Читать книгу Ночь Сварога. Княжич - Олег Гончаров - Страница 11

На высоком берегу Ужа, на гранитном утесе, гордо и неприступно высились дубовые стены стольного города древлянского Коростеня.

У подножия крепости, но на почтительном расстоянии, опасаясь древлянских стрел, остановил войско Игорь. Здесь, на окраине деревеньки Шатрище, они вместе с Асмудом решали, что делать дальше.

Игорь восседал на своем коне, а рядом, оперевшись на рукоять топора, стоял старый варяг. Он снизу вверх смотрел на кагана, но в его взгляде не было ни капли почтения.

– Да, – вздохнул киевский каган, глядя на крепость, – корст, он и есть корст29. Его горшками цареградскими не напугаешь. Хельги, и тот об него чуть зубы не сломал30…

– Не убивайся так, – ответил ему ярл. – В городе войска, от силы, человек пятьдесят. Личная охрана княгини, да с окрестных деревень семей сто набежало. Огнищане – не воины. Если не рассусоливать, к вечеру в детинце пировать будем.

– Думаешь?

– Думаю.

– Хорошо, – согласился каган. – Бери город. Но Беляну не трогай. Она мне живой нужна.

– А то я не знаю? – съязвил Асмуд. – Я на приступ полян брошу. А как только они стену возьмут, тут уж и дружине твоей дело найдется.

– Так может, дружине и начать? – возразил каган. – И обучена лучше, да и броня на дружинниках двойной вязки, стрелы в ней стрять будут.

– Вижу, не жалко тебе варяжской крови, – рассердился Асмуд. – Ты уже под Царьградом позапрошлой зимой в руку войско взял. Что из этого вышло?

– Так они ж нас огнем своим…

– Огнем! А я тебе говорил, чтоб драккары пополам разделить, да вторую половину им в спину вывести… не послушал.

– Ладно тебе, – примирительно сказал каган. – Поступай, как знаешь.

Он тронул поводья, развернул коня и поехал в сторону войска.

Долго смотрел Асмуд вслед кагану Киевскому. Затем плюнул, выругался, закинул усы за плечо и отправился вслед за Игорем поднимать людей на штурм.

А пока воинство земли Полянской готовилось к атаке, за стенами Коростеня, в детинце, держали совет. Старейшин звать не стали. Мудры они, да только соображают не больно скоро. А тут мешкать нельзя. Враг времени на споры не оставил. Решать быстро надо. И решали.

Княгиня Беляна, ведун Гостомысл и совсем юный болярин Путята, его недавно Младшая дружина крикнула болярином, а Мал перед походом к ятвигам оставил во главе охраны, решали, как поступить с навалившейся бедой.

Асмуд оказался прав. Коростень защищала всего лишь горстка дружинников и чуть больше сотни укрывшихся за стенами жителей окрестных деревенек.

– Я считаю, что жизнь людей Даждьбоговых нужно сохранить любой ценой, – сказала княгиня.

– Ты права, княгиня, – ответил Путята. – Только что это за жизнь в позоре и бесчестии?

– Молод ты еще, болярин, – возразил Гостомысл. – Горяч больно. Сил у нас, что пальцев на руке, а у Ингваря полчище. Пожгут Коростень, да и все. Ну, положим мы свои головы, защищая стольный город, а толку? Время тянуть надо. Ждать, когда Мал с ратью возвернется. Ты отрока вслед князю когда отправил?

– Третьего дня ускакал Земко. Должно быть, уже в Ятвигский удел въехал, – сказал Путята, не ведая, что Земко лежит на лесной дороге, пробитый стрелами полянскими, и ворон – Кощеев выкормыш – клюет его мальчишеское лицо.

Не знал болярин, что князь Древлянский все дальше уходит от коренной земли.

– Вот и нужно Мала дожидаться, – ведун подошел к оконцу, увидел, как сила вражья все ближе подходит к городским стенам, и вздохнул тяжело. – Защити нас, Даждьбоже, – прошептал он тихонько.

– Не будет Ингварь ждать, – услышал он голос Беляны. – На штурм решится. Только нельзя ему в руки полонянами идти. Схитрить надо…

Княгиня велела открыть ворота города, как только нападавшие вплотную подступили к стенам древлянской столицы. И сама, с маленькой Малушей на руках, вышла навстречу полянскому войску.

Болярин Путята не хотел отпускать ее одну. И Гостомысл порывался с ней пойти.

Только Беляна настояла на своем. Гостомыслу сказала, чтоб на Святище шел. Послушников оберегал. Божьего человека не тронут, а мальчишкам достаться может. А Путяту попросила себя не оказывать и глупостей не совершать. Один шаг неверный, и напьется Марена людской кровушки.

А сама, страх свой поглубже загнав, поцеловала дочурку, попросила Даждьбоговой защиты от Перуна Полянского и шагнула навстречу неведомому.

Путята тем временем встал слева от ворот. Он старался не привлекать к себе особого внимания. Но был готов в любой момент кинуться на выручку княгине. С трудом справляясь с волнением, болярин бросил быстрый взгляд на стену. Там, скрываясь в тени бойниц, притаились Ярун и Смирной, лучшие лучники Младшей дружины.

