Читать книгу Парниковый эффект - Олег Дудинцев - Страница 10

Лишенный по прихоти губернатора города части своих «законных» доходов Шукуров был оскорблен этим до глубины души, мучился от нехватки денежных средств и ждал лишь благоприятных погодных условий, чтобы разделаться с виновником своих унижений Ланцовым.

Время это настало с приходом весны, когда количество жалоб от петербуржцев сократилось до приемлемых среднестатистических цифр, и губернатор переключился на более злободневные на тот момент городские проблемы, дав возможность до осени передохнуть коммунальщикам.

К этому дню Шукуров усердно со знанием дела готовился, собирая по крохам все эти месяцы компромат на Ланцова, и последним недостающим в общей картине звеном стало вчерашнее его отсутствие целый день на рабочем месте, о чем просигналили Назиму Файзиловичу преданные ему люди из ЖЭКа. Оказывается, сохранились еще внутри коллектива и такие – неподверженные болезни работники, затаившиеся до лучших времен, и Шукуров без зазрения совести пользовался их услугами.

Благодаря их усилиям, личное дело Василия Васильевича изобиловало фактами о нескольких его прогулах, организованной в рабочее время предпраздничной пьянке, подкрепленной большим количеством фотографий, а так же о выплате каким-то «левым» рабочим наличных неясного происхождения денег, что категорически возбранялось законом. Этого хватало с лихвой, чтобы, как минимум, с треском уволить Ланцова с «волчьим билетом», и требовалось лишь получить на это согласие вице-губернатора Аганесова, чего и добился Шукуров в утреннем с ним разговоре по телефону, согласовав одновременно с этим и кандидатуру преемника, коим являлся надежный во всех отношениях Костя Никешин.

После выстраданной им долгожданной отмашки из Смольного он с готовым уже приказом об увольнении в отличном расположении духа уселся в машину и отправился в ЖЭК, опередив там ехавшего от сына Ланцова.

Устроившись в кабинете Ларисы, где и разыгрался в ее присутствии финальный акт этой затянувшейся драмы, Назим Файзилович, дождавшись Ланцова, выложил перед ним с торжествующей улыбкой досье вместе с приказом об увольнении и предложил злостному нарушителю трудовой дисциплины с ним ознакомиться.

Василий Васильевич бегло его прочитал, а к досье даже не притронулся, понимая, что все равно оправдаться не сможет, а унижаться и метать перед свиньями бисер было ниже его достоинства. К такой развязке он был, в общем-то, с самого начала готов, поэтому, сохраняя спокойствие, расписался под документом, почувствовав после этого сильное облегчение и возразив мысленно сыну: « Нет, это у меня не от лишних атомов. Здесь совсем другая причина».

– Сам во всом выноват, – все более раздражаясь его спокойствием, бросил ему Шукуров. – Нэ нада была ссать протыв вэтра.

После таких скабрезных слов стоявшая позади Ланцова Лариса залилась краской и кашлянула, но Василий Васильевич ее упредил:

– Только молчи, Лара.

– А щто она можэт? – ухмыльнулся Шукуров. – Ногы раздвыгать?

Тут уж Ланцов не сдержался и врезал ему кулаком точно в челюсть, и Шукуров с задранными вверх ногами вместе со стулом отлетел к стене, ударился о нее головой, после чего отключился.

Лариса от неожиданности испуганно вскрикнула, а затем подбежала к двери и закрыла ее на ключ, в то время как Василий Васильевич со скрещенными на груди руками молча взирал на поверженного врага с олимпийским спокойствием.

Не зная, что бы еще предпринять, Лариса, схватив со стола электрический чайник, вылила из него остатки воды на голову не подававшего признаков жизни «разведчика», после чего тот к ее радости приоткрыл глаза, шевельнулся, некоторое время соображал, а затем хрипло выдавил из себя без акцента:

– Вы у меня ответите…

– Заткнись, скотина! – подался к ожившему врагу Василий Васильевич, но Лариса схватила его за руку, а затем и вовсе вытолкала из кабинета. Не обращая внимания на поднимавшегося с трудом с пола Шукурова, она села и написала заявление об уходе, оставила его на столе, после чего, быстро собрав личные вещи, покинула кабинет, навсегда вслед за Ланцовым распрощавшись с отечественным жилищно-коммунальным хозяйством в канун его профессионального праздника.

Свою неожиданно обретенную ими свободу и связанные с этим издержки, главной из которых являлась неминуемая потеря Ларисой служебной квартиры, они уже через час обсуждали, сидя на ее кухне, где у Ланцова от чрезмерного возбуждения взыграл аппетит, и он одну за другой поедал разогретые ею в микроволновке котлеты. Сама же хозяйка довольствовалась лишь крепким чаем и, как могла, успокаивала бывшего шефа, но тот особо и не отчаивался, а больше переживал за оставленный им на произвол судьбы коллектив и не доведенные до конца дела, да сожалел, что слабо врезал Шукурову.

К вечеру компанию им составил заехавший после работы по звонку Василия Васильевича Разумовский и, поддержав их боевой дух и пообещав обоих трудоустроить, он после чашки крепкого кофе заговорил о самоубийстве основателя финансовой пирамиды «Партнеры».

Как было сообщено накануне в городских теленовостях, труп его пару недель назад обнаружили висевшим на яблоне в садоводстве «Дубки», где мать покойного имела шесть соток земли и летний одноэтажный домик. Какие-либо следы насилия на теле жертвы отсутствовали, а в доме нашли написанную его рукой записку с раскаянием за обман и просьбами о прощении, что, по мнению следствия, указывало на суицид, однако о возвращенных им украденных миллионах не проронили ни слова, что удивило Ланцова.

– Если он заразился, то деньги-то почему не вернул? – задался он вполне логичным вопросом, и Разумовский его поддержал, заявив, что это, по меньшей мере, выглядит странно.

