Читать книгу Кто проспал начало войны? - Олег Козинкин - Страница 2

Часть I

«Директива № 1» и «Боевая готовность»

Благодаря «Воспоминаниям и размышлениям» маршала Победы Г. К. Жукова, в истории Великой Отечественной войны укоренилась одна интересная, теперь уже легендарная история. История о том, что только в ночь на 22 июня Сталин наконец разрешил, в ответ на долгие уговоры Тимошенко и Жукова, привести войска западных округов в боевую готовность. Вечером 21 июня 1941 года Г. К. Жуков получил сообщение от начальника штаба Киевского особого военного округа генерал-лейтенанта М. А. Пуркаева о немецком перебежчике-ефрейторе, который утверждал, что «немецкие войска выходят в исходные районы для наступления, которое начнется утром 22 июня». Жуков «тотчас же доложил наркому и И. В. Сталину то, что передал М. А. Пуркаев». Сталин пригласил Жукова с Тимошенко и Ватутиным в Кремль. Жуков «захватил с собой проект Директивы войскам», и они «по дороге договорились во что бы то ни стало добиться решения о приведении войск в боевую готовность». После долгих сомнений и практически под давлением Тимошенко («Надо немедленно дать директиву войскам о приведении всех войск приграничных округов в полную боевую готовность») Сталин согласился направить в приграничные округа эту директиву и объявить-таки в этих округах «полную боевую готовность». По предложению Сталина Жуков с Ватутиным составили новый, более короткий «проект директивы наркома», в котором Сталин сделал некие «поправки и передал наркому для подписи». Далее Г. К. Жуков приводит в своих мемуарах текст Директивы № 1 от 21.06.1941 г. полностью и сообщает, что «передача в округа была закончена в 00.30 минут 22 июня 1941 года» (хотя от Сталина Жуков и Тимошенко ушли еще в 22.20 21 июня, а приграничных западных округов всего четыре плюс Ленинградский). Дальше идет рассказ о том, как Жукова с Тимошенко обуревало «чувство какой-то сложной раздвоенности». Вроде бы все необходимые действия ими выполнены, «директиву о приведении войск приграничных военных округов в боевую готовность» им отправить Сталин разрешил. Но «у нас ряд важнейших мероприятий еще не завершен. И это может серьезно осложнить борьбу с опытным и сильным врагом. Директива, которую в тот момент передавал Генеральный штаб в округа, могла запоздать». Под утро Г. К. Жуков, всю ночь не смыкавший глаз, получил сообщения из Западного особого военного округа «о налете немецкой авиации на города Белоруссии», из Киевского округа «о налете на города Украины», из Прибалтийского «о налетах вражеской авиации на Каунас и другие города». После этого, около 4.00, «нарком приказал» Жукову «звонить И. В. Сталину». Сталин в это время спал, и начальник охраны сначала отказывался его будить, но Жуков смело потребовал: «Будите немедля: немцы бомбят наши города!» Сталин подошел к телефону. Жуков «доложил обстановку и попросил начать ответные боевые действия. И. В. Сталин молчит. Слышу лишь его дыхание». Видимо, до Сталина всегда туго доходило с утра пораньше. Георгий Константинович настойчиво переспросил: «Вы меня поняли?» Сталин молчал еще какое-то время, потом до него все же дошло, и «наконец И. В. Сталин спросил: – Где нарком?» Дальше Сталин дал команду собрать Политбюро. «В 4 часа 30 минут утра мы с С. К. Тимошенко приехали в Кремль. Все вызванные члены Политбюро были уже в сборе». Затем, бледный Сталин хотел звонить в германское посольство. Молотов доложил, что «германское правительство объявило нам войну». После «длительной, тягостной паузы» Жуков «рискнул… и предложил немедленно обрушиться всеми имеющимися в приграничных округах силами на прорвавшиеся части противника и задержать их дальнейшее продвижение». «Не задержать, а уничтожить, – уточнил С. К. Тимошенко». В 7.15 утра 22 июня в округа передали Директиву № 2. Правда, ее текст Жуков в своих мемуарах приводить не стал, т. к. «она оказалась нереальной, а потому и не была проведена в жизнь» (хотя данная Директива и тем более Директива № 3 очень даже интересны с точки зрения довоенных планов наших генералов). Затем идет рассказ о том, как был составлен и утвержден проект Указа об объявлении в СССР мобилизации военнообязанных. А потом, сразу после обеда 22 июня, Сталин отправил начальника Генерального штаба Г. К. Жукова в Киевский округ и «несколько раздраженно добавил: – Не теряйте времени, мы тут как-нибудь обойдемся».

Прочитает это неискушенный человек и составит для себя вполне определенное мнение о том, как начиналась война. Мол, не будь этого несчастного «ефрейтора» – знать бы не знали наши генералы, что война на пороге. Получается, что если бы тот самый ефрейтор-перебежчик утонул или его подстрелили бы чересчур ретивые пограничники с нашей или немецкой стороны, то Жуков вообще не узнал бы до самого начала нападения, что пора писать Директиву о приведении западных округов в боевую готовность? Впрочем, таких «перебежчиков» в последние мирные дни по всей линии государственной границы было чуть ли не два десятка. Но по «Воспоминаниям» Г. К. Жукова получается, что перешел границу только один «фельдфебель», и только он сообщил генералам о начале войны, и именно военные долго заставляли упирающегося Сталина дать-таки в приграничные округа директиву о приведении войск в полную боевую готовность. А он все сопротивлялся, такой «подозрительный» и «упрямый»… Но, так как данная Директива была послана в приграничные округа только в полночь с 21 на 22 июня, то за оставшиеся пару часов войска просто не успели подняться по тревоге! И выскакивали полусонные красноармейцы в одном исподнем из рушащихся казарм. Но даже в исподнем они смело бросались на врага! Эх, если бы Сталин дал Г. К. Жукову разрешение на «объявление полной боевой готовности» хотя бы несколькими часами раньше, а еще лучше – объявили бы полную боевую готовность где-нибудь в мае, как просил и требовал Георгий Константинович! Уж тогда бы мы немцам показали! Все боялся хитрый тиран «спровоцировать» «друга и союзника» Гитлера. Да и сама Директива № 1 какая-то странная, все о том, чтобы «не поддаваться ни на какие провокационные действия, могущие вызвать крупные осложнения» предупреждает. Тут воевать надо, а Сталин все о «провокациях» твердит. И уж тем более нельзя было отправлять начальника Генштаба в Киевский округ. Даже невоенный человек, прочитавший это, понимает, как не прав Сталин. Ведь в такой день начальник Генштаба обязан находиться на своем рабочем месте, а не разъезжать по округам!

Именно эта байка о начале войны гуляет долгие годы из книги в книгу, из одних бесконечных исследований в другие «новые и оригинальные» «версии» – «версия» от Г. К. Жукова. Такое начало Великой Отечественной войны стало непреложной истиной, догмой, и такой же догмой стал сам текст «Директивы № 1 от 21.06.41 г.». При этом нельзя не заметить, что текст этот действительно несколько «странный».

Нечто похожее о Директиве № 1 можно было в свое время прочитать и в Интернете. В «Википедии», этакой «Энциклопедии Интернета», есть забавные строки и о 22 июня 1941 года, и о Директиве ГШ № 1 от 21.06.41 г.: «М. Некрич, впервые введший документ в научный оборот, считает, что Директива “носила странный и противоречивый характер. В ней, как в двух каплях воды, нашли отражение сомнения и колебания Сталина, его неоправданные расчеты, что вдруг удастся избежать войны”. По мнению К. Плешакова, «Директива сулила катастрофические последствия» и совершенно сбивала с толку войска на границе, ввиду невозможности отличить «провокацию» от начала войны. Военный исследователь, полковник Генерального штаба М. Ходоренок характеризует эту директиву как «на редкость безграмотную, непрофессиональную и практически невыполнимую»; он считает, что Директива своим запретом отвечать на «провокации» дезориентировала командование и сыграла отрицательную роль».

Не знаю, кто по образованию этот Некрич, но полковнику ГШ М. Ходоренку не стоило бы обвинять в «редкой безграмотности» начальника ГШ генерала армии Г. К. Жукова: у Георгия Константиновича и без этих «обвинений» грехов хватает. И уж тем более не стоит обвинять в безграмотности И. В. Сталина. А для плешаковых поясню: директивы посылаются не «войскам», а командирам частей, и составляются на том языке, который наиболее доступен их «военному уму». В своих работах такие историки, как А. Б. Мартиросян («22 июня. Блицкриг или измена») и Ю. И. Мухин («Если бы не генералы»), уже делали подробный разбор Директивы № 1. Они привели достаточно доказательств того, что примерно 16–18 июня, перед Директивой № 1 от 21.06.41 г. был документ, предписывающий командующим западных округов поднять войска по тревоге, привести войска в боевую готовность. А. Б. Мартиросян в своей работе сделал упор на логику геополитики того времени и разведданные. Ю. И. Мухин провел собственный анализ текста Директивы, показав, что фраза «быть в полной боевой готовности» стоит не в приказной части Директивы, а в преамбуле. А это говорит только о том, что данная директива сама по себе ни в коей мере не приводит войска в боевую готовность, по крайней мере так, как это преподносят нам все эти годы различные историки. Она всего лишь дублирует какие-то предыдущие распоряжения, которые как раз и предписывали командующим западных округов привести войска этих округов в полную боевую готовность. Даже если в ней и чувствуется некая «странность», Директива № 1 – вовсе не единственный приказ о приведении в боевую готовность войск западных округов. Последний, но не единственный! Еще Ю. И. Мухин в своих работах по этой теме приводил директивы командующих западных округов о приведении вверенных им частей в боевую готовность, что просто невозможно сделать без предварительной команды из Генштаба. А также доклады командиров частей в округах своему командованию о выполнении полученных указаний по приведению своих частей в боевую готовность. Также Мухин цитирует выдержки из протоколов допроса командующего ЗапОВО генерала армии Д. Г. Павлова и его подчиненных о том, что им было известно о «телеграмме из Генштаба от 18 июня 1941 г.» о приведении вверенных им частей в полную боевую готовность. Именно 18 июня. Не раньше и не позже. На самом деле, раньше 18 июня посылать такое распоряжение открыто было рано: Гитлер мог обвинить Сталина в агрессии, и СССР из жертвы нападения превратился бы в агрессора со всеми вытекающими. А после 18, зная, что уже 22–23 июня нападение немцев очень вероятно, тянуть с отправкой в войска такого распоряжения становилось опасно – можно было просто не успеть с какими-либо мероприятиями.

Но вообще-то и сам текст Директивы № 1 от 21.06.41 г., при всей его «нескладности», несет в себе доказательство того, что еще до 22 июня было отдано распоряжение командующим и военным советам западных округов о приведении войск этих округов в полную боевую готовность. Либо телеграммами и письменными приказами-директивами, либо устно – «личными распоряжениями» наркома обороны, которые будут рассмотрены в последующих главах. При этом сама история появления на свет «Директивы № 1 от 21.06.41 г.» действительно наводит на мысль о ее некой «странности и несуразности» и, возможно, даже фальшивости – ведь у нее нет номера как такового. В то же время во всех директивах НКО и ГШ, выходивших в июне 1941-го (как до, так и после 22 июня), стоит и шестизначный номер с указанием степени секретности, и степень важности «сс/ов» – «совершенно секретно / особой важности». Например:

«Директива наркома обороны ссср и начальника генштаба красной армии командующему войсками ково № 503862/сс/ов…»

То есть у всех документов есть, по меньшей мере, порядковый номер. А у этого, вроде бы приводящего войска в «боевую готовность», нет ни номера, ни атрибутов секретности. «Странным» является и то, как Директива передавалась в западные округа в ночь на 22 июня, время, в течении которого передавалась эта вполне короткая директива. Слишком долго ее передавали – несколько часов прошло, после того как ее подписали при Сталине Тимошенко и Жуков, и она поступила в войска. Неужто передачу достаточно важной Директивы срывали в Москве, умышленно затягивая время передачи? Да и в каждый отдельный округ должна была идти своя отдельная директива под своим номером.

Но будем пока считать, что данный документ от Г. К. Жукова все же подлинный и реальный. Тем более что если он и не совсем настоящий, то, скорее всего, сделан он на основе подлинной и настоящей Директивы от 21 июня 1941 года (в округах ее назвали приказом наркомата обороны) и сохраняет основные ее идеи и указания. И по сути своей данный текст соответствует рукописному оригиналу-черновику, той самой «директиве», что Жуков написал под диктовку Сталина в его кабинете вечером 21 июня, с поправками самого Сталина. Да и вряд ли Г. К. Жуков рискнул бы подделывать текст той самой Директивы № 1.

«Директива ГШ № 1 от 21. 06.41.»

«Военным советам ЛВО, ПрибОВО, ЗапОВО, КОВО, ОдОВО.

Народному комиссару Военно-Морского Флота

1. В течение 22–23 июня 1941 года возможно внезапное нападение немцев на фронтах ЛВО, Приб. ОВО, Зап. ОВО, КОВО, Од. ОВО. Нападение может начаться с провокационных действий.

2. Задача наших войск – не поддаваться ни на какие провокационные действия, могущие вызвать крупные осложнения.

Одновременно войскам Ленинградского, Прибалтийского, Западного, Киевского и Одесского округов быть в полной боевой готовности, встретить возможный внезапный удар немцев или их союзников.

Приказываю:

а) в течение ночи на 22 июня 1941 года скрытно занять огневые точки укрепленных районов на государственной границе;

б) перед рассветом 22 июня 1941 года рассредоточить по полевым аэродромам всю авиацию, в том числе и войсковую, тщательно ее замаскировать;

в) все части привести в боевую готовность. Войска держать рассредоточенно и замаскированно;

г) противовоздушную оборону привести в боевую готовность без дополнительного подъема приписного состава. Подготовить все мероприятия по затемнению городов и объектов;

д) никаких других мероприятий без особого распоряжения не проводить.

Тимошенко, Жуков.

21 июня 1941 года».

(Жуков Г. К. Воспоминания и размышления: – М.: АПН, 1969 г., стр. 243)

Попробую немного разобрать «для штатских» текст этой Директивы и показать то, что увидит любой достаточно грамотный советский военный, офицер в данном тексте.

– Пункт третий преамбулы, не имеющий номера, а значит, один из важнейших, говорит о том, что войскам этих округов предписано «быть (находиться) в полной боевой готовности», т. е. продолжать находиться в уже объявленной ранее полной боевой готовности.

– Пункт в), в котором говорится, что «все части привести в боевую готовность. Войска держать рассредоточено и замаскировано», находится там, где и положено – в «приказной» части.

Таким образом, сначала в преамбуле Директивы говорится: «быть в полной боевой готовности», а потом в «приказной» части – «все части привести в боевую готовность». И для человека не очень военного, эти повторяющиеся пункты вроде бы и говорят о том, что войска вот так вот и поднимаются по тревоге. Возможно, этот повтор и дал основание ходоренкам заявлять о «несуразности» Директивы № 1, представлять ее как «на редкость безграмотную, непрофессиональную и практически невыполнимую». И она действительно выглядит достаточно «несуразной» и «безграмотной» для директивы, «приводящей войска в полную боевую готовность». Сначала предписывают «быть в полной боевой готовности», а потом приказывают «все части привести в боевую готовность», да еще и требуют «войска держать рассредоточено и замаскировано». Действительно, «несуразность» какая-то. Но только до тех пор, пока не примешь во внимание, что писалась она как продолжение неких предыдущих Директив и распоряжений. Ведь согласно «орфографии» и штабной культуре, и если б не было предыдущих распоряжений о приведении частей в «боевую готовность», то стояло бы в этом тексте, и именно, и только в «Приказной» части, примерно так: «все части (округов) привести в полную боевую готовность. Войска рассредоточить и замаскировать». Так, по крайней мере, будет просто грамотней (по-русски) звучать и понятней для командиров частей.

Таким образом, пункт в) «Директивы № 1» говорит о том, что к этому моменту, к 21 июня, войска уже должны быть рассредоточены и замаскированы, т. е. выведены с мест постоянной дислокации, из гарнизонов и ангаров, в полевые лагеря. Поэтому и написано – «Войска держать рассредоточено и замаскировано». Именно это предписывала сохранившаяся Директива ГШ № 0042 для авиационных и воинских частей западных округов от 19 июня. И Директива № 1 в этом плане всего лишь дублирует упомянутую Директиву ГШ. А фраза «все части привести в боевую готовность» без указания степени готовности, возможно, лишь напоминание командованию округов: мол, следует привести в боевую готовность и те части, что не оговаривались отдельно в предыдущем распоряжении и не должны были подниматься по тревоге ранее. Или же имеются в виду некие части, о которых командование на местах знает из предыдущих директив.

– Пункт г) «ПВО привести в боевую готовность без дополнительного подъема приписного состава» – пример того, что в предыдущих распоряжениях также оговаривались ограничения по каким-либо частям, родам войск. Например, командующему Московским округом генералу И. В. Тюленеву Сталин лично ставил задачу днем 21 июня лишь частично привести ПВО Москвы в боевую готовность: «…вам следует довести боевую готовность войск противовоздушной обороны Москвы до семидесяти пяти процентов». (И. В. Тюленев. Через три войны. – М., Воениздат, 1972 г.)

Поясню еще немного. Войска никогда не поднимаются по какой-то абстрактной боевой готовности. Всегда указывается конкретная степень боевой готовности, по которой и действуют командиры. При этом могут даваться ограничения, отдельные указания, как, например, в пункте г) Директивы № 1.

