Читать книгу Ключи от Стамбула - Олег Игнатьев - Страница 29

Четвёртого сентября, в хмурый дождливый день (с неба лило вторые сутки), от князя Горчакова пришла телеграмма, в которой светлейший известил Игнатьева о его производстве в генерал-лейтенанты. Весть о том, что Николаю Павловичу присвоено не просто очередное, а высочайшее воинское звание, вызвало бурный восторг у его сослуживцев. Его принялись качать и поздравлять, и намекать на угощение с вином.

При получении известия одна мысль родилась одновременно у него и у жены, одна и та же фраза вырвалась:

– Отец теперь будет доволен!

А сам Игнатьев был доволен ещё и тем, что в одном с ним приказе значилось имя его брата Алексея, произведённого в обер-офицерский чин и награждённого орденом св. Анны, которого в своё время был удостоен и он сам. Успехам младших братьев он всегда радовался больше, чем своим. Алексей уже командовал гусарским эскадроном, а Павел учился в Пажеском корпусе.

К обедне Николай Павлович отправился в «большом параде», как привыкли говорить в Константинополе. Затем у него был «вход» с принятием поздравлений от архимандрита Леонида, церковного клира и сотрудников посольства, затем обед на пятьдесят персон.

Вечером устроили иллюминацию и фейерверк.

Игнатьеву припомнился Пекин. Тогда, после подписания Айгунского трактата, радости в его душе было намного больше. И объяснение этому факту у него имелось. Он прекрасно понимал, что единственным результатом его повышения будет возбуждение завистников, составленных большей частью из лежебок.

Когда церковный хор пел ему «Многая лета», он себя ощущал преждевременным старцем.

На всё Промысел Божий, нас охраняющий!

Живое доказательство милости Всевышнего Николай Павлович и Екатерина Леонидовна вскоре испытали на себе. Дело обстояло так: после долгих проливных дождей, когда в комнатах похолодало, в детской, во время купания Лёни, в первый раз затопили камин. Огонь потух в шесть часов вечера. Во втором часу ночи няньке показалось, что малыш зовёт её, проснувшись для кормления. Встав от глубокого сна, она заметила, что детская наполняется дымом и пахнет горелым. Она инстинктивно вылила воду из рукомойника в камин и увидела, что под накалён и что вода кипит. Она тотчас подхватила на руки ребёнка, разбудила Екатерину Леонидовну и отдала ей сына. Игнатьев кликнул Дмитрия, велел позвать истопника: ломать камин.

– Стену нарушим, – предупредил истопник, решительно нацеливая лом. – До потолка развалим, как пить дать.

– Шут с нею, со стеной! – скомандовал Николай Павлович. – Крушите!

Это их всех и спасло. Как только отбили два-три кирпича, сразу показалось пламя – горела балка межэтажной перемычки.

Её стали заливать водой и с трудом выламывать вторую, тлевшую в течение почти семи часов и так же готовую вспыхнуть.

В три часа опасность миновала.

Игнатьев перенёс кроватку Лени в соседнюю комнату, отмылся от сажи и копоти, и с ужасом подумал, что ещё бы каких-нибудь четверть часа, и запылали бы снаружи, лежащие между двумя полами, балки. Дом бы вспыхнул, как порох. Позже выяснилось, что во всём летнем дворце, везде, как и в детской, кирпичный под камина положен прямо на дерево, без охранительной прокладки.

– Что с них возьмёшь, с басурманей? – возмущался Дмитрий. – Камины строить не умеют, а туда же! Куда конь с копытом…

«Поистине Ангел Хранитель всех нас уберёг», – перекрестился Николай Павлович и, глянув на часы, лёг досыпать. Утром он подумал о том, что несмотря на чудную июльскую погоду, дня через два надо будет перебираться в город, так как осенние дожди обычно начинаются внезапно и продолжаются до пятнадцати дней кряду. А ещё озаботился тем, что нужно добыть несгораемый сейф: бумаги хранятся в обычном, еле запирающемся шкафе, ключ от которого у него постоянно в кармане, а ночью – неизменно – под подушкою. Не дай Бог пожара! При разбросанности документов беду можно нажить большую. Но, как это всегда и бывает, чего боишься, то и происходит. Через неделю запылал Стамбул. Старожилы утверждали, что таких пожаров не было лет сорок. Кое-кто из европейских дипломатов ездил поглазеть, но русского посланника среди них не было.