Озвученная следствием информация противоречила известным им последствиям этой болезни и заставила усомниться в ее полноте, и придя к этому выводу, Ланцов по просьбе профессора пытался несколько раз дозвониться до Близнюка, но тот на вызовы не отвечал, и молчавшая до того Лариса высказала предположение:

– А что, если они специально это скрывают, чтобы ажиотажа лишнего не было. А то ведь все бросятся сразу за своими деньгами и следователям будут мешать. Вот они и решили выждать, пока до конца во всем разберутся, а после уже объявят.

Пришедшая ей в голову мысль была разумной и обнадеживающей, и Разумовский сразу повеселел и попросил еще кофе, Ланцов же отправился на лестницу покурить, а когда вернулся на кухню, потряс их известием о сделанном вчера его сыном грандиозном научном открытии. Скрыть это от соратников, несмотря на засекреченность информации, было бы, как он посчитал, непорядочно, и Иннокентий Сергеевич, выслушав его разъяснения, всплеснул руками, опрокинув бокал, и восторженно закричал:

– Господи, наконец-то все сдвинулось! Сына поздравьте!

Он еще минут десять радостно ликовал и, не таясь, строил планы на скорое свое излечение, предрекая быстрое открытие вируса, вакцины и лекарств от него, но затем, кашлянув, неожиданно посерьезнел, после чего заявил:

– Нет, нет и еще раз нет. Не желаю я больше такого финала.

– Какого? – удивился смене его настроения Ланцов.

– Обнаружения вируса и всего остального, пусть лучше уж пандемия начнется. Да вас, Василий Васильевич, не лечить нужно, а беречь, как золотовалютный запас страны и с выступлениями по стране возить, глядишь, и заживем тогда по-другому, – со всей серьезностью заявил он Ланцову. – Вы уже столько для города сделали, как никто другой, а то-то еще будет, – сам поражаясь внезапной смене своего курса, объяснил он обескураженным этим соратникам, а для прояснения ситуации с припрятанными Голубковым деньгами предложил обратиться за помощью к их соседу по дому Субботину – в прошлом начальнику районного уголовного розыска.

– Я его плохо знаю, – с опаской отреагировал на это Ланцов.

– Очень порядочный человек, хотя и милиционер бывший. Жене моей в свое время помог, когда ее вечером во дворе ограбили, я за него ручаюсь. Уверен, он не откажет, ему ваш вирус точно не страшен, – успокоил его Разумовский.

Отставной подполковник милиции Субботин жил с женой в доме на Комсомольской площади уже девять лет, хотя по совокупному семейному доходу они и не дотягивали до уровня среднего класса. Однокомнатная квартира досталась Георгию Николаевичу от отца – крупного советского инженера, в то время как собственная, полученная им еще во времена своей флотской жизни посредством обмена трехкомнатная «хрущевка», была оставлена ими единственной дочери и ее семейству.

В угрозыск он был направлен в начале восьмидесятых годов по партийной путевке, бороздя в это время после учебы в «макаровке» морские просторы на судах торгового флота судовым радиооператором, и в дальнейшем, заочно закончив еще юрфак университета, о сделанном им выборе никогда не жалел, оставаясь до последнего дня милицейской службы преданным своему делу. Жена называла его романтиком, и он не отрицал этого, объясняя, что только на романтиках и держится сыск, а иные в нем долго и не задерживаются, находя себе более спокойное и «теплое» место.

С распадом Союза, воспринятого Георгием Николаевичем очень болезненно, хотя он и понимал все его недостатки и слабости, времена изменились, и романтизма среди его коллег становилось все меньше, а приходившая служить молодежь была куда более прагматичной, да и многие старики, не устояв перед соблазнами открывшихся перед ними возможностей и искушаемые разного толка предпринимателями, на глазах его обрастали жирком. На все это больно было смотреть, и однажды уже в конце девяностых, не совладав со своими нервами, он бросил на стол вновь назначенного молодого начальника райуправления, потребовавшего от него ежемесячных денежных приношений, рапорт об увольнении, и тот, не задумываясь, его подписал.

Поиски в этих новых условиях под ногами жизненной тверди привели его через несколько лет на юридический факультет авиационного вуза, где впервые за пятьдесят один год он предстал перед аудиторией в непривычном для себя качестве, но быстро освоился и уже седьмой год сеял в юных непросвещенных умах семена уважения к своему государству, закону и праву, рассчитывая, что те прорастут и дадут полезные для общества всходы.

Соседи по дому, получив от него по телефону добро, явились к Субботину уже поздним вечером, и тот, уединившись с ними на кухне, выслушал их рассказ о болезни Ланцова, однако высказываться по поводу услышанного не стал, а предложил гостям чаю, и было неясно, поверил он им или нет, и Разумовский, отказавшись от угощения, осторожно спросил его:

– Считаете, что мы оба свихнулись?

– Да нет, почему же, чудес в нашей жизни хватает, – ушел от прямого ответа Субботин. – Только я по роду своей работы больше фактам верить привык, когда могу их лично пощупать, проверить и оценить.

Разочарованный его ответом Иннокентий Сергеевич лишь тяжко вздохнул и попросил помочь им хотя бы тогда до конца разобраться с возвращенными по их версии Голубковым украденными деньгами, и Субботин ответил, что сделать это несложно, поскольку один из беседовавших с Василием Васильевичем начальников – Денис Мухин – начинал свою службу в угрозыске под его руководством.

– Неплохой тогда парень был – толковый, порядочный. Сейчас не знаю, всякое разное о нем слышал, – объяснил он гостям и, взяв в руки мобильник, набрал номер «крестника».

В ходе их недолгого разговора он поинтересовался у обрадованного его звонку Дениса обстоятельствами гибели Лени, объяснив, что тот в свое время обманул его тещу, а когда они распрощались, поверг в уныние Разумовского, сообщив, что иной информации о пропавших деньгах у следствия нет.

Вернувшись выжатым, словно лимон, домой, Василий Васильевич прошел в свою комнату с одним лишь желанием завалиться спать, но заявившаяся к нему следом жена этому воспрепятствовала и, сунув ему в руку листок с какими-то цифрами, объявила, что нашла покупателя на квартиру.