В зависимости от степени угрозы со стороны вероятного противника в современной армии объявляются разные степени боевой готовности. Степени боевой готовности делятся на:

1 – постоянная боевая готовность – состояние Вооруженных Сил в мирное время;

2 – повышенная боевая готовность – проводятся мероприятия в режиме подготовки к войне, но войска еще не получают команды о начале боевых действий, так что и эта степень готовности еще может считаться вполне «мирной»;

3 – полная боевая готовность – объявляется в случае явной угрозы нападения на страну, войны. Также в «полную б. г.» достаточно легко перейти из состояния «повышенной». Ведь полная боевая готовность отличается от повышенной самой «малостью»: при «полной» проводится призыв в части приписного состава через РВК (военкоматы) да личному составу выдаются боеприпасы.

Более точные формулировки вам подскажет любой офицер, работник РВК, начальник штаба батальона, офицер по мобилизационной работе. Есть перечень степеней боевой готовности и в Интернете. При желании можно уточнить формулировки тех лет, но, по сути, они не сильно отличаются от современных. И хотя в то время формально было всего две «степени боевой готовности»: «постоянная» и «полная», но по сути приведения в боевую готовность что тогда, что сегодня войска действуют, в общем, одинаково. В то время, перед тем как отдать команду о приведении частей в «полную боевую готовность» давались команды «сделать то-то и то-то» для «повышения боевой готовности» – для того, чтобы переход армии «в полную б. г.» прошел более сглаженно. Именно с учетом опыта тех предвоенных дней впоследствии число степеней боевой готовности Советской армии было увеличено с двух до четырех. Сегодня есть даже степень готовности «военная опасность» перед «полной боевой готовностью».

Если бы Директива № 1 от 21.06.41 г. была единственным документом, приводящим войска западных округов в боевую готовность, то фраза «привести войска в полную боевую готовность» действительно стояла бы только в «приказной» части и только в «единственном числе», но никак не в преамбуле. И в любом случае «степень» боевой готовности обязательно бы указывалась, а не просто: «привести в боевую готовность». Или было бы оговорено, какие именно части привести в боевую готовность. Хотя в тексте директивы и указано – «все части привести в боевую готовность», однако возможно, что в черновике и кроется ответ – какие именно части должны были привести в боевую готовность командиры на местах?

Штабная грамотность не зависит от степени волнения начальника Генерального штаба и наркома обороны, которые «от волнения» могли «запятые перепутать». В пункте г) оговорить действия приписного состава для ПВО округов впопыхах почему-то смогли, а остальные пункты сочиняли в страшном волнении? От точности формулировок, особенно в армии, особенно в боевой обстановке, зависят жизни сотен тысяч людей, а в политике – вопросы жизни и смерти страны. Может, Жуков и «разволновался», и составил «бестолковую директиву», но Сталин за словами следил. Поэтому о том, что за несколько дней до 22 июня в западные округа была отправлена секретная телеграмма с указанием привести войска западных округов в состояние «полной боевой готовности», вполне ясно говорит сам текст Директивы № 1 от 21.06.41 г. А вот изучение «черновика» Директивы № 1, возможно, и сняло бы вопросы о ее «странностях» и «несуразностях».

Текст «Директивы № 1» подтверждает предыдущие распоряжения: «быть в полной боевой готовности» и усиливает его дополнительными указаниями – «занять огневые точки, рассредоточить всю авиацию и замаскировать» (напомню – 19 июня 1941 года уже была Директива ГШ о «рассредоточении и маскировке всей авиации» и прочих частей западных округов). И требует достойно «встретить возможный внезапный удар немцев или их союзников».

Может, кто-то из «историков» до сих пор и не знает, но самое важное в перечне мероприятий по повышению боевой готовности, а именно – укомплектование частей личным составом и техникой, в западных округах до полного штата (от 80 до 90 % от штата, что позволяет считать часть боеготовой) было проведено в этих округах еще в апреле – мае. До полного штата (по л/с) были укомплектованы части первого и второго эшелонов обороны этих округов. А мехкорпуса, например, в те месяцы вообще были практически полностью укомплектованы личным составом, и те же недостающие танки пытались заменить противотанковыми пушками. (При этом не стоит забывать, что на 1 октября 1940 года в ПрибОВО было всего 635 танков, в ЗапОВО – 682 танка, в КОВО – 1479, в Одесском – 435. На конец февраля 1941 года в ПрибОВО – 1229 танков, в ЗапОВО – 1691, в КОВО – 3480, в ОдВО – 691 танк. А на 22 июня 1941 года в ПрибОВО уже 1400 танков, в ЗапОВО – 2502, в КОВО – 4793, в ОдВО – 799 танков. В условиях такого резкого и массового увеличения численности войск временное ослабление боеспособности этих войск неизбежно, о чем не следует забывать.)

Но вот как раз и «доукомплектование личным составом» полков, дивизий и корпусов и «рассредоточение и маскировка» авиации западных округов и входят в перечень мероприятий, проводимых при приведении войск в «повышенную» и «полную» боевую готовность. А уровень подготовки войск, что в ПриВО, что в ПрибОВО или в ЗапОВО был примерно одинаков. По крайней мере, это точно зависело от самих генералов, а не от Сталина. И, получив в войска личный состав, генералы имели самое важное – доукомплектованность по людям, а боевая техника и так была при них, в парках, боксах и на складах (не хватало в основном тех же автомобилей и тракторов из народного хозяйства). И обучение приписного личного состава было, есть и будет полностью в компетенции командиров – так, некоторые только сформированные к 22 июня части, как, например, противотанковая бригада полковника Москаленко на Украине или такие же бригады в Прибалтике, свои задачи выполняли вполне достойно.

Далее текст Директивы № 1 требует (рассмотрим более подробно по пунктам):

– «…а) в течение ночи на 22 июня 1941 года скрытно занять огневые точки укрепленных районов на государственной границе…»

Снова немного поясню для штатских: занять «в течении ночи» «огневые точки укрепленных районов на государственной границе», находясь до этой минуты, после полуночи 22 июня, в казармах, вообще-то невозможно. Казармы с личным составом дивизий и корпусов несколько далековато расположены от «укрепленных районов на государственной границе». Т. е. данное распоряжение предназначено для частей, какое-то время (несколько дней) назад уже убывших ближе к границе, к местам оборонительных рубежей, а не для спящих в брестских казармах по милости того же Д. Г. Павлова дивизий. И ведь на самом деле многие части не только достойно встретили немецкие войска, но и умудрились выбить их обратно уже 22 июня на той же Украине, и в Прибалтике, и на границе с Румынией, в ОдВО. А это возможно только в том случае, если войска уже заранее подняты по тревоге, выведены из казарм и военных городков, рассредоточены, заняли боевые порядки и изготовились к обороне и возможному удару немцев.

(Примечание. Вообще-то, насчет того, что отдельные части не только отразили первый удар, но и смогли сами перейти в контрнаступление и выйти на немецкую территорию, все просто. Это возможно только в том случае если войска действительно уже заняли боевые порядки и изготовились к обороне и возможному контрудару заранее. А это, в свою очередь, возможно только по приказу «сверху», но никак не по «личной инициативе» отдельных «смелых» командиров, «не побоявшихся» назло «перестраховщику» Сталину поднять «свои части по тревоге». Нам-то как раз все эти годы и рассказывали байки про то, как смелый адмирал Кузнецов поднял флот «по собственной инициативе» (правда, в мемуарах самого Н. Г. Кузнецова ничего не говорится о такой «собственной инициативе», и о них чуть позже). На то, чтобы поднять часть по тревоге и привести ее в «полную боевую готовность», необходимо от нескольких часов для небольших гарнизонов и частей, до нескольких десятков часов для дивизий и корпусов (но им еще требуется время, чтобы выйти в район сосредоточения). И выходит, что те дивизии и корпуса, кто умудрился начать войну с удара по немецкой территории, заняли оборонительные рубежи на границе «самостоятельно» за несколько дней до 22 июня? Правда, командиры этих же частей докладывали потом, что они выдвигались на эти рубежи согласно полученным ими 15–18 июня приказам ГШ и Наркомата обороны. Этот факт разные резуны – солонины хоть и пытаются преподнести как «подтверждение агрессивных намерений Сталина по нападению на Гитлера», но делают это как-то вяло. Ведь в своих докладах окружные командиры писали, что занимали именно оборонительные рубежи…)

– «…б) перед рассветом 22 июня 1941 года рассредоточить по полевым аэродромам всю авиацию, в том числе и войсковую, тщательно ее замаскировать…»

Подобные приказы посылались в приграничные войска и раньше, но попросту саботировались авиационным командованием округов – за что в итоге авианачальники западных округов, где потери истребительной и прочей авиации были огромны (кроме Одесского округа), и были расстреляны. Данный пункт вызывает некоторые споры: мол, как можно было в ночь «рассредоточивать» самолеты «по полевым аэродромам», ведь аварийность при ночных перелетах неизбежна, мол, в Москве ничего не соображали, посылая подобные указания?! Но вообще-то, в этом пункте написано вполне ясно: «б) перед рассветом 22.06.41 г. рассредоточить по полевым аэродромам всю авиацию, в том числе и войсковую, тщательно ее замаскировать».

С одной стороны, фраза «рассредоточить по полевым аэродромам всю авиацию» говорит, конечно, о перебазировании авиации со стационарных аэродромов мирного времени на полевые площадки. Но с другой стороны, те авиачасти, что уже были на полевых аэродромах после 19 июня, не должны были еще куда-то перелетать и «рассредоточиваться» еще куда-то. Вот для них и тех, кто еще до сих пор так и не перегнал свои самолеты, и требовалось самое простое – «растащить за хвосты» самолеты по полю и накрыть сетями маскировочными. И все. Для этого даже летчиков привлекать не надо, с такой задачей вполне справляются техники и дежурное звено. Да, и те же бомбардировщики могли завести, перегнать по полю и закрыть сетями техники с дежурными летчиками. Но…

В действительности полевых площадок оказалось просто недостаточно, и они не были подготовлены к приему самолетов, когда началась война и немцы нанесли первые удары именно по аэродромам. Авиаполкам некуда было перелетать, когда немцы стали накрывать волнами бомбардировок и эти полевые аэродромы в том числе. Но самое интересное, что в одном округе как раз смогли ночью 22 июня перегнать самолеты на «оперативные» (полевые) аэродромы, и особых проблем с ночным перегоном самолетов в этом округе не было. Но самое главное – командующие других округов загнали свои авиачасти к самой границе, где их могла расстреливать чуть ли не артиллерия немцев. А ведь 20 июня в округа пошел еще один приказ наркома (подписанный Тимошенко, Жуковым и Маленковым), № 0043 о маскировке именно аэродромов и о рассредоточении самолетов на них, которым предписывалось именно «растащить самолеты по кустам», «за хвосты»…

– «…в) все части привести в боевую готовность. Войска держать рассредоточенно и замаскированно…»

Это наиболее «странный» пункт, вызывающий наибольшее количество вопросов. Вроде бы дается распоряжение привести в полную боевую готовность все оставшиеся части этих округов, которые ранее не поднимались по тревоге и не выводились к границе после 18 июня. Приведенные же ранее в боевую готовность войска надлежит продолжать «держать рассредоточено и замаскировано» согласно Директив № 0042 от 19 июня и № 0043 от 20 июня. Т. е. получивший такое распоряжение командир должен это понять так: «все (оставшиеся) части привести в боевую готовность, (продолжить) держать (уже приведенные в состояние полной боевой готовности) войска рассредоточенно и замаскированно». Или, например, так: «все части (находящиеся там-то и там-то) привести в боевую готовность, (продолжить) держать (уже приведенные в состояние полной боевой готовности) войска рассредоточенно и замаскированно».

Однако точно сказать, что означает данное распоряжение, можно будет только в том случае, если будет опубликован подлинник данной «Директивы» со всеми поправками, вычеркиваниями и пометками.

(Примечание. В Интернете уже гуляют «оригиналы Директивы № 1 от 21 июня 1941 года». Так сказать «апокрифы». Эти тексты «оригинала» отличаются от «канонического» текста маршала Г. К. Жукова именно наличием в этом пункте четких указаний на то, какие части должны быть приведены в боевую готовность! Говорить «официально» о подлинности данного текста пока не представляется возможным, хотя именно этот «апокриф», черновик оригинала, и показывает более полно и убедительно, что до него уже были директивы о приведении в боевую готовность войск западных округов, показывает, какие части имелись в виду, когда давалась команда «все части (находящиеся там-то) привести в боевую готовность». И эти «черновики-оригиналы» и подтверждают, что легенда Г. К. Жукова о том, что «Сталин не дал им с Тимошенко приводить войска в боевую готовность заранее», – не более чем блеф! В последней главе будет рассмотрен этот «апокриф» «Директивы № 1 от 21.06.41 г.» на предмет его связи с Директивами предыдущих дней. Но пока мы будем рассматривать только то, что официально опубликовано в «приличных источниках»…)

– «…г) противовоздушную оборону привести в боевую готовность без дополнительного подъема приписного состава. Подготовить все мероприятия по затемнению городов и объектов…»

Для пэвэошников дается распоряжение пока обходиться своими силами, без приписного состава из военкоматов. Т. е. читаться это должно примерно так: «ПВО (также) привести в боевую готовность (но) без дополнительного подъема приписного состава» (т. е. пока обходиться теми, кто есть), «подготовить все мероприятия по затемнению городов» (но пока не затемнять)».

И самое главное:

– «…д) «никаких других мероприятий без особого распоряжения не проводить».

Видимо, директивы или распоряжения от «?» июня были очень подробными и с массой ограничений. Ведь степень боевой готовности может и понижаться, если снизится степень угрозы. Поэтому в «Директиве № 1» и идут оговорки – а вдруг обойдется. Т. е. «Директивой № 1» округа также еще не приводятся в «полную боевую готовность» на 100 %, чтобы была возможность остановить процесс, отыграть назад войну. Вдруг Гитлер еще раз передумает? Вдруг получится нападение перевести в разряд «приграничных конфликтов» и «недоразумений», которые можно при желании сторон уладить? Хотя у Гитлера на лето 1941 года времени уже не оставалось, и Сталин это понимал.

Система ПВО, надо сказать, имеет свою специфику. Например, эти войска постоянно находятся на боевом дежурстве, и у них свои тонкости в приведении в «Полную Боевую Готовность». Так же, как и у флота. У летчиков свои «степени боевой готовности», отличные от пехоты и танкистов с артиллеристами. У всех свои перечни мероприятий по приведению в различные «степени боевой готовности», хотя суть примерно одинакова.

Собранные разными исследователями «косвенные» доказательства существования распоряжений о приведении западных округов в состояние «полной боевой готовности» еще до 22 июня 1941 года подтверждает сама же «Директива № 1», проигнорировать которую, как предыдущие распоряжения, было нельзя (ведь ее запустил в оборот сам Жуков, как документ, «приводящий армию в боевую готовность»!). Но данная Директива смыслом и текстом всего лишь продолжает и расширяет перечень мероприятий по приведению войск в боевую готовность к отражению агрессии и возможного нападения. Она подтверждает директивы и приказы, отданные ранее, сообщает вероятную дату возможного нападения, дает команду привести в боевую готовность все войска округов (то ли оставшиеся из не приводимых в боевую готовность ранее, то ли находящиеся в определенных местах дислокации согласно ранним приказам). И при этом директива оставляет возможность для остановки процесса, в случае, если нападение не произойдет или получится перевести все же начавшуюся войну в разряд «приграничных недоразумений».

(Примечание. Для проверки я убрал из текста Директивы № 1 от 21.06.41 конкретные данные: дату, названия округов и прочее – оставил только текст.

Директива ГШ _____________

«Военным советам ______________________

1. В течение _____________ возможно внезапное нападение ___________ на фронтах ___________ Нападение может начаться с провокационных действий.

2. Задача наших войск – не поддаваться ни на какие провокационные действия, могущие вызвать крупные осложнения.

Одновременно войскам ___________ округов быть в полной боевой готовности, встретить возможный внезапный удар __________.

Приказываю:

а) в течении ночи на _______________ скрытно занять огневые точки укрепленных районов на государственной границе;

б) перед рассветом ____________ рассредоточить по полевым аэродромам всю авиацию, в том числе и войсковую, тщательно ее замаскировать;

в) все части привести в боевую готовность. Войска держать рассредоточено и замаскировано;

г) противовоздушную оборону привести в боевую готовность без дополнительного подъема приписного состава. Подготовить все мероприятия по затемнению городов и объектов;

д) никаких других мероприятий без особого распоряжения не проводить.

____________________»

Показал приятелю, преподавателю тактики в военном училище. Тот спросил, кто составил подобный безграмотный бред, и тут же заявил, что наверняка этот приказ – не более чем продолжение более раннего распоряжения и чего-то в нем не хватает. Впрочем, через пару минут он точно сказал мне, что это за директива…)

Все рассматривали текст Директивы № 1 как историки, да еще и с «подсказок» маршала Победы Жукова, утверждавшего, что только данная Директива только в ночь на 22 июня «приводила РККА» в «полную боевую готовность». А надо было бы изучать ее с учетом специфики штабной культуры, правил ведения штабных документов. Анализ текста даже этой, «канонической» версии Директивы № 1 может дать интересные выводы и подтверждает, что за несколько дней до 22 июня, приблизительно 18.06.41 г., если не раньше, действительно должны были быть распоряжения ГШ (Жукова) и НКО (Тимошенко) с санкции Сталина о приведении западных округов в состояние «полной боевой готовности». А иначе действительно данная Директива будет и «несуразной», и «безграмотной» (факт существования телеграммы начальника ГШ от 18 июня 1941 года с указанием привести войска ЗапОВО в полную «боевую готовность» подтвердил на следствии в июле 1941 года начальник связи этого округа генерал-майор Григорьев А. Т.). И уже исходя из этого становится понятно, почему расстреляли командующего ЗапОВО Д. Г. Павлова, почему еще через неделю Сталин снял с должностей его непосредственных начальников, отправив с понижением в звании одного – маршала, командовать фронтом, а другого – генерала армии, «готовить» Ельню, а через полтора месяца вообще на Резервный фронт, «готовить оборону Москвы». И почему Сталин вытащил из запасников Ворошилова и Буденного – спасать положение, пока «молодые дарования» не доказали, что действительно могут воевать.