Ярун держал на кончике стрелы Игоря. Смирной следил за Асмудом, Но старый варяг, словно чуя опасность, все время выскальзывал из поля зрения лучника. От этого всегда невозмутимый отрок злился. Губы до крови кусал. Но никак не мог старика на прицел взять.

Княгиня сделала несколько шагов. Остановилась.

Встали поляне. И варяги встали. Встала русь.

Навстречу Беляне выехал разочарованный Игорь.

Княгиня слегка склонила голову:

– Я, княгиня Древлянская, Беляна, дочь Вацлава31 князя Чешского, – твердо сказала, только веко на правом глазу княгини предательски дрогнуло. – Ты пришел на Древлянскую землю, а у нас чтят пришедших. Проходи в дом наш. Дружине твоей в детинце столы накрывают, остальным – на стогне. Даждьбог Перуна за стол свой зовет, – она вновь поклонилась Игорю и шагнула в сторону, уступая дорогу войску полянскому.

Нехотя Игорь сошел с коня…

Нехотя чуть-чуть склонил голову в ответ. При этом не спускал глаз с лица княгини. Старался понять, что у той на уме. Не понял.

Ничего не поделать. Не он взял Коростень, чтобы въехать в городские ворота верхом. Беляна повела себя так, словно не захватчиком, а гостем, пусть не прошенным, но гостем Игорь с полянами и русью своей войдут в древлянский стольный город.

Взял коня под уздцы…

Ох, хитра княгиня. Только через год уже никто и не вспомнит, как земля Древлянская стала частью Руси.

Пешим, с конем в поводу, неуверенной походкой каган Киевский вошел в Коростень.

Войско вошло вслед за каганом.

Только Асмуд, проходя мимо княгини, на мгновение задержался. Он подмигнул маленькой княжне.

Та примостилась у матери на руках и с интересом рассматривала проходящих мимо странных людей в странных одеждах. Оружие звякает, почти как ее погремушки. Старик усатый ей смешно подмигивает. И она улыбнулась. И Асмуд улыбнулся тоже. Недобро.

Княгиня зашла последней.

Она передала Малушу Путяте, уверенная в том, что молодой болярин скорее умрет, чем кому-нибудь позволит обидеть княжну. А сама поднялась к себе в светелку. И тут упала на устланную куньим мехом постель и заплакала. От страха. От обиды…

Она понимала, что не разорять пришел в Древлянскую землю каган Киевский. У него и у ближних его были совсем другие задумки…

Как и обещал старый варяг, вечером Игорь с дружиной пировал в детинце князя Мала. Только не хозяевами они здесь оказались, а всего лишь гостями. Важными, но нежеланными.

В просторной палате по стенам ярко горели факелы. В палате этой еще со времен Нискини заседал Совет старейшин Древлянской земли. А теперь в ней были накрыты широкие столы. Но старейшины и сейчас были здесь.

Семь боляр Старшей дружины отца нынешнего князя Древлянского. Воины, знавшие радость победы, пляшущей на кончике меча, и пьянящую горечь тризны. Те, кто не дал Хольгу захватить Коростень, когда тот прошел от Нова-города до Киева. Оттого и осталась Древлянская земля свободной от руки варяжской. Те, кто ходил потом с тем же Хольгом к Царю-городу и к Саркелу хазарскому. Но не как русь его, а как попутчики. Те, к кому прислушивался князь нынешний. Те, кого почитали люди Даждьбоговы, как живых предков. Те, кто пока оставался по эту сторону Яви.

На длинных лавках расселись они вдоль стен. И не смотрели даже на столы с едой. Сидели, точно каменные. Молчали. Словно и не здесь были. А там, в своем давным-давно.

Но на стариков мало кто обращает внимание.

Да и какая разница, кто там сидит вдоль стен, если столы ломятся от еды и питья. Не поскупилась княгиня Беляна. Почитай, все подвалы коростеньские вытряхнула. И дичина на столах, и птица домашняя, словно не лето на дворе, а Коляду32 празднуют. Даже меды пьяные и пиво хмельное велела выставить. А перед Игорем кувшин поставила тонкой ромейской работы. Не пустой кувшин, с зеленым вином. Из Царь-города Нискиня, отец Мала, привез. Берегли то вино. Думали на свадьбу Добрыни выставить, да, видимо, обойтись придется без того вина. А может, и еще случай представится, чтоб запасы пополнить.

А дружина Игорева рада. Крови не пролито. Все товарищи целы. Поют, кормят. Чего еще нужно? Радостно дружине. Пирует. Шумит. Здравицы выкликает. А войско полянское, и русь разноплеменная, те, что на стогне разместились, тоже не отстают. И у них столы не пустуют. Да и пива хмельного на всех хватит. Отчего же грустить?

И каган Киевский тоже не слишком огорчен. Без драки Древлянскую землю под себя подмял. Думал, что сложнее будет. А оно вон как повернулось. То, что дядьке Хельги не удалось, у племянника получилось. А то, что старейшины древлянские губы надули, так пусть их. Киевские да смоленские тоже поначалу носы воротили. Дескать, не дело славянским родам под варягами сидеть. Даже подняться поначалу пытались. Только Хельги их скоро присмирил. Да и что, по большому считать, могут сделать огнищане против руси? Огнищанам жито растить да по лесам прятаться. А руси войны воевать, да кагану славу добывать. Вот и были Словены, Кривичи да Радимичи людьми вольными, а стали русскими.