– Деньги, естественно, пополам, это лучше, чем по суду делить, – деловито объяснила она.

– А жить-то где? – растерянно поинтересовался Ланцов.

– Дело твое. Я себе однокомнатную рядом с Игорем подыскала, а ты сам решай. Может, ты в Австрии жить захочешь.

Василий Васильевич бросил взгляд на листок с ее вычислениями, но вместо того, чтобы взорваться и изорвать его в клочья, он вдруг увидел в глазах этой близкой ему до недавнего времени женщины страх и растерянность и почувствовал жалость к ней. «Она же не виновата, что такой родилась, и вирус ее не берет, вот и мучается», – подумал он, после чего сказал Нине Петровне, что понимает ее и желает ей счастья.

С мыслями о своем ставшем совсем уже неопределенным будущем он улегся в постель и вскоре заснул, а под утро вновь встретился теперь уже лицом к лицу с преследовавшим его во сне старцем.

На этот раз тот под крики беснующейся толпы в сопровождении стражников вышел из церкви и направился к ожидавшей его в стороне карете, запряженной парой гнедых лошадей, и, продвигаясь по расчищенному для него стражей проходу, старик, проходя мимо стоявшего в первом ряду Ланцова, едва заметно ему кивнул и, как тому показалось, слегка улыбнулся, что в его положении арестанта выглядело странно и удивительно.

Старик тем временем подошел к карете, остановился возле нее и, придерживая рукой свою пышную бороду, поднял голову к сиявшему высоко в небе солнцу. Прикрыв от слепящих его лучей ладонью глаза, он негромко что-то сказал вслух, после чего один из его конвоиров распахнул дверцу кареты и помог осужденному забраться в нее и сесть.

«Что-то уж больно он радостный. Похоже, легко отделался», – глядя на тронувшуюся с места карету, сопровождаемую конной стражей, подумал Василий Васильевич, а когда та скрылась из виду в дорожной пыли, зрители успокоились и, подгоняемые стражниками, начали расходиться. Лишь он, не зная куда податься, оставался на месте, когда же на него грозно прикрикнули, решил для себя: «Надо в Осоки ехать. Наймусь там клуб сторожить».

С этой мыслью он и проснулся, как по будильнику ровно в семь, быстро поднялся с дивана и по привычке направился в ванную комнату, лишь там осознав, что спешить ему больше некуда. Не зная, чем бы себя занять, он, умывшись и выпив на кухне чаю, перебрался в гостиную и, отыскав в книжном шкафу принадлежащий жене сонник, принялся расшифровывать свое сновидение, но, несмотря на потраченное на это время, ничего о своем настоящем и будущем так и не выяснил.

С одной стороны увиденное им во сне яркое солнце сулило ему успехи в делах, а встреча со стариком долгую жизнь, но пышная борода того свидетельствовала об обратном и предвещала противостояние с враждебными силами, а толпа возле церкви – неприятности и несчастья. Внести хоть какую-то ясность могла приснившаяся ему дорога. Плохая и каменистая предвещала беду, а ровная и мощеная вела к удаче, но качество полотна той пыльной дороги он вспомнить, как ни старался, не мог, зато отлично запомнил увезшую карету старика, но отыскал на сорок шестой странице книги только «карету скорой помощи».

Пока Ланцов маялся от безделья, Иннокентий Сергеевич уже с шести утра бодрствовал, вызванный в клинику на экстренную сверхсложную операцию, и через несколько часов по ее завершении в отличном расположение духа покинул операционную и удалился на отдых, а переведя в кабинете дух, отправился по делам отделения к Тищенко и застал того, упаковывавшим в кабинете вещи.

– Неужели уволили? – поразился Разумовский увиденному, и Тищенко, сохраняя внешне спокойствие, рассказал о вчерашнем вечером вызове в комитет по здравоохранению, где ему объявили о расторжении с ним досрочно трудового контракта в связи с его возрастом и утратой доверия.

– Да они там спятили что ли?! О нас весь Питер сейчас говорит! Запись уже на год вперед! – вскипел от негодования Иннокентий Сергеевич.

– Все это я им и высказал, но на них не подействовало, – махнул рукой Тищенко. – Зато хоть душу напоследок отвел.

И действительно рейтинг популярности клиники с легкостью бил все мыслимые и немыслимые рекорды. Слух об уникальном городском медучреждении, оказывавшем абсолютно бесплатную и при этом очень квалифицированную медицинскую помощь, быстро разлетелся по всему Петербургу, и нуждавшиеся в ней люди принялись для постановки на очередь с утра осаждать окна регистратуры и «обрывать» ее телефоны, отказываясь от других лечебниц. При этом, что было еще более удивительно, ни громкие имена, ни связи, ни денежные посулы не давали ни одному из них каких-либо преференций – перед болезнью все были равны и поставлены в одинаковые для всех условия.

Не меньше поражало людей и то, что в ходе уже лечения от них не требовали приобретать за свой счет якобы отсутствующие лекарства, пеленки, резиновые «утки», шприцы и клизмы, их, как выяснилось, хватало и без того. А уж стимулировать в любой из известных форм персонал и вовсе категорически запрещалось, о чем больных предупреждали под роспись еще в приемном покое.

Все эти факторы, в том числе и ставшая удивительным образом съедобной больничная пища, благотворно влияли на пациентов и усиливали лечебный эффект, как написал в своей авторской колонке редактор одной из городских газет, обретший вторую жизнь после сделанной ему на отделении Разумовского хирургической операции.

Достичь же столь впечатляющих результатов, как оказалось, было несложно, а разработанная и запущенная вырвавшимся из оков устоявшегося порядка Семеном Ильичом перестроечная программа состояла всего лишь из трех очень простых для реализации пунктов.

