Читать книгу Метапсихология социализма - Олег Герт - Страница 9

Тебе земля ходи, нога топчи, след делай.

Моя глаза есть – посмотри.

(Владимир Арсеньев, «Дерсу Узала»)

Тут самое время представиться и мне.

Меня зовут Эрегорд Харальд Агер, и я шаман.

Вероятно, вы представили себе одетого в звериные шкуры человека монголоидной внешности, стучащего в массивный бубен и ритмично приплясывающего вокруг костра.

Это не совсем так. Вернее, совсем не так.

Я не выгляжу, как бурят или тувинец, и как американский индеец тоже не выгляжу. Я не одет в звериные шкуры, и вообще отдаю предпочтение льну и хлопку перед шерстью и мехом. Бубна у меня тоже нет. Вернее, он есть, но он тоже не выглядит, как бубен.

Оказывается, это не так просто объяснить…

Попробую ещё раз.

Слово «шаман» вообще не имеет конкретного значения и указания на некую определённую личность. Это просто придуманное русскими собирательное название тех самых одетых в звериные шкуры людей монголоидной или индейской внешности, стучащих в массивный бубен и ритмично приплясывающих вокруг костра. Этих людей русские колонисты в избытке встречали во время своего настойчивого продвижения по территории Сибири, вплоть до Берингова пролива, а затем уже и на американской земле. Откуда это слово у русских, вопрос спорный: вполне возможно, от неких общих для санскрита и русского протоязыковых корней «са», то есть знание, и «ман», то есть человек, иначе «са-ман», «человек знания».

При этом ни один из этих людей, ни бурят, ни якут, ни индеец, ни кто-либо другой, сам себя так не называет.

Хотя, совершенно точно, знает чего-то такое, чего не знает большинство окружающих его людей.

Я бы тоже сам себя так не называл, если бы не одно обстоятельство.

Когда мне приходится объяснять людям, чем я занимаюсь, я неизменно обнаруживаю, что каждый из них способен понять в моём объяснении только то, что укладывается лично в его картину мира.

Скажем, если человек слышит, что в прошлом году я выпустил в таком-то издательстве очередную книгу, он с удовлетворением отмечает «А, так вы – писатель».

Если же я упоминаю, что в ходе общения со мной люди получают возможность изменить собственное мышление и поведение, решив таким образом собственные психологические проблемы, человек понимает для себя «То есть вы – психолог».

Если в его поле внимание попало упоминание о том, что я опубликовал статью или выступил с лекцией, он определяет, что имеет дело с «блогером» или публицистом.

В общем, человек реагирует на некий знакомый лично ему сигнал в моих словах, и привязывает мою личность к некоему понятному лично ему определению. И ему становится спокойно от ощущения, что он всё про меня узнал.

Я не препятствую. Пусть.

Очень часто я даже облегчаю человеку задачу: наскоро прикинув по его психическому и ментальному портрету, какое объяснение лично он способен понять и принять, просто подкидываю ему определение в готовом виде, избавляя его от столь ненавистной ему обязанности соображать. Говорю, например, «Я – писатель». И он с пониманием кивает.

И это то немногое, понятное для большинства людей, что я могу им про себя сообщить.

Другая часть, которую я мог бы сообщить, относится к малопонятному.

Скажи я человеку, например, что я по жизни занят штопанием прорех и разрывов в реальности, или что я за счёт своего хорошо развитого слуха служу ночным сторожем, охраняю всё племя в тот период, пока длится галактическая ночь, поскольку в ней, как и в любой ночи, зрение почти бесполезно, а вот слух бесценен, меня зачислили бы в «эзотерики» или просто посчитали за чокнутого.

Третья часть того, чем я занят, вообще не подлежит изложению другим людям ни в каком виде, просто в силу отсутствия в языке подходящих инструментов для такого изложения.

Как соотносится со мною одетый в звериные шкуры человек монголоидной или индейской внешности, стучащий в массивный бубен и ритмично приплясывающий вокруг костра? Примерно так же, как пламя огрызка свечи, воткнутого в рубленый деревянный стол, соотносится с пламенем свечи, аккуратно заправленной в стильный подсвечник из стекла и поликарбоната, купленный за полтора десятка евро в ближайшем супермаркете.