А вино ромейское жарко по жилам течет. И голову туманит, и телу веселье придает. И скачут мысли серыми зайцами из прошлого в будущее. И все легким и простым кажется.

Игорь маленьким был, когда Хельги его из Нова-города с собой в дальний поход взял. Помнит он, как к горам киевским подошли. Как Оскольд не хотел город сдавать. Да только просчитался. Киевлянам надоел и он, и руга хазарская. Рады они были тому, что им варяг пообещал. Вот и открыли ворота. И крикнули каганом Игоря-несмышленыша. И Русская земля за счет полянских вотчин еще больше стала. А потом сами хазары данью откупались, только бы Хельги их в покое оставил.

А вот теперь Древляне под Игоря лягут. Только бы Свенельд Нискинича перехватил. Чтоб ни сам Мал, ни щенок его до Коростеня не добрались. С Беляной тогда будет проще договориться. В крайнем случае, в жены ее можно взять. И тогда уж точно все по Прави будет. Была Древлянская земля и – нет. Станет частью Руси. Хуже от этого не будет. Так что пока все идет, как идти должно. А что Асмуд сидит, словно кречет нахохлился, так это его дело.

Никак старый варяг не может в толк взять, что меняются времена. И люди тоже меняются. Он еще мальчишкой с Рериком в Гардерику пришел. С ним в Ладоге сидел, потом Новый город под себя брал. С Вадимом на новгородских улицах бился. С Хельги Киев от хазар чистил. А потом с ним вместе драккары на колеса ставил33. Только как был он варягом, так им и остался. Все еще Одина да Торина чтит, требы им приносит. Перуна Полянского на дух не переносит. И плевать ему на то, что Большая дружина давно уже не из варягов, а из руси разноплеменной набрана. Все равно Асмуд за чистоту варяжской крови ратует и никак не может простить Рерику, что тот себе в жены словенку взял.

Любит он Игоря и ненавидит. Любит за то, что власть над Гардерикой держит, а ненавидит за то, что только пол крови в нем варяжской, потому и в жены Игорю чистокровную варяжку привез. Хельгу. Ольгой ее русь зовет. И пусть себе. Все меньше злого ей кудесники да недруги нашептать смогут34. Да еще ворчит все время, что это ему не так, да то не по варяжски делается.

Но знает каган Киевский, что потребуется рука – Асмуд, не задумываясь, ту руку под топор положит. За Игоря Рюриковича не только руку, а и голову отдаст.

Знает, что не крепко Киевский стол стоит. Того и гляди, рухнет. А не станет Игоря, – может, и не быть варягам в Гардерике. Потому и возражать не стал, когда сына своего они с Ольгой на славянский манер назвали. Поворчал только. Но потом понял, что Святослав имя варяжское35. И стерпел старый варяг. И продолжает терпеть. Борется с собой. Зубами скрипит, а сделать не может ничего.

И сына Свенельда так же воспитал. В любви и ненависти.

Только бы не подвел Свенельд. Только бы не подвел…

А вино зелено кровь горячит. Может, не ждать гонцов от молодого воеводы? И так же все ясно. А днем раньше или днем позже, так какая разница?

А Беляна хороша. И лицом пригожа, и станом приятна. А ума у дочери старого Вацлава на двух хватит. Эка, она кагана Киевского повернула. Впрочем, для жены ума большого не нужно. Ольга, вон, тоже умом не обижена. Иногда даже оторопь кагана берет. А если они вдвоем сойдутся? Все они умные. Что Асмуд, что Ольга. Вот теперь еще Беляна появится. И все чего-то от него, от Ингвара Хререксона, хотят…

– Слушай, конунг, – голос Асмуда вырвал Игоря из дымки задумчивости, – а почему хозяев не видно?

– А разве не мы здесь хозяева? – возмутился каган Киевский.

– Ты, Ингвар, хоть и летами богат, а все как дитятя малое, – сказал варяг с усмешкой. – Не ты Древлянской земле, а она тебе честь оказывает. А значит, не хозяин ты здесь. И пока это место тобой не завоевано. Порушено. Пограблено. Посрамлено. Да только в Русь княжество Древлянское пока не вошло. Ведь никто тебе стремя не целовал. Или не так?

– Так, – ответил Игорь.

– А если так, – Асмуд встал, огладил усы и поднял любимый, одетый в серебро, турий рог, который стащил у отца своего, Конрада Хитрого, когда еще совсем мальчишкой сбежал из родного фьорда вместе с Хререком и его ватагой в далекую Гардерику, – послушайте, други, меня… вашего старого глупого воеводу. – Притих пир, и старик продолжил:

– Много тут здравиц было сказано. И в честь конунга нашего, – кивнул он на Игоря, – и в честь Перуна-Громовержца, предводителя воинства небесного, покровителя всех, кто в руках оружие держать умеет. И в память о соратниках наших, которые по землям разным головы сложили. Только забыли мы хозяевам этого честного пира должное отдать, – он бросил быстрый взгляд на кагана, заметил, как того передернуло, усмехнулся. – Хозяевам, которые не поскупились на угощение и питье, оказав нам почтение и обещавшим щедрый благодар. За хозяев! – и выпил стоя.