«Директива № 1», как все документы такого уровня, совершенно исключает двоякое толкование. Это документы «войны и мира», «жизни и смерти» миллионов! Поэтому кажущаяся «странность» этой «Директивы» (даже «канонического» варианта от Г. К. Жукова, без изучения «черновика») совершенно исчезает, если понять, что она – всего лишь дополнение к предыдущим распоряжениям. Которая появилась именно потому, что были получены дополнительные подтверждения угрозы нападения (перебежчики, разведдонесения от пограничников) к ранним «умозаключениям» Разведуправления ГШ и аналитике самого Сталина. И доказывается это анализом всего лишь текста этой самой «Директивы № 1» (с учетом правил ведения штабных документов, штабной культуры и элементарной грамотности). Доказывается пониманием того, как и какими командами приводятся в боевую готовность округа, пониманием смысла «степеней» этой самой «боевой готовности». И пониманием того и как приводились в состояние «повышенной» и «полной боевой готовности» части западных округов всю весну 1941 года, вплоть до 22 июня. И, в конце концов, не так приводят в боевую готовность войска, не такими формулировками…

В своей книге «Если бы не генералы» Ю. И. Мухин еще в 2006 г. сделал вполне убедительный анализ того, что Директива № 1 от 21.06.41 г. не приводит войска в боевую готовность, а только дублирует и дополняет предыдущие распоряжения. Генерал Квашнин (в то время начальник Генерального штаба МО РФ) ему ответил: «… Дело в том, что приведение войск в полную боевую готовность означает их отмобилизование и развертывание (говоря по-русски – пополнение, т. е. доукомплектование) до штатов военного времени. Поскольку государственное решение на мобилизацию было принято лишь 23 июня, ни армия, ни флот не были приведены в действительно «полную боевую готовность» (высшую, на 100 %). Если бы 18 или 19 июня было отдано распоряжение о приведении войск в полную боевую готовность, войска оказались бы в более боеспособном состоянии, и уж во всяком случае даже «изменник» Д. Г. Павлов не оставил бы полевую и зенитную артиллерию на полигонах, а держал бы ее в боевых порядках».

Действительно, Д. Г. Павлов в Белоруссии, а Кирпонос на Украине собрали большую часть тяжелой артиллерии округа на «плановые занятия» в нескольких учебных центрах-лагерях (еще и примерно за неделю в том числе) до нападения. В которых часть этой артиллерии из-за отсутствия топлива для тягачей и отсутствия самих тягачей так там и осталась. И досталась немцам, не сделав ни одного выстрела. Тем более что некоторые полигоны эти находились на самой границе. Но действительно, именно Павлов и должен был, получив некие приказы о повышении боевой готовности частей своего округа, вернуть артиллерию и зенитные части в «боевые порядки», «согласно уставу».

(Примечание. Своим ответом Мухину Квашнин подтверждает, что при приведении войск в боевую готовность (как в повышенную, так и в полную) командиры обязаны возвращать находящиеся на полигонах и в учебных лагерях подразделения в «боевые порядки», в основное расположение – постарайтесь запомнить это важное положение…)

Если провести сравнение того, что называется «приведением войск в боевую готовность по команде „повышенная“ и „полная“, например, в современной армии, с тем, что было фактически сделано в течение мая – июня 1941 года в западных округах руководством страны и Генштаба, т. е. сравнить перечень мероприятий фактических и „теоретических“, то получится интересная картина. При приведении войск в полную боевую готовность происходит призыв „приписников“ и отправка их в части на закрепленные за ними должности, как офицеров, так и сержантов-солдат – пополнение (доукомплектование), а „по-научному“ – развертывание кадрированных (т. е. сокращенных) частей и подразделений. Это самое главное мероприятие из всего перечня. Запрещение отпусков и увольнений, „казарменное положение“ для офицеров – вторично. Сроки на исполнение всех требуемых мероприятий после объявления Генштабом „полной боевой готовности“ и в результате „открытой мобилизации“, объявляемой в стране в случае начала войны, устанавливаются очень короткие, в пределах десятков часов. Согласно же мемуарам маршала Г. К. Жукова, в течение мая – июня в результате „скрытой мобилизации“ около миллиона „приписников“ из внутренних округов было поднято и отправлено в западные округа. Плюс несколько армий из этих внутренних округов, отправленных туда же. Т. е. фактическое развертывание-доукомплектование войск западных округов было проведено задолго до 22 июня. В своих „Воспоминаниях и размышлениях“ (М., 1969 г.) Г. К. Жуков пишет, что: «Нарком обороны С. К. Тимошенко рекомендовал командующим войсками округов проводить тактические учения соединений в сторону государственной границы, с тем чтобы подтянуть войска поближе к районам развертывания по планам прикрытия (т. е. в районы обороны в случае нападения). Эта рекомендация наркома обороны проводилась в жизнь округами, однако с одной существенной оговоркой: в движении (к границе, на рубеже обороны) не принимала участие значительная часть артиллерии». По тем же «Воспоминаниям» именно Павлов и Кирпонос, самостоятельно, без приказа Москвы, и загоняли артиллерию на полигоны: «Дело в том, что дивизионная, корпусная и зенитная артиллерия в начале 1941 года еще не проходила полигонных боевых стрельб и не была подготовлена для решения боевых задач. Поэтому командующие округами приняли решение направить часть артиллерии на полигоны для отстрела. В результате некоторые корпуса и дивизии войск прикрытия при нападении фашистской Германии оказались без значительной части своей артиллерии». (с. 242)

То есть вот эта «скрытая мобилизация» и «тактические учения соединений», о которых так лукаво пишет Георгий Константинович, и есть уже, по факту, приведение войск в «повышенную и полную боевую готовность». Г. К. Жуков умудрился в своих «Воспоминаниях» заявить, что части западных округов получили команду на приведение в полную боевую готовность лишь в ночь на 22 июня! И тут же указал, что части западных округов, получили «рекомендации» наркома Тимошенко «провести тактические учения соединений в сторону государственной границы (не указывая, правда, сроки, когда эта «рекомендация» была направлена в западные округа и когда начались «тактические учения» – а ведь это очень важное свидетельство Жукова), с тем, чтобы подтянуть войска поближе к районам развертывания по планам прикрытия» (т. е. в районы обороны на случай нападения Германии). И «эта рекомендация наркома обороны проводилась в жизнь округами…»! То есть, сам Жуков написал, что части западных округов по факту приводились в боевую готовность и убывали в места сосредоточения согласно «плана прикрытия»! Но для этого должны были быть отправлены в западные округа некие директивы, которые Жуков скромно назвал «рекомендациями». Либо это были устные «личные распоряжения» наркома перед 22 июня.

Сам Жуков в своих «Воспоминаниях» подтвердил факт того, что части западных округов по команде из Москвы стали выдвигаться к границе на рубежи обороны до 22 июня! Подтвердил, что части западных округов именно по команде из Москвы были по факту приведены в боевую готовность и убыли в районы сосредоточения, на «учения». И эта команда наркома обороны СССР С. К. Тимошенко прошла именно за несколько дней до 22 июня, согласно известным документам 15–16 июня 1941 года. Но о них чуть позже.

Выдать боеприпасы, залить топливо в баки, выдвинуться на исходные рубежи обороны (и занять их) части второго и третьего эшелонов обороны, прибывающие из глубины СССР, могут и после «перебежчиков», и даже после того, как прозвучат первые выстрелы. Пограничные части, поднятые по команде наркома госбезопасности Л. П. Берии, и части первого эшелона самих округов, поднятые по тревоге в ночь на 22 июня, несколько часов для этого предоставят. Г. К. Жуков в своих «Воспоминаниях» пишет также, что «главные силы приграничных округов располагались в 80–300 километрах от государственной границы», ожидая нападения, а «непосредственно на границе находились пограничные части НКВД» да части прикрытия границы. Так что лукавство квашниных о том, что к 22 июня армия не находилась в боеготовом состоянии, т. к. этому мешал тиран-деспот и поэтому все профукали, опровергают т.т. Жуков, Василевский и прочие «мемуаристы». Тут даже косвенных доказательств от выживших участников боев лета 1941 года в виде показаний очевидцев не нужно. Достаточно просто внимательно перечитать слова высокопоставленных участников тех событий. Так, маршал Василевский в своих воспоминаниях «Дело всей жизни» (М., 1974 г.) пишет вполне четко и конкретно: «12–15 июня этим округам было приказано вывести дивизии, расположенные в глубине округа, ближе к государственной границе». Все-таки «приказано», а не «рекомендовано»…

Другое дело, что мероприятия «скрытой мобилизации» не отрабатывались по полной программе, вводились некоторые ограничения. А вдруг Гитлер все же передумает? Но главное – к 22 июня армия действительно не находилась в необходимом боеготовом состоянии. Но произошло это только потому, что этому «поспособствовали» наши доблестные командующие западных округов. Ведь та же артиллерия больших калибров, ударная сила войск, в боевых порядках практически отсутствовала. А большая часть зенитных средств в той же Белоруссии вообще находилась под Минском, в 500 км от границы, и не могла прикрывать атакованные с воздуха части и аэродромы в первые часы и дни войны. Но, кстати, вполне возможно, что квашнины в принципе и формально «правы». Скорее всего, не было и не ищите в архивах МО четкого единого письменного распоряжения западным округам в виде одной Директивы со словами «привести войска в полную боевую готовность» от такого-то числа, с таким-то исходящим номером до 22 июня. Сталин же не дурак был. Один раз он уже доверял генералам четыре года назад… И чтобы не расстреливать перед войной еще добрую сотню предателей и болтунов, таких письменных распоряжений не давал. А вдруг утечка информации? Да немцы тут же раскричатся об агрессивных намерениях СССР, чего допустить нельзя было. А вот устно, телефонограммой, без использования в распоряжениях самих терминов «повышенная» и «полная» боевая готовность, либо директивами о «проведении учений» (но с четким указанием в тексте смысла этих «учений») вполне. Сталин, преследуя цели «большой политики», сделал самое важное: он изменил сроки приведения войск в полную боевую готовность, растянув их по времени. Также не забывайте, что это приведение в боевую готовность, отработка мероприятий повышения боевой готовности вообще происходили скрытно и в режиме повышенной секретности. Часто устными приказами в том числе! И обеспечивая «режим секретности», Сталин обеспечил работой «историков» на долгие годы.

Приведение в боевую готовность войск западных округов проводилось поэтапно (о том, как это было сделано и на основании каких приказов, подробнее будет показано в следующих главах) и секретно, но некоторым нечистоплотным воякам и «историкам» это дало возможность пудрить мозги народу. Ведь письменных документов об объявлении полной или повышенной боевой готовности вроде как нет. Доказательств того, что в округа по телефонам закрытой связи шли подобные распоряжения, вроде бы нет. Или эти документы до сих пор скрываются, или же они были уничтожены после смерти Сталина, под чутким руководством жуковых. Или же… их надо просто суметь найти (хотя бы важную часть из них) в уже опубликованных специализированных сборниках документов, выходящих малыми тиражами. И тогда останется поискать в архивах МО РФ всего лишь одну «телеграмму ГШ» от 18 июня 1941 г., которую действительно всячески скрывают и не публикуют – о приведении в фактическую полную боевую готовность частей западных округов.

Когда отдается распоряжение о приведении войск округа в конкретную степень боевой готовности, то самым важным (и секретным) в перечне мероприятий являются даже не сами мероприятия (например, призыв резервистов из РВК и доукомплектование ими частей до полного штата, развертывание), а сроки на исполнение этих мероприятий. В обычном режиме сроки приведения войск в полную боевую готовность настолько малы, что поднимают на уши всех – РВК, предприятия, авто– и прочие базы, в режиме «хватай мешки – вокзал уходит». Шум только от одних проводов-гулянок будет такой, что до Парижа дойдет. А для Германии и всего Запада появляется повод обвинить Сталина в агрессивных намерениях, о чем, кстати, Гитлер и заявлял после нападения на СССР. Подобное уже было в 1914 году, когда Николай II объявил в Российской империи мобилизацию, и это было расценено как объявление войны.

Для того чтобы подобного не допустить, весной – летом 1941 года и провели «скрытую мобилизацию»: все мероприятия (какие-то с оговорками, как в пункте г) «Директивы № 1») из перечня повышения боевой готовности провели поэтапно, растянув во времени под видом «учебных сборов», – чтобы не дать немцам повод обвинить СССР в агрессивных намерениях. Часть мероприятий прошла под видом «учений», а 23 июня открыто объявили «открытую» мобилизацию для всей страны, для всего мира и для оставшихся войск. Таким образом, кстати, и «имидж» СССР как «жертвы агрессии» был сохранен. Хотя, конечно же, немецкая разведка прекрасно знала и об этих «учебных сборах», и о «скрытой мобилизации», но к такой «мобилизации» формально не придерешься. Сама «скрытая мобилизация» имеет только одну цель – пополнить штаты дивизий и корпусов приписным личным составом на «угрожаемый период», но так, что дипломатически к этому не особо и придерешься. И на немецкие ноты протеста примерно так и отвечало руководство СССР – «учения у нас…».

В книге В. Карпова «Генералиссимус» говорится, что 13 июля уже 1945 г. Сталин ставит задачу маршалу Воронову: к 19 июля 1945 г. объявить для частей ПВО дальневосточных округов конкретную, «повышенную», боевую готовность. Наверное, Сталин к концу войны «научился» как надо приводить войска в ту или иную степень боевой готовности, «научился» мобилизационной работе… Но, получается, в 1941 году он этого не знал? А Д. Г. Павлова как раз и обвиняли в «ослаблении мобилизационной готовности войск» в том числе. Конечно, это всего лишь «кухня», специфика военных терминов. Но для командира, не выполнившего эти мероприятия, это – смертный приговор.

Белорусский округ (ЗапОВО) даже географически меньше Киевского, и защищать его полегче, из-за сплошных болот и лесов, т. к. наступать немцы могли только по нескольким направлениям-дорогам, которые войска Павлова вполне могли контролировать и закрыть наглухо от прорыва. Но все равно – Сталин «виноват», не дал Павлову выполнить хотя бы свои должностные обязанности командующего округом. Остальные худо-бедно смогли, а этот не смог: так боялся Сталина боевой офицер, Герой Советского Союза! Конечно, на его направлении группировка немцев «оказалась» более мощной, чем на остальных, а на границе с Венгрией вторжение реально началось чуть ли не 24 июня. Но Павлов вообще ничего не делал в плане повышения боеготовности округа в последние дни перед войной! «Историк» Б. Соколов в своей книге «Красный колосс» приводит слова К. Е. Ворошилова, сказанные им Павлову на следствии, мол, был бы я наркомом, ни за что не поставил бы тебя на округ, сидел бы ты себе на АБТУ, глядишь, меньше вреда было бы. Увы, у каждого свой «потолок». Тот же Жуков на округе (фронте) справлялся, а доверили ГШ – «оплошал». То проявлял неуемную прыть в «рассредоточении войск вдоль границы», то «стеснялся», как старший начальник, проверить друга Павлова, а то и вовсе собирался наносить то «превентивные», то «встречные» удары по Германии…

Теперь хотелось бы сказать о приказе «не поддаваться ни на какие провокационные действия, могущие вызвать крупные осложнения» и о том, что «Директива № 1» «совершенно сбивала с толку войска на границе, ввиду невозможности отличить «провокацию» от начала войны». А также и о словах полковника Генерального штаба М. Ходоренка, который характеризует эту директиву как «на редкость безграмотную, непрофессиональную и практически невыполнимую» и считает, что «директива своим запретом отвечать на «провокации» дезориентировала командование и сыграла отрицательную роль».

Во-первых, Гитлер, прежде чем напасть на кого-нибудь, обязательно «устраивал провокации» – чтобы «соблюсти приличия» в глазах «мировой демократической общественности». Самый известный и яркий пример: переодетые в польскую военную форму немецкие уголовники, захватившие радиостанцию на немецкой территории, убитые немецкими пограничниками и представленные «мировой общественности» для наглядного «доказательства» нападения поляков на Германию.

Во-вторых, перед нападением на СССР, начавшимся в 3.30–4.00 22 июня, уже примерно с 2.00 происходили обстрелы наших пограничников стрелковым оружием с немецкой стороны. Другое дело, что ответного (тем более, например, артиллерийского) удара по немецкой территории с нашей стороны, на который рассчитывали немцы и на который Гитлер мог бы «сослаться» в случае проблем с упомянутой западной «общественностью», как раз и не было. Впрочем, Гитлер был настолько уверен в том, что разгром СССР займет всего пару месяцев, что не стал особенно утруждать себя созданием «алиби». Однако обстрелы наших пограничников и приграничных частей из винтовок и пулеметов и есть те самые «провокационные действия (в том числе), могущие вызвать крупные осложнения», на которые нельзя было «поддаваться».

