Читать книгу Инкубатор. Книга II - Олег Готко - Страница 1

2…VЕRITАS[1]

Мне некуда было идти, не с кем справить тризну по товарищам, и я сидел и курил на берегу. Заходящее солнце медленно превращалось в багрового осьминога, цепляющегося щупальцами за синюю сталь неба. Как и я, он не находил опоры и валился за горизонт. Вокруг не было ни души, и только вдалеке виднелась одинокая фигура – наш штабной чабан брёл по степи, опираясь на посох. В сумерках он казался выходцем с того света – собирателем солдатских душ…

Я растянулся на траве и закинул руки за голову. Первая бездомная ночь обещала быть звёздной. Один мой сослуживец, уволившийся полгода назад, однажды всерьёз уверял меня, что ему светит звезда, которую больше никто не видит. Мне не верилось, и он пытался это доказать, тыкая пальцем в небо.

Я так ничего и не увидел, и это было наилучшим свидетельством его правоты. «Видишь, что не видишь», – считая спор законченным, сказал он тогда, и сейчас, наверное, продолжает жить, убежденный в своей исключительности.

У меня такой уверенности не было. Я лежал и смотрел на мерцающие звёзды. Их едва заметно колыхал тёплый бриз. С неба спустилась летучая мышь. Я протянул к ней руку. Повиснув на пальце она тихо пропищала:

«Как насчёт того, чтобы вернуться?..»

* * *

Наутро я возвратился в часть и стащил всё, что мне было нужно: фонарик, верёвку, свечки, монтировку, чтобы таки вскрыть чёртов сейф, и пару-тройку бутербродов. Оружие – несколько АК не первой свежести – к сожалению, было под замком. Да и на кой ляд оно мне? С таким же успехом против василисков можно выйти с рогаткой и попытаться выбить им глаза. Ха-ха!

Вернувшись ко входу в подземелье, я долго курил, пытаясь понять – или объяснить себе, если угодно, – зачем я возвращаюсь туда, вниз. Месть? Глупо мстить змее за то, что она уродилась змеёй. Ещё глупее мстить петухам, за то, что благодаря радиации они научились нести яйца. Обида? По большому счёту мы сами виноваты, что сунули свой нос не в ту щель. Чувствую ли я себя предателем по отношению к товарищам? Чушь собачья! Я сделал всё, что мог и даже больше, отправив родным письма с придуманными, но более правдоподобными вариантами их гибели. Привычка всё доводить до конца? Этим мог бы похвастаться Круглый, но не я, хотя монтировка говорила сейчас о другом. Любопытство? Возможно, но тогда оно сродни любознательности камикадзе, которому до жути интересно узнать насколько глубоко его самолёт войдёт в цель прежде, чем взорваться.

Наверное, наиболее простым и близким к истине являлось осознание того факта, что никто и никогда не поставит мне памятника… Да и, по большому счёту, всё остальное вместе взятое. Поведение человека, особенно ещё не пришедшего в себя после службы в армии, вряд ли возможно привести к общему знаменателю.

Вспомнив о летучей мыши, я мрачно ухмыльнулся – любой психиатр родил бы диагноз ещё круче. Что ещё можно сказать по этому поводу?..

И тут меня озарило! Мне пришёл на ум вопрос, не только переворачивающий всё с ног на голову, но и дающий железную причину, чтобы возвратиться. Он звучал так: «Насколько случайным был взрыв на Чернобыльской АЭС?»

Немного отдаёт паранойей, но теперь, когда познакомился с армией и её долбоебизмом, так сказать, изнутри, то вполне допускал возможность того, что причина тамошней катастрофы могла быть отнюдь не такой, как заявлено в официальной версии. Наличие же двух официальных версий одного и того же события, к тому же противоречащих друг другу, тоже сыграло свою роль – я мгновенно уверовал в то, что такое вполне в духе военных. Ведь они, как сейчас хорошо знаю, способны отдать подчинённым любой, самый противоестественный приказ. А те – и это бесит больше всего! – без вопросов полезут его выполнять хоть, образно говоря, к волку в пасть. Разве не так было с теми, кого отцы-командиры посылали тушить пожар на четвёртом энергоблоке, присваивая по мере их вымирания гордое звание ликвидаторов?.. Или, как это случилось здесь, внизу, на глаза василиску!

