Читать книгу Один билет до Савангули - Олег Евгеньевич Ильин - Страница 19

…Вайникка, Тёлликкя, Полтояйнен, Саволайнен, Пёлля… Да-да, «что в имени тебе моём?», как сказал наш уважаемый Александр Сергеевич. По маме я потомок именно тех самых «убогих чухонцев», которые правили свои «бедные челны». Ну насчёт чёлна не знаю, не слышал, хотя… река была раньше в тех местах, откуда моя мама родом. Так что и чёлн, наверное, был, но Пётр, как известно, «назло надменному соседу» заложил Питер и так далее и тому подобное, но в этом случае существенно то, что для своих «водяных потех» он изменил течение рек, и от реки в деревне моей мамы остался лишь жалкий ручей да большой овраг. Вообще, я довольно смутно представляю себе те места, так сказать, с высоты птичьего полёта – ну что делать, я не там родился. Да и вообще жизнь – штука сложная – мама оттуда, отец из Смоленской области, так, наверное, можно сказать, хотя даже не знаю, помнил ли он ранние годы жизни на Смоленщине, если и жил там хоть сколько-то. Ещё до войны они жили из-за работы деда и в Кировской области, и в Архангельской. В конце войны вернулись на Смоленщину, потом направились в Белоруссию, оттуда – в Эстонию, теперь вот отец в Финляндии лежит. К чему это я? Сложно всё, в общем. Я, значит, родился в Советской Эстонии, теперь живу в Финляндии. Куда ещё судьбинушка занесёт? Вот так – финн по маме, русский по отцу. Ну так что ж – вон предка того же Александра Сергеевича при том же Петре откуда-то из Африки в Россию занесло – на сомалийца, надо сказать, он, то есть Александр Сергеевич, весьма смахивал; их тут теперь тьма в Финляндии, сомалийцев, то есть…

Ну не совсем так. Или совсем не так. Понимать, что моя мама не русская, я стал достаточно поздно. Для ребёнка разве важны эти формальности? Ребёнок воспринимает всё, как должное. Мои финские бабушка с дедушкой и тётя с дядьями всегда говорили с акцентом, кто-то больше, кто-то меньше, а моя русская бабушка вместо «велосипед», говорила: «Ласипед». Ну и что!? Ребёнку ведь всё равно! Раз так говорят – значит, так и должно быть! Какая разница – русский ли, финн ли, калмык или татарин? Как там у Пушкина? – «друг степей калмык»? Я знавал только одного калмыка в своей жизни – в армии в учебке несколько месяцев моим хорошим товарищем был парень из Калмыкии, мы с ним боролись, помню, на травке, как дети. Дети, в общем, мы и были – взяли котят за холку и сунули в сапоги кирзовые. Ну да я не о том сейчас. Все были одинаковые, все русские – что калмык, что тунгус – и в то же время все разные, каждый со своей особенностью. Теперь придумали определение – россияне! Да, раньше все были русские. Ну это я, конечно, за себя говорю. Это были мои ощущения. Когда Союз разваливался, нашлось много тех, кто думал совсем иначе. Помню, когда эстонцы, латыши и литовцы образовали живую цепь по территории своих республик, – я вообще не понимал, что происходит!.. А они, как оказалось, ещё как ду-умали!

Своими особенностями или, говоря проще, корнями я начал интересоваться довольно поздно и несистематично. Развал Союза подтолкнул, если не к увеличению интереса, то к практическим поискам архивных справок. Если в позднем детстве пришло удивлённое понимание того, что русские и финны – это не то же самое, то в начале взрослости пришла необходимость использовать неожиданные возможности этой самой разницы. Короче, проживая в русскоязычной семье, в русскоязычном городе на северо-востоке новоявленного государства Эстония, принявшего абсолютно определённый и для нас болезненно понятный курс на вышибание того самого русского духа – мерси, Александр Сергеевич – передо мной, как перед былинным богатырём встал всем известный выбор из трёх дорог. Богатырь был не по-богатырски худосочен и не на коне, а с большим баулом, произведённым позднесоветским кооперативным чудом из девяностых, непонятно где и непонятно из чего, на четырёх колёсиках, одно из которых закончило свой бесславный путь, не доехав до пункта приписки. На моём камне было выбито: «Эстония, Финляндия, Россия». Это был мой выбор, другого у меня не было. И у каждого он был свой, и пройти его каждый должен был сам, и нет разницы, какой путь мы, в конце концов, выбрали (если посмотреть на всё это с очень большой высоты). Я выбрал Финляндию. Аминь… И посмотрел Он на меня через 28 лет после моего прибытия в Страну тысячи озёр, и сказал: «Это хорошо!» – но мне всё же хочется добавить и от себя – прости, Господи, за самоуверенность – что кое-где и кое-когда наблюдаются и некоторые недостатки – обычное дело, как говорится, – знал бы, где солому стелить, так соломы бы и не хватило!

Ну чухна, так чухна! Это слово, правда, давно уж и из моды вышло. «Финиками» могут обозвать, а «чухной», пожалуй, что и нет. Да и нет у меня там в Финляндии такой проблемы – там я и не финик, и не чухна, там я русский и обзывалка для нас там совсем другая – там я «рюсся», то есть русский.

Поиски корней начались довольно прозаически – для переезда в Финляндию мне нужно было доказать, что я финн, ну хотя бы на 50 процентов. Чистокровность моей мамы пришлось выяснять в архивах. Только вдумайся! я был вынужден доказывать чистокровность! – пахнуло плесенью откуда-то из не столь далёкого прошлого. Из архива в Ленинграде, а может быть тогда уже и в Санкт-Петербурге – уж и не спрашивай названия архива – в конце концов, пришли по почте выписки из церковных книг лютеранских приходов Ленинградской области, где чёрным по жёлтому было сказано, что родители моей мамы – стопроцентные финны. Почему по жёлтому? Это не от оригинальности, а от бедности. Я помню такую бумагу по магазинам продуктовым. В неё заворачивали продукты – ну, например, колбасу «Детскую» – я «Детскую» любил. Такая, знаете, бумага очень грубая, толстая и не белая совсем. Дело своё исполняла. Ничего плохого – современные «Зелёные» наверняка пищали бы от восторга – бумага неотбеленная, а в магазинах не было ни грамма полиэтилена. Ну а дальше…