Кстати, фраза «не поддаваться ни на какие провокационные действия, могущие вызвать крупные осложнения…» в «Директиве № 1» также интересно перекликается с фразой из письма Гитлера, которое тот прислал Сталину 15 мая 1941 года личным самолетом в Москву: «…Примерно 15–20 июня я планирую начать массированную переброску войск на запад с Вашей границы. При этом убедительнейше прошу Вас не поддаваться ни на какие провокации, которые могут иметь место со стороны моих забывших долг генералов. И само собой разумеется, постараться не давать им никакого повода…»

Гитлер просит Сталина не поддаваться на «провокации» немецких генералов, мечтающих напасть на Россию и имеющих личные родственные связи в Англии («…некоторых генералов моей армии, особенно тех, у кого в Англии имеются знатные родственники, происходящие из одного древнего дворянского корня»), на которую Гитлер якобы собирался нападать в 20 числах июня 1941 года (поэтому он оказывается и накапливает свои войска на границе с Россией). Так что слова «не поддаваться ни на какие провокационные действия» в Директиве Сталина, в случае попадания Директивы в руки немецкой пропаганды, также должны были сыграть свою пропагандистскую роль. И как заметил А. Мартиросян, Гитлер этим «письмом», указав точную дату «отвода» своих войск, «примерно 15–20 июня», от советской границы для «нападения на Англию», указал (сам! лично!) Сталину достаточно точную дату своего будущего нападения на СССР. 14 июня было опубликовано знаменитое «Сообщение ТАСС», в котором Гитлера дипломатично спровоцировали на «подтверждение» его «миролюбивых» планов в отношении СССР. Но Гитлер просто проигнорировал это «Сообщение» Советского Правительства. Наступило 15 июня, потом 16-е, 17-е, но «отвода» и «переброски» немецких войск, как заверял Гитлер, от советской границы, «в сторону Англии» не последовало. Наоборот, началось усиленное накопление вермахта на нашей границе! 18 июня в полосе ЗапОВО (а возможно, и в других округах?) был сделан разведывательный облет границы на У 2 с «инспекцией» немецких частей. После этого облета становится ясно, что никакой «переброски» немецких частей не проводится, и вечером 18 июня принимается окончательное решение (некоторые части поднимались уже после 11 июня, и эти даты фигурируют в мемуарах-воспоминаниях выживших солдат 1941 года) о приведении оставшихся частей западных округов в «полную боевую готовность». После чего они поднимаются по тревоге (большинство скрытно) и начинают выдвижение на рубежи обороны. 19–20 июня Молотов добивался личной встречи с Гитлером – ему было отказано. И это только подтверждает, что принятые в предыдущие дни решения о приведении частей западных округов в повышенную и полную боевую готовность оказались совершенно верными.

Если сегодня в нашей армии, и тем более в Генеральном штабе, служат такие «грамотные» «настоящие полковники», как М. Ходоренок, то это вызывает грусть и печаль. А если они же рулили и в 1941 году, то, в общем-то, становится понятно, почему отступали почти до стен Кремля. Впрочем, полковник М. Ходоренок уволился из Российской армии еще в 2000 году, и его «труды» использует для подтверждения своих «теорий» уже другой деятель – М. Солонин, ярый сторонник В. Резуна, уверяющий, что Сталин сам собирался напасть на Европу и Гитлера «23 июня», да вот Гитлер его опередил.

Когда квашнины говорят, что армия не была приведена в состояние «полной» или хотя бы «необходимой» для отражения нападения «боевой готовности», то и тут они в принципе правы – необходимые-то распоряжения в округа отдавались, но выполнены командирами на местах были в лучшем случае наполовину. Поэтому войска, не приведенные своими командирами в «необходимую» боевую готовность, не могли оказать серьезного отпора врагу. Особенно ярко это проявилось на Белорусском направлении, в округе у Павлова. Добавьте к сказанному слова военного историка генерала армии М. А. Гареева о том, что армия вообще не готовилась к стратегической обороне в случае нападения Германии, а только к немедленному встречному контрнаступлению: «Идея непременного перенесения войны с самого ее начала на территорию противника… настолько увлекла некоторых руководящих военных работников, что возможность ведения военных действий на своей территории практически не рассматривалась. Конечно, это отрицательно сказалось на подготовке не только обороны, но и в целом театров военных действий в глубине своей территории». (Гареев М. А. М. В. Фрунзе – военный теоретик. – М., 1985 с. 321.)

Гареев из чувства корпоративной солидарности не стал называть имена «некоторых руководящих военных работников». Видимо, их было немало, начиная с самой верхушки. Ну а после смерти Сталина эти самые «руководящие военные работники» стали активно доказывать всем, что именно Сталин «заставлял» их то «не поддаваться на провокации», то увлечься идеей «перенесения войны с самого ее начала на территорию противника», то «считать именно Украинское направление главным» в будущем ударе Германии. Ведь Сталин, «тиран-деспот и параноик», вообще хотел напасть на Германию «превентивно», как «догадались» уже «новые историки», резуны, и это «все объясняет». А ведь именно эти «руководящие военные работники» и пытались реализовать идею немедленного встречного наступления «операции вторжения» по Тухачевскому, что и привело к разгрому войск западных округов этом будет рассказано в отдельной книге).

Вот так с подачи Георгия Константиновича, поведавшего в своих «Воспоминаниях и размышлениях» о том, «как начиналась» война и что он, как начальник Генштаба сделал для того, чтобы войска приграничных западных округов достойно встретили врага, и пошла гулять по исторической литературе эта красивая легенда. А заодно Г. К. Жуков дал будущим историкам и простым читателям «подсказку», почему же все-таки произошел погром войск этих округов. Мол, и «Директива, которую в тот момент передавал Генеральный штаб в округа, могла запоздать», и немцы все провода перерезали – связь нарушили, лишив войска управления. Ведь на дворе стоит XIX век, радио еще не изобрели, а у военных в западных округах своей, отдельной от гражданской, связи не было… Но как писали в своих работах Ю. Мухин и А. Мартиросян, «Директива № 1» – всего лишь «последнее напоминание» уже должным находиться в «полной боевой готовности» войскам приграничных западных округов в этой боевой готовности «быть».

Также этой Директивой войскам сообщали вероятную дату нападения Германии: «В течение 22–23 июня 1941 года возможно внезапное нападение немцев…» – и давали последние указания. Этой Директивой еще раз напоминали наиболее ретивым и воинственным военным держать себя в руках и «не поддаваться ни на какие провокационные действия, могущие вызвать крупные осложнения» в мировой политике и повлиять на весь дальнейший ход уже неизбежной войны. Выдержка нужна была до последнего. И этой Директивой давали команду командованию округов для войск уже находящихся вне своих «зимних квартир»: «все части привести в боевую готовность». Но ни в коем случае эта Директива не приводит войска западных округов ни в какую «боевую готовность» как таковую и только в ночь на 22 июня 1941 года, как уже после войны заявил Г. К. Жуков! Доказывая всему миру о своей непричастности к той трагедии, что произошла в западных округах, и по его личной вине в том числе.

Если бы «историк» в погонах исследовал этот вопрос объективно, то он начал бы именно с определений и терминов и с дословного анализа текста «Директивы № 1» с привязкой к «степеням боевой готовности». И обязательно нашел бы в архивах Министерства обороны черновик-оригинал Директивы. Именно поэтому военные «историки» могли вводить читателей в заблуждение, как тот же «полковник ГШ» М. Ходоренок. И продолжают это делать, если, конечно, сами разбираются в вопросе. «Победителям» так проще было свою тупость, бездарность, а то и предательство скрыть, заявив, что формально боевая готовность в западных округах была объявлена только в ночь на 22 июня (пункт в) «Директивы № 1»), и поэтому «войска ничего сделать не успели» (точней, их командиры-начальники!). А виноват во всем, конечно же, Сталин! Это же он «не дал Г. К. Жукову поднять войска по тревоге загодя», боясь «спровоцировать» Гитлера. А Жуков позже пытался доказать, что просил Сталина «привести войска в боевую готовность» чуть ли еще не весной 1941 года. Но, кстати, как подметил тот же Ю. Мухин, Г. К. Жуков по факту проведенной «скрытой мобилизации», в том числе уже днем 22 июня, готов был не просто дать отпор врагу, но и уничтожить его! Ведь на тот момент он прекрасно знал, что войска западных округов получали приказы о приведении в «полную боевую готовность» и в принципе должны быть готовы нанести серьезный урон вермахту. Впрочем, его уверенность в том, что войска западных округов способны уже 22 июня нанести поражение Германии, о чем говорят тексты Директив № 2 и № 3, основывались больше на его самомнении и его «видении начала войны».

Г. К. Жуков и С. К. Тимошенко должны были попасть под суд как минимум за то, что, отдав распоряжения о приведении войск западных округов в рамках «скрытой мобилизации» (и «рекомендаций» наркома командующим округов «провести тактические учения в сторону госграницы») фактически в полную боевую готовность к отражению вероятного нападения немцев, не проверили их исполнение. И именно в том округе, против которого и оказались сосредоточены наиболее мощные силы немцев. Вот за это Жукова и сняли с поста начальника Генштаба по окончании следствия по «Делу Павлова», а не за то, что он «предлагал Сталину оставить Киев»! В армии старший начальник всегда несет ответственность за своих подчиненных. Понесли и Тимошенко с Жуковым. А вот выкрутился Г. К. по армейскому принципу: кто первый доложит, тот и орел. Проявил «принципиальность» в наказании Д. Г. Павлова и «отделался» Резервным фронтом через месяц после расстрела Павлова. А Тимошенко поехал в Белоруссию воевать вместо Павлова уже в конце июня.

Вот вроде и все, что хотелось бы пояснить – что такое «степени боевой готовности» и для чего они нужны. Выводов исследований Мухина и Мартиросяна в принципе не меняет. Может чуть-чуть корректирует, я всего лишь «набрался наглости» подсказать маленькую деталь, которую они (как мне кажется) упустили из виду. Эта деталь вроде особо ничего и не меняет, но больно уж квашнины да ходоренки надоели своей «хитростью».

Кстати, сейчас уже многие авторы спешат «отметиться», доказывая, что к июню 1941 года все необходимые мероприятия по подготовке к отражению агрессии были в РККА проведены. Так, некий С. Рыбас написал целый двухтомник «Сталин. Судьба и стратегия»… Вообще говоря, авторов, пишущих о Сталине, можно проверять на вшивость, прочитав только главы о 1937 годе да о 22 июня. Вот и этот автор очень даже неплохо – аж в 18-ти пунктах – показал мероприятия, проведенные в РККА по подготовке к войне в 1935–1941 гг. И действительно, в эти годы для обороны было сделано все мыслимое и немыслимое. И именно под личным контролем Сталина, с 1937 года, принимались те образцы военной техники, что дошли и долетели до Берлина в 1945. А к июню 1941 года только всеобщую мобилизацию и не объявили. То есть Сталин – просто молодец! Но дальше Рыбас опускается до набора стандартных штампов – про «прострацию» Сталина, о том, как Г. К. Жуков «разрыдался, как баба» от «грубиянских слов тирана», и т. д. и т. п. Другая группа историков-шекспироведов эти же мероприятия использует для доказательства того, что Сталин всенепременно собирался напасть на Германию (и на всю Европу), но душка Гитлер его опередил, слава богу. Но это уже к вопросу «превентивных ударов».

Впрочем, время не стоит на месте, и С. Рыбас уже в 2010 году в статье «Был ли СССР готов к войне?» поведал читателям свое видение того, как же все-таки приводились войска западных округов в боевую готовность. Оказывается, что все же приводились, но Одесский округ и Прибалтийский – еще 18 июня, а Киевский и Белорусский – только в ночь на 22 июня, «Директивой № 1» от 21 июня 1941 года. А разгром РККА летом 1941 года произошел потому, что:

«С 1935 года Красная армия численно выросла в пять раз, но качество, прежде всего офицерского и сержантского составов, осталось неудовлетворительным. Наши войска были плохо обучены методам современной войны, слабо сколочены, недостаточно организованы. На низком уровне находились радиосвязь, управление, взаимодействие, разведка, тактика… Завершить воспитание качественных кадров не успели. Этот процесс завершился уже во время войны. В этом и кроется причина трагедии 1941 года…»

В общем, никто и ни в чем не виноват, «так получилось…». Непонятно только, сколько времени надо было еще «учиться» офицерам и сержантам, если к зиме 1941 года от РККА довоенного призыва практически никого не осталось? И почему офицеры ускоренной подготовки уже военной поры могли побеждать, тогда как командиры довоенной армии отступали до стен Кремля и до Волги? Чем «боевой опыт» лейтенантов трехмесячной подготовки был выше действительно боевого опыта командиров прошедших Испанию, Монголию и Финскую войну? А может, прав генерал Хлебников из ПрибОВО, писавший в своих воспоминаниях, что именно потеря кадрового комсостава РККА в начале 1941 года и привела к потрясениям и провалам вплоть до Курской битвы?

В 2009 году также вышла новая книга А. Исаева о начале войны в Киевском округе – «Дубно 1941. Величайшее танковое сражение Второй мировой». Этот замечательный историк-исследователь, говоря о событиях 22 июня 1941 года, по сути, просто повторил байки из «Воспоминаний» Г. К. Жукова. Работая в институте военной истории, трудно писать о 22 июня что-то, идущее вразрез с официальной версией, и Исаева за это сильно винить не стоит, тем более, что Исаев занимается больше описательной историей и в основном дает достойный отпор «резунам». Но история требует анализа и выводов. К сожалению, все книги Исаева после «Антисуворовых…» стали именно описательными. Рассказ о 22 июня в упомянутой книге также не расходится с официальными установками; но вот что написал сам Исаев в этой же книге: «Фактически выполнялись мероприятия, заложенные в план Прикрытия. Управление округа (КОВО) должно было переместиться в Тарнополь на второй день мобилизации».

Вообще-то официально мобилизация, согласно Плана Прикрытия страны, должна была быть объявлена только в случае нападения врага. И на самом деле мобилизация в стране была объявлена только 23 июня. Но Исаев пишет, что уже с 18 июня со своих мест дислокации выдвигались ближе к границе следующие подразделения КОВО: 31 ск (200, 193, 195 сд); 36 ск (228, 140, 146 сд); 37 ск (141, 80, 139 сд); 55 ск (169, 130, 189 сд); 49 ск (190, 197 сд). Итого – 5 стрелковых корпусов, имеющих в своем составе 14 стрелковых дивизий, а это около 200 тысяч человек.

Дальше Исаев пишет, что 16–18 июня были сняты с полигонов и выдвинуты к границе 45-я и 62-я стрелковые дивизии 5-й армии и 41-я стрелковая дивизия 6 й армии. Это еще около 40 тысяч бойцов. 19 июня штаб КОВО получил распоряжение ГШ: Управление Юго-Западного Фронта выдвинуть в Тарнополь. На следующий день, 20 июня, Штаб фронта убыл из Киева в Тарнополь. Но 20 июня мобилизация, по которой «Управление округа (КОВО) должно было переместиться в Тарнополь на второй день мобилизации», еще не была объявлена! И тогда непонятно, на каком основании начались перемещения войск КОВО к границе? По «личной инициативе» командования западных округов?!

Снова переведу на «язык штатских». Примерно с 15 июня в западные округа начали поступать распоряжения, Директивы НКО и ГШ о начале выдвижения частей округов ближе к границе, на рубежи обороны (как пишет маршал Василевский). Эти части не на прогулку за грибами к границе шли, были практически полного состава, полностью вооружены и боеготовы. Т. е. большинство частей западных округов по факту были приведены в полную боевую готовность еще до 22 июня! И такие распоряжения в самих округах отдавались начиная с 16–18 июня. В трех округах из четырех худо-бедно эти распоряжения были выполнены, кроме ЗапОВО, Белоруссии, где генерал Павлов полностью проигнорировал данные распоряжения. Таким образом, А. Исаев в своей книге и официальную историю не стал опровергать, но и правду не скрыл.

Хотя, конечно, вряд ли возможно вот так сразу принять факт того, что генералы июня 1941 года могли пойти на предательство и фактически отправить на убой и в плен сотни тысяч солдат и офицеров. В том же Интернете, на различных форумах по теме 22 июня задают примерно такие вопросы-аргументы:

«…“Предательство Павлова”? Термин “предательство” предполагает переход на сторону врага. Трудно представить себе Павлова, продавшегося немцам… Хотя бы по причине плотного контроля советских секретных служб, которые “ничего такого”, по крайней мере письменно, не засвидетельствовали…»

Но этим генералам и не нужно было «переходить» на сторону врага! Это уже Власов «перешел», а они должны были, в том числе под видом «извечно русского разгильдяйства», организовать поражение армии в случае нападения Гитлера и захватить власть в СССР. Себя же они видели героями, «свергателями ненавистного сталинского режима». В этом случае они могли рассчитывать на вполне приличные подачки от победившей стороны, с которой они заключили бы мир, «свергнув тирана» в СССР. Вспомните, как было во Франции. В Польше, немецком протекторате, тоже, наверное, поляки были у власти (только фамилии тех поляков стараются не вспоминать). Так что и у павловых, и у мерецковых были вполне практические планы. Не зря ж Мерецков Павлову говорил, что им лично (генералам) «вреда от этого не будет». Другое дело, что тот же Гитлер вообще не собирался иметь никаких дел с этими «повстанцами» и не собирался оставлять в России какое-либо государственное устройство. С другой стороны, наши генералы наверняка ощущали себя вполне благородными «спасителями России» и от Сталина-тирана, и от гитлеровского нападения. Ведь если бы их план удался, то и «война бы прекратилась», фактически не начавшись, и Россия «не понесла бы такие огромные потери». По крайней мере, примерно так могли рассуждать павловы, и примерно так воспринимал себя чуть позже тот же Власов.