А что? Слишком уж всё хорошо укладывалось в ту цепочку событий, в которую по-новому моментально сложилась мозаика якобы случайных совпадений: мутировавшие петухи, как нельзя вовремя подоспевшие змеи и, собственно, сама авария. Опыт армейской службы подсказывал – человек, поставленный в противоестественные условия, может многое, тот же, кто в них выращен, способен практически на всё.

И далеко не последнюю роль во всём этом играет то, что этот среднестатистический уродец, как никто, оторван от простых человеческих нужд, вместо которых перед ним сияет великая цель служения. Причём никому из тех, кто отдал себя армии целиком и полностью, придёт в голову задаться вопросом, а кому он, собственно, служит? В промытых на совесть мозгах светится только один, довольно абстрактный ответ: «Родине».

И всё же, поразмыслив над этим, я версию о том, что аварию заранее спланировали, неохотно забраковал. Как ни велико было моё желание списать всё на военных, от мысли о том, что реактор специально разрушили с целью создания василисков, я таки отказался. Вместо этого воображение тут же подкинуло другую, вернее, уточнило первую: Чернобыльская катастрофа превратилась в спланированную операцию по созданию этих бестий.

Ну а дальше всё пошло как по маслу. На той обширной территории, где выпали радиоактивные осадки, излучению в разной мере подверглось всё живое, в том числе и несчастные петухи, сведения об изъятии которых наверняка засекречены. Ведь, насколько мне известно, курированием атомной энергетики и по сей день занимается такая весьма далёкая от народа организация, как КГБ. А о каких жертвах может идти речь, если Комитету глубокого бурения предоставляется уникальный случай узнать что-то новое? Да о любых! Перед мало-мальски глобальной целью гебни – реальной или кажущейся той таковой – люди всегда были и ещё долго будут лишь пешками!

И кто будет спорить, что какой-нибудь генерал этого мрачного ведомства, которому сообщили об аварии, не воспользовался заманчивой оказией проверить, насколько имеют под собой почву давние легенды о петухах и змеях? Ведь ничем же, по большому счёту, он не рисковал! Если бы это оказалось просто страшной сказкой, то и хрен бы с ней, а вот если нет…

Не оказалось.

Я заскрежетал зубами и стал накручивать себя дальше.

…И сейчас речь не идёт о том, насколько он маньяк – а я просто уверен, что других туда работать не берут! – важно только то, что так вполне может быть. И в сейфе, который легкомысленно отбросил лишь потому, что там не обнаружилось карты подземного лабиринта, вполне, опять же, может храниться подтверждение моей догадки…

Вдохновлённый как травкой, так и своими выводами, я полез вниз.

* * *

И вот я снова здесь. Мне было всё равно, увижу ли солнце или оно когда-нибудь высветит мой памятник. Это всё риторика для шахтёров. Меня, чем глубже спускался, тем больше тянуло вниз, к инкубаторам.

Смешное, кстати, слово: «Инкубатор». Я подумал, что и мы все живём в огромном инкубаторе, где нас выращивают по определённой программе – ясли, детсад, школа, армия… Это для мужиков, а для женщин нечто подобное должно называться суккубатором.

Невесело, господа, потому как из этого следует, что все мы – лишь белые лабораторные мыши. Негры, естественно, чёрные мыши и так далее. Единственное, о чём приходилось жалеть, так это об отсутствии весёлого «металлиста», который не мог бы не поставить мне вслед «Highway to Hеll»[2].

Я спрыгнул с последней ступеньки, включил фонарик и огляделся. С тех пор, когда был здесь последний раз, ничего не изменилось. От нервного возбуждения что-то холодное напряглось и мелко задрожало внутри меня. В луче фонарика промелькнул белый окурок сигареты – нашего последнего «косячка»…

Всё, что заглушал свет дня там, наверху, хлынуло наружу, сметая корку защитного равнодушия, заставив оцепенеть от мысли, что я сам, добровольно, собираюсь идти туда – в паутину, сотканную тьмой и создателями противоестественных монстров. И тогда на поднявший голову инстинкт самосохранения и его верного слугу – страх навалились и злость на этих спятивших творцов, и желание отомстить, и обида на судьбу, и жажда докопаться до правды, какой бы она ни была…

Чёрт его знает сколько стоял я, ненавидя себя за поверхностные размышления. Они бы меня тут не оставили. Они бы тебя тут точно не оставили. Нет, не оставили бы.