А потом, когда дружина крикнула здравицу и выпила, сел и тихо, чтобы слышал только Игорь, добавил:

– Точно не твоя дружина, конунг, пирует, а князя Древлянского.

Игорь от этих слов взвился, словно ужаленный. Потом спохватился и сказал, стараясь выглядеть спокойным:

– Мы за хозяев пьем, а самих хозяев нет возле нашего стола. Не гоже так. Эй! – крикнул он отрокам древлянским, подносившим еду и питье:

– Где княгиня Беляна? Отчего она нам глаз не кажет? Точно и не гости мы, а злые недруги. Ну-ка, позовите ее сюда!

– Ласки просим, пресветлый князь, – склонил голову Путята, переодетый в стольничего. – Занедужила княжна Малуша. Видно, когда войско ваше встречала, ветерком ее прохватило. Княгиня Беляна княжну на Святище понесла. Знахарь наш Белорев с князем Малом по надобности отлучился. Но, на счастье, ведун Гостомысл искусен не только в общении с богами, но и знает, как хвори гнать. Вот княгиня и…

– Говоришь много, – оборвал его Игорь. – Я тебе сказал, чтоб ты позвал ее? Так зови! – рявкнул он так, что зазвенел уже почти пустой ромейский кувшин.

Спиной почуял Путята, как напряглись отроки. Только пальцы в кулак сжал, спокойно, мол, не пришло еще время. Поклонился кагану Киевскому и пущенной стрелой вылетел из палаты.

Быстро сбежал болярин по широкой дубовой лестнице. Выскочил на стогнь. Столкнулся с Яруном, который бочонок с медом пьяным в детинец тащил, крикнул на бегу:

– Готовы будьте!

Прошмыгнул мимо пирующих на площади ратников полянских. Мимо ярких костров. Мимо дударей и гусельников, которые старались во всю, веселя народ. Мимо пляшущей и хохочущей руси. Вырвался из цепких объятий захмелевшего русина, который хотел и его плясать заставить. Задержался у городских ворот, где стояли на страже Асмудовы варяги. Объяснил им быстро, что его за Беляной Ингварь послал. Подпалил у сторожки факел. Выбрался из Коростеня и бросился к Святищу.

Беляну и вправду здесь нашел. Только болезнь Малуши была предлогом. Княжна уже давно вместе с Гостомыслом, послушниками и двумя надежными отроками переправлена на другой берег Ужа и схоронена в лесном тайнике. Остальных чад и баб вывезли еще накануне. Береженого, как известно, и Даждьбог бережет.

Княгиня молилась. Она воскурила на алатырном камне духмяные травы. Отрубила голову вороне. Окропила ее кровью подножие идола Даждьбога. И теперь сидела на маленькой скамеечке, прислонившись спиной к шершавой коре огромного дуба.

Говорили, что дуб посадил сам Покровитель, когда отдавал древлянам в вечное владение эту землю. А Богумир-прародитель с дочерью Древой тот дуб взрастили. И теперь корни этого дуба по всей Древлянской земле проросли, скрепляя воедино и землю, и бор, и реки, и людей.

Сидела княгиня, погруженная в свои мысли. Говорила о чем-то с Даждьбогом. То ли о муже расспрашивала, то ли жаловалась на свою нелегкую Долю. То ли совета просила.

Неподалеку, чтобы не мешать требе, стоял Смирной. Он был приставлен к Беляне Путятой. К нему-то и подбежал молодой болярин. Затушил факел. Взглянул на княгиню и отвел глаза.

– Как она? – шепнул он.

– Держится, – тихонько ответил Смирной. – Я думал, хуже будет.

– Ты уж побереги ее, – Путята сжал руку отрока. – Как начнется, ее в охапку – и на тот берег.

– Ты за нее не переживай. Я скорее костьми лягу…

– Не надо костьми. Здраве будь. За нас. За всех, если что… а ее береги.

– А скоро ли?

– Вот-вот зелье подействует. На стогне уже дуреют все. В пляс пускаются. Потом плакать начнут. А уж потом…

– А в детинце?

– Там еще держатся. Видать, мало Ярун им насыпал. Или здоровы пить варяжины. Ладно, прощай.

Они обнялись. Путята в обратную собрался, да только не ушел.

– Болярин, – услышал он голос княгини. – Вы чего там задумали?

– Да нет, – смутился Путята. – Ничего, княгиня.

– Так, – сказала она. – Выкладывай.

– Что?

– Все.

Путята вздохнул. Потупил глаза. А потом улыбнулся и выпалил:

– Сейчас мы Ингваря резать будем. И всех людей его порешим.

Беляна остолбенела.

Путята быстро поклонился ей в пояс и рванул к Коростеню.

– Стой! – задохнулась княгиня. – Смирной, догони его!

Отрок не двинулся с места.

– Властью, возложенной на меня, приказываю! – рассердилась Беляна. – Догони его и верни.

Смирной настырно покачал головой.

– Даждьбогом тебя заклинаю, – прошептала княгиня. – Верни Путяту. Он же себя и нас всех погубит. Прошу. Верни.

Смирной подумал немного и припустил вслед за болярином.

