уставились на храбреца. Эрвин сделал попытку изобразить на лице эдакую прохладненькую небрежность – мол, ничего особенного, со дня призыва только и делаю, что рассуждаю с офицерами о высших материях, – но получалось у него плохо. Он прямо-таки светился ликованием. Хайнц тоже вытаращился на приятеля, чувствуя спиной колючий холодок – первое прикосновение убийственной зависти.

– Например, я спросил, отчего на стене висит чёрный экран, и зачем мне требуется перед ним встать. Герр Штернберг рассказал, что вокруг каждого из нас существует такой энергетический кокон, аура. Она защищает от внешних энергетических воздействий. Герр Штернберг может эту ауру видеть и по ней судить о здоровье и о духовном облике человека. Лучше всего аура видна на тёмном фоне.

– И чего он у тебя увидел? – спросил Пфайфер.

– Он сказал, что у меня завидное здоровье. А ещё – что в моей ауре много ультрамарина – ну, аура, она может быть разных цветов – так что в будущем меня ждёт блестящая научная карьера. Много синего – признак интеллекта.

– Ну надо же…

– Герр профессор! – засмеялся Дикфельд.

Все остальные завистливо вздохнули. Хайнц отвернулся. У него даже в глазах защипало от мучительной злости на себя, тупицу, кретина такого, стоял там как баран, трясся только и отвечал кое-как, а ведь можно было говорить свободно, можно было спрашивать!

– Всё равно он чокнутый выродок, – упрямо гнул своё Радемахер. – И вопросы в анкете у него какие-то дерьмовые. Вырожденческие! Лучше уж с русскими танками дело иметь, чем с этим полоумным.

– Точно, – подхватил Харальд Райф, и на него посмотрели с любопытством: от Харальда редко когда можно было хоть что-то услышать. – Я ему говорю: я готов умереть за фюрера и отечество. Он спрашивает: а ты думал, что такое смерть? Я отвечаю: для каждого немца смерть во имя нашего фюрера – высочайший подвиг, к нему надо стремиться. Он на меня смотрит-смотрит, а потом давай ржать… псих какой-то.

– Да ты у нас, оказывается, герой, – тут же подцепил Харальда Радемахер. – А он наверняка о порнухе узнал. По этой твоей, как её там, ауре.

Райф, разумеется, густо покраснел, но пробурчал:

– Ещё он вечно опаздывает. Ну разве это по-немецки?

– Он вообще не достоин называться немцем, – тонко выкрикнул Хафнер. – Он измывается над ценностями германского народа, он предатель, таких просто вешать надо, он глумится над идеей национал-социализма, он даже насмехается над самим фюрером!

После этого риторического приступа Хафнер, задрав острый подбородок, высокомерно оглядел присутствующих и вышел из комнаты. Радемахер подпёр закрывшуюся за Хафнером дверь табуретом и с заговорщическим видом уселся на него.

– Слышь, Вилли, – Эрвин посмотрел на Фрая, тихо сидевшего в углу со своей Библией, – а ты что думаешь по поводу нового начальника?

Фрай поднял от книги ясные глаза:

– Я б за такого командира, не задумываясь, жизнь отдал.

– Ну ты скажешь, – Дикфельд неуверенно хохотнул.

– А с тобой он о чём говорил? – хмуро поинтересовался Хайнц у Фрая.

– О вере.

Радемахер покосился на Вилли и ухмыльнулся:

– Вы только представьте: как этакий дылда на свою шалаву умещается? Трудно поди работать, когда баба тебе в пуп носом тычется.

Все заржали.

– А он её на табуретку ставит и нагибает, – предположил Майер, всегда готовый порассуждать на подобные темы. – Ну и дубина, наверное, у этой жерди.

– А тебе завидно?

Вновь раздался гогот. Фрай захлопнул книгу и молча отошёл к окну. Он был единственным в отделении, кто никогда не забывал о вечерней молитве и держал в шкафчике Библию, ежедневно извлекаемую на свет божий, что служило дополнительным поводом для издёвок: видя такое проявление благочестия, прочие нарочно заводили при Вилли неприличные разговоры или принимались изощряться в грязных шутках.

Радемахер тем временем, приложив ухо к двери, прислушивался, не возвращается ли Хафнер.

– А вот и наш засранец, – объявил он.

Дверь толкнули. Курт покачнулся на табурете, хулигански ухмыляясь.

– Занято! – заорал он нарочито противным голосом.

Дверь распахнулась с такой силой, что Радемахер кубарем покатился по полу вместе с табуретом. В проёме, почти касаясь чёрной фуражкой притолоки, стоял Штернберг, затянутый в свой безукоризненно элегантный мундир, презрительно спокойный, с неизменной иронической полуухмылкой на устах.

– Доброе утро, воины.

– Ой… – Радемахер медленно поднимался с четверенек. – Оберштурмбанфюрер… виноват… не знал, что это вы…

– Хорошо службу несёте, боец, – Штернберг холодно усмехнулся. – Весьма оригинально. Вашему десятнику отдельная благодарность. Где, кстати, этот несравненный декурион?