Если вы поняли, что я хочу сказать. А если не поняли, то и ладно.

Кстати говоря, мои далёкие предки, стучавшие в бубен вокруг костра, в общении с пришельцами действовали примерно так же. Даже на прямой вопрос этнографа или геолога «Ты – шаман?» часто делали удивлённое лицо и лениво отвечали «Какой шаман, командир?.. Охотник. Зверя на шкуры бьём…» То есть оперировали мышлением пациента в понятных ему самому терминах. Зверя в лесу видел? Шкуру на нём видел? Ну, вот…

Если же к этому неохотно добавлялось «Если духи приходят – с духами разговариваем», то это означало уже, что собеседник зачислен шаманом в категорию тех редких людей, которые способны воспринимать и идентифицировать зверя не только по наличию на нём некоей шкуры, но и по присутствию в нём духа.

И человека способных воспринимать так же.

Витю Алябьева из общей толпы людей, которые в 90-е годы прошлого века вдруг перестали чуять под собою страну уже не в мандельштамовском, а в самом прямом смысле этого слова, я для себя выделил сравнительно недавно.

Тогда, в 90-е, он представлял из себя то же самое, что и окружавшее его большинство. Та же гримаса недоумения и растерянности, постепенно переходящая сперва в шок, а затем, в зависимости от личного гормонального набора, либо в упёртую решимость во что бы то ни стало действовать и любой ценой победить, либо в юродивую готовность мученически погибнуть под обломками внезапно рухнувшего мира. Витя, надо отдать ему должное (хотя причём тут он? просто приоритет адреналиновой реакции над эстрогеновой), на крушение страны и на внезапно возникшую необходимость тотального обнуления собственного мировоззрения отреагировал по принципу «Бей или беги»: лихорадочно занялся бизнесом и сравнительно быстро выбрался на средние ступени вдруг проявившейся под ногами ничего до этого не подозревавших советских людей лестницы социального успеха.

Таковых людей в тот момент было достаточно: хотя ещё больше было тех, на костях которых эту лестницу оперативно воздвигли заезжие эффективные менеджеры из Тавистокского института, сопровождаемые кураторами из ЦРУ США и нанятыми из местных аборигенов добровольцами.

Но ни те, ни другие, ни преуспевшие, ни похороненные, познавательного и прикладного интереса для человека моего профиля не представляли (хотя, безусловно, заслуживали человеческого сострадания).

С’est la vie, такова социальная динамика любой масштабной исторической трагедии.

На Витю я обратил внимание несколько позднее, и по причинам довольно специфического свойства. Успешный предприниматель новой России, достигший определённых высот того днища, в которое эта Россия постепенно превращалась, он вдруг захандрил и начал думать.

А когда социально преуспевший человек, вроде бы ни с того ни с сего, вдруг начинает думать, причём на совершенно неподходящие для такого человека темы, вроде размышлений о ближнем своём, и о приемлемости собственного социального успеха с экзистенциальной точки зрения, это может означать одно из двух: либо у человека проснулось чувство вины, либо началась шаманская болезнь.

И вот во втором случае он как раз и попадает в поле моего зрения.

Проснувшаяся в человеке вина – дело не совсем моего профиля. Такого человека с удовольствием подхватят в свои объятия профессиональные модераторы РПЦ, и он в течение всей оставшейся жизни будет исступлённо жертвовать на храмы, иногда даже в объёмах, позволяющих в приделе нового собора повесить именную доску с именем жертвователя. Или его возьмут в оборот люди из другого ведомства, и тогда он станет учредителем многочисленных благотворительных фондов, откуда будут финансироваться образование, культура и спорт в его городе, республике или даже в целом в стране (в норме, понятно, эти расходы должны нести соответствующие бюджеты, но, по некоему несчастливому стечению обстоятельств, именно на эти цели денег в этих бюджетах давно уже нет, и более никогда не будет). А тут, так сказать, такой случай: богатый успешный человек с внезапным чувством вины за содеянное, то есть верный способ ликвидировать любой бюджетный дефицит.