Начав с себя и руководствуясь первым из них, он полностью отказался от незаконных поборов и установил для сотрудников под страхом их увольнения запрет на конверты, разрушив этим многовековую традицию. Одновременно с этим он взял под жесточайший личный контроль расходование бюджетных и медицинских средств, а о последний пункт этой универсальной программы расшиб себе лоб некогда перспективный Давид Гогия. Тот в какой-то момент не устоял перед соблазном и предложил жутко боявшемуся операции владельцу автосалона обеспечить его за отдельную плату новейшим японским наркозом, о чем бдительные соседи того по палате проинформировали завклиникой, и тот без как-либо колебаний созвонился с начальником местного УВД, а уже через день Давида взяли с поличным.

Глядя после своего задержания на разложенные на столе помеченные купюры, он, не отрицая сам факт получения денег, растерянно под стать Шуре Балаганову жалобно простонал: «Что же это… Ведь я машинально». Поверить ему поверили, но увезли с собой на допрос, и в клинике его уже больше не видели. Слово же Тищенко приобрело после этого случая устрашающий вес, что побудило многих сотрудников пересмотреть свои взгляды на жизнь, чего не скажешь о некоторых чиновниках из комитета по здравоохранению.

Лишившиеся по вине Семена Ильича положенного им по должности «законного» приработка они, выждав немного и осознав, что это не временная с его стороны кампанейщина, повели себя адекватно и отработанная и засбоившая вдруг шестеренка была ими быстро устранена, дабы уберечь от поломки хорошо отлаженный и смазанный механизм.

Желая как-то отвлечься и успокоиться после рассказа Тищенко, Иннокентий Сергеевич стал ему помогать складывать в картонные коробки книги, одновременно раздумывая, что можно противопоставить этому циничному беспределу. Когда же он вынул из шкафа всеми забытый уже учебник по научному коммунизму, то вспомнил один из вопросов доставшегося ему на госэкзамене в вузе билета, требовавший дать марксистско-ленинскую оценку роли в истории личности и народных масс, после чего, сжав кулаки, решительно заявил:

– Массы народные поднимать нужно.

Оставив Семена Ильича одного, он, забыв про усталость, понес по отделениям и палатам весть о нависшей над всеми смертельной угрозе, и больные за неимением классического орудия пролетариата – булыжников – схватили в руки мобильные телефоны, и революционный процесс был им запущен.

***

От углубленного изучения сонника Ланцова оторвал телефонным звонком Субботин, долго еще после ухода соседей размышлявший над удивительным их рассказом, но так и не пришедший к каким-либо выводам, что подстегнуло его с утра пораньше связаться по телефону с Денисом Мухиным и уговорить того выступить перед своими студентами. Запланированный у него на вечер семинар у заочников был прекрасной площадкой для проверки озвученных ему невероятных талантов соседа, а вместе с ним и Дениса, для чего требовалось до неузнаваемости изменить внешность Василия Васильевича и привезти его в институт.

Услышав об еще одном следственном эксперименте, тот сильно разволновался и, забыв тут же про сон, отправился к зеркалу, а после, не зная, как поступить, обратился по телефону за советом к Ларисе, и та вскоре привела его вместе с Субботиным к своей приятельнице Светлане, работавшей в салоне красоты визажистом.

За час стараниями бывшего гримера «Ленфильма» Василий Васильевич утратил истинное свое лицо и с опаской рассматривал в зеркале незнакомого человека. Наклеенные ему бородка клинышком, усы, парик с густой с сединой шевелюрой и очки в металлической тонкой оправе превратили его в классического университетского профессора, о чем, собственно, и просил Светлану Субботин.

Пройдясь в последний раз кисточкой по лицу притихшего в кресле клиента, та явила свою работу заказчикам, и те восторженно ее приняли, отметив схожесть нынешнего Ланцова с писателем Чеховым, если не брать в расчет антропометрические отличия и очки вместо пенсне, и Светлана им подтвердила, что к этому собственно и стремилась.

– Картина о Чехове была моей последней работой в кино, а дальше только рекламные ролики, – с горечью сказала она, после чего поинтересовалась к чему, если не секрет, весь этот маскарад.

– Для постижения истины, – объяснил ей Субботин и, коснувшись плеча Ланцова, успокоил его: – Это святая ложь, не переживайте.

За час до начала занятий они приехали на такси в расположенный в Авиагородке вуз, где, укрыв главное действующее лицо в одном из пустующих в вечернее время классов, Субботин проинструктировал его, а через полчаса встретил приехавшего на служебной машине с водителем Мухина, отвел гостя в аудиторию и представил студентам, после чего уступил ему место за кафедрой.

Оба академических часа Денис вдохновенно со знанием дела рассказывал будущим правоведам о современных видах мошенничеств и способах борьбы с ними, приводил примеры из практики и уверенно отвечал на порой каверзные и язвительные вопросы студентов, а по завершении семинара Субботин отвел его в преподавательскую и, закрыв на защелку входную дверь, достал из портфеля бутылку армянского коньяка и пакет с закусками, и Мухин охотно откликнулся на его предложение, предупредив телефонным звонком своего водителя.

Открыв бутылку, Субботин разлил спиртное по рюмкам и провозгласил тост: «За встречу», после чего, чокнувшись, они выпили, закусили и принялись вспоминать общих товарищей и совместно раскрытые ими дела.

– Как служба идет? – поинтересовался у него по ходу воспоминаний Субботин, и Денис объяснил, что устал от всего и собрался на пенсию, и, отметив про себя этот факт, Георгий Николаевич налил по второй.

После четвертой выпитой рюмки, когда сознание их слегка уже затуманилось, в закрытую на защелку дверь постучали, и Субботин открыл ее, после чего с извинениями за причиненное беспокойство в кабинет с папкой в руке вошел чуть сгорбившийся Чехов – Ланцов, и Субботин после приветствия пригласил его к их дружескому застолью.

Видя, что Денис его не узнал, он представил ему Василия Васильевича как доцента кафедры гражданского права, и, пожимая преподавателю руку, Мухин вслух удивился сходству его с известным писателем.

Тот, объяснив, что зашел ненадолго взглянуть на рефераты студентов, от приглашения отказался и уединился в углу за рабочим столом, где молча листал минут двадцать студенческие работы, а после также тихо-спокойно, пожав им на прощание руки, вышел из кабинета.

