Читать книгу Герой поневоле - Олег Бард - Страница 5

Павлик два раза моргнул, осмысливая произошедшее. Будь он не таким мечтательным подростком, решил бы, что сходит с ума. Но он жил фантастикой, космосом и волшебными мирами, потому принял факт, что на триста минут стал собой взрослым.

Сильным, смелым, умным – таким, каким он всегда мечтал быть. Мало того, Павлик частично помнил биографию себя-взрослого: поступил в военную академию, женился на Леночке! Но она то ли ему изменила, то ли… Нет информации. Потом развелся, жил в Канаде, умел драться и водил машину. И все.

– Эй, ты чего слюни пустил до пола? – воскликнула Катька, и Павлик понял, что тупо таращится перед собой, ему хочется есть, он боится идти в школу, потому что там Пис. Мало того, будучи взрослым, он задирал врага!

Теперь точно конец. Павлик отложил дневник, забыл о желании прочесть Чехова – летом читал, и ладно, и, будто загипнотизированный, направился в кухню, где схватил пирожок и съел, затем – второй, третий…

Вспомнил, что начал худеть, перенес похудение на июнь, потянулся за четвертым пирожком, и его за этим занятием застала бабушка.

– Ну вот, и стоило мне нервы трепать? Теперь вижу – на поправку идешь.

Павлик отлично помнил мысли себя-взрослого, что это все неправильно, нужен свой угол, бабушка тоже неправа, отец не козел, наоборот, он просто слишком мягкий и не умеет зарабатывать деньги.

Отец, вторая бабушка, два деда и, возможно, Катя – все они умрут за десять лет. А через тридцать лет наступит конец света, оттуда он-взрослый и пришел.

Что ему теперь делать? От бессилия хотелось лечь на кровать и окуклиться. А еще лучше – умереть. Павлик мысленно воззвал к взрослому, но он не пришел с ответом и вряд ли придет.

Павлик посмотрел на пирожок, на бабушку, и ему стало безумно стыдно перед собой-взрослым. Он ведь может таким стать, если немножко поработает! Это ведь был – он! Пирожок вернулся в тарелку, Павлик развернулся и проговорил зло:

– Это очень трудно. Все. Надоело таким быть!

В коридоре он столкнулся с подвыпившим отцом, которого собирался спасать еще час назад. С человеком, которого Павлик презирал за бесхребетность. И впервые не знал, как с ним себя вести.

***

Проснувшись, Павлик ждал, что вернется взрослый и всем наваляет, но он не пришел. С каждой минутой вчерашний день все больше напоминал сон, осталось лишь немного воспоминаний взрослого Павла.

Расстроенный Павлик вздыхал по упущенным возможностям, вспоминая фильм «Назад, в будущее» и газету с результатами матчей. Ничего подобного в памяти не сохранилось, взрослый Павел не сообразил, что можно так себе помочь!

Злой на себя и на него, Павлик даже забыл, что ему надо бояться Писа. Вспомнил о нем на остановке, увидев Агопа с фингалом и синим опухшим носом. На миг оторопел, рассчитывая, что парень набросится на него, но он благоразумно сделал вид, что не замечает Павлика. Подошел сосед Валька, он учился в параллельном классе с Катькой, прищурился и заговорил, захлебываясь чувствами:

– Я слышал, ты Писа и Агопа отлупил? Ну красавец! А вчера не вышел, потому что получил сотрясение. Это они тебя?

– Нет, я об дверь.

– Поехали в воскресенье в город, в видеопрокат? Хочу фильм взять, «Парк юрского периода», там про динозавров. Очень крутой.

Павлику ничего не хотелось, он увидел автобус, где наверняка едет Пис, и почему-то согласился.

Писа в автобусе не оказалось. Зато память Павла подсказала, что через двадцать лет детей будет возить школьный автобус, как в американском фильме, а еще каждый взрослый при желании сможет купить себе машину. Бандитов перестреляют полицейские, а работа ночной бабочки снова станет постыдной. Как и раньше, будут цениться знания: агрономы, инженеры перестанут стыдиться своих специальностей и начнут нормально зарабатывать.

Сейчас во все это верилось с трудом.

У школы толпились разбившиеся по группам ученики – наслаждались апрельским теплом. Пахло цветущими вишнями и сигаретами. По аллеям к школе тянулись дети, среди которых Павлик заметил Бориса в черном пиджаке, брюках и с неизменным дипломатом, и решил подождать одноклассника.

