Читать книгу Кто проспал начало войны? - Олег Козинкин - Страница 3

Изучая документы последних предвоенных дней, а также некоторые мемуары и – снова – «Директиву № 1», можно прийти к однозначному выводу: высший офицерский состав Красной армии, Наркомат обороны и Генеральный штаб получили от главы правительства И. В. Сталина все необходимые и возможные указания для отражения немецкой агрессии за несколько дней до нападения Германии на СССР. И «Директива № 1» – всего лишь последнее звено в предвоенных приказах и распоряжениях о подготовке армии к войне. Это была именно последняя Директива мирного времени, сообщающая прежде всего вероятную дату нападения Германии, «сигнал боевой тревоги». Хотя она же была и первой Директивой начавшейся долгой войны. Но этот документ не был единственным приказом о повышении боевой готовности. В предыдущей главе было показано, что сам текст «Директивы № 1» содержит информацию о том, что до нее уже были некие приказы и директивы о приведении войск западных округов в боевую готовность. О документах и о том, как войска западных округов приводились в боевую готовность за неделю до 22 июня, поговорим в следующей главе, а пока начнем с мемуаров.

В который раз, возвращаясь к «Директиве № 1» от 21 июня 1941 года, необходимо напомнить, что, вообще-то, сама данная Директива изначально введена была в оборот именно маршалом Победы Г. К. Жуковым. Зная склонность маршала к сочинительству, его обеляющему, можно также усомниться, что и эта Директива на «все сто» достоверна, точнее, что эта Директива была приведена Жуковым дословно и полностью. Такое ощущение, что она все же несколько «урезана» в тексте. Или в ней чего-то «не хватает». То ли отдельных слов и фраз, то ли просто некоего здравого смысла. Возможно, что и из-за этого она кажется многим исследователям «странной», похожа «на редкость безграмотную, непрофессиональную и практически невыполнимую» и «несуразную» Директиву?

Нигде и никто не ставит рядом с этой Директивой ее номерные данные. Похоже, что только из «Воспоминаний и размышлений» известны ее текст и «номер» – «№ 1 от 21.06.41 г.» (а то и «б/н от 21.06.41 г.»). А ведь при отправке в разные округа у нее и номера должны быть разные, для каждого округа свой номер. Но сам Жуков пишет, что первоначально им самим была подготовлена другая, более объемная директива. Сталин пригласил Жукова с Тимошенко и Ватутиным в Кремль, Жуков «захватил с собой проект Директивы войскам», и Сталин согласился дать в приграничные округа эту Директиву и объявить-таки в них «полную боевую готовность». Но по предложению Сталина Жуков с Ватутиным (который не отмечен в журналах посещений кабинета Сталина в это день – ждал в приемной?) составили новый, более короткий «проект директивы наркома», в котором Сталин сделал некие «поправки и передал наркому для подписи». И далее Г. К. Жуков приводит в своих мемуарах текст «Директивы № 1 от 21.06.41 г.». Но было бы хорошо прочитать подлинный текст «Директивы № 1» от 21 июня 1941 года, взглянуть одним глазком на оригинал – рукописный текст с «поправками» самого Сталина. И верхом мечтаний для историков должно быть желание хоть одним глазком взглянуть на ту «директиву войскам», что принесли с собой в кабинет Сталина Жуков и Тимошенко. Ведь сохранился же черновик от «15 мая», те самые «Соображения…», согласно которым, по «мнению» резунов – солониных Сталин «собирался нападать на Европу»… Так, может, где и эта директива, подготовленная Жуковым – Тимошенко, завалялась/хранится?

Все, сказанное ранее о «Директиве № 1», подтверждается двумя вопросами, заданными генералам «с целью обобщения опыта прошедшей войны, начального ее периода», в конце 1940-х годов: «С какого времени и на основании какого распоряжения войска прикрытия начали выход на государственную границу и какое количество из них было развернуто до начала боевых действий?» и «Когда было получено распоряжение о приведении войск в боевую готовность в связи с ожидавшимся нападением фашистской Германии утром 22 июня; какие и когда были отданы указания по выполнению этого распоряжения и что было сделано войсками?»

В следующих главах мы поговорим подробнее об этих и других вопросах, а пока хотелось бы процитировать воспоминания офицеров, служивших в двух разных округах. Один был, дай бог, капитаном, замполитом танкового батальона в дивизии И. Д. Черняховского в Прибалтийском ОВО, другой – полковником в КОВО, в 1941 году – начальником оперативного отдела штаба Киевского округа.