Через какое-то время и бывшие сослуживцы, вдоволь наговорившись и приговорив весь коньяк, последовали его примеру, и на служебном главковском «форде» Георгия Николаевича домчали за тридцать минут до дома, где он распрощался с Денисом, не проявлявшим пока никаких болезненных признаков.

***

Запущенный Разумовским революционный процесс быстро дал первые результаты, и уже на третьи сутки у входа в городской комитет по здравоохранению собралось ранним утром несколько сот человек с самодельными транспарантами. Большую их часть составляли родственники и друзья находившихся в клинике пациентов, а также напуганные ужасной новостью «очередники», но были среди собравшихся и иные интересанты.

Чуть поодаль от всех стояла группа так называемых «профессиональных пикетчиков», нанятых кем-то и ожидавших сигнала к началу боевых действий, а также кучка внесистемных оппозиционеров с потрепанными плакатами и видеокамерой, использовавших любой маломальский повод для своих политических протестных акций. К их разочарованию политикой здесь и не пахло, а требование собравшихся носило сугубо экономический характер: «Восстановить в должности завклиникой Тищенко», что не смутило, однако, борцов с режимом, и они привычно развернули свои плакаты с требованием об отставке президента страны.

Ближе к началу рабочего дня к дверям комитета потянулись его сотрудники, хотя и сбитые с толку увиденным, но осторожно, не вступая в конфликт с митингующими, просачивавшиеся сквозь их ряды к главному входу в здание и с облегчением укрывавшиеся за его возведенными еще в девятнадцатом веке на совесть стенами.

Позже всех сопровождаемый двумя охранниками перед людьми появился и сам глава комитета господин Молодцов, оповещенный уже подчиненными о беспорядках на улице, поэтому, покинув машину, он сразу направился к лидерам уличного протеста. Выслушав их гневные требования и заверив собравшихся, что в ближайшее время во всем разберется, он отправился на свое рабочее место, однако на голословные его обещания никто из участников акции не повелся.

Постояв с десяток минут возле окна своего кабинета и убедившись, что обстановка внизу в лучшую сторону не меняется, Молодцов, ранее возглавлявший санэпидемнадзор, а до этого комитет по печати, вызвал к себе пресс-секретаря, дал ему указания и отправил на улицу для разъяснительной работы с людьми.

Тот, представ перед разгоряченной общественностью и назвав свою должность, тут же на все лады начал расхваливать профессиональные и человеческие достоинства Тищенко, чем первоначально всех обнадежил, а в конце своего яркого спича призвал всех собравшихся к доброте и сочувствию к уставшему от многолетнего служения Семену Ильичу, пожелавшему добровольно выйти на пенсию.

После такого с его стороны изящного поворота давно уже отучившиеся верить в подобные басни российские граждане только громче еще зашумели, а проплаченные пикетчики во всеуслышание объявили о начале бессрочной своей голодовки, в чем были тут же поддержаны «политическими», потребовавшими незамедлительной отставки не только президента страны, но и правительства, а заодно с ними и губернатора Санкт-Петербурга.

«Да и черт с вами, голодайте! Вам это для здоровья полезно!» – чертыхнулся про себя молодой, но неплохо уже ориентировавшийся в медицинских вопросах пресс-секретарь, однако давать этот совет вслух не решился и отправился от греха подальше на доклад к руководству.

В принципе молодой человек был прав, если бы не одно немаловажное обстоятельство – действо происходило в самом центре Санкт-Петербурга на пешеходной Малой Садовой, являвшейся местом массового скопления иностранных туристов. Находись комитет по здравоохранению где-то на городской окраине, то и проблем бы подобных не возникало, кому там до всех этих бузотеров было бы дело. Голодали бы себе на здоровье и шумели сколько угодно, пока полиция их терпит. Здесь же в центре культурной столицы любой даже крошечный инцидент не ускользнет от пристального внимания зарубежных гостей и оппозиционных к властям журналистов, и те его так на весь мир раскрутят, что интервью после давать замучаешься.

Рассуждая подобным образом, Молодцов после неутешительного отчета вернувшегося с улицы пресс-секретаря помрачнел. Если, подумал он, этот очаг напряженности быстро не ликвидировать, то его вскоре неизбежно вызовут к губернатору, и там придется докладывать о причинах увольнения Тищенко, что было бы нежелательно. Тот ведь его слова и перепроверить может, с Тищенко побеседовать, с больными в клинике пообщаться – ему подобная близость к народу и демократия только в плюс, а уж какие он после этого сделает выводы и примет решения, одному только Богу известно.

Понимая, что времени у него в обрез, Молодцов снова приблизился к окну кабинета, приоткрыл жалюзи и с надеждой посмотрел вниз, но положительных сдвигов на улице не увидел. Толпа митингующих, невзирая на начавшийся мелкий дождик, продолжала стойко стоять под окнами и вроде бы даже количественно увеличилась, что не оставляло ему никакого иного выбора, как призвать на помощь полицию, что он тут же и сделал, связавшись с начальником местного УВД.

Автобус с направленными на место конфликта экипированными бойцами подъехал к дверям комитета минут через двадцать, и старший их в чине майора предстал перед участниками несанкционированного митинга и предложил им разойтись по-хорошему, предупредив о последствиях в случае невыполнения ими законных требований.

– А мы и не митингуем! Мы здесь воздухом дышим! Улица пешеходная! – раздались в ответ одиночные выкрики, тут же подхваченные остальными манифестантами.

Кто-то из них, видимо обладавший глубокими юридическими познаниями, предвосхитив действия полиции, быстро провел разъяснительную работу с людьми, и те тут же свернули плакаты и стали массово расходиться, заслужив этим похвалу от майора.

Особо проголодавшиеся устремились в ближайшие кафе и закусочные, кто-то отправился по магазинам, а остальные на пешеходную прогулку по городу. Остались на «лобном месте» лишь «политические», преследовавшие отличные от остальных цели и потребовавшие от обступивших их полицейских немедленной смены политического курса страны. Этих по команде майора силой – за руки, за ноги занесли в автобус, предварительно отобрав у них видеокамеру, чего, собственно, неистовые борцы за либеральные ценности упорно и добивались.