Впрочем, возможно, наши генералы просто не предполагали, какую резню начнут нацисты, придя в СССР. Ведь для Европы все обошлось «малой кровью»: немцы не бомбили и почти не разоряли Париж, Норвегию или Чехию, которая «легла под Гитлера» и вполне «комфортно» себя чувствовала. Возможно, они думали, мол, «жидов с коммунистами» и постреляют, так «этих» и не жалко… Это сегодня мы знаем о зверствах нацистов и их холуев на оккупированных землях СССР, особенно в Белоруссии. А тогда, в первые недели и месяцы войны, для некоторых они были «освободителями». Не зря же отдельные историки сегодня так переживают о том, что «не стоило Гитлеру так зверствовать сразу на оккупированных территориях – глядишь, и победил бы», не зря любят показывать в кино, как немецкие солдаты раздают конфеты детишкам, а немецкие солдаты и офицеры романы крутят с русскими дурами: «Не все ж они звери были». И ведь это тоже правда. Моя родная бабка рассказывала, как некоторые летчики бомбили чистое поле, а не их госпиталь, а ее сестра – как на Кубани никто никого не гнал в Германию силой, сами ехали «на заработки в просвещенную Европу»… Особенно умилительны эти истории на фоне Хатыни, Бабьего Яра или блокады Ленинграда…

Можно добавить и то, что военная контрразведка перед войной подчинялась не Берии и НКВД (НКГБ), а Наркомату обороны, т. е. Тимошенко. Так что, может, у контрразведчиков и были на Павлова «адреса и явки», но информация оставалась в Наркомате обороны. И тут тем более можно засомневаться во «всесилии Сталинатирана». Сам же Сталин в мае 1945 года указал на именно такую возможность в 1941 году. Он сказал, что в начале войны было настолько тяжело, что в любой другой стране Европы вполне могли бы свергнуть все «проспавшее» правительство и замириться с Германией, но советский народ не пошел на это. Тот факт, что «особые отделы» РККА весной и в июне 1941 года подчинялись не Берии (НКГБ), а Наркомату обороны, вызывает недоверие даже у вполне грамотных людей. Мол, «это ваше заблуждение – они всегда действовали в интересах ведомства Берии, т. к. докладывали ему обо всем, что происходило в армии». Мы настолько привыкли к тому, что «особисты» входили в состав «КГБ», что не можем поверить, что так было не всегда. До 1931 года «особые отделы» в армии подчинялись не спецслужбам – ЧК-ОГПУ-НКВД, а Реввоенсовету, т. е. самой армии. В 1931 году «особые отделы» передали в НКВД, в подчинение Управления госбезопасности. Но в начале февраля 1941 года, когда из структуры НКВД было выделено в отдельное ведомство (комиссариат) НКГБ, «особые отделы» опять передали в отдельное Управление при Наркомате обороны. По мнению историка А. Мартиросяна, это явилось большой стратегической ошибкой Сталина и Берии, которую исправили только в июле 1941 года, когда пришлось ставить к стенке десятки генералов за их «деятельность» перед войной и в начале войны. Тогда же, в феврале 1941 года, при НКВД был организован 3-й отдел, который работал совместно с Третьим управлением НКО и НКВМФ. Однако в реальности время на согласование, передачу сообщений и доклады по армии увеличилось, увеличилась и вероятность что-то утаить от «коллег» из НКВД-НКГБ. Тем более что «Третий отдел НКВД обслуживал только внутренние и погранвойска, а с Третьим управлением НКО он лишь координировал работу и решал спорные вопросы через окружные советы и Центральный совет в Москве» (А. Кунгуров).

«…Возникает другой вопрос: почему он (Павлов) позволил себе такую беспечность? Неужто он считал себя “о двух головах” и совершенно не боялся сталинского гнева, когда вся страна трепетала от страха?..»

«Беспечность» и «разгильдяйство» – всего лишь удобное прикрытие на случай провала, за них трудно привлечь к суду, самое большее – по статьям «халатность» и «невыполнение должностных обязанностей». В случае с Павловым именно на «халатность» и поменяли по указанию Сталина предварительную статью обвинения – «Предательство». И этой статьи вполне хватило, чтобы поставить генерала к стенке.

«…И еще одна проблема. В руководстве секретными мероприятиями по приведению войск в боевую готовность должна была быть задействована уйма военного и бюрократического народа, в т. ч. множество людей, которые владели “всем вопросом”, а не отдельными аспектами. Так почему хотя бы за 55 лет после смерти Сталина никто из них не проговорился, и реальность приходится реконструировать?..»

При проведении мероприятий по приведению войск в определенную степень боевой готовности каждая структура, что в армии, что «на гражданке», знает только то, что ей предписано и положено, и выполняет именно это. Такой порядок вещей много раз описывался в мемуарной литературе о последних предвоенных днях. Надо только, читая подобные мемуары, обратить на это внимание. Например, то же «доукомплектование» частей западных округов личным составом (а это самое важное в приведении в повышенную и полную боевую готовность) в мае – июне 1941 года проходило под видом учебных сборов и учений с приписанными резервистами. Рутина ежегодная… Другое дело, что призыв резервистов происходит обычно от силы на месяц. Но ведь можно и задержать призванных на недельку-другую, можно немного отложить и увольнение отслуживших срочников… Что на самом деле и делалось.

Рассказывают «байку» о том, что как-то раз в 1980 годах такими «сборами» даже решили одну внешнеполитическую проблему. Якобы году в 1982, в мае, президент США Р. Рейган не захотел принять нашего министра иностранных дел А. А. Громыко. Тогда в СССР объявили о проведении учений в центральных (не приграничных) округах, с привлечением «приписников», а недалеко от побережья США «невзначай» всплыли пара АПЛ. После этих «невинных телодвижений» Советского Союза президент США тут же пригласил к себе министра иностранных дел СССР, и проблема с США исчезла «сама собой». Эта байка может послужить иллюстрацией к вопросу о «боевых готовностях» и о том, что значит в мировой политике объявление в армии такой крупной страны, как СССР, Директивы (приказа) о приведении нескольких округов в состояние хотя бы «повышенной боевой готовности».

Тех, кто «владел всем вопросом», на деле было не так уж много: сам Сталин, два-три человека в Политбюро, курирующие армию (тот же Молотов как МинИнДел мог и не посвящаться во все детали), да некоторые военные – Жуков и Тимошенко. Опять же командующие округов и их заместители все знали и понимали. Но после смерти Сталина эти же люди, начавшие смену сталинского курса в политике и экономике, оболгавшие Сталина, заявившие, что Сталин войну «проспал», уже никак не могли говорить правду о том, что было на самом деле, иначе их самих можно было бы привлечь к суду.

Но вот чины рангом пониже и со звездами числом поменьше, те же генералы и рядовые офицеры, что совесть не теряли, в своих воспоминаниях писали, как всетаки проходили последние мирные дни на границе. Писали все эти годы. Правда, надо еще умудриться найти у них эти факты в толще словоблудия типа: «слава КПСС». А чтобы искать, надо хотя бы было задаться вопросом: а не врет ли официоз и когда же приводили войска в «Боевую готовность» на самом деле – в ночь на 22 июня, как Г. К. Жуков утверждает, или как-то по-другому было? Да и, похоже, что и ума у официальных «историков» и им подобным не хватало просто почитать внимательно ту самую Директиву № 1 от 21 июня 1941 года (или не хотели – боялись разочароваться?). Надо было, чтобы пришли «Мухины-Мартиросяны», чтобы тема 22 июня снова стала переосмысливаться с этой точки зрения, и сделали анализ самой «Директивы № 1» от 21 июня 1941 года.

А ведь сам текст этой директивы, да сложенный с массой «мемуарных» деталей про тот же облет границы на У-2, и даже внимательное прочтение Жуковских «воспоминаний» подтверждают, что как раз Сталин как глава государства и сделал все возможное для подготовки страны и армии к отражению агрессии. Сталин дал команду на повышение боевой готовности частей западных округов. А вот наши генералы (как всегда) – про…рали. Это о них, скорее всего, Сталин и сказал эти крылатые слова в первые дни войны, что теперь на него же и проецируют.

Проще и убедительнее про дурдом последних дней перед 22 июня и «неразбериху» первых дней войны сказал адмирал Кузнецов (который якобы «самовольно» поднимал флот по тревоге): «Анализируя события последних мирных дней, я предполагаю: И. В. Сталин представлял боевую готовность наших вооруженных сил более высокой, чем она была на самом деле. Совершенно точно зная количество новейших самолетов, дислоцированных по его приказу на пограничных аэродромах, он считал, что в любую минуту по сигналу боевой тревоги они могут взлететь в воздух и дать надежный отпор врагу. И был просто ошеломлен известием, что наши самолеты не успели подняться в воздух, а погибли прямо на аэродромах».

Лучше не скажешь и не объяснишь причины катастроф первых дней на некоторых участках некоторых округов. В которых устроили «демобилизацию» всеобщую некоторые отдельные командиры и начальники. Которые по «сигналу боевой тревоги» (а «Директива № 1» по сути и есть этот самый «СИГНАЛ»!) обязаны были в считанные минуты и часы поднять свои войска, приводимые в боевую готовность заранее, до 22 июня, и двинуть их навстречу врагу!

«Говорят», Сталин «впал в прострацию»! То, что он испытал, называется по-русски несколько иначе – охренел! От того, что произошло в западных округах. Как замечательно заметили те же Мартиросян и Мухин, некоторые генералы если и не открыто предали Родину, как Д. Г. Павлов, то заняли выжидательную позицию – куда кривая вывезет. Но на их голову Сталин просто заставил их стать героями, заставил воевать. Благодаря его «тирании» не все наши генералы стали власовыми и в учебники истории вошли как спасители России и всего мира от «коричневой чумы», а не как генералы февраля 1917 года, с сомнительной славой людей, заставивших «императора всея Руси», своего Верховного главнокомандующего, отречься от престола и предать свою Родину «на растерзание вандалов».

Можно сказать, что Сталин свое первое сражение в Великой Отечественной войне выиграл уже 22 июня 1941 года, и это было сражение на идеологическо-информационном фронте. В своем меморандуме и ноте Гитлер заявлял, что он спасает западную цивилизацию, западные демократические ценности от «большевистской угрозы», от СССР, который концентрирует свои войска на западной границе для нападения на Европу, постоянно обстреливает и всячески провоцирует Германию и вообще планирует первым напасть на Германию. Возможно, Гитлер тогда получил от стран Запада не только заверения в безнаказанности войны против СССР, но и некие намеки о совместной войне против СССР (от этих англичан всего можно ожидать – все что хочешь и кому угодно наобещают). Победить Англию, «блокировать» ее на «острове» и тем более пытаться высадиться через Ла-Манш Гитлер никогда не смог бы.

И он это знал. Он открыто говорил о том, что можно, конечно, захватить Лондон, но тогда все английские колонии отойдут к США, и именно США станут гегемоном – бесплатно, «на халяву». А пока он будет воевать на Британском острове, в спину всегда можно ждать удара как от США, так и от России. Но если ударить сначала по России и уничтожить ее в стремительной войне, то потом можно будет и с Англией «договариваться», и США останутся ни с чем. Победить Англию, не победив Россию, невозможно. Но война с Россией требовала тщательной информационной подготовки и обработки западного «общественного мнения».

Кстати, выиграть информационную войну против СССР, даже напав первым, Гитлер вполне мог, в том числе и с помощью «Директивы № 1» от 21 июня 1941 года. Получив на руки текст Директивы в захваченных советских военных штабах, Гитлер всегда мог бы обвинить Сталина в агрессивных намерениях на основании текста этой Директивы № 1. Ведь даже согласно фразе «быть в полной боевой готовности», стоящей в преамбуле приказа, всегда можно заявить, что СССР «заранее готовился» к войне и нападению на Германию, приведя свои приграничные войска заранее в «полную боевую готовность», что и «подтверждает» данная фраза. Однако даже если текст данной «Директивы № 1» к немцам и попал, то некоторая расплывчатость текста не позволила использовать его в обвинениях СССР в «подготовке нападения» на Германию. По крайней мере, Геббельс не использовал данную Директиву в своих агитках.

Хотя в своем «Меморандуме», опубликованном в Европе после нападения на СССР 22 июня, Гитлер и пытался, ссылаясь на реальные мероприятия, проводимые СССР по приведению армии в полную боевую готовность, доказать европейской и мировой общественности свою невиновность. Пытался доказать, что наносит удар по России, «защищаясь» от «агрессивных планов Сталина». В «Меморандуме» он указывал на концентрацию советских войск на границе, на фактическое несоблюдение Сталиным «Пакта о ненападении» и «Договора о дружбе и границах». И этот «Меморандум» в СССР тоже не любили публиковать – иначе пришлось бы отвечать на неудобный вопрос: а что это за «концентрация» советских войск, о которой говорит Гитлер? Если Сталин «не позволил» привести войска в боевую готовность, с чего бы им «концентрироваться» на границе? Опять – сами по себе? По «личной инициативе» своих командиров?

В. М. Молотов в середине 1970 годов говорил о начале войны так:

«Мы знали, что война не за горами, что мы слабей Германии, что нам придется отступать. Весь вопрос был в том, докуда нам придется отступать – до Смоленска или до Москвы, это перед войной мы обсуждали. Мы знали, что придется отступать, и нам нужно иметь как можно больше территории… Мы делали все, чтобы оттянуть войну. И нам это удалось – на год и десять месяцев. Хотелось бы, конечно, больше. Сталин еще перед войной считал, что только к 1943 году мы сможем встретить немца на равных. (Главный маршал авиации А. Е. Голованов говорил мне, что после разгрома немцев под Москвой Сталин сказал: “Дай бог нам эту войну закончить в 1946 году”. – Ф. Чуев, «140 бесед с Молотовым»)… Да к часу нападения никто не мог быть готовым, даже Господь Бог! Мы ждали нападения, и у нас была главная цель: не дать повода Гитлеру для нападения. Он бы сказал: “Вот уже советские войска собираются на границе, они меня вынуждают действовать! ”»

О «Воспоминаниях» Жукова Молотов высказался очень резко:

«У Жукова в книге много спорных положений. И неверные есть. Он говорит, как перед началом войны докладывает Сталину, – я тоже присутствую, – что немцы проводят маневры, создают опасность войны, и будто я задаю ему вопрос: “А что, вы считаете, что нам придется воевать с немцами?” Такое бессовестное дело. Все понимают, только я не понимаю ничего, – Молотов даже стал заикаться от волнения. – Пишет, что Сталин был уверен, что ему удастся предотвратить войну. Но если обвинять во всем одного Сталина, тогда он один построил социализм, один выиграл войну. И Ленин не один руководил, и Сталин не один был в Политбюро. Каждый несет ответственность. Конечно, положение у Сталина тогда было не из легких.

Что не знали, неправда. Ведь Кирпонос (командующий КОВО) и Кузнецов (командующий ПрибОВО) привели войска в готовность, а Павлов – нет… Военные, как всегда, оказались шляпы. Ну, конечно, мы тогда были очень слабы по сравнению с немцами. Конечно, надо было подтягивать лучше. Но на этом деле лучшие военные у нас были. Жуков считается неплохим военным, он у нас был в Генштабе, Тимошенко тоже неплохой военный, он был наркомом обороны…»

Об идеологии «не поддаваться на провокации», о том, насколько трудно было балансировать между необходимостью проведения мероприятий по усилению боевой готовности частей приграничных округов и реальной возможности быть обвиненным в подготовке «агрессии» против Германии, Молотов говорил следующее:

«…Этот шаг (сообщение ТАСС от 14 июня 1941 года) направлен, продиктован и оправдан тем, чтобы не дать немцам никакого повода для оправдания их нападения. Если бы мы шелохнули свои войска, Гитлер бы прямо сказал: “А вот видите, они уже там-то, войска двинули! Вот вам фотографии, вот вам действия!” Говорят, что не хватало войск на такой-то границе, но стоило нам начать приближение войск к границе – дали повод! А в это время готовились максимально». «…Сообщение ТАСС нужно было как последнее средство. Если бы мы на лето оттянули войну, с осени было бы очень трудно ее начать. До сих пор удавалось дипломатически оттянуть войну, а когда это не удастся, никто не мог заранее сказать. А промолчать – значит вызвать нападение. И получилось, что 22 июня Гитлер перед всем миром стал агрессором. А у нас оказались союзники». «…Надо было пробовать! Конечно, в таких случаях, с такими звероподобными людьми можно увидеть и надувательство, и не все удастся, но никаких уступок не было по существу, а пробовать вполне законно…»

Также интересное объяснение ситуации с требованием «не поддаваться на провокации» дает в своих исследованиях Н. Стариков. Он объясняет, почему никто из правительства, включая самого Сталина, не выступил утром 22 июня с обращением к народу (выступил Молотов и только в 12.00). Почему нарком иностранных дел Молотов уклонялся от встречи с немецким послом раним утром 22 июня, когда нападение уже произошло, почему вообще слова «не поддаваться на провокации» были такими важными в то утро и какой они несли в себе смысл.