Сломав несколько спичек дрожащими пальцами, я взорвал ещё один «косяк». В свете фонаря было видно, как дым, словно душа праведника, устремился вверх, к солнцу. Ему неведомо, что наверху уже наверняка тёмная ночь и большой разницы нет – вырваться ли на волю или осесть в моих лёгких.

Устремив взгляд вдоль тонущего во мраке тоннеля, я совершенно неожиданно заметил два маленьких красных огонька. Они горели, словно стоп-сигналы у зайца.

Оценив сравнение, я понял, что конопля не последнего качества и, если мне не хочется устроить в подземелье зоопарк, то с курением надо подвязывать. Рука рывком направила фонарь на огоньки.

Зайца там не было. Толстая облезшая тварь некоторое время слепо таращилась на меня, а затем развернулась и с достоинством поволокла во тьму длинный тошнотворный хвост.

Понятно, сказал себе я, свято место пусто не бывает. Наверняка змея, укусившая Круглого, было последней и теперь вернувшихся крыс жрать некому. Скучно, дорогие зоотехники и ветеринары. Скучно и невесело, скажу я вам, делить своё высокоинтеллектуальное общество с крысами…

И тут раздался тихий свист. Теперь я снова был не один. Посветив фонариком на потолок, я увидел её. Она висела вниз головой и тихонько посвистывала. Рыльце, напоминающее уменьшенную копию морды василиска, было повёрнуто ко мне.

Я развернулся к ней и раскинул руки, призывая её сделать то же самое. Кожистые крылья распахнулись, и мы слились в единое целое. Пусть некоторые называют таких вампирами – наплевать. Летучая мышь стала продолжением меня.

Снова коридоры, повороты, ямы. Я выключил фонарь. Мы шли в темноте, и было приятно, что могу идти в кромешной тьме. Моё тело почти физически ощущало те мощные импульсы, которые испускала мышь, вживившая когти в кожу головы. Мало-помалу они стали повторяться с пугающей частотой, и я включил фонарик.

Начисто обглоданный скелет василиска казался экспонатом палеонтологического музея. Отполированный тысячами зубов, он колоннами сгоревшего дворца валялся на полу. Вперемешку с костями Круглого и каменными крысиными трупами между ними лежал изогнутый мощный хребет.

Я собрался было идти дальше, как вдруг в луче света что-то блеснуло около продолговатого черепа. При ближайшем рассмотрении это оказалась увесистая прямоугольная коробка, абсолютно непохожая на меч-кладенец, как пыталась уверить меня мышь. И, тем не менее, это был он. Вернее, судя по тонкому усику антенны, она. Радиоуправляемая мина. Выходит, не такие уж сумасшедшие были эти колдуны в белых халатах. Жаль, что никто из них уже не ответит на один простой вопрос: почему эксперимент превратился в катастрофу?

«Не успели, когда что-то пошло не так, – просвистела мышь. – Ты же в курсе всегда существующей вероятности того, что что-то может пойти не так?»

Об этом я догадывался и без неё. Собрав в сумку кости, которые, как мне казалось, могли принадлежать Круглому, дабы когда-нибудь предать их земле, мы отправились в разгромленную лабораторию. Там уже не горело аварийное освещение – вместо него можно было различить лишь тлеющие волоски высоко наверху.

Здесь мало что изменилось, если не считать ещё одного пролома в стене. Впрочем, память об их количестве могла мне изменить. Луч выхватил всё те же разбитые приборы, а в дальнем углу на глаза попался ранее не замеченный кислородный баллон. Продолжая всё так же бестолково шарить лучом по помещению, я надеялся увидеть хоть какой-то намёк на то, что искал.

Наконец я его заметил. Сейф, заваленный обломками стены. Нет, не так. Сначала мой взгляд наткнулся на остатки памятного ящика с сухим пайком, а уж потом – на тёмный краешек стальной коробки.

После титанических усилий, которые довелось приложить, чтобы вытащить сейф из-под обломков, я перекурил, а затем принялся его курочить. Тут здорово помогла монтировка, и всё же лишь через несколько часов – во всяком случае, мне так показалось, – тот с негостеприимным скрежетом приоткрыл дверцу.

