Читать книгу Истории о любви - Олег Хлебодаров - Страница 6

Как это фото появилось в колонии, никто так и не понял. Кажется, действительно первыми его увидели сидельцы из седьмого отряда, где был и Артём. Впрочем, фото это потом обошло если уж не весь лагерь, то бóльшую его часть – потом об этом говорил сидевший в третьем отряде Андрей, с которым Артём учился когда-то в начальной школе. Да и ещё один бывший зэк потом, в областном тубдиспансере на Родионова, тоже вспоминал об этой фотографии и говорил, что видели её и в четвёртом, и в восьмом отрядах.

Самое простое объяснение появления снимка было связано с бывшим сутенёром Димой Бельмондо, как раз и сидевшим в седьмом отряде. Дима, правда, от этого напрочь открещивался и, кажется, был искренен – смысла на середине своего срока (отнюдь не за торговлю девочками, а за разбой, но это уже неважно!) засветить фото своей бывшей подчинённой, да ещё и не получить с этого ровным счётом никакой выгоды, у него не было. Была ещё версия, появившаяся в аккурат перед новым, 1999 годом, что на фото запечатлена проститутка из элитного московского борделя (отсюда и непонятная надпись «МАГАЛИ» с обратной стороны фотографии), а предназначалось её изображение для одного грузинского вора в законе. Всем только непонятно было, почему фото оказалось у них в зоне, тогда как грузинский законник сидел по соседству, и к тому же в конце девяносто седьмого года был этапирован куда-то на Урал. Иначе говоря, где эта фотография провела около года, было совсем не ясно.

Сидевший в четвёртом отряде рецидивист Колька Интеллигент, любивший качественную иностранную литературу (он даже порывался написать детектив в стиле А. Перес-Реверте) и тяжёлые наркотики, даже выдвинул фантастическую версию, согласно которой фото было вброшено зоновскими операми и должно было каким-то очень замысловатым образом расколоть отрицательно настроенных осуждённых и усилить позиции «актива» в зоне. Всерьёз в эту версию, навеянную не только чтением если уж не Перес-Реверте, то как минимум У. Коллинза, а скорее даже употреблением героина внутривенно, поверил, кажется, только рецидивист Смурый, отбывавший в свои почти восемьдесят лет бог знает какой срок. Его, разумеется, уважали, но всерьёз к человеку, путавшему по причине стойкого маразма колымские лагеря с мордовскими, а Бутырку с Крестами, никто не прислушивался.

Впрочем, несмотря на неясность происхождения фотографии, равно как и обстоятельств её появления в колонии, нельзя было отрицать того, что она произвела фурор. Красивая девушка лет восемнадцати-двадцати, одетая в стильный, хотя и на первый взгляд неброский джемперок, навсегда покорила сердца сидельцев. В конце девяносто восьмого – начале девяносто девятого года фото стало своего рода переходящим знаменем. Право взглянуть на него было чуть ли не главной ценностью для основной части осуждённых. Наиболее авторитетные зэки поделили между собой возможность повесить фотографию на несколько дней у себя рядом со шконкой. О встрече с девушкой на фото грезили, кажется, все – причём смотрящий за колонией Петя Горбатый вряд ли отличался в этом от зоновского завхоза, бывшего десантника Вовы Рэмбо. Никто, правда, так и не мог понять надпись «МАГАЛИ» на обратной стороне фотографии. Идеи о том, что это первые буквы фамилии – например, Магалина или Магалинская, или даже Магалий, – отвергались всеми, поскольку следов стирания не было, а прочие буквы, несмотря на то, что фото действительно гуляло по рукам, уцелели и были вполне читаемы. Мысль о том, что на снимке француженка, также не встретила поддержки у сидельцев.

Артём видел то фото всего три раза. Последний раз это случилось двадцать второго января, ровно за месяц до его освобождения. Его товарищ Саня Тюлихов, с которым они в последний год постоянно чифирили вечерами, выменял на полчаса это фото за пачку сигарет у своего земляка-павловчанина.

– Тём, тебе ведь на волю через месяц, – произнёс Саня, отпив чифира.