А связано это, прежде всего, с письмом Гитлера Сталину, доставленным в Москву 15 мая 1941 года личным самолетом Гитлера. За которое командование ПВО страны получило жестокое наказание от главы правительства СССР, «тирана» Сталина в виде «выговоров». Этим письмом Гитлер пытался дезинформировать Сталина в вопросе подготовки нападения, усыпить бдительность. Он писал Сталину, что в случае если отдельные его генералы, имеющие родственников в Англии и симпатизирующие Англии, попытаются устроить провокации в виде нападения на СССР, то Гитлер и просит считать эти нападения «отдельных генералов» именно провокацией, а не войной. Он просил не открывать ответный огонь, а связаться с Гитлером по известному Сталину каналу связи – мол, сам Гитлер с этими нерадивыми генералами и разберется. При этом вермахт получал бы некоторую фору при нападении: пока Сталин поймет, что на границе происходят не «провокации», а началась настоящая война, вермахт успеет получить и закрепить некое тактическое преимущество.

И действительно, в последней Директиве мирного времени, «Директиве № 1 от 21.06.41 г.» упор сделан именно на требовании «не поддаваться ни на какие провокационные действия, могущие вызвать крупные осложнения». По воспоминаниям Жукова, уже после того, как началась война, и Тимошенко и Жуков ранним утром 22 июня в 4.30 утра в Кремле «доложили обстановку, И. В. Сталин недоумевающее сказал:

– Не провокация ли это немецких генералов?

– Немцы бомбят наши города на Украине, в Белоруссии и Прибалтике. Какая же это провокация… – ответил С. К. Тимошенко.

– Если нужно организовать провокацию, – сказал И. В. Сталин, – то немецкие генералы бомбят и свои города… И подумав немного, продолжал: – Гитлер наверняка не знает об этом. Надо срочно позвонить в германское посольство, – обратился он к В. М. Молотову…»

Молотов отправился в немецкое посольство.

«Через некоторое время в кабинет быстро вошел В. М. Молотов: – Германское правительство объявило нам войну.

Сталин молча опустился на стул и глубоко задумался. Наступила длительная, тягостная пауза. Я рискнул нарушить затянувшееся молчание и предложил обрушиться всеми имеющимися в приграничных округах силами на прорвавшегося противника и задержать их дальнейшее продвижение.

– Не задержать, а уничтожить, – уточнил С. К. Тимошенко.

– Давайте директиву, – сказал И. В. Сталин, – но чтобы наши войска, за исключением авиации, нигде пока не нарушали немецкую границу…

В 7 часов 15 минут 22 июня директива № 2 наркома обороны была передана в округа…»

Только после 7 часов утра, когда уже несколько часов шли бои на границе, пошла в западные округа «Директива № 2» от 22 июня, в которой приказывалось:

«1. Войскам всеми силами и средствами обрушиться на вражеские силы и уничтожить их в районах, где они нарушили советскую границу.

2. Разведывательной и боевой авиацией установить места сосредоточения авиации противника и группировку его наземных войск.

Мощными ударами бомбардировочной и штурмовой авиации уничтожить авиацию на аэродромах противника и разбомбить группировки его наземных войск.

Удары авиацией наносить на глубину германской территории до 100–150 км.

Разбомбить Кенигсберг и Мемель.

На территорию Финляндии и Румынии до особых указаний налетов не делать.

ТИМОШЕНКО МАЛЕНКОВ ЖУКОВ».

ЦАМО РФ. Ф. 132а. Оп. 2642. Д. 41. Лл. 1,2. Машинопись, незаверенная копия…»

(Приводится по сборнику документов под редакцией А. Яковлева, А. Сахарова. М., 1998 г. «Россия. XX век. Документы. 1941 в 2-х книгах. Книга вторая»)

То есть вермахт действительно получил несколько часов форы – с 3.30 утра чуть не до 8.00, когда приказ «Войскам всеми силами и средствами обрушиться на вражеские силы и уничтожить их…» поступил в войска на границе, и те должны были начать активные боевые действия.

Но дело в том, что даже ранним утром 22 июня Сталин продолжал делать все от него зависящее, чтобы остановить войну. До тех пор, пока наши войска не перешли границу с Германией ответным ударом, пока не вручены дипломатические ноты и война не объявлена официально, ситуацию все еще можно урегулировать. Боестолкновения на границе все еще можно назвать «провокацией отдельных немецких генералов, имеющих родственников в Англии», а потом ситуацию замять и перевести в дипломатические разборки. Вот почему Сталин вел себя именно так, почему пытался «связаться с Гитлером» и запрещал переходить границу с Германией. Именно поэтому Молотов выступил по радио только в 12 часов дня: выступление «всего лишь» наркома иностранных дел Молотова о начале войны еще можно было бы «аннулировать» последующим выступлением самого Вождя с сообщением о том, что «приграничные конфликты удалось остановить». Кроме прочего, в это же время Молотов пытался связаться с Германией через японское посольство, а заодно прозондировать Японию на предмет того, будет ли Япония вступать в войну на стороне Германии…

Однако не стоит думать, что Сталин так уж поверил «письму Гитлера» и серьезно считал начало войны «провокацией». Да, Сталин отрабатывал все дипломатические ухищрения, пытаясь не дать боестолкновениям на границе, которые все еще можно было перевести в разряд «мелких провокаций отдельных немецких генералов, забывших свой долг», разрастись в Большую Войну. Но именно Сталин сделал все от него зависящее в последнюю неделю перед 22 июня, чтобы Красная армия была приведена в боевую готовность и могла в случае «провокаций» дать достойный отпор врагу. И об этом подробнее будет сказано в следующих главах.

А пока посмотрим, как приводили в боевую готовность флот и что вообще представляют собой степени боевой готовности на флоте – «готовность № 2» и «№ 1». Рассмотрим эти вопросы по воспоминаниям наркома флота адмирала Н. Г. Кузнецова и члена Военного совета Черноморского флота дивизионного комиссара Н. М. Кулакова, который дает описание событий, происходивших в Севастополе перед 22 июня.

Часть II

Флот и «боевая готовность»

«Доверено флоту». Н. М. Кулаков. Военные мемуары. М., 1985 г.

В Интернете – http://militera.lib.ru/memo/russian/kulakov_nm/index.html.

Мемуары Кулакова придется цитировать достаточно подробно, т. к. в них огромное количество деталей, связанных именно с приведением в боевую готовность флота.

«На середину июня было назначено учение Черноморского флота совместно с частями Одесского военного округа в северо-западном районе моря и на прилегающих участках побережья. О многом говорило уже само время его проведения. Обычно учения такого масштаба устраивались гораздо позже, осенью, – ими как бы подводился итог летней учебной кампании…

Помню, накануне учения Филипп Сергеевич Октябрьский – он был уже в звании вице-адмирала, – говорил:

– Ну, Николай Михайлович, кажется, все предусмотрено. Надеюсь, не оплошаем!..

Адмирал И. С. Исаков, вновь прибывший на наш флот, осведомил Военный совет об осложнении отношений с Германией. С этим вполне согласовывались известные нам факты нарушения границы немецкими военными самолетами и другие наглые разведывательные действия зарубежных соседей…

В то же время мы не могли не учитывать известное сообщение ТАСС от 14 июня. Оно ставило нас в несколько затруднительное положение, но мы полагали, что оно имеет целью создать у заправил гитлеровской Германии впечатление, будто наша страна не замечает их внешних приготовлений. И мы продолжали призывать личный состав к повышению бдительности и боевой готовности. Об этом, в частности, свидетельствует директива командования Черноморского флота. Она требовала от командиров соединений, кораблей и частей: в пятидневный срок проверить по-настоящему боевое управление, план обороны, развертывание, режим полетов авиации, выход и вход кораблей на предмет “Готовы ли вы к войне?”…

О том, как оценивалась общая обстановка, в которой началось 14 июня наше учение, может дать представление такая деталь: был установлен особый сигнал, означавший, что учение прерывается и флот немедленно переходит на ту степень повышенной боевой готовности, какая будет назначена…

18 июня учение закончилось, и корабли стали возвращаться в Севастополь. Однако на флоте была сохранена оперативная готовность номер два. Разбор маневров планировался на 23 июня. Адмирал Исаков объявил, что задерживаться не может, и, поручив проведение разбора Военному совету флота, отбыл в Москву. Напряженность обстановки между тем нарастала. Это чувствовалось по ряду признаков, но у нас недоставало данных, чтобы во всем разобраться.

21 июня начальник разведотдела полковник Д. Б. Намгаладзе принес мне запись открытой передачи английского радио, где говорилось, что нападение Германии на Советский Союз ожидается в ночь на 22 июня.

Я немедленно позвонил по ВЧ И. В. Рогову (в Москву, начальнику Политуправления ВМФ и одновременно зам. наркому ВМФ – К. О.), спросил, как это понимать. Он одобрил наши действия по поддержанию боеготовности и сказал, что о сообщении английского радио в Москве известно, необходимые меры принимаются…»

«Оперативная готовность № 2» – это и есть «повышенная боевая готовность». А вот история с радио из Лондона достойна отдельного внимания. Получается, что Англия открыто толкала мир к войне! Но смотрим дальше: как флот переводился в «оперативную готовность № 1» – «полную боевую готовность» и сколько для этого надо было реального времени?

«В тот субботний вечер личному составу кораблей был предоставлен отдых. И хотя корабли оставались затемненными, город сиял яркими огнями…

Выходов кораблей на боевую подготовку на следующий день не планировалось. В середине дня намечались учебные полеты в отдельных авиационных подразделениях, а ночью не должно было происходить ничего. Приняв все это к сведению, я поздно вечером уехал к семье…»

В ночь на 22 июня комиссара Кулакова «разбудил звонок служебного телефона.

– Товарищ дивизионный комиссар, – докладывал оперативный дежурный, – получена важная телеграмма наркома. Машина за вами выслана…

В штабе флота уже почти все были в сборе. Здесь царила деловая сосредоточенность, все выглядело так, будто продолжалось флотское учение. Вице-адмирал Ф. С. Октябрьский находился в своем кабинете на втором этаже. Он протянул мне бланк с телеграммой наркома. Это был краткий, состоявший из нескольких слов, приказ всем флотам, кроме Тихоокеанского, о немедленном переходе на оперативную готовность номер один.

Телеграмма, принятая в начале второго часа ночи, шла из Москвы считанные минуты, но за это время нарком Н. Г. Кузнецов лично передал этот же приказ по телефону (к аппарату подошел контр-адмирал И. Д. Елисеев, остававшийся в штабе с вечера).

Дав мне прочесть телеграмму, командующий спросил:

– Как думаешь, Николай Михайлович, это война?

– Похоже, что так, – ответил я. – Кажется, англичане не наврали. Не думали все-таки мы с тобой, Филипп Сергеевич, что она начнется так скоро…

Перевод флота на высшую боевую готовность был у нас хорошо отработан, и все шло по плану. Корабли и части приступили к приемке добавочного боезапаса, топлива, продовольствия. По гарнизону был дан сигнал “Большой сбор”, а база и город затемнены…»

Телеграмма наркома – это и есть «Директива № 1 от 21 июня» в варианте для флота. И здесь четко видно суть этой самой директивы-команды – поднять войска (в данном случае флот) по тревоге и перейти от повышенной к полной боевой готовности. Напомню, что полная боевая готовность отличается от повышенной «малостью» – укомплектованностью войск.

И переход к полной боевой готовности («оперативная готовность № 1») на флоте, по словам Кулакова, заключается в получении дополнительных запасов – «боеприпасы и топливо в баки» и этот перевод только в ночь на 22 июня на флоте и был сделан. Но с другой стороны, флот не собирался выходить в море именно 22 июня, не нужен он там был. На море боевые действия начались позже, а ПВО флота и так сможет в случае налета вести огонь… И флот, получив короткую команду-приказ в ночь на 22 июня, около 1 часа 15 минут («в начале второго часа ночи»), перешел в полную боевую готовность всего за 1–2 часа!

«К половине третьего закончили переход на оперативную готовность номер один все корабельные соединения, береговая оборона, морская авиация. Поступил доклад о том же с Дунайской военной флотилии… На всем Черноморском флоте тысячи людей заняли свои боевые посты, корабли были готовы выйти в море, самолеты – взлететь, к орудиям подан боезапас…»

Телеграмма наркома Кузнецова пришла в Севастополь «в начале второго часа ночи». При этом нарком флота перед этим еще и позвонил в штаб, в Севастополь, чтобы передать этот же приказ на словах! И обзвонил он «всего» три флота – Северный, Балтийский и Черноморский.

А теперь посмотрим, как описывает эти события сам нарком флота, адмирал Н. Г. Кузнецов.

Кузнецов Н. Г. Накануне. – М.: Воениздат, 1969 г. Переиздание – 1989 г. Также эта книга есть на сайте http://militera.lib.ru/memo/russian/kuznetsov-1/index.html.

Вечером 21 июня Кузнецов был в своем кабинете, в наркомате Военно-морского флота, расположенного рядом со зданием Наркомата обороны:

«…я позвонил Наркому обороны. – Нарком выехал, – сказали мне. Начальника Генерального штаба тоже не оказалось на месте. Решил связаться с флотами. Поговорил сначала с командующим Балтийским флотом В. Ф. Трибуцем, затем с начальником штаба Черноморского флота И. Д. Елисеевым, с командующим на Севере А. Г. Головко. Все были на местах, все как будто в порядке. Командные пункты развернуты, флоты уже в течение двух дней поддерживают оперативную готовность № 2. На берег отпущено лишь ограниченное число краснофлотцев и командиров…»

Здесь стоит немного отвлечься и посмотреть, как адмирал Кузнецов разъясняет, почему флот оказался в более высокой готовности к войне, чем армия, объясняет «специфику» флота в этом вопросе и «степени» боевой готовности флота:

«Мне неоднократно приходилось слышать, что более высокая готовность флота объясняется якобы лишь спецификой морской службы.

– В чем же заключается эта специфика? – допытывался я, но резонного ответа не получал.

Некоторые, объясняя “специфику” морской службы, ссылались на то, что, мол, личный состав кораблей легче собрать. Ошибочное представление. На корабли, стоящие на рейде, труднее доставить людей, если они уволены на берег. И привести в готовность флот с его кораблями и частями, разбросанными на огромном пространстве, вряд ли легче, чем сухопутные войска.

Специфика, о которой идет речь, в предвоенный период была для всех одна: внимательно следи за противником и не опоздай, иначе он нанесет мощный удар, от которого трудно будет оправиться…

“Специфика” заключалась в том, что почти два года на всех флотах шла разработка документов по системе готовностей. Их настойчиво вводили в жизнь, проверяли и отрабатывали на сотнях учений – общих и частных. Было точно определено, что следует понимать под готовностью № 3, под готовностью № 2, под готовностью № 1.

Номером три обозначалась обычная готовность кораблей и частей, находящихся в строю. В этом случае они занимаются повседневной боевой подготовкой, живут обычной жизнью, но сохраняют запасы топлива, держат в исправности и определенной готовности оружие и механизмы.» (Сегодня это называется «степень боевой готовности постоянная».)

«Готовность № 2 более высокая. Корабли принимают все необходимые запасы, приводят в порядок материальную часть, устанавливается определенное дежурство. Увольнения на берег сокращаются до минимума. Личный состав остается на кораблях. В таком состоянии корабли могут жить долго, хотя такая жизнь требует известного напряжения. («Степень боеготовности – „повышенная“.)

Самая высокая готовность – № 1. Она объявляется, когда обстановка опасная. Тут уже все оружие и все механизмы должны быть способны вступить в действие немедленно, весь личный состав обязан находиться на своих местах. Получив условный сигнал, каждый корабль и каждая часть действует в соответствии с имеющимися у них инструкциями». («Полная боевая готовность».)

Т. е. флот, как и все западные округа, был приведен в повышенную боевую готовность еще 16–18 июня под видом «учений» и «поддерживал» ее до 21 июня. Вечером 21 июня нарком Тимошенко и начальник Генштаба Жуков убыли к Сталину в Кремль. Пробыли они у Сталина, составляя «Директиву № 1» с 20.50 до 22.20, а Кузнецов вечером 21 июня, около 21.00, обзванивает флоты и проверяет их готовность:

«Нарком обороны и Генеральный штаб из наших оперсводок знают, что флоты приведены в повышенную готовность. [однако] Генеральный штаб по своей линии таких мер не принимает, и нам не говорят ни слова.

В 20.00 пришел М. А. Воронцов, только что прибывший из Берлина. В тот вечер Михаил Александрович минут пятьдесят рассказывал мне о том, что делается в Германии. Повторил: нападения надо ждать с часу на час…

Едва ушел Воронцов, явился адмирал Л. М. Галлер. Он тоже не уехал домой… Около десяти вечера Лев Михайлович ушел из моего кабинета…

Около 11 часов вечера зазвонил телефон. Я услышал голос маршала С. К. Тимошенко:

– Есть очень важные сведения. Зайдите ко мне…

Наши наркоматы были расположены по соседству. Мы вышли на улицу… Через несколько минут мы уже поднимались на второй этаж небольшого особняка, где временно находился кабинет С. К. Тимошенко.

Маршал, шагая по комнате, диктовал. Было все еще жарко. Генерал армии Г. К. Жуков сидел за столом и что-то писал. Перед ним лежало несколько заполненных листов большого блокнота для радиограмм. Видно, Нарком обороны и начальник Генерального штаба работали довольно долго.

Семен Константинович заметил нас, остановился. Коротко, не называя источников, сказал, что считается возможным нападение Германии на нашу страну.

Жуков встал и показал нам телеграмму, которую он заготовил для пограничных округов. Помнится, она была пространной – на трех листах. В ней подробно излагалось, что следует предпринять войскам в случае нападения гитлеровской Германии.