Из воспоминаний о генерале Черняховском гвардии подполковника Челомбитько Василия Евдокимовича, начальника 7-го отдела Военной ордена Ленина Академии бронетанковых и механизированных войск Советской армии имени И. В. Сталина. (Записано 23 августа 1948 года. Запись сделана со слов гвардии подполковника Челомбитько. Записала научный сотрудник Центрального музея Красной армии Иванова О. Т. ЦМВС. Б-4/67. Л. 1–7 об. Подлинник. Машинопись. – http://www.rusarchives.ru/publication/chernyahovskiy.shtml):

«…До февраля месяца 1941 г. я работал комиссаром (замполитом) отдельного танкового батальона [27-й] танковой бригады, которая стояла тогда в Риге. Батальон стоял в 40 км от Риги, в г. Митава Латвийской ССР. В конце февраля 1941 г. наш батальон перевели в Ригу и включили в состав [28-й] танковой дивизии, командиром которой был назначен подполковник Черняховский Иван Данилович…»

(28 танковая дивизия входила в 12 механизированный корпус ПрибОВО.)

«…Последняя командирская учеба была 12–15 июня 1941 г. После трех дней занятий (примерно 15 июня) Черняховский собрал совещание и объявил о выходе дивизии на учение, велел подготовить часть к выступлению и ждать приказа дополнительно. Обстановка в эти дни была уже напряженной, поэтому после совещания мы окружили комдива и стали расспрашивать его, не придется ли нам скоро воевать. “Может, воевать будем? – спросил я у Черняховского. – Тогда надо собраться в поход основательно”. – “Я этого не знаю, – ответил Черняховский, – но если возьмете лишний груз, пригодится для тренировки полка. Да и вообще, “в хозяйстве и нитка пригодится”, как говорит пословица”.

Приехали в полк и вскоре получили приказ: 18–19 июня выступить на учение. Маршрут: через населенные пункты Литовской ССР. Дивизия выступила. На марше Черняховского я не видел, так как наш полк шел отдельной колонной.

22 июня наш полк остановился на отдых в лесу. Вдруг видим, летят самолеты, командир объявил учебную тревогу, но неожиданно самолеты начали нас бомбить. Мы поняли, что началась война. Здесь же в лесу, в 12 часов дня выслушали речь т. Молотова по радио и в этот же день в полдень получили первый боевой приказ Черняховского о выступлении дивизии вперед, по направлению к Шяуляю.

24 июня наш полк вступил в первый бой с танками противника…»

А вот как описывает последние мирные дни маршал Иван Христофорович Баграмян, начальник оперативного отдела штаба КОВО и находившийся в самой гуще событий (именно через него в штабе Киевского округа проходили распоряжения из ГШ и Наркомата обороны в предвоенные дни).

(«Так начиналась война», – М., Воениздат, 1971 г. – http://militera.lib.ru/memo/russian/bagramyan1/index.html:

«…В начале мая мы получили оперативную директиву Народного комиссара обороны, которая определила задачи войск округа на случай внезапного нападения гитлеровцев на нашу страну.

Читатель может усомниться в необходимости такой директивы: ведь отражение возможной агрессии предусматривалось планом прикрытия государственной границы. Однако к тому времени этот план не был еще утвержден Москвой. Видимо, поэтому Народный комиссар решил специальной директивой повысить боевую готовность западных приграничных округов. Задачи ставились конкретные: своевременно выявить сосредоточение войск наших вероятных противников, группировку их сил; не допустить вторжения войск агрессора на территорию СССР; быть готовыми упорной обороной надежно прикрыть мобилизацию, сосредоточение и развертывание войск округа.

В первом эшелоне, как и предусматривалось планом (Планом прикрытия госграницы, который должен иметься в каждом приграничном округе), готовились к развертыванию стрелковые корпуса, а во втором – механизированные (по одному на каждую из четырех армий). Стрелковые соединения должны были во что бы то ни стало остановить агрессора на линии приграничных укреплений, а прорвавшиеся его силы уничтожить решительными массированными ударами механизированных корпусов и авиации. В дополнение к плану прикрытия (существовавшему в округе и до этого) директива наркома требовала от командования округа спешно подготовить в 30–35 километрах от границы тыловой оборонительный рубеж, на который вывести пять стрелковых и четыре механизированных корпуса, составлявшие второй эшелон войск округа. Все эти перемещения войск должны были начаться по особому приказу наркома…

…Во время этой работы у меня возникло сомнение: уж очень незначительной оказывалась общая глубина обороны – всего 50 километров. А если враг прорвется? Кто его встретит в тылу? Ведь в резерве командования округа сил почти не оставалось…

…Во второй половине мая мы получили директиву, в которой предписывалось принять из Северо-Кавказского военного округа и разместить в лагерях управление 34-го стрелкового корпуса с корпусными частями, четыре стрелковые и одну горнострелковую дивизии… Первый эшелон должен был прибыть 20 мая…В конце мая значительная часть командиров штаба округа была занята приемом и размещением прибывавших войск. Эшелон следовал за эшелоном.