Я осветил фонариком внутренности стальной коробки. Они и вправду оказались забиты документами. Однако при ближайшем рассмотрении – да простятся мне эти канцеляризмы, но, сами понимаете, с чем дело имеешь, того и наберёшься, – там оказались только отчёты об эксперименте.

Во всяком случае, на верхней полке. Нижняя также не баловала разнообразием, за исключением отсека, где находились обломки аудиокассет. Как можно догадаться, толку мне от них тоже не было никакого…

Отодвинув сейф в сторону, я закурил и задумался. Гипотеза, связанная с Чернобыльской аварией, казавшаяся ещё не так давно на диво логичной – прямо-таки железобетонной! – дала серьёзную трещину. Хотя, с другой стороны, откуда я взял, что государственную тайну такого масштаба доверят третьеразрядным экспериментаторам? Действия которых к тому же, мягко говоря, тоже были не сильно легальны, если не сказать больше – те наверняка вообще проводили опыты на свой страх и риск.

Об этом говорит хотя бы тот факт, что прошло уже минимум шесть дней с тех пор, как случилось непоправимое, а никто так и не заинтересовался их молчанием. Даже тот, для кого составлялись отчёты…

Я пошарил глазами по бланку, который поднял с пола, – какой-то Железный Н.К. Фамилия, кстати, скорее всего, детдомовская, а у меня против них предубеждение. Не верю, что из детдомовца может со временем получиться хотя бы такой человек, как я.

Однако это всё лирика – воспитанники детских домов те же люди и как представителям остального человечества им тоже свойственно любопытство. Поэтому вполне возможно, что какой-то из, образно говоря, скелетов, находящихся в здешнем шкафу, принадлежит товарищу Железному Н.К., а я на него не обратил внимания, потому что он… покрылся, ха-ха, ржавчиной!.. По крайней мере, это имела в виду летучая мышь, которая снова, хи-хи, была со мной!

Когда приступ истерического смеха миновал, я выбросил окурок, решил, что первый блин вполне может оказаться неопознанным камнем, потому как не всё молодцу – даже такому, как я, – мёдом намазано, и мы поднялись. Относительно молодца, как нетрудно догадаться, пробормотала всё та же мышка, как и то, что надо что-то делать, если уж взялся, хе-хе, за гуж.

Пошарив по полу тускло светящимся пятном, в которое превратился луч фонарика, я наткнулся на бурую кляксу, а недалеко от неё ещё на одну. Даже без услужливой подсказки летучей мыши было понятно, что здесь что-то кроется.

Цепочка пятен вывела нас в коридор. Я медленно двигался вдоль неё, пока не натолкнулся на скорченную фигуру Лапши. Его памятник лежал на боку, и в пространство бессмысленно упирались руки с обломанными пальцами. Меня прошиб озноб, когда вспомнил, как они отломались – хрустнули.

Я стоял над ним, пока не смекнул, что кляксообразные пятна не могли быть его кровью. Они уходили дальше и вели к закрытой металлической двери, покрытой налётом ржавчины. Возможно, там и находилось то, что мне хотелось найти – достаточно несложный ответ на по большому счёту простой вопрос.

* * *

Я стучал, и эхо ударов гулко бродило по коридорам. Обломанные ногти оставляли кровавые полосы на сером бетоне стены, когда, обессилев, мог лишь царапать неприступную сталь. Летучая мышь обломала крылья, помогая мне. Но всё было бесполезно.

Всхлипывая от бессилия, я сполз на пол и там заснул.

* * *

Я очнулся ото сна с неприятным ощущением, что меня причёсывают. Даже моим затуманенным мозгам было ясно, что до ближайшей парикмахерской путь неблизкий. Рывком убрав голову из-под того, что с большой натяжкой можно бы считать расчёской, вскрикнул от боли и открыл глаза.

Мышь не смогла улететь и была сожрана, перемолота безжалостными зубами здоровенной крысы, повстречавшейся мне в начале конца путешествия миллион или около того лет назад. Жирная тварь повисла на моих волосах и била меня задними лапами по лицу, сдирая когтями кожу.

Одна из лап попала мне в рот, и я, содрогнувшись от отвращения, изо всей силы сжал челюсти. Крыса на мгновение замерла. Оторвав извивающееся тело вместе с клоком своих волос, я швырнул его о стену.

Упав на лапы, она злобно запищала и снова кинулась на меня. Пинок остановил её, а ещё один отбросил в темноту. Послышались удаляющиеся скребущие звуки. Фонарь, который забыл выключить, испустил последние фотоны и тоже нырнул во мрак.