Не зная, чем бы еще заняться на опустевшей за считанные минуты Малой Садовой, майор с полчаса покурил у дверей комитета, после чего доложил обстановку начальству, и вскоре бойцы по его команде погрузились в автобус и покинули почти бескровно затушенный ими очаг напряженности.

Установившиеся за окнами кабинета тишина и покой не обманули, впрочем, главу горздрава и предчувствие со стороны бунтарей какой-либо каверзы не подвело его, так как все они, восстановив свои силы, вскоре опять, разворачивая плакаты, потянулись к парадному входу.

«Умные, паразиты, таких полицией не проймешь. Они так и будут с ней в кошки-мышки играть», – нервно подвел Молодцов итог увиденному и, пребывая в глубоком цейтноте, стал, словно шахматист за доской, искать незаезженные еще победные ходы, когда же один такой у него созрел, спустя полчаса после отданных им приказов к дверям комитета подъехали две скорые и микроавтобус одного из телеканалов.

Оттуда у всех на глазах выгрузили пару передвижных носилок, медицинские чемоданчики и телевизионную камеру и занесли весь этот реквизит внутрь здания, после чего в рядах митингующих заговорили о готовящемся побеге руководства горздрава, но вскоре все разъяснилось. На улице вновь появился пресс-секретарь Молодцова и, снимаемый с плеча на камеру оператором, призвал всех собравшихся принять участие в акции по добровольной сдаче донорской крови для нужд остро нуждающегося в ней здравоохранения города.

Его громкий призыв был встречен теми гробовым молчанием – такой поистине иезуитской выходки никто от медиков ожидать не мог, когда же в сопровождении оператора пресс-секретарь пошел по рядам, объясняя всю важность для жизни и здоровья людей этой гуманистической акции, ряды протестующих, не пожелавших участвовать в этом навязанном им спектакле, стремительно стали редеть и за пару минут окончательно рассосались, а пресс-секретарь радостно крикнул им вслед:

– Завтра продолжим! Ждем с нетерпением!

Остались на месте лишь несколько случайных прохожих – трое в легком подпитии веселых парней и говорившая немного по-русски пожилая немецкая пара, откликнувшиеся на призыв властей. Этих поблагодарили за бескорыстную помощь, сняли на видео, а затем проводили в комитетский буфет с развернутым там временным пунктом забора донорской крови.

Такое быстрое разрешение сложной проблемы подвигло главу горздрава на благородный потупок, и он, пребывая в приподнятом настроении и хваля себя за находчивость, спустился к добровольцам в буфет, пожал каждому из них руку, а после и сам перед операторским объективом пожертвовал возглавляемому им здравоохранению города некоторое количество крови.

Вернувшись в свой кабинет и убедившись в привычной приятной глазу гармонии под окнами комитета, Молодцов отпустил представителя прессы, но скорые на всякий случай у входа попридержал, переподчинив их оставленному на суточное дежурство заму, а сам, отключив мобильник, уехал домой.

В вечерних теленовостях акция на Малой Садовой была подана зрителям как пример гражданской ответственности горожан, собравшихся, невзирая на противодействие вражеской «пятой колонны», по призыву горздрава для сдачи донорской крови, самого же лежащего на носилках главу комитета показали с хвалебными комментариями крупным планом, чем окончательно его успокоили.

– Больше они уже к нам не сунутся, – сказал он после просмотра сюжета жене, но как же далек он был от народа, единожды уже вкусившего всю прелесть настоящей бесплатной страховой медицины.

Рано утром его разбудил телефонным звонком в квартиру дежуривший всю ночь зам и взволнованным голосом доложил с передовой о стягивавшихся ко входу мятежниках, их возросшем количестве и нарастающей с каждой минутой активности, но это было еще полбеды. Оказывается, еще со вчерашнего вечера его, несмотря на телевизионный успех, разыскивает руководство Смольного, уже хорошо информированное о причине народных волнений и желавшее выслушать по этому поводу его объяснения.

«Уже настучать успели», – с досадой подумал глава горздрава о своих подчиненных, однако дознание решил отложить до лучших времен, сейчас же гораздо важнее было по-быстрому и с максимальной для себя пользой разрешить этот достигший уже своего апогея конфликт.

Распорядившись срочно найти и доставить к нему с проявлением максимального такта и уважения опального Тищенко, сам он, предпочтя служебной машине метро, за сорок минут добрался до места работы и тайком проник в здание с соседней улицы через черный ход, после чего, игнорируя все звонки, закрылся в своем кабинете и стал дожидаться уволенного завклиникой.

Вскоре Семен Ильич, с вечера еще знавший от Разумовского о массовом митинге в свою защиту, был с почетным эскортом доставлен на скорой с мигалками к главе комитета, и тот, когда они остались вдвоем, первым делом справился о его здоровье, но вместо ответа Тищенко, слегка кашлянув, выложил ему неприглядную правду о причине своей отставки и поименно назвал стоявших за этим чиновников.

Выслушав его обвинения и нецензурно вслух выругавшись, Молодцов пообещал ему во всем разобраться и наказать строго виновных, после чего принес Семену Ильичу свои извинения за введших его в заблуждение подчиненных и попросил как можно быстрее вернуться к своим обязанностям, отдавая себе отчет, что создает этим крайне опасный и разрушительный прецедент.

Наблюдая за его душевными муками, Семен Ильич, хотя и испытывал от этого глубокое, чего уж греха таить, удовлетворение, но решив для себя уже все по дороге, отказался от прежней должности, сославшись на возраст и накопившуюся усталость, и предложил вместо себя завотделением Разумовского, пообещав остаться при нем консультантом.

– Но люди вас требуют. Они ведь иначе не разойдутся, – занервничал Молодцов и стал просчитывать в голове возможные варианты, пока секретарша звонком из приемной не прервала этот интеллектуальный процесс, сообщив, что на проводе у нее Смольный.