…В первых числах июня мы узнали, что сформировано управление 19-й армии. Разместится оно в Черкассах. В новую армию войдут все пять дивизий 34-го стрелкового корпуса и три дивизии 25-го стрелкового корпуса Северо-Кавказского военного округа. Армия будет находиться в подчинении наркома. Возглавит ее командующий войсками Северо-Кавказского военного округа генерал-лейтенант И. С. Конев. Днем позже Генеральный штаб предупредил: предстоит принять еще одну, 16-ю армию генерал-лейтенанта М. Ф. Лукина. Она будет переброшена из Забайкалья в период с 15 июня по 10 июля…Итак, уже вторая армия направляется к нам. Это радовало. Опасение, что в случае войны у нас в глубине не окажется войск, отпадало. (Две упомянутые армии находились не в окружном, а в московском подчинении и приказы получали непосредственно из Москвы, минуя штаб округа.)

…В конце первой декады июня (примерно 8–9 июня) командующий созвал Военный совет, на котором начальник разведотдела доложил все, что ему было известно.

… командующий. – И вот что. Считаю необходимым немедленно отдать войскам, составляющим второй эшелон нашего округа, следующий приказ: в каждом полку носимый запас патронов иметь непосредственно в подразделениях при каждом ручном и станковом пулемете, причем половину их набить в ленты и диски; гранаты хранить на складах, но уже сейчас распределить их по подразделениям; половину боекомплекта артиллерийских снарядов и мин держать в окончательно снаряженном виде, зенитные тоже; запас горючего для всех типов машин иметь не менее двух заправок: одну – в баках, другую – в бочках. И наконец, предлагаю максимально сократить срок приведения войск в боевую готовность: для стрелковых и артиллерийских частей его надо уменьшить до двух часов, а для кавалерийских, моторизованных и артиллерии на мехтяге – до трех часов. Одним словом, войска второго эшелона привести в состояние такой же повышенной боевой готовности, как и войска прикрытия границы.

…когда Кирпонос умолк, потирая лоб ладонью, словно припоминая, все ли он сказал, начальник штаба не выдержал.

– Ну а как же с доукомплектованнием дивизий корпусов второго эшелона до полного штата? – спросил он Кирпоноса. – Ведь случись что сейчас, и корпуса не смогут вывести значительную часть артиллерии – нет тракторов, транспортом многие дивизия обеспечены далеко не полностью, не на чем будет подвезти боеприпасы. Да и людей не хватает…

– …чтобы доукомплектовать людьми наши дивизии и корпуса до полного штата, обеспечить их недостающим парком тракторов, автомашин и другими средствами из народного хозяйства, потребуется провести частичную мобилизацию, которую в приграничном военном округе почти невозможно скрыть от гитлеровской разведки. Вряд ли руководство сможет пойти на такие меры.

– Ну ладно, нельзя так нельзя, – не успокаивался Пуркаев, – но давайте хотя бы вернем артиллерийские полки и саперные батальоны с окружных полигонов в дивизии.

С этим согласились все…

…Не прошло и суток после обсуждения на Военном совете новых мер по повышению боевой готовности войск, как поступила телеграмма из Москвы. Генеральный штаб запрашивал: на каком основании части укрепрайонов получили приказ занять предполье? Такие действия могут спровоцировать немцев на вооруженное столкновение. Предписывалось это распоряжение немедленно отменить…»

Интересно ведет себя командующий. С одной стороны, он самовольно дает команды занять «предполье» и чуть не войну готов начать хоть завтра, а с другой – только по настоянию начальника штаба округа соглашается вернуть с полигонов артиллеристов и саперов в места дислокации?

«…В Москве, безусловно, обстановку по ту сторону границы знали лучше нас, и наше высшее военное командование приняло меры. 15 июня мы получили приказ начать с 17 июня выдвижение всех пяти стрелковых корпусов второго эшелона к границе. У нас уже все было подготовлено к этому. Читатель помнит, что мы еще в начале мая по распоряжению Москвы провели значительную работу: заготовили директивы корпусам, провели рекогносцировку маршрутов движения и районов сосредоточения. Теперь оставалось лишь дать команду исполнителям. Мы не замедлили это сделать.