В общем, пока проснувшимся чувством вины в России занимаются РПЦ и ФСБ, людям моей специальности делать там нечего. Да и, честно говоря, я и мне подобные (а нас по стране и в мире, в целом, достаточно) заниматься этим не стали бы даже при отсутствии конкуренции в этой нише. Чувство вины имеет ту неприятную специфику, что: а) его можно подавить или скрыть; б) оно способно столь же внезапно уснуть, сколь неожиданно и проснулось. А вот люди, подвергшиеся шаманской болезни, – предмет моего самого непосредственного интереса, ибо этот процесс, в отличие от процесса пробуждения совести, суть билет в один конец. И уж коль скоро с человеком это начало происходить, то весьма скоро он, как минимум, окажется способен на явно выходящее за рамки привычного мышление и поведение, а как максимум, пополнит наши ряды. Поэтому такого человека мы «ведём» с самого начала, с момента появления первых признаков: именно поэтому я и обратил внимание на Витю несколько лет назад.

Вероятно, здесь следует сказать несколько слов о «шаманской болезни».

Как и в почти любом связанном с шаманством вопросе, вокруг этого накручено немало шизы: причём существенное количество её накручено нами самими. Что поделать, конспирация.

Но, в отличие от обладателей популярной и доходной нынче профессии «конспиролог», шаман действует не по принципу «Я знаю нечто такое, о чём вы все даже не подозреваете!», а по прямо противоположному: «Я не знаю ничего такого, чего вы не могли бы знать сами, если бы хотели это знать».

В этой связи любой бред по любому вопросу генерируется шаманом исключительно с целью прикрыть вопрос от людей, которые сами не хотят обращать на него внимание. Примерно так же действует ресторатор: он не заставляет шеф-повара резать шею курице прямо на столе перед вами, чинно усевшимся гостем, тем самым давая вам благостную возможность считать впоследствии появившегося перед вами цыплёнка табака не истекшей кровью птицей с недавно отрубленной головой, а аппетитным блюдом в обрамлении овощей и приправ.

Он не лишает вас права на незнание, он оставляет это право за вами. Помимо вашей воли лишить вас вашего права на незнание – значит, нарушить вашу свободу. Права на незнание человек может лишить себя только сам…

Шаманская болезнь никакой «болезнью» в медицинском смысле этого слова не является. То есть у нас не поднимается температура, не расстраивается нормальная работа ни одного органа тела, нет физических болей. Шаманская болезнь также не является ни сумасшествием, ни «кратковременным расстройством психики», как это иногда описывают. Если сказать совсем просто, то суть шаманской болезни состоит в следующем: человека разбирают на кусочки, на молекулы, на атомы, на эфирные частицы, а затем собирают заново. И получившееся в результате сборки существо уже кардинальным образом отличается от того, что было «до».

Кто разбирает? Ну, а какая разница? Хотите, я вам скажу, что человек сам себя разбирает?.. Будет это истиной? Разумеется, нет. Но вот кто разбирает на атомы вас? Вы, разумеется, знаете тот простой факт, что человеческое тело полностью обновляется в среднем один раз за семь лет. Вы постоянно теряете кусочки кожного покрова, клетки ваших внутренних органов отмирают, а на их месте рождаются новые. Через семь лет вас уже нет: есть ваш клон, собранный точно по тому же проектному чертежу. Ну, или почти по тому же: с чуть более обвислой задницей и с новыми морщинами на лице.

Столь же неуклонно и постепенно изменяется и ваша психика, и содержимое вашего мышления. В двадцать лет вашей главной доминантой является спаривание, и ваше стремление удачно и продуктивно спариться определяет почти всё, что вы думаете, говорите или делаете. В сорок лет на её место приходит другая доминанта, которую кратко можно охарактеризовать как сожаление по поводу утраты предыдущей, и одновременно как надежду отыметь теперь если не кого-нибудь из окружающих, то хотя бы жизнь в целом, а заодно и свой стремительно нарастающий возраст. В шестьдесят ваша психика и мышление состоит из хрупкого баланса между гордым ощущением, что вы наконец-то всё поняли, и липким страхом, что вы так и не поняли ничего. В восемьдесят главной доминантой становится интерес, удастся ли самостоятельно нагнуться за тапками, или придётся звать внука. Потом вы умираете.