Вытащив из сумки шесть свечей, я зажёг их и расставил полукругом вокруг, жалея в душе, что не силён в каббале – место для ритуалов было идеальным. Вместо обряда пришлось довольствоваться процессом менее зрелищным, но для организма гораздо более насущным, а именно завтраком. Мне хотелось избавиться от мерзости во рту и бутерброды, на мой взгляд, подходили для этой цели, как нельзя лучше.

Жуя бутерброд, я снова думал о том, как же открыть проклятую дверь. Меня прямо-таки зациклило на ней и причиной, как нетрудно догадаться, являлись пятна крови. Просто не может быть, чтобы там не было… Чего именно там не должно быть, я не знал и поэтому продолжал тупо жевать бутерброд.

«Хлеб с маслом!» – я едва не подавился.

* * *

Когда всё было готово, я чуть-чуть отвернул вентиль и поджёг свечу. Пока тающее масло будет стекать вниз, мне хватит времени, чтобы укрыться за ближайшим углом.

Грохнул взрыв, и кислородный баллон вместе с дверью, вдавленной чудовищным давлением, влетел в пролом. Нехитрая мина сработала чётко. В своё время один чеченец рассказывал, как они глушили таким способом диких коз. Тогда я не сильно ему поверил, но оказывается, и в самом деле масло и кислород под давлением могут творить чудеса.

В этом помещении всё ещё продолжали гореть лампы дневного света. Правда, не все, а только уцелевшие после взрыва. Сквозь заслон пыли я разглядел человека, неподвижно сидящего за столом. На глухого он не тянул, впрочем, как и на живого. Отвисшая челюсть, запавшие мутные глаза – пациент был мёртв. Левая сторона белого халата была пропитана засохшей кровью, из чего следовало, что убил его не мой триумфальный вход под гром салюта.

Морщась от тошнотворного запаха тлена, я вытащил из-под его головы портативный кассетный магнитофон и огляделся по сторонам. Аппаратуры здесь было поменьше, нежели в зале мёртвых петухов, и я уселся в кресло около одинокого пульта, усеянного лампочками, тумблерами и рычажками, положив на колени диктофон.

Как и следовало ожидать, тот не функционировал. Трансформатор блока питания был безнадёжно сгоревшим, и мне пришлось сходить за запасными батарейками к фонарику.

Отмотав кассету назад, я нажал клавишу воспроизведения. Из динамика послышалось шипение, а затем невнятный голос. Встроенный микрофон явно не годился ни к чёрту, но всё же кое-что я разбирал: «…в вольер к василиску было запущено три крысы. Их окаменение длилось от трёх до четырёх секунд… (неразборчиво)… к сожалению, куницы утеряли свой дар, который был у них согласно легенде. Их тела каменели так же быстро, как и тела всех остальных подопытных… (неразборчиво)… что глаза василиска генерируют некий код, обеспечивающий длительное функционирование организма-реципиента, в котором дешифровка этого кода происходит на генетическом уровне… (неразборчиво)… В процессе эволюции высших организмов их способность к восприятию генерации исказилась… (неразборчиво)… вместо замедления жизнедеятельности, так называемого перехода в бессмертное состояние, наблюдается повальное окаменение… (неразборчиво)… допускает, что причиной является некий фермент, изменяющий структуру живой ткани под воздействием интенсивного Х-излучения…»

Из всего услышанного было понятно только одно. Они вроде как искали бессмертие. Что ж, памятник – тоже в некотором роде призван обессмертить личность. Натужно взвыл моторчик магнитофона, перематывая кассету. Мне хотелось побыстрее узнать, что же произошло в самом конце.

«…результат чудовищной мутации, мы оказались беспомощны… (очень неразборчиво)… вживлённые радиоуправляемые мины…» – здесь запись обрывалась и на неё накладывалась другая, более поздняя: «Вчера погиб Антон, видимо из-за своей халатности. Мой второй помощник, кажется, помутился рассудком и начал душить петухов… Всему конец. Василиски вырвались из инкубаторов. Люди погибли страшной смертью. Меня сшиб с ног хвост василиска, и в этом было моё спасение. Однако я вряд ли выберусь отсюда живым. Сломанные рёбра, очевидно, повредили лёгкие. Я задыхаюсь, и у меня… нет сил… до пульта… рычаг с зелёной рукояткой…»

Магнитофон издал предсмертный хрип, что-то упало, и… тихое шипение плёнки.