На подготовку к форсированному марш-маневру корпусам давалось от двух до трех суток. Часть дивизий должна была выступить вечером 17 июня, остальные – на сутки позднее. Они забирали с собой все необходимое для боевых действий. В целях скрытности двигаться войска должны только ночью. Всего им понадобится от восьми до двенадцати ночных переходов. (Насколько войска брали «с собой все необходимое для боевых действий», поговорим подробно позднее.)

План был разработан детально. 31-й стрелковый корпус из района Коростеня к утру 28 июня должен был подойти к границе вблизи Ковеля. Штабу корпуса до 22 июня надлежало оставаться на месте; 36-й стрелковый корпус должен был занять приграничный район Дубно, Козин, Кременец к утру 27 июня; 37-му стрелковому корпусу уже к утру 25 июня нужно было сосредоточиться в районе Перемышляны, Брезжаны, Дунаюв; 55-му стрелковому корпусу (без одной дивизии, остававшейся на месте) предписывалось выйти к границе 26 июня, 49-му – к 30 июня.

Чтобы гитлеровцы не заметили наших перемещений, районы сосредоточения корпусов были выбраны не у самой границы, а в нескольких суточных переходах восточнее…»

Именно об этих пяти стрелковых корпусах второго эшелона (резерва округа) общей численностью около 200 тысяч штыков, которые 16–18 июня начали выдвигаться к границе, и пишет А. Исаев в книге «Дубно. 1941. Величайшее танковое сражение Второй мировой». Управления 36, 37 и 49 стрелковых корпусов (т. е. командирский состав, частично рядовой и сержантский состав, а также сверхсрочники этих корпусов) участвовали во всех недавних войнах – Польском походе, Бессарабской и Финской кампаниях. Т. е. это были самые боеспособные и подготовленные части округа, имеющие боевой опыт! Следом за стрелковыми корпусами должны были двинуться еще 4 механизированных корпуса второго эшелона, около 140 тысяч бойцов (всего в КОВО было 8 мехкорпусов). Также Исаев указывает, что тогда же движение к границе начали еще три отдельные стрелковые дивизии этого округа, общей численностью свыше 40 тысяч штыков. А далее Исаев выдает замечательную характеристику того, что же происходило в последние дни перед 22 июня в КОВО: «Фактически выполнялись мероприятия, заложенные в план Прикрытия…»

«…Для контроля за организацией марша Военный совет потребовал послать в каждую дивизию представителей оперативного отдела штаба армии. Но их просто не хватило бы, поэтому пришлось привлечь офицеров и из других отделов.

…Все это вынудило напомнить генералу Пуркаеву мою давнишнюю просьбу об увеличении состава оперативного отдела. Присутствовавший во время разговора генерал Антонов покачал головой:

– Эх, Иван Христофорович, где там увеличивать. Говорят, Генеральному штабу приказано в двухнедельный срок наметить новое сокращение штатов центрального и окружных аппаратов на двадцать процентов… Так что и ты прикинь, с кем тебе расставаться.

– Где этот приказ? – раздраженно спросил Пуркаев.

– Сегодня или завтра мы его получим, – спокойно ответил наш специалист “по организации и мобилизации”.

– Вот когда получим, тогда и будем думать. – Помолчав, Пуркаев добавил: – А оперативный отдел я не позволю сокращать. Ищите за счет других отделов.

– Есть, Максим Алексеевич, – охотно согласился Антонов. Оставалось радоваться, что хоть сокращать начальник штаба запретил… (Приказ этот мы так и не успели выполнить: началась война. И мне впоследствии стало казаться, что просто не могло быть такого приказа за неделю до начала боев. Работая над этой книгой, я решил проверить, не подвела ли меня память. Оказалось, что такой приказ все-таки был.)…»

Интересно собирались устраивать «сокращение штатов центрального и окружных аппаратов на двадцать процентов» в Генеральном штабе за неделю до начала войны! Жаль, маршал не написал, кто в Наркомате обороны до такого додумался. Жаль, что не оставил воспоминаний генерал армии А. И. Антонов, который в июне 1941 года был начальником «Оргмобуправления» («…специалист “по организации и мобилизации”…») КОВО, а закончил войну начальником Генерального штаба. Антонов считался выдвиженцем и даже «любимчиком» Сталина, и он как раз и мог бы пролить свет на те дни и прояснить – какую долю ответственности несут должностные лица, по крайней мере, на уровне командующих округами. Однако в те годы, когда создавалась «версия от Жукова», Антонов и другие, через кого согласно их должностным обязанностям проходили все приказы и директивы из Генштаба в округа в последнюю мирную неделю, предпочли отмолчаться.