Несколько долгих мгновений княгиня оставалась одна. Потом послышались шаги и появились Путята со Смирным.

– Хвала Даждьбогу! – облегченно вздохнула Беляна.

– Ласки прошу, княгиня.

– Давай рассказывай. Что вы там удумали?

Путята замялся.

– Зелье мы им в питие подмешали, – сказал Смирной.

– Что за зелье? Где вы взяли его? – Княгиня не на шутку рассердилась.

– Зелье, которое на время разума лишает, – болярин переминался с ноги на ногу, точно молодой телятя. – Еще в онадышное лето я, когда в послушниках ходил, от Белорева состав узнал. Одна мера дурмановых семян, две меры мухоморов сушеных, истертых в пыль…

– Это яд? – испугалась Беляна.

– Нет. От него только с разума на время сворачивают. Сначала весело становится, а потом так тоскливо, что хоть режьте, хоть боем бейте – все едино, – вступился Смирной. – Я сам пробовал… однажды…

– И что дальше?

– Вот-вот русь безуметь начнет. Мы бы их тогда и порешили бы всех. Перво-наперво – Ингваря да воеводу его варяжского. Ох, и злющий тот варяг, – Путята сверкнул глазами.

– Ты на себя посмотри, – урезонила его княгиня. – Чем ты того варяга лучше? А потом, значит, резать бы их стали?

– Как поросят, – решительно сказал болярин Младшей дружины.

– Прямо ножами? Да по горлу? Чтобы на стогне и в детинце склизко от крови стало? Или сначала поизмывались бы над ними? Глаза повыкалывали бы? Уши да носы поотрезали бы? Вас пять десятков, а их почти две тысячи. Неужто, пока одних резать будете, другие вас ждать станут?

– Непотребств, конечно, не творили бы, – Путята совсем сник. – Но только смотреть на этот позор мочи нет.

– Так, значит? А только, смотрю, болярин, забыл ты, что я сама их в Коростень впустила. Сама столы накрыла и гостями их назвала.

– Да какие они гости! – не стерпел Путята. – Они в Малине всех под корень извели! Ни баб, ни стариков, ни чад малых не пощадили! А ты, княгиня, их за столы сажать! Земле нашей бесчестье творят! В Старших объедками кидают! Князя нашего хулят! Тебя Ингварь позвать велел…

– Что? – перебила его Беляна. – Так это он тебя за мной прислал?

– Да, княгиня. Велел, чтобы ты в детинец явилась.

– Что ж ты сразу не сказал? Ну, пошли.

– Не пущу! – Смирной заступил перед княгиней тропинку.

– Пусти, – спокойно сказала Беляна.

– Пусти, – кивнул Путята. – Там уж, небось, очумели все.

Нехотя Смирной отступил в сторону.

– Ты, – сказала ему княгиня, – тоже здесь не останешься. Спускайся к реке. Там лодка привязана. Плыви на ту сторону. Скажи Гостомыслу, что у нас пока все по Прави. И гость в нашем доме – это гость. И вреда ему чинить никто не станет. Ни отравой травить, ни ножом резать, ни смертью бить. Так нас Даждьбог учил. И Марене с Кощеем этой землей не править. Ну? Пошли, что ли, Путята?

Игорь злился. Давно послал он отрока за княгиней Древлянской, а ее все нет. А Асмуд смотрит хитро, словно смеется. От этого злость еще настырнее подступает.

А вокруг веселье пенится, не хуже меда пьяного. Дружина в раздрай пошла. Кто-то песни орет. Кто-то гогочет, аж заливается. Кто-то, забыв о шуме и гаме, ткнулся головой в бок поросенка жареного и храпит да во сне причмокивает.

На мгновение Игорю показалось, что и не люди это вовсе пируют. Навье семя36 наружу выперло. И будто не лица у людей, а морды звериные. Не руки, а лапы когтистые. Не говорят они, а рыкают страшно. А вместо яств на столе – люди мертвые. Вместо хмельного – кровь.

Оглянулся на Асмуда. А у того голова змеиная. Язык раздвоенный меж ядовитых зубов мелькает. И шипит он жутко:

– Полукровка никчемный… полукровка…

Оторопь взяла кагана Киевского. Глаза зажмурил. Головой тряхнул. Отпустило. Отхлынуло наваждение. Снова в Явь вернулся. Ух…

– Смотри, конунг, – смеется старый варяг, – вот и хозяйка пришла.

Беляна стояла посреди веселья, словно береза белая в дубовом лесу. Смотрела без опаски, но во взгляде ее, почудилось Игорю, было еще что-то. Что-то неуловимое. Он все пытался понять, что же скрывается за этим равнодушным взглядом. Вдруг понял. Брезгливость. И печаль. И неприятие. И понял каган, что так однажды уже смотрели на него.

Он почти не помнил своей матери. Она ушла к предкам, когда ему едва исполнилось четыре лета. Он знал, что не по своей воле стала она женой варяга Хререка. Силой взял ее Ладожский властитель. Приглянулась, и все. И Игорь ребенком нежеланным был. Нечаянным. Дичком рос. Как былинка на ветру.