– Я по геометрии домашку не сделал, – виновато проговорил он. – Даже отец ничего не понял.

– У меня спишешь, – сказал Павлик, гордясь собой-взрослым.

– Ты решил? Да ну! – Борис округлил глаза.

 В классе выяснилось, что задачу никто не решил: Ань-Тань и Леночка уехали на олимпиаду, Ульяна Япрынцева была на соревнованиях по баскетболу, и когда математичка спросила, есть ли справившиеся, Павлик долго раздумывал, тянуть ли руку, и все-таки пересилил себя.

Вышел к доске с тетрадью и листком с формулами предыдущих уроков, принялся писать, объясняя, что откуда взялось. С каждым словом все больше крепла уверенность, что он и сам смог бы понять и решить, если бы захотел. Павлик поглядывал на слегка удивленное лицо математички, которая его не очень любила за лень и в принципе была права, и наполнялся гордостью.

– Очень хорошо, Горский, – улыбнулась она. – Если перестанешь лениться, на олимпиаду поедешь ты.

Павлик сел на место, взмокнув от волнения. Он ни разу не решал задачи у доски, это делали отличники, и сообразил, что теперь Инна Николаевна с него не слезет, постоянно будет вызывать. Значит, придется учить, решать, а не факт, что получится.

Но ведь сейчас это он все рассказал! Не поселившийся в памяти взрослый – он сам!

На пятый урок, русский, который Павлик любил, приехала Леночка с олимпиады, села рядом со своей подругой, плечистой рыжей Янкой Фоменко, поставила сумку на стол и принялась выкладывать учебник и тетради.

Павлик залюбовался. Она двигалась плавно, ее голос звучал, как серебряный колокольчик, слушать его можно было вечно! Порой ему казалось, что только любовь к ней удерживает его в мире…

И он женится на ней, когда станет ее достойным. А она ему изменит. Он будет так страдать, что укатит аж в Канаду.

Разве такое возможно? Нет, он отказывается верить. Такая девушка не может поступить подло, значит, он-взрослый сам повел себя неправильно, вынудил ее…

Перед глазами возник текст:

Внимание! Вам отведены 300 минут в сутки.

Отсчет начался.

Я вынырнул из небытия прямо в мысли Павлика о том, как прекрасна Леночка. Ага. Прекрасна настолько, что гульнула со стариком, а за меня вышла замуж уже беременной, старик-то от ребенка отказался. Если бы не ДНК-тест, я так и не узнал бы, что воспитываю чужого ребенка. А если бы не разразившийся скандал, может, лет в семьдесят услышал бы, что меня никогда не любили.

Я так и не простил ее. И на эту девочку, еще ни в чем не виноватую, не мог смотреть без содрогания.

Так… Триста, значит, минут. Издевательство какое-то. Я на пять часов становлюсь собой, а потом уступаю тело мне-маленькому.

Почему? Зачем так?

Какой смысл возвращаться в прошлое? Может, и нет его, смысла, это просто стечение обстоятельств? Где искать ответы?

Прозвенел звонок. Физичка подождала, пока класс рассядется, поправила серый самовязанный платок, в который все время куталась, и бесцветным голосом принялась вещать о том, что нас ждет на уроке. Может, она и отлично знала физику, но категорически не могла ничего донести, превращая интереснейший предмет в заупокойный.

Настало время опрашивать класс, она засела за журнал, потом поправила очки с толстыми линзами, скользнула взглядом по замершим ученикам, задала вопрос по теме, и я поднял руку, просто чтобы показать классу, как можно интересно рассказать про строение ядра.

Посмотрев на меня одобрительно, физичка резюмировала:

– Павел, у тебя достаточно оценок. Отвечать будет Яна Фоменко.

Она всегда задавала три вопроса, так что у меня будет шанс отличиться. Я даже подумывал облегчить физичке жизнь, рассказать тему следующего урока и раскрыть страшную тайну, что заклинание «прямо пропорционально», которое она все время твердила, имеет смысл,  обозначает оно прямую зависимость.

Недовольная Яна отправилась к доске, но почему-то застыла, поджав губы и подняв ногу. Физичка тоже замерла, и Наташка, хулиганка с первой парты. Замерли все, кроме меня.

В очередной раз промелькнули мысли, что за ерунда творится, я собрался повернуть голову, но что-то остановило меня. Боковым зрением я уловил движение. По коридорам между партами к классной доске двигались будто бы два роя, имеющие человеческие очертания, состоящие из сине-белых светляков. Сердце заколотилось, меня бросило в жар, на лбу выступила испарина. Я словно попал в детский кошмар, когда знаешь, что невидим для монстров, пока недвижим.