Таким образом, подытоживая воспоминания офицеров разного уровня в разных округах (особенно слова начальника оперативного отдела округа!), писавших свои воспоминания в разные годы и при разных правителях, выясняется, что в Прибалтике и на Украине воинские части начиная с 15 июня получали приказы из Генштаба на выдвижение к границе, на рубежи обороны. Стрелковые корпуса в КОВО и танковые дивизии в ПрибОВО поднимались по тревоге, при этом они были все укомплектованы до практически полных штатов личным составом из числа резервистов, призванных на «учебные сборы» еще в мае, были отмобилизованы и вооружены для ведения боевых действий. То есть все боевые части в Прибалтике и на Украине, получившие такие приказы (о чем прямо говорит Баграмян), по факту действительно были приведены в состояние «полной боевой готовности» приказами из Москвы! И, как пишет А. Исаев, в том же КОВО «фактически выполнялись мероприятия, заложенные в план Прикрытия…». Не по «собственной инициативе», не «вопреки тирану Сталину», а именно по приказу из Москвы. (При этом многие стрелковые части уже имели самое новое вооружение – самозарядные и автоматические винтовки СВТ-38, СВТ-40, АВС36, АВТ-40. Около миллиона этих винтовок было в РККА на 22 июня.)

Итак, мы видим следующую картину. В штабы западных округов 15 июня из Москвы приходили телеграммы о выдвижении поднятых по тревоге частей в «районы сосредоточения» на «учения» (что по факту уже означает приведение частей этих округов в «полную боевую готовность», т. к. без приведения в боевую готовность невозможно отправить воинскую часть даже на учения). Командование этих округов отдавало приказы по округу частям второго эшелона, уже почти месяц укомплектованным личным составом и техникой для ведения войны на выдвижение этих частей на заранее определенные рубежи обороны к границе. Некоторые части, напротив, отводились от границы на заранее подготовленные рубежи (были ведь и части первого эшелона, находящиеся непосредственно у самой границы).

Однако при этом в целях маскировки разным частям предписывалось начинать выдвижение в разные дни – 17 и 18 июня 1941 года, и только командующие армиями должны были знать точное содержание телеграммприказов, директив из Москвы. Остальным офицерам сообщалось, что части убывают «на учения».

Также разным частям ставилось разное расчетное время прибытия на рубежи обороны.

Например, «…31-й стрелковый корпус из района Коростеня к утру 28 июня должен был подойти к границе вблизи Ковеля. Штабу корпуса до 22 июня надлежало оставаться на месте…» (в Коростене). Коростень находится в 300 км от границы и в 250 км от Ковеля по прямой (по дорогам от Коростеня до Ковеля около 300 км). Корпус должен был выйти из Коростеня 17–18 июня и прибыть в Ковель к 28 июня. 10 дней отводилось стрелковому корпусу на то, чтобы пройти 300 км. 30 км в сутки, «…от восьми до двенадцати ночных переходов…».

Если перебрасывать войска пешком, как это частенько бывало в ходе войны, то как раз 10 дней и надо на такой переход. Но в предвоенной армии должны были быть машины для перевозки личного состава, и даже в ночное время вполне можно проехать гораздо больше 30 км! Но самое главное то, что Ковель находится всего в 60 км от границы и связан с пограничными пунктами шоссе и железной дорогой. Интересно, сколько времени отводило командование КОВО приграничным частям первого эшелона на оборону Ковеля, если определяло время прибытия частям второго эшелона аж почти через неделю после нападения? Возможно, генералы считали, что за эти дни противник еще не продвинется так далеко в глубь страны. Возможно, еще сомневались в Кремле, что нападение произойдет именно 22 июня. А возможно, что даты прибытия в том же КОВО были назначены умышленно. При таком разбросе времени стрелковые корпуса после 22 июня не имели времени элементарно занять оборону и окопаться, не говоря уже о разведке местности и т. п. мероприятиях, вследствие чего вступали в бой с марша и были разгромлены по частям.

Впрочем, сроки маршей при необходимости можно было сократить, и в действительности эти сроки были изменены 18 июня приказами из ГШ (подробнее об этих приказах, подписанных Ватутиным, в главе о «протоколах Павлова»).

