Читать книгу В круге света. Лучшая фантастика – 2026 - Олег Дивов, Леонид Алехин - Страница 9

РАКОВСКОМУ В.Т.

26 августа 1959 г.

Уважаемый Виктор Трифонович!

Знаю Вас как скромного, вдумчивого автора, который всегда трезво принимает даже резкие редакторские замечания и соглашается на доработку рукописи. Ставлю Вас в пример молодой литературной поросли.

И мне, право, жаль, что и в этот раз не могу порадовать Вас новостью о беспрепятственном опубликовании Вашей повести «Немота». Предстоит, если Вы согласитесь, существенная перепашка рукописи. Смена, так сказать, общего духа, смысла и мотивов.

Без этой доработки не могу пустить Вашу вещь в журнал – сделай это, навлек бы на Вас стрелы жестокой критики. Необходимо спасти то главное, жизненное, что есть в повести, спасти ценой решительного переформатирования и сокращения. Редколлегия согласна с моей оценкой.

Без обид откликнитесь на это письмо. Прошу Вас явиться в издательство по возращении в Москву (поэтому письмом, а не звонком). Назначу Вам редактора, с которым, уверен, Вы решите все вопросы изложения. Искренне хочу напечатать Вашу повесть, памятуя об интересе читателя к Вашему творчеству.

Желаю добра.

Э. Таюрин

* * *

ГУКУ А.

26 августа 1959 г.

Уважаемый Александр Гук!

(Вы не сообщили Вашего отчества, оттого обращаюсь в угловатой форме.)

Ваш роман «Водолазы» прочел одним духом с огромным интересом. И признаюсь, удивлен Вашей низкой самооценкой написанного: в самом начале письма Вы говорите, что готовы услышать «нет». Так стелют себе соломку, чтобы не больно падать после редакторской резолюции, и обычно падают.

Но не в Вашем случае.

Литературные достоинства «Водолазов» оцениваю очень высоко, как и мои товарищи по редакции. Материал романа вроде как не свойственен искусству, однако Вам удалось написать особую, смелую вещь, посвященную глубокому первобытному пороку человеческой психики – страху перед жизнью. И сделать это с удивительным откровением и читательским эффектом.

Роман печатаем в десятой (октябрьской) книжке. Кстати, не думали изменить название? Не настаиваю, но «Водолазы» концентрирует уж больно на другом, отвлеченном, профессиональном. Да и вторит названию книжки Смоленского. Но решать Вам. Подумайте.

Все не нарадуюсь, что открыл для себя – а скоро и для читателя – Вашу вещь, ибо это большая редкость и удача в редакторской жизни.

В ближайшее время вызовем Вас в редакцию – предложить договор. Приезжайте и привозите еще для «Литературной жизни» рассказы, о которых вскользь упоминаете в письме.

Сообщите Ваше отчество.

С большим сердечным приветом.

Э. Таюрин

* * *

Многое осталось в тумане. Почти все.

В центре всего была рукопись, но туман наползал даже на исписанные листы…

Из тумана проглядывало здание редакции ежемесячного литературно-художественного журнала «Литературная жизнь». Светлый фасад оплетал тонкий узор молодого плюща. Редакция устроилась на углу Смоленской площади и Рещикова переулка, и ее большие глазастые окна с треугольными сандриками и рокайлями будто вглядывались в прохожих, высматривая начинающих талантов.

Окна смотрели мимо Виктора Раковского, который пересек площадь, взбежал на низкое крыльцо и толкнул дверь.

Письмо Эмиля Дмитриевича Таюрина, главного редактора «Литературной жизни», вызвало в Раковском вспышку раздражения. Он только-только вернулся из «Барвихи», полез разбирать почту – и получил под дых.

А ведь «Немота» – его лучшая, цельная и искренняя вещь! Никогда раньше он так увлеченно не относился ни к одному своему произведению, даже к нашумевшему дебюту «Голос». Но Эмилю Дмитриевичу и смысл не тот, и вектор не туда смотрит. Нужна, видите ли, существенная перепашка. Не строчечная правка, а решительное переформатирование!

Внутри здание казалось гораздо просторнее, чем снаружи. Витые колонны, дубовые панели, каскадная хрустальная люстра в лестничном проеме. Раковский поднялся по широкой лестнице, вошел направо в прихожую и повесил кепку на крюк. Прежде чем открыть дверь в приемную, он нерешительно потоптался на пороге, словно какой-нибудь автор самотека, преисполненный смутных надежд и робеющий перед редакционными тайнами.

За овальным секретарским столом восседала молодая девка, круглолицая и курносая, как Катька из «Двенадцати» Блока. Раковский видел ее впервые. Куда делась седовласая Мария Николаевна Пуща, которую в редакции звали Беловежская?

– Здравствуйте, – выдавил Раковский.

Секретарша неторопливо лизнула клапан конверта – язык у нее был мясистый и алый, с белым налетом на кончике, – заклеила письмо и только потом с дерзким любопытством посмотрела на Раковского.

Величественную приемную заливал яркий электрический свет. Окна были занавешены, и Раковский от растерянности не смог вспомнить, куда они выходят, на площадь или во двор.

– К кому?

– К шефу, – сказал Раковский, – к Эмилю Дмитриевичу.

– По поводу командировки?

– Нет. По поводу рукописи.

– Как представить?

– Раковский.

– Ждите! – Секретарша исчезла за дверью с табличкой «Главный редактор Таюрин Э.Д.».

Раковский опустился на венский стул, обитый бархатом. В приемную выходило шесть дверей. На стенах висели картины; из всех полотен Раковский узнал только «Читающего журнал» Ростислава Барто.

– Заходите! – Секретарша сделала в сторону Раковского беглый жест и шмыгнула к столу.