– Да, Сань, ровно через месяц дома буду, – Артём Фоминых мечтательно посмотрел куда-то в сторону потолка в другом конце барака.

– Тём, а ты Магали эту найди, – вдруг попросил Саня, – ты ж сам говорил как-то, что она студентка, наверное. А ты ведь в вузе восстановиться хочешь. Так найди её там!

– Ты сказал… – Артём был так ошарашен, что даже не заметил, как обжёгся чифиром. – Ты пойми, Саня, пока восстановят меня (а могут и не восстановить после судимости), пока подлечусь, пока с работой решу – это ж времени сколько пройдёт. Да и вузов в Нижнем сейчас полно. Я ж не знаю, где она учится или училась… Да и восстанавливаться буду только на заочное…

Кажется, они поговорили о перспективах поиска ещё минут пять или чуть больше того. А потом отрядный блат-комитет, состоявший после этапирования Саши Гуляева в Мордовию сплошь из дзержинцев, позвал к себе Саню. Вроде как с просьбами, которые он должен будет выполнить после того, как будет этапирован в тубзону в Кайск (этапировать его должны были со дня на день). Впрочем, просьбу ту Санину Артём не забыл…

А за день до освобождения, двадцать первого февраля, про фотографию Артёму напомнил новый зоновский опер. Сказав дежурные фразы о нежелательности попадания Артёма вновь за колючую проволоку («знаю, что ты не за своё сел, но ведь сюда и те, кто не за своё сел, заново попадают») и даже похваставшись, что у него буквально час назад родилась племянница («Ксенией назвали. Как знать, вдруг вас потом жизнь и столкнёт… Авось, хоть по-хорошему. Ты, конечно, парень неплохой, но зачем ей бывший зэк с тубиком, пусть и залеченным»), он под конец задал вопрос, удививший Артёма:

– Фоминых, а с фоткой там что? Не знаешь, откуда она в лагере и по чью душу?

Артём понял, что, во-первых, фотография всё-таки попала не через гуиновцев и, во-вторых, что какое-то значение ей оперчасть в лице нового опера почему-то придаёт. Говорить Артём, правда, ничего не стал, сославшись на то, что ничего не знает и вообще не блатной.

Просьбу Санину Артём попытался исполнить и даже рассказывал ему о своих попытках весной 2002-го в тубдиспансере на Родионова, куда Саню положили после освобождения. Впрочем, вскоре Саня ушёл в запой и был с позором изгнан из больницы. Вряд ли после этого судьба Магали волновала его, тем более что вскоре он то ли вновь сел, то ли вообще умер.

Развязка наступила 11 июля 2003-го. Артём только что угостил мороженым белокурую девочку, стоявшую с мамой за ним на кассе в магазине («У меня день лождения!» – громко сказала та девочка, и Артём даже почему-то пожелал её маме в будущем найти хорошего зятя), взял пакет с купленными продуктами и увидел Магали. Она была такой же, как на том фото, и даже несколько лет ничуть не изменили её. Правда, вместо джемперка на ней было платье – очень модное и явно от хорошего бренда, а на ногах нежно-розовые мюли, но это ничего не меняло.

– Вы ведь Магали, – Артём широко улыбнулся, сам не веря своей удаче.

– Можно и так сказать, – приятным контральто ответила она.

– Не поверите, – Артём сам поразился твёрдости своего голоса, – но ваше фото я видел несколько лет назад, и вы покорили меня уже тогда.

– Отчего же, очень даже поверю…

P.S.1. Говорят, что племянница зоновского опера и белокурая девочка, у которой был день рождения, потом подружились. Хотя, может быть, это и неправда: во-первых, опер мог ведь и наврать, чтобы втереться в доверие к интеллигентному и доброму, в сущности, заключённому и, во-вторых, мало ли в Нижнем Новгороде белокурых любительниц мороженого, пусть даже и родившихся 11 июля 1998 года.

P.S.2. Колька Интеллигент так и не дописал свой детектив и умер в апреле 2004 года от передозировки героином.

P.S.3. Судьба Артёма Фоминых автора не особо интересовала. Уже хотя бы просто потому, что автор понял: этот его герой должен со всеми своими трудностями справляться сам.

А вот Магали… Впрочем, всё по порядку.