Сейчас мне стало известно всё или почти всё, за исключением того, естественно, кто же всё это затеял. Нет, даже не так – для меня так и осталось тайной, насколько тесной была связь происшедшего здесь с ЧАЭС, но выяснение этого отложил на неопределённое будущее. Сейчас руки чесались от более насущной потребности.

Я поднялся и направился к инкубаторам. Нетерпелось узнать, сколько ещё тварей собираются вылупиться на свет божий. Можно было бы, конечно, взорвать всех к чёртовой матери и заочно, но тут уж взяла верх моя страсть к точному подсчёту – во мне не хотел умирать выдающийся бухгалтер.

Поставив свечу на разбитый осциллограф, я остолбенел. Она ждала здесь, и уже некому было предупредить меня об этом. Тараща горящие ненавистью глаза, крыса поползла вперёд, подволакивая прокушенную лапу.

– Со свиданьицем, – фыркнул я и поднял ногу для удара.

Тварь опередила меня. Она прыгнула первой, но промахнулась. В её писке было столько чисто человеческого разочарования, смешанного с дьявольской злобой, что мне стало не по себе. Я попятился, а она уже заходила, щерясь, на позицию для следующего прыжка, давая понять, что здесь её охотничьи владения.

– Ну и дура, – пробормотал я, шаря глазами по сторонам и пытаясь в неверном свете найти аргумент потяжелее, нежели слова убеждения. – Придёт дядя василиск и устроит тебе карачун.

Крысе было сугубо наплевать на моё бормотание. Отчаянно визжа, она пошла в атаку. Под моей ногой затарахтел какой-то бутыль и когда я нагнулся за ним, длинный хвост стёганул по глазам, но его владелица пролетела над головой. У меня моментально выступили слёзы, но это был признак радости, потому что из поднятой ёмкости явственно несло ацетоном.

– Ну, крыска, теперь повоюем!

Я плеснул горючей жидкости в ту сторону, где под обломками стола та скребла когтями бетон. Ещё и ещё раз. Как и следовало ожидать, тот не пришёлся ей по вкусу, и она неуклюже отпрыгнула в сторону выхода. Я швырнул в неё весь бутыль.

Вместе со звоном разлетающихся осколков в руках вспыхнула спичка, а одновременно с ней и пальцы, но я не почувствовал боли. Главное, чтобы она разгорелась, потому как мокрая, но неукрощённая крыса уже выползала из лужи ацетона, скаля пасть.

Ближе, ещё ближе – и я бросаю спичку. До пола долетает лишь её потухший обгорелый остов. Медленно, словно всё происходит во сне, крыса взлетает в воздух и падает мне на грудь. Мои пылающие руки отбивают взбесившийся мяч, и он мгновенно превращается в огненный визжащий клубок чужого страдания. Яркая вспышка ослепляет меня, боль от ожогов становится нестерпимой, и я яростно хлопаю руками, сбивая пламя…

Обезумевшая крыса металась кругами, натыкаясь на искорёженную мебель и оставляя на ней пунктир горящих клочков шерсти. Её отчаянный писк сверлил уши, пока, наконец, тушка не завалилась на спину. Дёргающиеся конечности ещё некоторое время свидетельствовали, что тварь борется за свою жизнь.

Насладившись так называемой победой, я пришёл в себя. Всё вокруг горело, благо дерева и бумаги было в избытке. Всё трещало и лопалось. На меня надвигался огненный смерч, и пора уносить ноги. И тут, совсем некстати, сквозь гудение пламени слух уловил знакомые до дрожи звуки возни за стеной – там, где ещё оставался единственный целый инкубатор. Размышлять, боится ли василиск огня, времени не было – он собирался выйти.

Выбежав в коридор, я полсекунды потратил на то, чтобы решить: бежать ли наверх или же попытаться уничтожить гада. Душа возжаждала мести в тот момент, когда за спиной прозвучал утробный вой. Я бросился к пульту и споткнулся о камень Лапши, которого, как и Круглого, собирался предать земле – одного больше, другого – по пояс. Пока я на четвереньках полз вперёд, василиск за спиной крушил всё вокруг себя, как заправский пожарник, но это ему явно мало помогало, так как вой приобретал всё более и более высокую тональность.