– Во-первых, – объяснял Николай Павлович лорду Литтону своё отсутствие в толпе зевак, – я не охотник созерцать чужое горе. Я и в России не находил ничего интересного в разбойничьем неистовстве огня. А во-вторых, – сказал он, уточняя, – достоинство не позволяет. Я ведь не пещерный житель, чтоб смотреть на пламя, как на божество.

Лорд Литтон, готовясь в отъезду, продал Николаю Павловичу верховую лошадь из своей конюшни, оказавшуюся горячее прежних, и доверительно сказал, что за годы своей службы в Турции сумел скопить пятнадцать тысяч фунтов стерлингов (девяносто тысяч рублей серебром).

– Как видите, – сказал он с грустью, – моя жизнь не лучше вашей. Я уже молчу о том, что оставляю здесь долги.

– А я, – сказал Игнатьев сокрушённо, – оставляю последние силы, воюя с фальшивомонетчиками и их нелегальной продукцией, в основном, русскими пятидесятирублёвыми банкнотами. Такая ловкая подделка, что сразу и не разберёшь. Бумага, правда, чуточку шершавей.

Англичанин хмыкнул.

– Не волнуйтесь. В Лондоне фальшивых ассигнаций тоже много.

После того как сэру Бульверу пришлось уныло запахнуть пальто, прощально взмахнуть шляпой и навсегда уехать в Лондон, Николай Павлович дважды свиделся с новым английским послом Ричардом Лайонсом, старшим сыном лорда Эдмунда Лайонса, адмирала британского флота, бравшего когда-то Керчь.

«Авось, сойдёмся», – решил Игнатьев про себя, сочтя сорокавосьмилетнего дипломата вполне любезным человеком, склонным помогать французам. Несмотря на то, что англичанин на первый взгляд казался тугодумом, его безукоризненно построенные фразы напоминали протяжные балетные прыжки, как бы надолго зависающие в воздухе.

– Я и не ожидал, что наш новый товарищ так хорошо говорит по-французски, – сказал Николай Павлович маркизу де Мустье на обеде у великого везира, и тот надменно усмехнулся.

– Оно и понятно, коллега. Его отец в Афинах показал себя противником Наполеона III и был удалён по представлению тогдашнего английского посла.

– Урок серьёзный.

– Вы его тоже учтите, – всё с той же миной превосходства предупредил Игнатьева француз.

Откровенно и без обиняков.

В последних числах октября в Адрианополе турецкими драгунами – поляками был публично оскорблён русский консул Золотарёв со своей молодою женою. Золотарёв потребовал у генерал-губернатора удовлетворения и наказания развязных офицеров. Турок замешкался, и Золотарёв спустил флаг, прервав с местными властями всякие сношения.

Игнатьеву пришлось срочно вмешаться. Он встретился с великим везиром и вытребовал полного удовлетворения.

– Что делать, – театрально разводил руками Аали-паша, повинно клоня голову, – поляки становятся наглыми. Им покровительствует Франция, а с нею – вся Европа.

Второго ноября, в день, когда пять лет тому назад Игнатьев подписал знаменитый Пекинский трактат – плод продолжительного, напряжённого усилия, упорной и тяжёлой думы, он доверительно сказал полковнику Франкини:

– Бог весть, придётся ли мне ещё когда-нибудь ознаменовать жизнь и деятельность свою столь же осязательным актом, утверждённым моей подписью и нашей имперской печатью.

– Я полагаю, – выслушав его, сказал Виктор Антонович, – деятельности здесь не меньше, причём, весьма разнообразной! И если вам дадут осуществить свою программу, вы утвердите ещё много актов. Исторически и политически значимых.

– Дай-то Бог! – вздохнул Игнатьев и откровенно посетовал, что Стремоухов рвёт и мечет на него. – Он исступлённо не доволен мною. А всё из-за того, что я не разделяю его крайних увлечений в армянском вопросе, и предупредил МИД, что в будущем мы будем иметь от ни них много хлопот.

– Я вот-вот добуду Протокол, – пообещал ему полковник. – Думаю, тогда вам будет легче объясняться с министерством.