Вместе с приказами из Москвы на выдвижение частей второго эшелона «в районы сосредоточения» на «учения», а потом и на приведение оставшихся частей в «полную боевую готовность» командованию западных округов уже 15 июня 1941 года сообщалась вероятная дата нападения – 22 июня. Но командование КОВО ставит задачу частям округа прибыть в места сосредоточения к концу месяца. Сначала Кирпонос готов начать войну уже 10 июня и дает команды занять «предполье», за что получает нагоняй из Москвы, но, получив точные указания из Москвы на выдвижение 15 июня, дает команду частям преодолеть расстояние в 300 км аж за 10 суток! Жаль не пишет Баграмян, кто установил сроки выхода к границе для этих стрелковых корпусов – Москва или сам командующий Киевского Особого округа генерал-полковник М. П. Кирпонос, при котором и служил начальником оперативного отдела округа полковник И. Х. Баграмян?

Почему я уверен, что командование западных округов, возможно, уже 15 июня (и точно – 18 июня) знало вероятную дату нападения? Об этом говорится в вопросе, поставленном перед генералами (и в их числе – генерал Пуркаев, начальник штаба КОВО на 22 июня) уже после войны: «С какого времени и на основании какого распоряжения войска прикрытия начали выход на государственную границу и какое количество из них было развернуто до начала боевых действий?» Дело в том, что выход на границу осуществлялся в соответствии с Директивами НКО и ГШ от 13–18 июня, и 18 июня было дано прямое указание доложить о выполнении к 24:00 21 июня (об этом в последующих главах).

Может быть, рядовым командирам, как тому же замполиту танкового батальона ПрибОВО, и говорили 15 июня, что они убывают «на учения», но командующие округов, а от них и командующие армиями должны четко представлять себе, для чего их части убывают к границе. Знали о дате нападения командующие округов, и уж тем более знали о ней начальник Генерального штаба и нарком обороны. Наверняка они были извещены лично Сталиным, который и дал команду с 15 июня двинуть к границе войска второго эшелона – после того, как в газетах 14 июня было опубликовано то самое «Сообщение ТАСС», которое якобы дезориентировало командиров РККА и на которое Гитлер не дал никакого ответа.

Именно после молчания Гитлера в ответ на «Сообщение ТАСС» от 13–14 июня и дает Сталин команду двигать войска к границе с 15 июня! И Г. К. Жуков в своих мемуарах подтверждает, что Тимошенко имел со Сталиным разговор 14 июня по телефону. Командование округов 15 июня получили телеграммы-директивы о начале выдвижения отдельных частей второго эшелона «на учения». А уже точное время было указано всем трем округам одновременно телеграммой Генштаба от 18 июня, о которой на суде по делу Павлова сказал начальник связи ЗапОВО генерал Григорьев.

После этого в Прибалтике и на Украине командованием были отданы сначала необходимые приказы частям второго эшелона начиная с 15 июня выдвигаться к рубежам обороны к границе, в «районы сосредоточения» (еще раз напомню, что невозможно провести «учения», не приводя части как минимум в «повышенную БГ»). А затем, после 18 июня, стали приводиться в боевую готовность и остальные войска этих двух округов. И тем более должны были быть подняты по тревоге и убыть на рубежи обороны оставшиеся части второго эшелона – 4 механизированных корпуса КОВО, что должны были убыть вместе со стрелковыми корпусами согласно майской Директиве. И все оставшиеся части в том числе. Правда, стрелковым частям второго эшелона в КОВО давалось «от восьми до двенадцати ночных переходов», и некоторые из них должны были прибыть в районы сосредоточения и обороны аж через 8 дней после 22 июня. Но получается, что некоторые механизированные корпуса вообще остались в местах довоенной дислокации?

Однако получив 18 июня распоряжения о приведении в «боевую готовность» всех частей своих округов и точную дату нападения – 22 июня, у командования западных округов было время дать команды на ускорение маршей для своевременного прибытия стрелковых частей второго эшелона в районы сосредоточения и для занятия рубежей обороны в 30–50 км от границы, как было предусмотрено Директивой Наркомата обороны от начала мая 1941 года. Ведь еще в начале мая округа получили «…оперативную директиву Народного комиссара обороны, которая определила задачи войск округа на случай внезапного нападения гитлеровцев на нашу страну…», в которой действия округов расписывались достаточно подробно. Согласно этой майской Директиве в округах к концу мая должны были отработать новые «Планы прикрытия» и ждать отдельного приказа на введение в действие этих Планов. В частях второго эшелона, что начали выдвигаться к границе после 15 июня, находились представители оперативного отдела штаба округа, подчиненные полковника Баграмяна.