Непосредственно флотов эта телеграмма не касалась…»

И вот тут Кузнецов привирает. Сначала он вполне заслуженно пнул Генштаб, который якобы вообще ничего не делал для повышения боевой готовности сухопутных войск (на самом деле, реально что-то вроде делалось, но как-то «странно»). А потом заявил, что составленная в кабинете Сталина директива-приказ флота «не касалась». Но на этих «трех листах» действительно был написан текст «Директивы № 1», и написан он был в кабинете Сталина перед этим, около часа назад! И если верить тексту, опубликованному маршалом Жуковым в 1969 году, в Директиве как будто действительно нет прямых указаний для флота – «Военным советам ЛВО, ПрибОВО, ЗапОВО, КОВО, ОдОВО. 1. В течении 22–23 июня 1941 года возможно внезапное нападение немцев на фронтах ЛВО, Приб. ОВО, Зап. ОВО, КОВО, Од. ОВО…»

Но!

В появившемся в конце 2009 года в Интернете «черновике-оригинале» этой самой «Директивы № 1», что действительно был написан на трех листках рабочего блокнота, указано, что для наркома ВМФ предназначалась персональная «копия» данной «директивы».

«Шифром. Расшифровать немедленно

Военным Советам ЛВО, ПрибОВО, ЗапОВО, КОВО, ОдВО

Копия Народному Комиссару Военно-Морского Флота…»

Этот «черновик» был написан в кабинете Сталина на трех листах из рабочего блокнота Г. К. Жукова. С этого черновика Жуков в присутствии Тимошенко и Кузнецова и переписывал текст начисто в «блокнот для радиограмм». Подробнее об этом черновике будет рассказано в следующих главах. А пока вернемся к наркому флота Кузнецову и его воспоминаниям:

«Пробежав текст телеграммы, я спросил:

– Разрешено ли в случае нападения применять оружие?

– Разрешено.

Поворачиваюсь к контр-адмиралу Алафузову:

– Бегите в штаб и дайте немедленно указание флотам о полной фактической готовности, то есть о готовности номер один. Бегите!

Тут уж некогда было рассуждать, удобно ли адмиралу бегать по улице. Владимир Антонович побежал, сам я задержался еще на минуту, уточнил, правильно ли понял, что нападения можно ждать в эту ночь. Да, правильно, в ночь на 22 июня. А она уже наступила!..

Позднее я узнал, что Нарком обороны и начальник Генштаба были вызваны 21 июня около 17 часов к И. В. Сталину. Следовательно, уже в то время под тяжестью неопровержимых доказательств было принято решение: привести войска в полную боевую готовность и в случае нападения отражать его. Значит, все это произошло примерно за одиннадцать часов до фактического вторжения врага на нашу землю.

Не так давно мне довелось слышать от генерала армии И. В. Тюленева – в то время он командовал Московским военным округом, – что 21 июня около 2 часов дня ему позвонил И. В. Сталин и потребовал повысить боевую готовность ПВО.

Это еще раз подтверждает: во второй половине дня 21 июня И. В. Сталин признал столкновение с Германией если не неизбежным, то весьма и весьма вероятным.

Это подтверждает и то, что в тот вечер к И. В. Сталину были вызваны московские руководители А. С. Щербаков и В. П. Пронин. По словам Василия Прохоровича Пронина, Сталин приказал в эту субботу задержать секретарей райкомов на своих местах и запретить им выезжать за город. “Возможно нападение немцев”, – предупредил он. Очень жаль, что оставшиеся часы не были использованы с максимальной эффективностью».

Кузнецов заявляет, что Тимошенко и Жуков пришли к Сталину еще в 17.00 21 июня, однако, согласно «Журналу посещений», Тимошенко и Жуков пришли к Сталину только в 20.50. Но в данном случае это не слишком существенно. Спустя годы не только Кузнецов стал смело «поправлять» маршала Жукова, «указывая на неточности» в его «Воспоминаниях…», а к воспоминаниям генерала Тюленева о 21 июня мы вернемся позднее. Но посмотрите, как резво бегают адмиралы, для того чтобы передать срочный приказ на флоты о предстоящей войне с Германией! В следующих главах, рассматривая черновик-оригинал «Директивы № 1», мы увидим, как «бегали» генштабовские генералы в этой же ситуации и в это же время…

А пока посмотрим, где еще Кузнецов «насочинял» о событиях 21 июня. И для этого обратимся к «журналу посещений Кремля» за этот день. Например, в сборнике документов под редакцией А. Яковлева, А. Сахарова «1941 г. т. 2» приводится список посетителей кабинета Сталина в этот вечер:

«1. Молотов 18.27–23.00

2. Воронцов 19.05–23.00

3. Берия 19.05–23.00

4. Вознесенский 19.05–20.15

5. Маленков 19.05–22.20

6. Кузнецов 19.05–20.15

7. Тимошенко 19.05–20.15

8. Сафонов 19.05–20.15

9. Тимошенко 20.50–22.20

10. Жуков 20.50–22.20

11. Буденный 20.50–22.20

12. Мехлис 21.55–22.20

13. Берия 22.40–23.00

Последние вышли 23.00»

Получается, что нарком ВМФ адмирал Н. Г. Кузнецов все же был 21 июня 1941 года в кабинете Сталина с 19.05 по 20.15 вместе с группой других должностных лиц на некоем совещании. То есть он никак не мог беседовать с капитаном первого ранга М. А. Воронцовым в 20.00 в своем кабинете. И кстати, Кузнецов пишет, что он вообще Сталина не видел до самой войны, побывав у него в кабинете согласно «журналу посещения» 13 июня: «7. Кузнецов 21.55–22.55». «…Я видел И. В. Сталина 13 или 14 июня. То была наша последняя встреча перед войной…» Но Кузнецов видел Воронцова, вызванного в Москву 17–18 июня с докладом именно до посещения Кремля. Почему – чуть позже.

Совещание же, на котором нарком ВМФ якобы не присутствовал, было посвящено именно предстоящему нападению Германии в эти выходные – 22–23 июня. Исследователь В. Чунихин в своей статье «Тайна 21 июня» проанализировал состав этого совещания:

«В 19.05 в кабинет Сталина, где уже 38 минут находился Молотов, вошли семь человек: Тимошенко, Кузнецов, Воронцов, Берия, Вознесенский, Маленков, Сафонов. Пробыли они там до 20 часов 15 минут. Об этом совещании, как я уже говорил, нигде ничего ранее не упоминалось. Я, по крайней мере, не встречал об этом никаких сведений. Даже намеков. Более того, налицо явное стремление скрыть сам факт этого события.

Напомню. Жуков в своих воспоминаниях ни разу не упомянул о том, что происходило до 20 часов 21 июня. Случайность? А ведь это примерно то самое время, когда совещание это подходило к концу. Кузнецов же, рассказывая об этом дне, тоже ничего не упомянул о совещании. Только здесь бросается в глаза другое. Он не только промолчал, но сознательно сказал неправду. Вспомним. Он зачем-то подчеркнул, что после 13 (или 14) июня и до самого начала войны со Сталиным не встречался.

Вызвав Воронцова в Москву, он будто бы принял его в 20.00. В то время, как на самом деле, с 19.05 до 20.15 он был вместе с ним на совещании у Сталина…

Кузнецов помнит, что вызвал в Москву Воронцова, помнит, что тот явился к нему в 20.00. Помнит разговор. Помнит мельчайшие подробности дня 21 июня… Но он не помнит совещания у Сталина, где были он сам и Тимошенко. Где был все тот же Воронцов. Всего за несколько часов до германского нападения… Неужели для послесталинского руководства СССР было настолько важно, чтобы никто и никогда не узнал, зачем Сталин собрал этих людей?

Думаю, это действительно было для них важно. Потому что одно только упоминание об этом факте рушит легенду о сталинской вине в том, что армия не была приведена своевременно в полную боевую готовность. Мне, например, понадобилось совсем немного времени, чтобы понять самое главное, узнав об этом совещании. Всего лишь взглянув на состав его участников. Давайте к нему присмотримся… по составу участников очень часто можно судить не только о характере рассматриваемых вопросов, но и о позиции Сталина по этим вопросам. Итак, список участников.

О Молотове я уже говорил. Тимошенко и Кузнецов. Значит, речь шла о военных мероприятиях. Это логично. События последних дней сложились в кризис, связанный с Германией. Однако нас упорно приучали к мысли, что Сталин не верил в нападение немцев, так как считал, что может урегулировать вопрос исключительно с помощью дипломатических шагов. Вопрос. Зачем тогда на совещание были вызваны такие не дипломатические лица, как Нарком Обороны и Нарком Военно-Морского Флота? Но, может быть, речь не шла о Германии? Обсуждались другие военные вопросы? Нет, речь шла именно о Германии. Это подтверждает присутствие на совещании военно-морского атташе советского посольства в Германии Воронцова. Это – одна из ключевых фигур для понимания не только характера обсуждения, но и отношения Сталина к угрозе военного нападения Германии. Что я имею в виду? Присутствие в сталинском кабинете военного дипломата вовсе не означало интереса Сталина к чисто дипломатическим вопросам. Если было бы иначе, здесь сидел бы посол в Берлине Деканозов. Или кто-то из его заместителей. Или, если речь шла о вопросах военнодипломатических, присутствовал бы военный атташе (а не военно-морской).

Далее… все же присутствие здесь Воронцова явно было вызвано причиной также экстраординарной. Почему Сталин приказал явиться Воронцову? Думаю, ясно. Да и Кузнецов сам упомянул о причинах вызова Воронцова в Москву – важные разведданные, полученные последним в Берлине.

“…Он не только сообщал о приготовлениях немцев, но и называл почти точную дату начала войны…”

Теперь – важный вопрос. Как отнесся к этим сведениям Сталин? А его отношение к ним лежит на поверхности. Оно видно из самого факта вызова в Москву Воронцова. И его присутствия в кабинете Сталина в столь представительном окружении. В такой острый момент истории советского государства. Чего никогда бы не случилось, если бы Сталин “не верил” в нападение немцев…

Здесь еще вот что необходимо учесть… Воронцов был резидентом (или, во всяком случае, одним из руководителей) военно-морской разведки в Германии. Военная дипломатия – она ведь тесно связана с военной разведкой. Это подтверждает, кстати, тот факт, что вскоре после начала войны капитан первого ранга Воронцов был назначен начальником Разведывательного управления Главного штаба Военно-Морского Флота СССР.

…Не думаю, что сам адмирал Кузнецов (верил он Воронцову или нет) решился бы на это. И заметьте, сразу после прибытия Воронцов оказывается в кабинете у Сталина. По одному этому ясно, что инициатором вызова в Москву Воронцова мог быть только сам Сталин. Вызывал действительно Кузнецов. Но по приказу Сталина. Тогда зададим вопрос. Зачем его вызвал Сталин?.. ведь под боком у Сталина и были как раз эти два специалиста. Тимошенко и Жуков. И он уже совещался с ними. Ранее. И совещания эти ни к чему не привели. Почему? Жуков утверждал потом, что из-за того, что Сталин противился…

Но если бы это было так, Воронцов не был бы вызван в Москву. Кстати, когда Воронцову был отправлен вызов? Тогда ведь добраться от Берлина до Москвы было несколько дольше, чем сейчас. Это, кстати, важно. Потому что именно время вызова Воронцова и является, по-моему, временем, когда Сталин начинает сомневаться в прежней позиции. И еще. Это не Жуков вызвал подчиненного ему военного атташе генерала Тупикова из Берлина. Хотя и Тупиков тоже докладывал о военных приготовлениях Германии своему военному командованию. Это Кузнецов (а фактически, Сталин) вызвал военно-морского атташе из Берлина. Вопреки тому, что его непосредственный начальник (Кузнецов) тому не поверил. О чем флотский нарком честно признался в своих мемуарах. Но, тем не менее, отвлекаясь на секунду, флот в боевую готовность несколько позже привести сумел…

Вечером 21 июня 1941 года на совещании присутствовал еще один человек, чье появление на сцене именно в этот момент не менее красноречиво говорит о позиции Сталина в этот день. Но сначала об остальных участниках совещания. Напомню, что в нем участвовали, помимо Сталина и Молотова: Тимошенко, Кузнецов, Воронцов, Берия, Вознесенский, Маленков, Сафонов…

“Сафонов – в 1941 г. начальник мобилизационнопланового отдела Комитета Обороны при СНК СССР”. Вот так…»

В опубликованных отдельным изданием в 2008 году «Журналах посещения Кремля» инициалов присутствующего в кабинете Сталина Сафонова нет. Но в комментариях говорится, что это должен был быть Сафонов Г. Н., на 21 июня – заместитель Прокурора СССР, ставший Генеральным прокурором СССР в… 1948 году. Спрашивается – что может делать прокурорский работник, даже такого ранга, на совещании у Сталина 21 июня?

Но, оказывается, был и другой высокий чиновник с такой же фамилией, Сафонов И. А. (1902–1954): в 1938–1941 гг. – секретарь Комитета Обороны, в 1940–1941 гг. – начальник мобилизационно-планового отдела Комитета Обороны при СНК СССР. И вот он действительно был вполне уместен в кабинете Сталина вечером 21 июня, в последний вечер перед войной.

«Дело в том, что только на первый взгляд приведение войск в полную боевую готовность является простым делом. На самом деле еще в мирное время был разработан целый комплекс мер, автоматически запускавшихся вместе с полной боеготовностью армии. Важной их составляющей являлись мобилизационные мероприятия. То есть, если речь шла о приведении войск в полную боевую готовность, неизбежно всплывали бы и вопросы мобилизационного характера. Что и доказывает присутствие здесь Сафонова. Но оно же одновременно доказывает и другое важное обстоятельство. Оно доказывает позицию Сталина по этому вопросу.

Заметьте. Вместо Сафонова мог ведь присутствовать начальник Мобилизационного управления Наркомата Обороны. Тогда можно было бы реконструировать события таким образом. Тимошенко и Жуков уговаривают Сталина привести войска в полную боевую готовность. Сталин сопротивляется (тогда наличие мобработника в его кабинете неуместно). Предположим, военные нажимают и вынуждают, наконец, Сталина выслушать их. Тогда вместе с ними вполне мог оказаться в кабинете и их подчиненный, отвечающий за вопросы мобилизации. Но произошло другое. Сафонов возглавлял мобилизационно-плановый отдел Комитета Обороны при СНК СССР. Председателем СНК был Сталин. Другими словами, Сафонов был подчиненным не Тимошенко, а Сталина. И ни Тимошенко, ни Жуков не могли приказать Сафонову присутствовать на этом совещании.

Еще раз повторю, что всех их свел в своем кабинете Сталин. Сам. Единолично. По своему усмотрению. И Воронцова, и Сафонова. По-моему, этот факт может говорить только об одном. О том, что именно Сталин, а не командование РККА явился инициатором приведения войск приграничных округов в полную боевую готовность…» (В. Чунихин, «Тайна 21 июня»)

Итак, получается, что Кузнецов не мог разговаривать с Воронцовым в 20:00 в своем кабинете. Мог только до того, как сам отправился к Сталину. Дело в том, что Воронцов был военно-морским атташе и сотрудником военно-морской разведки наркомата ВМФ. Т. е. подчинялся Кузнецову напрямую и докладывал сначала ему. Был ли Воронцов у Сталина? Скорее всего, нет. В остальных изданиях «журналов посещений» указано – «Ворошилов 19.05–23.00». И Ворошилов был бы более уместен в Кремле в этот вечер, а за Воронцова мог и нарком ВМФ доложить, его непосредственный начальник. Так что нарком ВМФ Н. Г. Кузнецов выслушал доклад М. А. Воронцова, перед тем как убыть в Кремль, а потом поехал с докладом к Сталину. Почему Кузнецов темнит о Воронцове и ничего не пишет о своем посещении Кремля? Вот тут Чунихин и прав – скрывали то, что войну ждали, и нападение никакой внезапностью не было.

Как пишет в своих работах историк А. Мартиросян, еще 17 июня Воронцов действительно отправил из Берлина сообщение в Москву, в котором доложил, что нападение Германии произойдет 22 июня в 3.30 утра. Всего лишь… А после войны удобнее и безопаснее было говорить о том, что это «Зорге сообщал точную дату нападения» из Японии, чем сказать, что это сделал тот же Воронцов из Берлина. Байки о Зорге, даже и тем более разоблаченные, никому из мифотворцев-маршалов и утвержденной в ЦК КПСС версии начала войны вреда не принесут. А начни говорить о сообщении Воронцова, и появятся неудобные вопросы…

Воронцов подчинялся наркому ВМФ, и это сообщение Кузнецов читал. Однако в своих воспоминаниях адмирал о сообщении Воронцова подробно не сообщает. Пытается «кольнуть» Жукова и Тимошенко в своих воспоминаниях по вопросу приведения в боевую готовность армии и флота, но общую линию о том, что Сталин «не верил разведке» или что «никто до 22 июня не знал о точной дате нападения», поддерживает.

Вот что пишет сам Кузнецов по поводу именно этого сообщения Воронцова (хотя и пытается уменьшить его значение):

«В те дни, когда сведения о приготовлениях фашистской Германии к войне поступали из самых различных источников, я получил телеграмму военноморского атташе в Берлине М. А. Воронцова. Он не только сообщал о приготовлениях немцев, но и называл почти точную дату начала войны. Среди множества аналогичных материалов такое донесение уже не являлось чем-то исключительным. Однако это был документ, присланный официальным и ответственным лицом. По существующему тогда порядку подобные донесения автоматически направлялись в несколько адресов. Я приказал проверить, получил ли телеграмму И. В. Сталин. Мне доложили: да, получил.