– Очень надеюсь, – сказал Николай Павлович, прекрасно понимая, что раздобыть секретный документ – не гриб на вилку наколоть. – Но Протокол сейчас не столь и важен. Я уже примерно знаю, о чём идёт там речь. Беда состоит в том, что выходцы из наших армян, бывших большей частью учителями в наших школах или же служивших в земствах, ругают нас на всех углах, на всех стамбульских перекрёстках. Они охотно печатают пасквили, превозносят благоденствие здешних армян, провозглашают нас – подумать только! – притеснителями христиан и советуют всем армянам признать султана своим верховным покровителем!

– Что-то они запоют, когда турки примутся их резать? – задался вопросом военный атташе, не скрывая своего презрения. – Полагаю, это происки французов, подписавших с ними Протокол.

– Я полностью с вами согласен. Поэтому и написал в своей депеше Горчакову, что главнейшею своею задачей поставляю охранение интересов русского народа, а не какого-нибудь прочего. Меня не свернут ни в ту, ни в другую сторону, вопреки моим собственным убеждениям. Я же прекрасно вижу, что попытки революционеров, всех цветов и национальностей, обращены против нас.

– Поляки сильно досаждают, – сжал пальцы в кулаки Виктор Антонович, – сбиваются в одно змеиное кубло…

– …с нашей российской швалью, – в тон ему сказал Игнатьев, довершая начатую военным атташе фразу. – Вместе с итальянцами, французами, венгерцами собираются подготовить почву у нас для всеобщего переворота. Мои агенты сообщают, что здесь создаётся космополитический Комитет во главе с Ружецким и Бакуниным. У этих господ-босяков заведены связи не только в бывших польских губерниях, но и в Малороссии, в Одессе и на земле Войска Донского.

– Непонятно, на кого они рассчитывают?

– На подлецов, подкапывающих наши устои! – гневно произнёс Николай Павлович. – Они рассчитывают на сочувствие разных лиц в правительственных кабинетах и даже хвастаются покровительством Великого Князя Константина Николаевича, замутившего крестьянскую реформу. К сожалению, я участвую в «холерном конгрессе» и не могу заняться анархистами вплотную. Роль пассивная мне не пристала. Франция присылает особого дипломата, чтобы высвободить время своему послу, а мне приходится тянуть лямку одному в деле мне незнакомом совершенно. Впрочем, бакунинские заседания ещё не открыты.

– Ваше высокопревосходительство, – обратился к нему военный атташе, – а почему бы Мерингу не заменить вас на конгрессе? Он врач, ему и карты в руки.

– Доктор Меринг оставляет нас, но причисляется к МИДу для приискания места и составления диссертации.

– Шустрый немец, – повёл головой атташе и сказал, что ещё два революционных комитета создаются близ нашей границы: в Трапезунде и в Персии. Что-то недоброе подготовляется в южных губерниях.

– На Дону и на Кавказе, – уточнил Николай Павлович, получивший шифрограмму из Генштаба. – Вот я и тревожусь: бью в набат. Авось в правительстве спохватятся, проснутся и всею мощью государства задавят своевременно смутьянов.

– Катков об этом пишет хорошо, – сказал военный атташе и озабоченно потёр надбровье.

Игнатьев согласно кивнул.

– Мы с Михаилом Никифоровичем сходимся во мнениях. По многим насущным вопросам. – Он помолчал, убрал газеты со стола и вновь заговорил. – Недавно я встречался с маркизом де Мустье и упрекнул его в досадном подстрекательстве армян, на что-то он тотчас замахал руками: «Что вы, что вы»! – И живо увильнул от этой темы.

– По-видимому, счёл её опасной, – усмехнулся полковник Франкини и сообщил, что бывший английский посланник сэр Бульвер хотел пойти советником к султану, но не решился пренебречь общественным мнением.

В последний четверг декабря гости русского посольства расплясались до трёх часов утра, а Николай Павлович (под шумок танцев) собрал представителей держав-гарантов: лорда Лайонса, маркиза де Мустье, Брасье де Сен-Симона, барона Прокеша и итальянского посланника и неожиданно устроил конференцию. Он обвинил маркиза в подстрекательстве армян, ссылавшихся по своей глупости на его существенную помощь. Дипломаты дружно поддержали Игнатьева в этом вопросе и буквально «допекли» француза. Впрочем, разошлись они достойно, ничем не оскорбив друг друга.

(Вечера тем и удобны, что не только все миссии в полном составе, но вообще все нужные люди под рукой).

Обрадовавшись своему успеху, Игнатьев вновь обратился в молодого человека и танцевал так, как не танцевал с поручичьего чина.