Маршал И. Х. Баграмян и сообщает, что было в той майской Директиве наркома С. К. Тимошенко:

«В первом эшелоне, как и предусматривалось планом, готовились к развертыванию стрелковые корпуса, а во втором – механизированные (по одному на каждую из четырех армий). Стрелковые соединения (первый эшелон) должны были во что бы то ни стало остановить агрессора на линии приграничных укреплений, а прорвавшиеся его силы уничтожить решительными массированными ударами механизированных корпусов (второго эшелона и резерва) и авиации. В дополнение к плану прикрытия директива наркома требовала от командования округа спешно подготовить в 30–35 километрах от границы тыловой оборонительный рубеж, на который вывести пять стрелковых и четыре механизированных корпуса, составлявшие второй эшелон войск округа. Все эти перемещения войск должны были начаться по особому приказу наркома…»

«Особый приказ наркома» на «перемещения войск» поступил в западные округа 15 июня 1941 года (это было воскресенье). Однако в те дни еще оставалась надежда сдвинуть дату нападения на более поздний срок или даже «отменить» ее. Именно с этой целью нарком иностранных дел СССР В. М. Молотов пытался добиться личной встречи с Гитлером. Параллельно по линии разведки проводились последние проверки сроков нападения. После облета границы 18 июня стало ясно, что немецкие войска готовы к удару, нападения следует ждать со дня на день, и 22 июня стало реальной датой. Именно после этого вечером 18 июня и дается шифровка-телеграмма Генштаба в западные округа о приведении в полную боевую готовность всех частей этих округов и сообщается предельно вероятная дата нападения – 22 июня 1941 года. Дату нападения в телеграмме сообщили тем, что установили срок исполнения указаний – в телеграмме ГШ от 18 июня срок исполнения стоял к полуночи 21 июня (об этом чуть позже).

После получения этой шифровки 19–20 июня у командования западных округов еще оставалось время на то, чтобы ускорить марши стрелковых частей второго эшелона, поднять оставшиеся части второго эшелона (мехкорпуса) и части резервов и ускорить и их выдвижение на рубежи, им предназначенные. Однако в реальности этого не произошло (точнее это было сделано частично только в Прибалтике и еще одном округе, но об этом подробнее – чуть позже). Видимо, военное руководство округов было уверено, что только в Польше и во Франции вермахт использовал тактику стремительных прорывов, блицкриг, а в России немцы будут тратить недели, чтобы пройти 30–60 км от границы, пока механизированные части не прибудут к месту боев… (И по замыслу нашего командования стрелковые части первого эшелона, стоящие непосредственно на границе, и должны были обеспечить частям второго эшелона возможность выйти на свои рубежи…) Впрочем, похоже, что так «думали» за вермахт только Кирпонос и Павлов, командующие КОВО и ЗапОВО. Тот же Рокоссовский в своих воспоминаниях пишет:

«…Даже по тем скудным материалам, которые мне удавалось получить из различных источников, можно было сделать некоторые выводы из действий немецких войск в Польше и во Франции. Немцы заимствовали некоторые положения теории глубокого боя. В наступательных операциях ведущую роль они отводили танковым, моторизованным соединениям и бомбардировочной авиации; сосредоточивали все силы в один кулак, чтобы разгромить противника в короткие сроки; наносили удары мощными клиньями, ведя наступление высокими темпами по сходящимся направлениям. Особое значение они придавали внезапности…»

Рокоссовский пишет также, что еще во время его службы в Приморье и Забайкалье в 1921–1935 годах, в приграничных округах «…имелся четко разработанный план прикрытия и развертывания главных сил; он менялся в соответствии с переменами в общей обстановке на данном театре. В Киевском Особом военном округе этого, на мой взгляд, недоставало…»

А это уже из тех воспоминаний К. К. Рокоссовского, что были вырезаны при первом издании его книги «Солдатский долг» в 1969 году:

«…Служба в Красной Армии, в войсках, располагавшихся в приграничных районах, многому меня научила. Во всяком случае, имел полное представление обо всех мероприятиях, проводимых в войсках, в задачу которых входило обеспечение (прикрытие) развертывания главных сил на случай войны. Боевая готовность этих войск всегда определялась не днями, а часами…

… Довольно внимательно изучая характер действий немецких войск в операциях в Польше и во Франции, я не мог разобраться, каков план действий наших войск в данной обстановке на случай нападения немцев…»

Обратите внимание, как интеллигентно Константин Константинович указывает, что, по его мнению, в Киевском Особом военном округе отсутствует План прикрытия госграницы! Или же этот план есть, но он о нем почему-то ничего не знает…

Но тогда получается, что командир 9-го механизированного корпуса резерва КОВО генерал-майор К. К. Рокоссовский вообще не ставился командованием Киевского округа в известность о начавшемся выдвижении частей первого и второго эшелонов, и даже о том, что его корпус должен начать некие приготовления или выдвижение в район сосредоточения корпуса после 18 июня?!