Как в «Юрском периоде», о котором говорил Валька.

Поток, состоящий из непонятных символов, обтек замершую Янку, замедлился. Символы перестали роиться, стянулись в одно место, и пришелец стал человекообразным. Второй, похожий на синего угря с человеческой головой, рыскал между рядами, на миг останавливаясь возле каждого ученика.

Велика вероятность погрешности. Слишком низок коэффициент влияния, – то ли громыхало в голове, то ли говорили неведомые существа.

Внезапная активность. Флуктуации. Возможны необратимые изменения.

Эти твари точно ищут меня. Если побегу – догонят, что сделают потом, непонятно. Если прикинусь чучелом, может, и пронесет, не вычислили же до сих пор.

Напротив застыло лицо, состоящее то ли из рун, то ли из букв непонятного алфавита. На месте глаз скопились белые ноли. Я затаил дыхание, расфокусировал взгляд и изо всех сил старался не моргнуть.

Давай же, тварюка, лети отсюда. Но существо не торопилось, изучало меня.

Им точно нужен я, мое появление в прошлом нарушило какие-то там законы, и твари должны восстановить равновесие…

Так. Не думать. Я Павлик, Павлик, Павлик, всеми обижаемый никчема.

Заинтересовавшийся мной пришелец потек мимо, человекообразный тоже превратился в поток, один за другим они втянулись в доску, и время включилось. Яна шевельнулась, опустила ногу, вышла к доске и развернулась к классу, физичка ободряюще кивнула, а я все сидел, замерев и боясь вдохнуть. По спине катилась горячая капля пота. Кровь грохотала в висках набатом. Тело подростка реагировало слишком бурно.

Не так все оказалось просто. Я что-то нарушил и чему-то мешаю, надо постараться поменьше отсвечивать, а то меня отправят туда, где мне надлежит быть – в небытие.

А физичка молодец, спасибо ей огромное, что вызвала не меня! Можно сказать, жизнь мне спасла.

Отвечать я не решился, просидел урок, отходя после стресса и позевывая. Вместо конспекта в тетради я царапал знаковые исторические события девяностых. Ближайшее, расстрел Белого дома, будет в октябре, дату точно не помню. Образование ЕС – 93, Первая Чеченская и вывод войск из Германии – 94, убийство Влада Листьева – весна 95, дефолт – вторая половина августа 98.

Зная, когда будет дефолт, неплохо бы набрать рублевых кредитов, купить на них доллары, а потом поменять баксы и вернуть долги, выручку оставив себе. Да и Листьева можно предупредить, вот только поверит ли?

Звонок прервал мысли о спасении Листьева. Сущности упоминали какой-то коэффициент влияния. Что это? И значит ли, что не стоит слишком активно менять жизни окружающих?

Я мотнул головой и под трескотню Борьки, который до сих пор смотрел мультики и о них мне рассказывал, направился на автобус, составляя план действий.

Очень любопытно выяснить, кто отправил меня сюда и зачем. Вряд ли это возможно, потому придется заниматься насущным.

Первое – надо привести тело в порядок. Второе: спасти отца, не дать развестись родителям. Пусть потом разводятся, когда отец обретет уверенность, а я ему в этом помогу. Третье: обеспечить себе человеческие условия проживания.

Пока этого не будет, думать о спасении мира рановато.

За бетонной дорожкой, по которой ученики заходили на школьный двор, находилась площадка, присыпанная гравием, окруженная сиренью.

На разбитой скамейке мой одноклассник лопоухий Толик, окруженный приятелями, показывал им карты с голыми бабами. Борька потянул меня за рукав, кивнул на одноклассников.

– Пойдем, глянем?

Я мотнул головой, потому что намечался спектакль с моим участием: у крайней лавки, не видя меня, Агоп держал за грудки мальчишку лет десяти-одиннадцати и что-то ему втолковывал, Пис щербато скалился, поигрывая ножом, а в стороне топтался Длинный, который не дружил с головой. Зато у него всегда были сигареты.

Лет пять назад были в ходу цепи и ремни с металлическими пряжками, с которыми парни ходили стенка на стенку – летели по закоулочкам клочки, слюни, кровь, зубы. Когда  рос я, порода уже знатно измельчала, перевелись как металлисты, та и любера.