– Шарфюрер? Он это… того… – Пфайфер сделал некое замысловатое движение рукой.

– Исчерпывающее объяснение. Ладно, всё ясно. – Штернберг шагнул в комнату, скрипнув начищенными сапогами, внося в убогое солдатское обиталище лёгкий аромат хорошего одеколона, кофе, какого-то травяного настоя – запах нездешнего благополучия. Всё отделение уже стояло навытяжку вдоль стены. Хайнц с ревностью покосился на сослуживцев. Оберштурмбанфюреру требуются семеро. А в отделении – тринадцать человек. Округляя, получается два человека на место. Хорошо, что Штернбергу предоставили лишь отделение вместо обещанного взвода – меньше конкурентов. Хайнц, не мигая, в отчаянной надежде уставился на офицера.

Штернберг прошёлся от двери к окну, с нескрываемым любопытством озираясь по сторонам. У одной из коек склонился, что-то рассматривая, и усмехнулся. До Хайнца не сразу дошло, что стоит-то офицер рядом с койкой Райфа, а там поверх одеяла разложена вся богатая коллекция порнооткрыток, которые Райф любовно рассортировывал по одному ему известным признакам.

– Весело живёте, викинги. Сущая Вальхалла. Хоть бы потрудились спрятать всё это куда-нибудь, бесстыдники.

Райф со страдальческой физиономией дёрнулся из строя, желая, видать, немедленно исправить оплошность. Штернберг бархатно рассмеялся – похоже, всё происходящее его здорово развлекало.

– Куда же вы, герой? Смирно. Раньше следовало обеспокоиться. Не переживайте, вовсе не нужны мне ваши сокровища. Хочу лишь напомнить, что официально порнография по-прежнему под запретом, достославные мои витязи.

Солдаты стояли потупившись. За спиной Штернберга в строй прошмыгнул Хафнер.

– Что ж, отлично, – сказал офицер. – Вот теперь я могу объявить имена тех, кто поступает под моё командование.

У оберштурмбанфюрера не было при себе списка – он произносил имена и фамилии по памяти, одновременно указывая на называемого рядового – и ни разу не ошибся.

– Фридрих Дикфельд… Вильхельм Фрай… Эрвин Кунц… Пауль Пфайфер… Конрад Радемахер…

Курт нахмурился, всем своим видом выражая свирепое недовольство.

– Харальд Райф… Пристыженный Райф встрепенулся.

– Хайнц Рихтер.

Хайнц не сумел сдержать счастливой улыбки.

– Это всё. Те, кого я назвал, – соберите вещи, вас переводят из этого барака в другое помещение. Мой помощник вас проводит. Остальным – желаю удачи.

Одарив отделение на прощание своей сумасшедшей улыбкой, Штернберг плавно развернулся и, сложив руки за спиной, прогулочным шагом направился к двери. Солдаты заворожённо смотрели, как он уходит. Хайнц на какую-то долю секунды глянул на строй и оттого первый понял, что же именно произошло в следующий миг, – а увидел он Хафнера, подавшегося вперёд с перекошенным от злобы лицом. Хафнер с бешеной ненавистью уставился в спину офицеру, и губы его неслышно шевелились, сгоняя в углы рта ядовитую слюну. Штернберг мгновенно обернулся. На его скулах, обтянутых золотисто-белой кожей, и на кромках ушей быстро проступили, разрастаясь, алые пятна – словно влажную бумагу тронули кистью с красной акварелью. Офицер медленно двинулся обратно к шеренге. Строй рассыпался – страх так и швырнул солдат в стороны, как гонимые ветром листья, хотя никто ещё не осознал, в чём, собственно, было дело, кроме Хайнца – и кроме Хафнера, естественно, в полном одиночестве оставшегося у стены. Штернберг склонился над ним, присевшим и посеревшим от ужаса. Лицо у офицера было такое, будто он сейчас плюнет.

Хафнер прижался к стене, отвернулся, запрокинув голову, блуждая ошалелым взглядом по потолку. Штернберг схватил его длинными пальцами за слабый подбородок и резко развернул к себе. Хафнер, хныкнув, зажмурился. Презрительно скривившись, Штернберг отдёрнул руку. Голова Хафнера безвольно мотнулась. На узком подбородке быстро проступали пунцовые следы от стальных пальцев офицера.

Штернберг не торопясь вышел из комнаты, заложив руки за спину – дубль номер два. На сей раз он миновал дверной проём, и его шаги постепенно затихли в гулком коридоре. Хафнер, всхлипывая и дрожа, сполз по стене на пол. На него старались не смотреть.

Хайнц встал у окна, под яркие солнечные лучи, разглядывая свои руки – худые, со смутно зеленеющими венами, такие слабые – руки узника, а не солдата. Он думал о том, что его новый командир – самый странный командир на свете.

Имперский маг. Оружие возмездия

Подняться наверх