Однажды напроказил он сильно. Как напроказил, теперь не упомнить. Но помнит каган Киевский, что мать не ругала его. Посмотрела только прямо в глаза сыну. И это в память врезалось. А теперь всплыло. Княгиня Беляна на него, словно мать, смотрела.

От этого взгляда ему стало душно. И одиноко. И захотелось домой. В Киев. Спрятаться от всех. Чтоб в покое оставили. Чтоб не тревожили понапрасну. Тоска защемила в сердце. Аж выть захотелось. Волком выть.

– Что ж ты, княгиня, гостей без присмотра оставила? – спросил Игорь.

– Разве вы в чем нужду терпите? – вопросом на вопрос ответила Беляна. – Или яств вам недостает? А может, вино ромейское тебе по вкусу не пришлось?

– Вино вкусное, тут и говорить нечего. Я такого под Царем-городом изрядно попробовал…

– Это когда ромеи твои ладьи пожгли? – она пожалела о сказанном, но слово не воробей…

– Нет, – Игорь и на этот раз сдержался. – Когда с кесарем мировую пили. Вино то в дань ромейскую вошло.

– Хитер кесарь Цареградский, – Беляна невольно улыбнулась. – Тебе вино в ругу дал, да сам же его и выпил.

Вспыхнул Игорь, точно солома сухая. Только солома быстро прогорает.

– Мне вина не жалко, – сказал, что отрезал.

– Мне, как видишь, тоже.

– Ты для нас, быть может, и другого не пожалеешь, – усмехнулся Игорь.

– Все, что было, на столы выставила, – насторожилась Беляна.

– Вижу. Только не больно весело на твоем пиру.

– Разве? – княгиня оглянулась на безудержно веселившихся дружинников.

– Почему только отроки нам прислуживают? Девок бы позвала. Пусть бы нам песен попели.

– Я бы с радостью, – голос княгини дрогнул. – Только разбежались девки. Если бы знали, что Ингварь с женихами в Древлянскую землю за невестами пришел, наверное, сейчас и пели, и плясали бы для вас. А то ведь слух пролетел, что не невесты тем женихам нужны, а приданое. Вот и разбежались.

– Тогда, может, сама нам споешь?

– А что? Петь я люблю, – сказала Беляна. – Но не пристало жене без мужа на пиру петь. Муж вот вернется, так мы вместе споем.

Беляна только сейчас заметила, как внимательно слушает их разговор Асмуд. Он подался вперед, чтобы не пропустить ни слова. Напрягся весь, губы сжал. А выцветшие стариковские глаза впились в княгиню, словно вгрызлись. Она не испугалась этого взгляда. Не потупилась. Смело ответила на него. И вдруг увидела, как в зрачках старого варяга вспыхнул огонь. Огонь ненависти. Он передернул плечами и отвернулся.

«Уж не зелье ли так на него давит? – подумала княгиня. – Ингваря эка перекосило. Руки трясутся. Кровью глаза налились. То в жар его бросает, то в холод. Как бы не вышло чего», – а вслух сказала:

– Ты сам-то петь любишь?

– Отчего ж не спеть, когда время есть. Только сейчас не до песен. Мне с тобой поговорить надо. Не здесь. Уж больно шумно. А разговор наш серьезным будет. На пирах так не говорят, – встал. – Где нам мешать не будут?

– Может, завтра? Говорят же, что утро вечера мудренее.

– Нет, княгиня. Сегодня. Сейчас.

Вот тут Беляна не на шутку испугалась. Пойди-узнай, что у него на уме. Он же опоенный. Да, видимо, выбора ей не осталось. Ладно. Защити Даждьбоже. Оборони от злого. Не хотел же Путята ее сюда пускать. Сама в Пекло сунулась. Видно, самой и выбираться.

– Пойдем, – сказала. – Поговорим.

Когда они выходили из палаты советов, Беляна заметила, как Путята кивнул ей украдкой. Спокойней на душе от этого стало. А еще увидела она, что Старейшины мирно спят, примостившись под лавками, точно не было ни шума, ни гама.

– Совсем как дети малые, – прошептала она.

– Или воины, в битвах закаленные, – хмыкнул Игорь.

Дальше шли молча.

Поднялись в княжеские покои…

Здесь было темно и тихо, словно вымерло все.

А еще третьего дня в детинце шум стоял похлеще нонешнего.

Владана, девка сенная, рев подняла. Узнала она, что болярин Грудич собрался после возвращения из ятвигского похода не на ней, а на Загляде, дочери ключника Домовита, жениться. Будто и сговор уж был.

Сцепились они, точно кошки дикие. Чуть друг другу волосы не повыдирали. Насилу растащили их. И не страшило их, что Ингварь под стены коростеньские подходил, что земля Древлянская огнем пылала. И что Грудич сам мог в Ятвигском уделе голову сложить. Любовь да Обман в тот миг важнее были.

Ярко пылали костры на стогне. Золотые отблески играли на черных бревенчатых стенах Большого крыльца, по которому шли Беляна с Игорем. Чуяла княгиня Древлянская тяжелое дыхание за своей спиной. И старалась догадаться, о чем с ней хочет говорить каган Киевский. Впрочем, о чем может захватчик с побежденным говорить?