Мне хотелось думать, что от боли.

* * *

Я сижу в кресле и жду. Не пробившись сквозь огонь, он ломает стену в эту, смежную с залом мёртвых петухов, комнату. По ней ползут трещины, моя рука лежит на рычаге – я отнюдь не собираюсь увидеть василиска и умереть, но и убежать от него вопрос весьма проблематичный, потому как падая, подвернул лодыжку.

Моя надежда на дальнейшую счастливую жизнь основывается на том, что кресло стоит в углу. Вряд ли он заметит меня раньше, чем я его. Теперь остаётся ждать момента, потому что… Извечное любопытство, убивающее не только котов, заставляет выжидать.

И он входит. Его глаза закрыты, и василиск ведом лишь чувствительным к теплу участком тела на голове, который унаследован от матери-змеи. Он надвигается на меня.

На длинной шее блестит металлическая коробка. Я злорадно ухмыляюсь и напрягаю мускулы правой руки. И испытываю все гнусные ощущения той крысы, готовящейся к последнему прыжку.

И это портит всё – моя реакция запаздывает на долю секунды.

* * *

Они прекрасны – эти глаза. Рубины ослепляют меня и, отразившись в моих слезах, затопляют пространство вокруг кровавой пеленой. Сквозь неё я покидаю реальность и ухожу вовне.

Моя тяжелеющая рука плавно сдвигает своей массой рычаг…

И полыхающее пламя гасит удивительные глаза, которым уже никогда не суждено удивиться…

И дыбится море свечами гейзеров, возвращая себе ласку и доброту…

Куски плоти шлёпаются на камень моего тела. Зловонная кровь захлёстывает меня, и абсолютно неожиданно я осознаю, что могу приподнять голову.

Пошевелить рукой.

Согнуть ногу.

Жить.

Тело остаётся твёрдым на ощупь, но шевелится. Поднимаясь, я уже знаю, что должен сделать.

* * *

Ранним утром я выхожу на дорогу. Туловище переваливается на колоннах ног. Я – Командор, идущий на встречу со своим Дон Жуаном.

Выгоревшие холмы безлюдны, и проходит около часа, прежде чем вдали показывается машина комбата. Новое тело слегка потрескивает под лучами солнца, слизывающими с него капельки росы, которые подарил мне утренний туман.

Шагаю навстречу, останавливаюсь. Машина скрывается в овраге, чтобы спустя несколько секунд вылететь на вершину холма. Он не заметил меня раньше и не успевает затормозить. «Уазик» врезается в мои ноги и отрывает бампером изрядный кусок видавших виды галифе.

– Теперь ты поверишь мне!

Я нагибаюсь над машиной, выбиваю головой лобовое стекло и встречаюсь с белыми от ужаса глазами комбата.

Он не может говорить и только мычит нечленораздельно, не пытаясь уклониться от осколков, изрезавших лицо. Скорее всего, в момент столкновения руль таки сломал ему несколько рёбер. Ха, пользуйтесь ремнями безопасности при встрече с шагающими памятниками!

– Я знаю, сейчас ты готов поверить мне!

Я выволакиваю его из машины и, удерживая за плечо, ставлю перед собой.

Он закрывает глаза и стонет. Изо рта выпрыгивает змейка крови.

– Смотреть на меня! Ты поверишь мне-е-е…

Каменеющие губы не успевают за ходом мысли и речь прокурора, которую обрушиваю на него, сливается в протяжный вой.

Комбат молчит. Вдруг в какой-то момент его глаза начинают закатываться под лоб, а тело обмякать. Я встряхиваю его в каменных тисках.

– Каждый день в армии погибает несколько человек, а такие, как ты, ждут своих звёздочек! – реву я ему в лицо, в эту посеревшую сытую морду, но он, кажется, не хочет слушать меня.

…Как взбесившийся пресс сжимаются мои пальцы. Трещат ломающиеся рёбра, лопаются ключицы и вот голова закидывается назад, а хлынувшая из горла кровь начинает заливать нос, глаза, волосы и дальше вниз… вниз… вниз…

* * *

И глухой стук камня, ударившегося о камень…

И меркнущий свет невиданных звёзд…

И бессмертие…

* * *

Привет вам, Атланты и Кариатиды!!!