Друг из Казахстана, мой ровесник, рассказывал, что на его родине, как и во многих уголках осколков СССР, школьники ходили под старшаками, а те – под уголовниками. Собиралась дань на зону, и ты либо «пацан», либо «черт».

 Наш город всегда был «красным», то есть его контролировали менты, и криминальные элементы не имели власти над обществом, да и единственный бандитский авторитет был из правоохранительных органов. Так что Павлику, то есть мне, повезло жить среди относительно тихих начинающих алкашей, первитиновых наркоманов, один за другим сгорающих от паленого пойла или передоза, и малолетних «плечевых» проституток.

Будь в моем детстве так, как рассказывал Дэн, я бы не отсиделся по-тихому и не стал тем, кем стал. А так, если разобраться, Павлику некого бояться.

Видимо, гоп-команда вымогала деньги у напуганного малыша – не для сидельцев под чьим-то прикрытием, а себе на сигареты. Пис заметил меня, вытянулся, заплывший (хотелось верить, что от моего удара) глаз открылся. Агоп отшвырнул мальчишку, сунул руки в карманы, и гопники направились ко мне.

Двигались они, как рыбы в стае. Пис вильнул влево, и приятели повторили движение.

Я попытался вспомнить, что было в исходной реальности в этот день. А ничего. После травмы я прикинулся больным и сидел дома три дня. Встречу с гопниками можно считать точкой бифуркации реальности, началом новой ветки.

Я в упор уставился на Писа и шагнул к нему. Он ожидал другого и остолбенел, Агоп напрягся, как собака перед броском, Длинный улыбался и не понимал, что происходит. Я пошел ва-банк:

– Длинный, сигареты есть? Дай. – Парень без задней мысли протянул открытую пачку. Доставая даже на вид вонючую папиросу, я обратился к Пису. – Идем в курилку, перетрем, а вы останьтесь.

Слишком часто я в последнее время шокирую людей. Пис разевал рот, не в силах ничего сказать. Первым с духом собрался Агоп:

– А чего это мы…

– Потому что сопливые, – отрезал я, выделяя особый статус Писа, тот, не ударив в грязь лицом, поплелся за мной в курилку, где уселся напротив на корточки.

– Чего тебе? – наконец выдавил он.

Как же они управляемы, страхи моего детства! Отмороженный Пис, которого боялось полшколы, теперь вызывал сожаление, как больной котенок, который родился на свалке, ел на свалке всякую гадость и вынужден гонять со своей территории других котят. Тонкая грязная шея с потеками пота, жиденькие волосенки, гноящиеся глаза, траурная кайма под ногтями.

Чтобы ему было понятнее, я нецензурно попросил оставить меня в покое и добавил:

– Вкурил? Если нет, я тебе ребра пересчитаю. Без шуток.

Он злобно прищурился и сплюнул сквозь зубы, нашел взглядом подошедшего Агопа, и глаза его недобро блеснули. На всякий случай я развернулся, чтобы не оставлять вероятного противника за спиной.

– Пухляш просит больше не трогать маленького, – кривляясь, прошепелявил Пис и стал напоминать Голлума из «Властелина колец».

Закончить ему я не дал, поднялся, тоже сплюнул:

– Я не прошу, а предупреждаю. Если еще раз ты хотя бы посмотришь на меня косо, я тебя так отделаю, что ты закукарекаешь. – Я схватил его за грудки, встряхнул – затрещала клетчатая рубашка. – Ты ж все зоной кичишься, а знаешь, кто на зоне кукарекает? И погрохочешь, кудахча.

Оттолкнув его, я шагнул назад, чтобы контролировать мальчишек, которые, скорее всего, захотят крови Павлика, то есть моей.

– Мне не хочется вас калечить. Поверьте, я сильнее. Если полезете ко мне вдвоем, оба и огребете.

Моя уверенность их не убедила. Отмороженный на всю голову Пис выхватил нож-складень, дернул рукой, чтобы эффектно разложить его, но ржавый механизм заело. Нужно было действовать быстро, я подхватил кусок арматуры, и тут произошло странное: фигуры Писа и Агопа подсветились красным, над обоими зажглись их имена, сбоку замигала цветовая шкала. Я мотнул головой, и мир стал прежним.

Секундного замешательства Агопу хватило, чтобы сориентироваться, и он попытался достать меня кулаком – еле успел отшатнуться и сгруппироваться. К тому времени Пис разобрался с ножом и принялся приближаться на полусогнутых.