Но все эти изменения, как телесные, так и душевные, как внешние, так и внутренние, как легко заметить, занимают существенное время, то есть всю жизнь.

А вот шаманская болезнь – это процесс, при котором возрастные изменения в вашем мышлении и психике спрессованы во времени до предельно возможных пределов. Это как если бы вам в течение пяти минут показали сериал из пяти сезонов. Результатом, как правило, становится то, что человек, внешне выглядящий на тридцать или на сорок, получает внутренний мир, подлинный возраст которого мне установить сложно. Нет, внутри шаману не восемьдесят, и даже не сто: иначе, как в моём примере, он просто стал бы человеком, полдня пытающимся надеть тапки. Такой результат в психике тоже возможен, но он достигается посредством форсированной алкогольной деградации, а не посредством шаманской болезни. А шаману гораздо больше внутренних лет, нежели сто, и взгляд его на мир становится соответствующим.

Многим интересно, что субъективно чувствует шаман во время шаманской болезни. В смысле, не больно ли ему: пусть не физически, но душевно?

Как вам сказать… Больно – это когда вам в ладонь вколачивают гвоздь. То есть когда в пространство вашей плоти входит острый металлический стержень, разрушающий небольшую часть этой плоти. Душевную боль можно иллюстрировать так же: это когда в некое условное пространство вашей души входит некий условный стержень, пронзая её насквозь и нарушая её целостность.

В любой из этих ситуаций оставшееся целым пространство существенно больше по площади, чем то, что нарушено, правда? И образовавшаяся в ладони дырка куда меньше, чем площадь всей остальной, уцелевшей ладони…

А вот что сказать о ситуации, когда в ладонь одновременно вколачивается ящик гвоздей? То есть когда площадь разрушающего объекта раз эдак в пять-десять больше площади разрушаемого?..

«Гвоздь в ладонь» больно именно потому, что вся остальная ладонь цела, за исключением того места, в которую вколочен гвоздь. «Гвоздь в душу» больно по этой же причине: эту болезненную дырку есть, с чем сравнить, её можно сравнить с оставшимся, с уцелевшим и нетронутым.

Но при вколачивании что в ладонь, что в душу, сразу ящика гвоздей ранее существовавшее пространство, в которое он вколочен, утрачивается целиком.

То есть сравнивать более не с чем.

И болеть, в общем-то, тоже как бы более нечему. Знаете детский стишок? «Если в сыре много дыр, значит, вкусным будет сыр. Если в нём одна дыра, значит, вкусным был вчера…» Одна сплошная дыра в сыре – это отсутствие сыра. Так же и тут.

Как я и сказал, шаманская болезнь приводит к достижению внутреннего возраста, который вряд ли можно определить конкретной цифрой. В математике есть такое забавное число «алеф», которое определяется как наименьшее бесконечное число. Если вам показалось, что вы поняли определение, повторяю: наименьшее бесконечное. То есть оно, конечно, бесконечное, но кроме него есть и другие, которые все больше него. Скажем, геометрически алеф-0 можно понимать как совокупность всех точек на прямой, алеф-1 как совокупность всех точек на плоскости, алеф-2 как совокупность всех точек трёхмерного пространства, ну и так далее. На что похоже, ну хотя бы, алеф-4, я предлагаю вам представить самостоятельно.

Так вот, шаманская психика и мышление – это своеобразное число «алеф», это наименьшее бесконечное. То есть максимальный объём опыта и знаний, способный поместиться в рамках отдельно взятой психики и мышления. Или, если точнее, способный быть воспроизведённым в рамках отдельной психики и мышления: а то вы ещё, чего доброго, подумаете, что у шамана на самом деле внутри что-то есть, что-то «помещается».

А у него внутри вообще ничего нет.

И вот это, признаюсь, самое странное, и где-то даже лично для шамана неприятное.