– Скажи, что я еще не приехал! – крикнул он секретарше, после чего припертый со всех сторон форс-мажорными обстоятельствами дал согласие Тищенко. – Хорошо, пусть будет преемник, другого выхода нет. Только народу на улице сами все объясните.

– После приказа на Иннокентия Сергеевича Разумовского, – выдвинул встречное условие тот, и Молодцов молча кивнул.

Полчаса ушло на подготовку приказа, обойдясь даже без собственноручного заявления Разумовского, и с отпечатанной его копией сопровождаемый главой горздрава Семен Ильич появился перед людьми, встретившими своего благодетеля радостными приветствиями.

Подтвердив обступившим его митингующим добровольность своей отставки, он показал им текст подписанного Молодцовым приказа и озвучил фамилию своего преемника, заверив всех в исключительной его порядочности и неизменности избранного клиникой курса, после чего все одобрительно зашумели и дружно зааплодировали.

Теперь после пережитых всеми волнений и обретенной в неравной борьбе пусть и локальной победы можно было со спокойной душой расходиться, но все как всегда испортили мелочные правдоискатели, закричавшие из толпы:

– За что вас все-таки сняли?! Правду скажите!

Тищенко помрачнел и повернулся к главе комитета, и тот без раздумий шагнул вперед, заслонив его грудью, и прокричал:

– Устал человек, на пенсию хочет! Что еще нужно?! Езжайте, лечитесь!

Большинство демонстрантов последовали его совету и потянулись к метро, но въедливые борцы за правду не унимались и требовали от Тищенко личного подтверждения.

– Повторите им это, – едва сдерживая себя, попросил его Молодцов, и Семен Ильич, кашлянув в кулак, обратился к народу:

– Уволили за то, что я им деньги, как прежде, носить отказался. А когда вы своей активностью их напугали, предложили вернуться. Только я этого уже не хочу, устал от всего, простите меня, ради Бога.

На Малой Садовой установилась зловещая тишина, нарушаемая лишь голосами далеких от суровых реалий отечественного здравоохранения зарубежных туристов. Тищенко же, слегка переведя дух, довершил свое «черное» дело и назвал во весь голос поименно мздоимцев, и в их числе одного из заместителей Молодцова.

Тут уж людей прорвало, и в адрес главы комитета посыпались обвинения с угрозами достучаться в прямом эфире до самого президента, и тот, не зная, как ему защититься, лишь твердил: «Разберемся».

На его фоне Семен Ильич выглядел огурцом. Сбросив с себя тяжкий груз недосказанности, он заметно повеселел, еще раз приободрил людей, после чего, пожелав всем здоровья, откланялся и бодро зашагал в сторону Невского.

Вполне естественно, что скандал в центре города, а особенно поразившие многих публичные разоблачения Тищенко не остались без внимания Смольного, пишущей прессы и телевидения. И если самому Молодцову удалось оправдаться и даже удостоиться похвалы вице-губернатора за своевременное вмешательство в острый социальный конфликт, то названными Семеном Ильичем подчиненными пришлось пожертвовать. Кто-то из них в тот же день уволился сам, остальных же без шума перевели на другую работу, тем самым перевернув очередную страницу в деле непрекращающейся в стране долгие годы борьбы с коррупцией.

Журналисты же, отписавшись в своих изданиях мало уже кого будоражившими статьями об очередной коррумпированной группе чиновников, сфокусировали свое внимание на личности отчаянного врача, в одиночку открыто вступившего в схватку с несокрушимым прежде горздравом и заставившего его пусть и на время, но отступить. Однако, невзирая на их настойчивость, Тищенко от каких-либо интервью или комментариев наотрез отказывался, полностью посвятив себя помощи Иннокентию Сергеевичу в клинике.

И только один популярный среди внесистемных оппозиционеров блогер и он же лидер общественно-политического движения «За светлое будущее» – тридцатидевятилетний Артем Невольный в отличие от своих коллег журналистов взглянул на это событие под иным углом зрения и имел на это все основания, так как жил на съемной квартире в одном доме с Ланцовым и давно уже знал о пугающих многих соседей необъяснимых явлениях, происходивших вокруг начальника ЖЭКа.

Будучи человеком неглупым он после первых же дошедших до него слухов стал собирать о нем сведения и через своих доверенных лиц узнал о январском его демарше в Смольном – первом в череде последовавших за этим публичных скандалов, внешне схожих между собой. Удивительным было и то, что двое из причастных к ним лиц – певичка Зотова и врач Разумовский, назначенный вместо прославившегося несколько дней назад Тищенко, также являлись соседями Ланцова по дому, что никак не могло быть случайными совпадениями. А уж когда на выложенном в Ютубе ролике с повеселившей в вагоне метро пассажиров «нищенкой» Артем после нескольких его просмотров разглядел вручавшего ей цветы Ланцова, то окончательно убедился в главенствующей его роли во всех этих ярких и красочных шоу. Единственное, о чем он не знал, так это о болезни Василия Васильевича, что, собственно, и привело его к ошибочным выводам, ставшим мощнейшим катализатором дальнейших событий.

Зарабатывая себе на жизнь открытым противостоянием действующей власти и часто высосанными из пальца шумливыми бездоказательными ее разоблачениями, он увидел в Ланцове опасного конкурента, с успехом окучивавшего его плодоносную грядку, только неясно кого представляющего и кем финансируемого. Ни в одной из известных ему НКО тот по его сведениям не числился, однако, судя по масштабности проводимых им акций, располагал немалыми денежными средствами, а иначе и быть не могло.

Рассудив таким образом, он, не на шутку встревоженный возможной утратой непререкаемого своего среди оппозиционеров лидерства, решил познакомиться с соседом поближе, разузнать о его таинственных покровителях, политических взглядах и личных амбициях, а по возможности и перетянуть набиравшего серьезный вес конкурента в собственную команду.