Откуда им знать, что перед ними не размазня Павлик, а сорокалетний мужик, который умеет обращаться с огнестрелом и пару раз выступал на ринге как боец смешанных единоборств. Этот мужик пять лет работал лесником и жил в лесу с медведями.

Только бы корявое тело не подвело! Шаг вперед, удар арматурой по руке с ножом, поворот, тычок в «солнышко» Агопа…

Все. Пис ползает на четвереньках, ищет нож, Агоп упал на колени, не может вдохнуть. Ножик у Писа пришлось отобрать, Агопа я похлопал по спине.

– Я вас предупредил. Еще раз квакнете что-то, повторю воспитательную процедуру, да так, чтоб вся школа видела, и тогда конец вашему авторитету.

Малыш, у которого они вымогали деньги, наблюдал со стороны. Заулыбался, видя, чем дело кончилось. Мало того, мои одноклассники тоже все видели, и Толик показал «класс».

Возбуждение от драки схлынуло, тело расслабилось, в обычном режиме заработал мозг, и я попытался быстро проанализировать случившееся. Каждое событие может иметь особое значение. Что со мной произошло только что, почему так изменилось восприятие? Я сфокусировал взгляд на Агопе, который наконец раздышался, подумал о галлюцинации…

Получилось! Агоп снова подсвечен красным, его алое имя мигает над головой, как у моба компьютерной игрушки, а слева от него – оранжевый прямоугольник, разделенный на секции. Характеристики персонажа? Я мысленно потянулся к панели, но из шести прямоугольников отозвался только нижний. При касании он позеленел и рассыпался словами: «Коэффициент влияния – 0». У Писа тоже был нулевой коэффициент влияния.

Я оторопел. Про этот коэффициент говорили явившиеся на физику сущности. Что он значит? Влияние – на что? И какой он у меня? Почему я не могу этого узнать?

В ушах зазвенело, я потряс головой и поплелся к своим, отупев от произошедшего. Есть три естественных реакции на опасность: бей, беги, притворись мертвым. Мой организм так до конца и не излечился от трусости, и частенько в критических состояниях притворялся мертвым – я становился медлительным и переставал соображать.

Для Павлика это естественное состояние.

Что же получается… Я словно в… Черт. Мы все – цифра, виртуальная реальность, чья-то злая шутка… Или игра? Эдакая «цивилизация», где нужно запустить ракету в космос или изобрести ядерную бомбу. Или нет? Я провел ладонями по щекам, впитал ощущения, сорвал лист сирени, пожевал. Тьфу, горечь! Я живой, Агоп и Пис тоже живые. Муха-«музыкантик» и то живая. Стрижи, голубь, раздувающийся перед голубкой.

Кот, подставляющий живот солнцу. Сирень. Мыши. Черви под землей. Бактерии. Все это движется, размножается, простые организмы не осознают, но ощущают себя. Как это все может быть цифровым? Была теория, что наш мир – симуляция. Как-то просматривал статью, но не вник – тема не зацепила, а сейчас искать ее бессмысленно, просто негде ее искать, Интернета-то нет. Да и тему саму еще не придумали.

Или есть Интернет? Когда он появился в России, я не знаю. Мне он стал доступным в начале двухтысячных, хотя знакомые из более продвинутых регионов, по их словам, «ходили в Интернет» еще в конце девяностых.

– Эй, Горский, ты чего? – привел меня в чувства голос Толика.

Я обнаружил себя замершим посреди асфальтовой дорожки, разделяющей две площадки, засыпанные гравием. На двойное потрясение тело отреагировало тошнотой, ознобом и обильным потоотделением.

– Да так, с Писом отношения выяснял, – я кивнул на заросли сирени, откуда донеслось:

– Тебе не жить, жирдяй! Молись!

Я продемонстрировал напрягшемуся Толяну трофейный нож:

– Пришлось проучить и обезоружить. – Я оглядел одноклассников и сказал: – Если дорываться будет, говорите мне.

Не дожидаясь их реакции, я побежал на автобус – меня ждали чрезвычайно важные дела. Удивление парней ощущалось физически – даже оборачиваться не надо было.

А у меня осталось четыре часа, чтобы поговорить с отцом, который должен быть дома, и кое в чем его убедить, потом я снова стану Павликом, ни на что не годным. Пусть в этой новой реальности отец останется жив, он ведь неплохой мужик: добрый, в чем-то талантливый, мать любит. Ну не успел перестроиться в Перестройку, нужно помочь человеку.

Очень надеюсь, что он не потерял веру в себя.