Признаться, в ту пору я, видимо, тоже брал под сомнение эту телеграмму, поэтому приказал вызвать Воронцова в Москву для личного доклада…»

Военно-морской атташе М. А. Воронцов немедленно был отозван в СССР, прибыл в Москву 21 июня (как сообщает сам Кузнецов). А потом Кузнецов и убывает к Сталину, и именно как нарком ВМФ он отмечен в журналах посещений (а не, например, как Кузнецов из Ленинграда, «зам. Жданова, который был в отпуске 21 июня», как предполагают некоторые исследователи).

Вопрос о приведении или не приведении в боевую готовность войск перед 22 июня, поднятый Ю. Мухиным и А. Мартиросяном в 2005–2006 годах, сегодня уже обсуждается в «около исторической литературе» весьма активно. А Воронцов в этом обсуждении весьма важная фигура. Ведь вскоре после начала войны капитан 1-го ранга Воронцов был назначен заместителем начальника Разведывательного управления Главного штаба ВМФ СССР. А уже в сентябре 1941 года Воронцов становится начальником Разведуправления ГМШ ВМФ СССР. Вот что написала газета «Красная звезда» 7 мая 2008 года. Статья В. Лота, кандидата исторических наук, «Приближенный к царю Борису»:

«Начальником разведуправления флота был капитан 1 ранга Николай Иванович Зуйков. В августе 1941 года его заместителем стал контр-адмирал Михаил Александрович Воронцов. Он возвратился в Москву из Берлина, где был военно-морским атташе. Воронцов тоже предупреждал Центр о том, что Гитлер готовится к войне против СССР…»

(Зуйков Николай Иванович (1900–1942 гг.) – контрадмирал (1941 г.). С мая 1939 года – начальник разведотдела НКВМФ СССР, с октября 1939 года – начальник 1-го управления НКВМФ СССР. Приказом НКВМФ СССР № 01981 от 11 сентября 1941 года освобожден от этой должности и назначен в распоряжение Командного управления ВМФ. Погиб в сентябре 1942 года при исполнении служебных обязанностей.

Воронцов Михаил Александрович (1900–1986 гг.) – вице-адмирал. На военно-морском флоте с 1918 года, с 1939 года – в органах военно-морской разведки. В 1939–1941 годах – военно-морской атташе СССР в Германии, во время войны (с 1941 года) – начальник 1 управления ВМФ. До 1952 года – заместитель начальника Морского Генерального штаба (МГШ), начальник Второго Главного управления (разведки). В дальнейшем занимал командные должности в высших военных учебных заведениях Вооруженных Сил СССР.)

Но вернемся снова к воспоминаниям адмирала Н. Г. Кузнецова. Далее в них рассказывается, каким образом и какой командой адмирал передал на флоты свой приказ. Уйдя от наркома Тимошенко сразу после 23.00, Кузнецов тут же, до полуночи, начинает обзванивать флоты:

«В наркомате мне доложили: экстренный приказ уже передан. Он совсем короток – сигнал, по которому на местах знают, что делать. Все же для прохождения телеграммы нужно какое-то время, а оно дорого. Берусь за телефонную трубку. Первый звонок на Балтику – В. Ф. Трибуцу:

– Не дожидаясь получения телеграммы, которая вам уже послана, переводите флот на оперативную готовность номер один – боевую. Повторяю еще раз – боевую».

Затем Кузнецов звонил на Северный флот, а около часа ночи – на Черноморский:

«В Севастополе на проводе начальник штаба И. Д. Елисеев.

– Вы еще не получили телеграммы о приведении флота в боевую готовность?

– Нет, – отвечает Иван Дмитриевич.

Повторяю ему то, что приказал Трибуцу и Головко.

– Действуйте без промедления! Доложите командующему…»

Как видно из воспоминаний комиссара Кулакова, перевод из повышенной боевой готовности в полную на флоте занял буквально пару часов. И адмирал Кузнецов говорит о том же:

«Как развивались события в ту ночь на флотах, я узнал позднее. Мой телефонный разговор с В. Ф. Трибуцем закончился в 23 часа 35 минут. В журнале боевых действий Балтийского флота записано: “23 часа 37 минут. Объявлена оперативная готовность № 1”.

Люди были на месте: флот находился в повышенной готовности с 19 июня. Понадобилось лишь две минуты, чтобы началась фактическая подготовка к отражению удара врага.

Северный флот принял телеграмму-приказ в 0 часов 56 минут 22 июня. Через несколько часов мы получили донесение командующего А. Г. Головко: “Северный флот 04 часа 25 минут перешел на оперативную готовность № 1”.

Значит, за это время приказ не только дошел до баз, аэродромов, кораблей и береговых батарей – они уже успели подготовиться к отражению удара.

Хорошо, что еще рано вечером – около 18 часов – я заставил командующих принять дополнительные меры. Они связались с подчиненными, предупредили, что надо быть начеку. В Таллине, Либаве и на полуострове Ханко, в Севастополе и Одессе, Измаиле и Пинске, в Полярном и на полуострове Рыбачий командиры баз, гарнизонов, кораблей и частей в тот субботний вечер забыли об отдыхе в кругу семьи, об охоте и рыбной ловле. Все были в своих гарнизонах и командах. Потому и смогли приступить к действию немедленно.

Прошло лишь двадцать минут после моего разговора с вице-адмиралом Трибуцем – телеграмма еще не дошла до Таллина, – а оперативная готовность № 1 была объявлена уже на Ханко, в Прибалтийской базе и в других местах. Об этом опять же свидетельствуют записи в журналах боевых действий:

“Частям сектора береговой обороны Либавской и Виндавской военно-морских баз объявлена готовность № 1…”

В Севастополе: «Оперативная готовность № 1 была объявлена по флоту в 01:15 22 июня 1941 года».

«В 02 часа 40 минут все корабли и части флота уже были фактически в полной боевой готовности. Никто не оказался застигнутым врасплох…»

А теперь посмотрим, что собой представлял приказкоманда флоту о переводе флота из «повышенной БГ» в «полную». Который нарком ВМФ Кузнецов и передал на флоты после того, как нарком обороны СССР С. К. Тимошенко и начальник Генерального штаба Г. К. Жуков довели до него «Директиву № 1».

Вот эта телеграмма:

«СФ, КБФ, ЧФ, ПВФ, ДВФ. Оперативная готовность № 1 немедленно. Кузнецов».

(ПВФ – Пинская военная флотилия, ДВФ – Дунайская военная флотилия).

Эта телеграмма имеет номер – «№ 34/17», и время ее отправки на флоты – «23.50». Т. е. тот же Трибуц стал поднимать Балтийский флот, именно не дожидаясь прихода телеграммы, в 23.37, сразу после звонка наркома Кузнецова.

Посмотрите, как четко выполнил адмирал Кузнецов Н. Г. полученную им от Тимошенко и Жукова копию «Директивы № 1». Он сделал то, что и требовалось от него – дал на флоты короткий приказ-команду, «как выстрел»! А вот командующие западных округов этого как раз и не делали. Они обзвонили армии, сообщили, что пришла важная шифровка из Москвы, но тревогу не объявляли и дали команду ждать «подробностей» в приказе…

Но в армиях именно такую команду ждали – короткий приказ-команду.

«Говорят», адмирал Кузнецов «привел флот в боевую готовность по личной инициативе» перед 22 июня. Возможно, кто-то когда-то и найдет в его «воспоминаниях и размышлениях» что-то подобное, но вот что пишет он сам:

«Я на свою ответственность приказал передать флотам официальное извещение о начале войны и об отражении ударов противника всеми средствами, на основании этого Военный совет Балтийского флота, например, уже в 5 часов 17 минут 22 июня объявил по флоту: “Германия начала нападение на наши базы и порты. Силой оружия отражать всякую попытку нападения противника”.

Но это было уже 22 июня, после нападения Германии. А в повышенную боевую готовность флот нарком Кузнецов приводил еще после 15 июня и по указанию наркома Тимошенко, начав «внеплановые учения», о которых и рассказал комиссар Н. М. Кулаков, описавший эти события на Черноморском флоте.

Еще адмирал Кузнецов отметил о переходе из готовности «№ 2» в готовность «№ 1» до 22 июня: «балтийцы просили это еще раньше, когда перешли на готовность № 2, то есть 19 июня. Но я не мог такого позволить – это выходило за рамки моих прав»…

То есть Кузнецов привел флот в боевую готовность «повышенную», как и положено, к 19 июня, но переходить даже по просьбе подчиненных ему командующих флотами в «полную» по «личной инициативе» – не мог. Не имел на это прав и не собирался этого делать.

Когда нам все эти годы рассказывали байки о том, что адмирал Н. Г. Кузнецов приводил флот в боевую готовность «по собственной инициативе», «вопреки Сталину», то нам говорили почти правду. На самом деле Кузнецов действительно повышал боевую готовность флота. Но делал это не в ночь на 22 июня и даже не за несколько дней до 22 июня, и уж тем более не «вопреки Сталину». Если внимательно прочитать воспоминания Кузнецова, станет понятно, что нарком ВМФ Н. Г. Кузнецов активно приводил флот в боевую готовность в течение всей весны 1941 года (как минимум). Он повышал общую боевую готовность флота, как и положено наркому ВМФ, чтобы в необходимый момент, по первой же команде от наркома обороны или от главы правительства флот мог в считанные часы быть поднят по тревоге и приведен в боевую готовность «Полная» – «Готовность № 1».

И делал он это действительно «вопреки». Но не Сталину, а скорее… наркому обороны С. К. Тимошенко и особенно начальнику Генерального штаба Г. К. Жукову. А точнее, он просто выполнял свои должностные обязанности. И при этом на флоте шли на некоторые «нарушения», для того чтобы ускорить приведение флота в необходимую боевую готовность:

«…На флотах в последние предвоенные дни мы изо всех сил стремились завершить работы по повышению боевой мощи. Чтобы быстрее ввести в строй береговые батареи, разрешали ставить их не на постоянные фундаменты из бетона, а на деревянные. Новые аэродромы включали в число действующих еще до полного окончания строительства взлетных полос. В ускоренном порядке соединенными усилиями моряков, артиллеристов и инженерной службы создавалась оборона военно-морских баз с суши, независимо от того, лежала ли ответственность за нее на флоте или на сухопутных войсках. Чтобы нас не застали врасплох, мы вели постоянную разведку самолетами и подводными лодками на подходах к базам с моря. Около баз выставляли усиленные дозоры. Флоты ускоряли перевод кораблей в первую линию, то есть повышали их боеспособность.

Обо всех этих мерах предосторожности я, как правило, докладывал, но не слышал ни одобрения, ни протеста. Обращаться же за письменным разрешением избегал, зная, как часто наши доклады остаются без ответа.

Все меры, предпринимаемые на флотах, мы излагали в оперативных сводках Главного морского штаба. Сводки ежедневно направляли в Генеральный штаб, что я и считал достаточным…»

(глава «Враг у границ»)

В следующей главе:

«…Нарком обороны и Генеральный штаб из наших оперсводок знают, что флоты приведены в повышенную готовность. Генеральный штаб по своей линии таких мер не принимает, и нам не говорят ни слова…»

Из главы «Гроза надвигается»:

«…к началу 1941 года к нам стали просачиваться сведения о далеко не мирных намерениях Гитлера. Сперва сведения эти были скудными, потом они стали носить более разносторонний и в то же время определенный характер…

Подготовка к войне не просто накопление техники. Чтобы отразить возможное нападение, надо заранее разработать оперативные планы и довести их до исполнителей. Да и это лишь самое начало. Исполнители должны разработать свои оперативные документы и, главное, научиться действовать по ним. Для этого нужно время и время. С кем конкретно следует быть готовыми воевать? Когда? Как? Это не праздные вопросы. От них зависит весь ход войны.

Думал ли об этом Сталин? Ведь он в то время – в мае 1941 года – был не только Генеральным секретарем ЦК, но и Председателем Совнаркома СССР. Конечно, думал. Полагаю, у него было твердое убеждение, что война неизбежна…

[Но] Нам, морякам, не оставалось ничего другого, как следить за действиями Наркомата обороны. Мы понимали подчиненную роль флота по отношению к сухопутным силам в будущей войне и не собирались решать свои задачи отдельно от них…

После финской кампании Наркомом обороны стал С. К. Тимошенко. Я старался установить с ним тесный контакт. Но отношения у нас как-то не клеились, хотя их нельзя было назвать плохими. С. К. Тимошенко, загруженный собственными делами, уделял флоту мало внимания. Несколько раз я приглашал его на наши совещания с командующими флотами по оперативным вопросам, полагая, что это будет полезно и для нас и для Наркома обороны: ведь мы должны были готовиться к тесному взаимодействию на войне. Семен Константинович вежливо принимал приглашения, но ни на одно наше совещание не приехал, ссылаясь на занятость.

Контакт с Генштабом я считал особенно важным потому, что И. В. Сталин, занимаясь военными делами, опирался на его аппарат. Следовательно, Генштаб получал от него указания и директивы, касающиеся и флота.

В бытность начальником Генштаба Бориса Михайловича Шапошникова у нас с ним установились спокойные и деловые отношения. Удовлетворяли нас и отношения с К. А. Мерецковым, который возглавлял Генеральный штаб с августа 1940 года… Мы всегда находили общий язык… И мы как-то легко договаривались.

…1 февраля 1941 года его сменил на этом посту генерал армии Г. К. Жуков. Я ездил к нему несколько раз, но безуспешно. Он держал себя довольно высокомерно и совсем не пытался вникнуть во флотские дела. Сперва я думал, что только у меня отношения с Г. К. Жуковым не налаживаются и что с ним найдет общий язык его коллега, начальник Главного морского штаба И. С. Исаков. Однако у Исакова тоже ничего не вышло.

Помнится, он был однажды у Г. К. Жукова вместе со своим заместителем В. А. Алафузовым. Жуков принял их неохотно и ни одного вопроса, который они ставили, не решил. Впоследствии адмирал Исаков обращался к Жукову лишь в случаях крайней необходимости.

…трудности создавали не отдельные работники, которые всегда отличаются друг от друга своими личными качествами. Отношения двух военных наркоматов не были достаточно четко определены – вот в чем был гвоздь вопроса!

Некоторые теперь утверждают, якобы И. В. Сталин не придавал значения повышению боевой готовности Вооруженных Сил. Больше того, будто бы он просто запрещал этим заниматься. С этим я согласиться не могу. Ему, конечно, сообщали о повышенной готовности флотов и тех мерах, которые мы предпринимали в последние четыре – шесть предвоенных месяцев. По этому поводу мы посылали доклады и оперативные сводки в правительство и Генеральный штаб и никаких возражений оттуда не получали.

Но то, что моряки не получали никаких указаний о повышении боеготовности флотов непосредственно от правительства, я отношу к большому промаху…»

При всем том, что в словах Кузнецова чувствуется его явная «личная неприязнь» к Г. К. Жукову, видно, что нарком флота занимался необходимым повышением боевой готовности флота задолго до 22 июня. Видно также, что он делал это не «вопреки Сталину», а всего лишь в силу своих обязанностей, как ответственное должностное лицо. И его слова подтверждаются словами других флотских командиров и реальными событиями начала войны. Но вот последняя процитированная фраза Кузнецова очень показательна. При явном равнодушии к флоту наркомата и Генштаба, которым флот подчинялся напрямую, Кузнецов явно сожалеет, что тогда не было прямой подчиненности ВМФ правительству СССР, т. е. лично Сталину. Хочется надеяться, что, прочитав эти достаточно подробные выдержки из воспоминаний адмиралов, больше не будет иллюзий по поводу того, приводились ли армия и флот в боевую готовность заранее, до 22 июня, или нет. Приводила ли «Директива № 1» в некую мифическую и абстрактную боевую готовность армию и флот, и только в ночь на 22 июня, или это был «всего лишь» приказ-команда на объявление всеобщей тревоги и переход армии и флота в полную боевую готовность официально…

Тему «боевой готовности», понятие «степеней боевой готовности», то, как Сталин «не дал генералам привести войска в боевую готовность» и как приводились в боевую готовность западные округа на самом деле, подробно рассмотрим в последующих главах. Рассматривать будем на основе воспоминаний маршалов ВОВ, опубликованных документов предвоенных дней и показаний генералов, данных ими после войны. До сих пор официальные историки не торопятся заниматься этим вопросом – проще ходить «вокруг да около» вокруг разбирательства причин трагедии 22 июня. В крайнем случае, просто переписывают байки из «Воспоминаний и размышлений» Г. К. Жукова. Так что придется «не историкам» подробно рассмотреть то, как выполняли свои должностные обязанности эти самые генералы июня 1941 года. Как выполняли Директивы НКО и ГШ о приведении в ту самую боевую готовность, о чем уже несколько лет пишут и Ю. Мухин, и А. Мартиросян. Эти Директивы почему-то считались «утерянными» или «уничтоженными». Или как якобы эти Директивы и приказы «скрывались» современными квашниными. Однако если вы хотите спрятать вещь в комнате – положите ее на видное место. Но начнем разговор об этих Директивах, что на самом деле поступили в войска западных округов уже 14–15 июня (и даже 10 июня) 1941 года и согласно которым части западных округов и должны были приводиться в повышенную и полную боевую готовности, с мемуаров человека, одним из первых начавших писать о них (и вообще о событиях последних предвоенных недель) достаточно подробно. С воспоминаний маршала И. Х. Баграмяна. И заодно посмотрим, что писали другие прославленные маршалы о последних предвоенных днях перед 22 июня.