Не откладывая в долгий ящик задуманное, Артем в тот же вечер позвонил Ланцову домой, рассказал ему о себе и своем движении, после чего пригласил его на неформальную встречу с авторитетными и уважаемыми в Петербурге людьми, активно борющимися, как и он, за честную и справедливую жизнь в стране и готовых помочь ему в этом нелегком деле.

Надо сказать, что Василий Васильевич никогда прежде не интересовался политикой и уж тем более не разбирался в современных ее тонкостях и всевозможных хитросплетениях, в выборах принимал участие редко, при случае голосуя за знакомых ему еще с советских времен коммунистов, обещавших в случае своей победы вернуть украденные богатства страны народу и тогда уже все по-честному поделить, однако в нынешнем своем состоянии без возражений и даже с большим интересом откликнулся на приглашение ранее незнакомого ему соседа.

Уже на следующий день они встретились во дворе, и Артем на своей машине отвез его на Сенную площадь, где возглавляемое им движение «За светлое будущее» арендовало в офисном центре помещение под свой штаб.

В хорошо освещенной просторной комнате со стоящим в центре нее круглым столом их ожидало заранее проинструктированное Артемом руководящее ядро движения в количестве восьми человек, встретивших Василия Васильевича как подлинного героя, смело бросившего в лицо городской власти в ее исторической цитадели справедливые обвинения и подвергнутого за это гонениям. Ланцов же, пожимая им руки, стал объяснять, что вышло это случайно, и он никакой не герой, а скорее даже наоборот, однако обступившие его активисты лишь с пониманием ему поддакивали и многозначительно улыбались.

По завершении краткого на ногах знакомства все по призыву Артема расселись вокруг стола, и тот завел разговор о последней протестной акции на Малой Садовой, прошедшей, что не есть хорошо, без участия их движения, после чего у холеного упитанного мужчины в желтой вязаной кофте и цветастом шейном платке, представившегося Ланцову писателем, сорвалось с языка в качестве оправдания:

– Так денег не подвезли.

Успокоив его, что сейчас с этим все в порядке, Артем предложил оживившимся после его слов соратникам в кратчайшие сроки восстановить свою репутацию и продолжить атаки на комитет по здравоохранению, выведя к зданию заксобрания на Исаакиевской площади пару сотен людей, после чего поинтересовался у сидевшего напротив него Ланцова, готов ли тот к ним присоединиться, и Василий Васильевич, не зная, как ему реагировать, молча пожал плечами.

– А ваша организация готова? – спросил у него Артем.

– Да у меня ее, в общем-то, нет, – ответил ему Ланцов, после чего сидящие за столом молча переглянулись, а Артем, несколько удивившись такому ответу, сделал предположение: «Возможно, он напрямую на ЦРУ работает, поэтому и скрывает. У тех-то бабла навалом».

После недолгого обсуждения организационных вопросов, касавшихся намеченного у Мариинского дворца митинга, все дружно заговорили о привлечении в свои ряды новых членов, сойдясь во мнении, что основным, не требующим значительных денежных средств и поистине неисчерпаемым ресурсом является для них молодежь, готовая при грамотной с ней работе на любой романтический безрассудный порыв и обладавшая в силу своего возраста иммунитетом от органов правосудия.

Видимо по разумению этих продвинутых интеллектуалов на смену романтике новых открытий, строек и созидания пришла романтика полнейшей без берегов свободы, вседозволенности и разрушений, или же, так рассуждая, они преследовали свои далекие от романтизма корыстные цели, но их безнравственные и циничные планы Ланцову не нравились.

Все это время Артем внимательно наблюдал за соседом, не произнесшим в ходе специально устроенной для него дискуссии ни единого слова и, казалось бы, не проявлявшего к этой проблеме особого интереса, поэтому, желая вызвать гостя на откровение, он обратился к нему с вопросом:

– А вы что по этому поводу думаете?

– Думаю, молодежи лучше учиться и в спортзалы ходить, а не с полицией драться, – ответил ему Ланцов, заставив Артема еще раз вспомнить о ЦРУ.

Слушая их разговоры, а после и обращенные к Артему вопросы по поводу денежных траншей, грантов на экологию и культуру, а также обещанной им стажировки в Штатах, Василий Васильевич быстро сообразил, что попал не в свою компанию, но решил все же, ни во что не вмешиваясь, досидеть до конца и понаблюдать за восприимчивостью чуждой ему по духу либеральной общественности к своему вирусу.

К его разочарованию никто из присутствующих за это время так и не кашлянул, а когда Артем объявил им в конце о намеченном на ближайшее воскресенье фуршете в американском консульстве, встретили его сообщение с нескрываемым восторгом.

– Вас мы тоже с собой приглашаем, – сказал он Василию Васильевичу. – Консул о вашем геройстве уже наслышан и хочет познакомиться с вами лично.

– Зачем? – искренне удивился его словам Ланцов. – Мне с америкосами говорить не о чем.

Цвет прозападной питерской оппозиции явно не ожидал от него такой оплеухи, и на минуту все за столом притихли, когда же пришли в себя, неодобрительно зашумели. А один молодой адвокат со знакомым Ланцову по телевизионному конкурсу знатоков лицом, пытаясь образумить его, стал объяснять, что Соединенные Штаты – это оплот демократии и наш надежнейший друг, искренне желающий, как и весь остальной цивилизованный мир, счастья и процветания российским гражданам.

– Что-то я этого не заметил, – прервал сладострастную речь «знатока» Василий Васильевич. – Ножки куриные в девяностые помню, а больше и ничего. Да, гамбургеры еще, – подумав, добавил он. – Только я их не ем.

– Да как вы можете так говорить?! – возмутились и набросились на него всем кагалом явно проголодавшиеся либеральные активисты, готовые, как показалось Ланцову, проглотить его вместо гамбургера, и он, закашлявшись, быстро поднялся из-за стола, боясь сорваться и послать их к едрене-фене со всем их цивилизованным миром и куриными ножками, и, пожелав им приятного аппетита, направился к выходу.

«Однозначно на ЦРУ работает», – глядя в спину удаляющемуся соседу, решил для себя Невольный.