Кагана Киевского шатало. Иногда казалось, что пол уходит из-под ног. Порой чудилось, что тот же пол норовит его по лицу ударить. А потом вдруг привиделось, будто не отблески огневые на стенах пляшут, а навки бесстыдные в пляс пустились. В объятья жаркие его манят. Улыбаются ласково. Зазывают к себе. Губами алыми непотребства нашептывают. Блаженства неземные сулят…

…и отхлынуло все…

А впереди княгиня Древлянская идет. Не идет даже, павой плывет. Лебедем. Бедрами покачивает. И чувствует каган, как в нем Блуд37 просыпается…

«Вот ведь, как вино ромейское в теле взыграло», – подумал Игорь.

Не знал он, что не вино, а зелье, Путятой подсыпанное, ему ум за разум заводит. А если б знал? Несдобровать тогда болярину Младшей дружины. Ох, несдобровать…

– Куда ты меня ведешь, княгиня?

– Вот. Пришли уже, – она открыла низкую дверцу. – Сюда проходи, – и вслед за каганом вышла на сторожевую башню, ласточкиным гнездом примостившуюся над крыльцом коростеньского детинца.

– Кто тут?! – голос из темного угла башни заставил вздрогнуть и ее, и Игоря.

– Это ты, Гунар?

– Да, конунг. Меня ярл в сторожу поставил. А я приснул малость. Ты не знаешь, когда он мне смену пришлет?

– Ступай вниз. Выпей, да поешь.

– Асмуд разозлится,

– Скажи, что я тебя отпустил.

– Хорошо, – и варяг скрылся за дверью.

Ночь накрыла землю Древлянскую. Ясная. Звездная.

Там, внизу, уже затихали уставшие люди. Выпито и съедено было немало. Да и зелье не пощадило никого. И варяги, и поляне, и русь валились с ног и засыпали. Они валились, как скошенное жито. Один за другим. Забыв об осторожности. О том, что они в чужой земле. О том, что совсем не желанные они в этом городе. Захватчики. Враги. Сон настигал их, брал в полон и уводил в бесконечные дали грез.

Только варяжская стража у городских ворот, отроки Малой дружины, закупы38 княжеские, несколько оставшихся в городе рядовичей39, да еще княгиня Древлянская и каган Киевский не желали поддаваться сну.

Ключник Домовит тихонько поругивался на непрошеных гостей. А заодно покрикивал на холопов40, которые принялись убирать столы со стогня, стараясь не слишком тревожить спящих.

Здесь, наверху, в дозорной башне, дышалось легко и свободно. Прохладный ветерок прогонял дремоту. И на мгновение Беляне показалось, что страх, который закрался в ее сердце, как только узнала она о полянском нашествии, отступил.

Когда-то, много лет назад, еще совсем девчонкой, приехала княжна Чешская в Коростень, чтобы выйти замуж за княжича Мала. Так решили их отцы. А с отцами не спорят…

Сколько слез было пролито по дороге к Древлянской земле. Сколько горестных дум передумано. Как не хотелось ей покидать отеческое гнездо. Свою светелку. Своих подруг…

Сразу после свадебного пира Мал не повел ее в опочивальню. Он привел ее сюда. В дозорную башню Коростеньского Детинца. И тогда тоже была ночь. И звезды так же мерцали, равнодушно взирая на землю. И была луна. Большая-большая.

Беляна стояла, подставив лицо ночному ветру…

А Мал все говорил… говорил ей о том, что нельзя без любви. О том, что должны узнать они друг друга. О том, что у него другая есть…

А потом… потом ушел в ночь. Ее одну оставил. Если бы не Домовит, она бы и дороги в спальню не нашла. А вскоре и муж вернулся. Взглянул на нее зло. Отвернулся и уснул…

Вот тогда она плакать больше не стала. Поняла, что за счастье свое еще побороться придется…

Много времени прошло прежде, чем любовь к ним пришла.

И однажды… Мал осторожно коснулся ладонью ее щеки и сказал просто:

– Если бы ты знала, как я благодарен Доле и Ладе41, что они мне дали именно тебя.

И она вдруг поняла, что тоже благодарна и Доле, и Ладе, и отцу…

И они вновь поднялись сюда. В башню дозорную Коростеньского Детинца…

Именно здесь они по-настоящему стали мужем и женой…

А потом еще часто сидели здесь по ночам. Обнявшись сидели. Дышали ветром и смотрели на звезды…

– Ты по дому скучаешь?

– Что? – не поняла княгиня.

– По дому скучаешь? – переспросил каган.

– Мой дом здесь.

– Так ты же родом из Чехии.

– Да, я родилась далеко отсюда. Только это было так давно… – он словно узнал ее мысли. – Моим домом стала Древлянская земля. Иногда даже забываю, что я не древлянка, – Беляна взглянула на кагана.

Княгине показалось, что лицо Игоря измазано кровью. Это свет от догорающих на стогне костров окрасил его алым.

– Но ты, наверное, не о Родине моей хотел поговорить? Не о прошлом?

– Нет, княгиня. Что было – видели, а что будет…

– Увидим, – сказала Беляна. – И что же будет?