Почти каждый человек с гордостью способен предъявить вам набор собственных мнений, убеждений, прозрений. Он с удовольствием скажет «Я знаю, что…» или «Я считаю, что…». Он охарактеризует вам свою так называемую личность со всех её семи радужных сторон, и этот причудливый гейский зонтик надёжно защищает его от дуновений любых мировых ветров и любого дождя из окружающей среды.

А у шамана этого зонтика нет. У него нет мнений, убеждений, установок, политических позиций и идеологических воззрений. Вселенские сквозняки пронизывают его насквозь, а дождик хлещет сквозь его протекшую крышу прямо на земляной пол, не встречая на своём пути вообще никаких препятствий.

Поэтому у обычного человека при общении с шаманом и появляется столь странное ощущение: что в лице этого довольно безликого человека – с бубном или без, в звериных шкурах или одетого в лён и хлопок, – с ним общается и разговаривает что-то другое.

Не чужое «Я». А, как минимум, какое-то крайне вместительное «Мы». В котором даже личность собеседника шамана, вот это самое его радужное великолепие, тоже каким-то непонятным образом присутствует.

Я же говорю: наименьшее бесконечное.

Но для самого шамана, повторяю, субъективно это переживается не всегда хорошо, особенно поначалу. Потом, конечно, мы привыкаем. Но первое время это для тебя выглядит, как если бы тебе предложили произнести речь в микрофон, и ты уже даже открыл рот, а тебе в последний момент сунули написанный кем-то заготовленный текст. И ты с горечью осознал, что говорить придётся не то, что ты хочешь, а то, что от тебя требуется. А ещё через секунду понял, что это не ты будешь говорить эту речь в микрофон, а что микрофон – это ты и есть.

От клинического сумасшествия это отличается, на самом деле, только одним: твоей способностью всё это осознавать и возможностью это контролировать, в том числе в любой момент прекратить. То есть, если хочешь, можешь выкинуть этот подсунутый кем-то листок, и начать нести отсебятину.

Но в том-то всё и дело, что ты не хочешь.

В общем, по поводу шаманской болезни я вам, как мог, объяснил. Кто сможет, пусть объяснит лучше. Переживаем мы её один раз за жизнь, и этот один раз – субъективно очень неприятен. Вот лучше бы правда болели, честное слово. А так… Если вы в состоянии представить себе, как себя чувствует пазл из 51 300 элементов, после того, как его разобрали и свалили в коробку, то вот это оно и есть. И это единственный раз за жизнь, когда мы это состояние контролировать не можем. А потом, когда шаманская болезнь проходит, уже можем – как будто оно, это состояние, всегда с нами было, и как будто так и должно быть.

Прежде чем снова заговорить о Викторе Алябьеве, скажу ещё пару слов о своём имени. Вы можете спросить, что означает имя Эрегорд Харальд Агер. Это не одно имя, а сразу три: первое, личное, даёт нам наставник при посвящении, второе – тайное, для общения с духами. Поэтому второе имя у меня не «Харальд»: это я только вам так говорю, а настоящее моё второе имя знают только духи. А третье имя – общинное, для людей, под которым тебя все знают. Так что можете называть меня Агер.

Если же вам интересно, что означает каждое из этих слов в отдельности, то я вам так скажу: а что означает ваше собственное имя? То, что имели в виду родители, когда вас так называли? То, что вы читаете в интернете по поводу своего имени? Вероятно, одно из этих двух. Я вообще пока не встречал людей, которые способны были бы дать своё собственное толкование своему имени. Ну, представьте: вы говорите «Меня зовут Маша, и под этим своим именем я имею в виду вот что…»

Так же и мы, шаманы. Что там вкладывал наставник в моё первое имя при посвящении, я не знаю: и уже не узнаю, поскольку старик давно умер. Что имеют в виду духи, когда называют меня моим вторым именем, я тем более не догадываюсь. А уж что вы имеете в виду, обращаясь ко мне «Агер», это уж, само собою, вам решать.

Но вернёмся к Вите Алябьеву.

Да, и забыл сказать вам одну крайне важную вещь. Важно помнить, что…