– Ты умная, – то ли похвалил, то ли укорил каган. – И уже видишь, что войско мое в столице земли Древлянской. Ты нас гостями перед миром выставила. Но и сама понимаешь, что не гости мы вовсе. Словенская земля и Кривичи, Вятичи и Радимичи, Северяне и Поляне, все под мою руку встали. В Русь вошли. Настала пора и Древлянской земле Русью стать. Не хочу я силком вас к себе привязывать. Хватит огня. И крови хватит. Завтра на стогне при людях ты мне стремя поцелуешь.

– Я? – княгиня почуяла, как холодок пробежал по спине. – Не по Прави это. Не я, а князь Древлянский должен такое решать. Вместе с людьми нашими согласиться, что под твоей рукой нам покойней будет. Вот приедет Мал, ты с ним такой разговор заведешь…

– Не приедет.

Беляна почуяла, как дозорная башня под ногами качнулась. Как завертелось звездное небо над головой. Как Явь поплыла перед глазами…

Но сумела с собой совладать. Спросила спокойствие сохраняя:

– Что с Малом?

– Его у ятвигов русь моя встретила. А в спину варяжская дружина с войском полянским подперла. Не выбраться ему из того котла, – Игорь не стал скрывать улыбки. – Так что, считай, ты теперь владетельницей Древлянской стала. С тобой мне и договариваться.

Отлегло от сердца. Значит, не убийц подлых, войско каган против Мала послал. Может, жив еще муж. Может, вернется. Помоги ему Даждьбоже пресветлый.

– И помощь моя тебе не помешает. Ты чужая здесь. Пришлая. Как узнают древляне, что князь сгинул, сразу вспомнят, что ты не их рода. Прогонят. И куда ты с дочерью? К дяде в Чехию? Так он отца твоего убил. Думаешь, что тебя пожалеет? И к тому же, у него ляхи на голове плешь проели. А латины с моравами норовят землю отнять. Так что один тебе путь. В Русь…

Говорил, говорил, говорил каган Киевский, а у Беляны мысли совсем не здесь были. Мал перед глазами стоял.

Как он там? Может, ранен? Может, лежит мечами изрубленный? Может быть, волки злые его тело изломанное рвут?

Нет. Не может. Жив он. Сердце чувствует, что жив. Даждьбоже Великий, неужели ты допустишь гибель внука своего? Помоги ему из беды выбраться…

А Игорь, молчанием княгини ободренный, продолжал ее уговаривать:

– Сама посуди, Древлянская земля рядом с Полянской. От границы до Киева всего день пути. Полюдье огнищане твои будут платить не великую. А дом твой под надежной защитой будет.

– Подожди, – словно во сне сказала Беляна. – Где ж это видано, чтоб не князь, а княгиня правила? И потом, у Мала наследник есть. Добрыня.

– Так княжич вместе с отцом на ятвигов пошел. Как знать, вернется ли…

В голос завыла княгиня Древлянская. Неужто и сын рядом с отцом лег? Нет. Нет. Нет! Не может быть такого! Совсем разум от горя потеряла.

Обнял ее Игорь. К груди прижал. А сам уговаривает:

– Не рви ты себе сердце. Жива дает, Марена забирает. Так исстари повелось. Не нами этот Мир придуман, не нам его и переделывать, – и вдруг целовать ее начал в щеки от слез соленые, губами жаркими стал ее губы искать. – Ты женой моей станешь, – шепчет. – Мы еще детишек нарожаем. Дочка твоя мне как родная будет.

– Есть же у тебя жена, – попыталась Беляна вырваться.

– Ну и что? – не выпускал ее Игорь. – Кагану можно хоть одну иметь, хоть тысячу. И все законными будут.

– Н-н-нет! – все же вырвалась княгиня. – Не бывать этому! Жив муж мой! И сын жив! Отойди от меня, постылый! Не будет по-твоему! Не смешается кровь наша! Ты! Полукровка самозваный! – и на кагана кинулась.

Старалась глаза выдрать, да только по щеке ногтем полоснула…

Оттолкнул ее Игорь. Отлетела она, точно перышко. Через перила низкие перевалилась. Упала с башни, словно лебедь с крылом подраненным. О землю навзничь ударилась. «Любый мой» – прошептала. И затихла. Белым пятном на черной земле.

Взревел на башне каган Киевский. А потом вдруг сник. Сполз на пол. Уставился в одну точку и сказал тихо-тихо:

– Не виноват я… не виноват…

А напротив дозорной башни, на стене Коростеньской, болярин Путята трясущимися рукам пытался на тетиву стрелу наложить. Не получалось. Слезы глаза застили. Ругался он на себя. Зло ругался. В глупости себя винил. Проклинал тот день, когда секрет зелья узнал. Понимал, что смерть княгини Древлянской на его душу камнем тяжелым легла…

– Конунг! – донеслось от ворот. – Конунг! Гонец от Свенельда прискакал! Вырвался Мал! Завтра к полудню здесь будет.

Сколько лет Путята на душе тот камень носил? А вчера не выдержал. Хлебнул, да все и выложил. Как оно на самом деле было. Каялся. Просил, чтоб я смертью его бил. Кричал, что не может он больше такую вину в себе таить. Плакал навзрыд, как маленький. И я, помнится, тоже плакал. Хмель из себя выпускал. И горе лютое. А потом простил я его. Не воевода виноват. Доля судьбу такую матери сплела. Любит она над жизнями человечьими потешиться. Ох, любит…