Не упоминает Рокоссовский и о майской Директиве Генерального штаба, о которой Баграмян пишет как о том самом варианте «Плана прикрытия». Но генералмайор, командир мехкорпуса приграничного округа, просто обязан был знать содержание майской Директивы Генштаба, что расписывает действия округа в случае нападения. По крайней мере – «в части, его касающейся».

Получается, что командование Киевского округа не довело до сведения Рокоссовского, – командира 9-го механизированного корпуса, начальника Новоград-Волынского гарнизона, – ни майскую Директиву Москвы, ни окружной «План прикрытия», отработанный на ее основе, ни приказ из Москвы от 15 июня?! Как командира части резерва, под командованием которого находится две танковые и одна механизированная дивизии, его обязаны были поставить в известность 15 июня, когда началось выдвижение к границе стрелковых частей второго эшелона! Это же не простые маневры, проводимые по воле командующего округом, это была команда из Москвы, и дело шло к войне! Но этого вообще нет в воспоминаниях маршала…

Читая дальше воспоминания Баграмяна и дойдя до событий 18 июня, когда в округа пошли телеграммы о приведении частей этих округов в боевую готовность, видно, что Баграмян либо об этой телеграмме тоже «ничего не знает», либо лукавит. Ведь его «воспоминания» писались уже после издания «официально утвержденной» версии начала войны от Г. К. Жукова, по которым войска западных округов приводились в полную боевую готовность только в ночь на 22 июня, а до того никаких команд из Генштаба и Наркомата обороны не поступало. Однако об одной телеграмме из Генштаба Баграмян сообщает:

«…В то же утро (19 июня) из Москвы поступила телеграмма Г. К. Жукова о том, что Народный комиссар обороны приказал создать фронтовое управление и к 22 июня перебросить его в Тарнополь. Предписывалось сохранить это “в строжайшей тайне, о чем предупредить личный состав штаба округа”.

…По нашим расчетам, все фронтовое управление перевезти автотранспортом было не только трудно, но и слишком заметно. Поэтому было решено использовать и железную дорогу. Командующий округом приказал железнодорожный эшелон отправить из Киева вечером 20 июня, а основную штабную автоколонну – в первой половине следующего дня.

– А как насчет войск? – спросил я у начальника штаба.

– Пока поступило распоряжение лишь относительно окружного аппарата управления. А вам нужно, не теряя времени, подготовить всю документацию по оперативному плану округа, в том числе и по Плану Прикрытия госграницы, и не позднее двадцать первого июня поездом отправить ее с надлежащей охраной в Генеральный штаб. После этого вместе со своим отделом выедете вслед за нами на автомашинах, чтобы не позднее семи часов утра двадцать второго июня быть на месте в Тарнополе.

Я, естественно, выразил удивление, что командование выезжает на командный пункт без оперативного отдела: ведь случись что, оно не сможет управлять войсками, не имея под рукой ни офицеров-операторов, ни специалистов скрытой связи. Но предложение оставить со мной двух-трех командиров, а остальных во главе с моим заместителем отправить одновременно с Военным советом не было одобрено Пуркаевым. В этом нет необходимости, пояснил он: к утру 22 июня оперативный отдел будет уже в Тарнополе, а до этого вряд ли он потребуется.

…Вечером 20 июня мы проводили отправлявшихся поездом, а в середине следующего дня – уезжавших на автомашинах.

…В субботу (21 июня) мы закончили отправку всех срочных документов в Москву. К подъезду штаба округа подкатило несколько автобусов и грузовых машин.

…Я ехал на легковой машине в голове колонны. Бегло просмотрел газеты, в которые так и не удалось заглянуть днем. На страницах не было ничего тревожного.

И все же на душе было беспокойно. Видимо, потому, что я и мои помощники знали значительно больше, чем сообщалось в газетах.

…Непредвиденные задержки срывали график марша. Назревала угроза, что к 7 часам утра (22 июня) я не сумею привести свою автоколонну в Тарнополь. Привитое в армии стремление к точному выполнению приказа не позволяло мириться с этим. К тому же всю ночь мучила мысль, что на рассвете может разразиться война. Приказываю ускорить движение. Рассвет застал нас неподалеку от Бродов – небольшого, утопающего в зелени украинского местечка. Здесь мы сделали очередную десятиминутную остановку.

…Возвратившись в голову колонны, я собирался уже подать сигнал “Вперед”, как вдруг в воздухе над Бродами послышался гул. Все подняли головы, вглядываясь в небо. Мы знали, что здесь у нас аэродром, на котором базируются истребители и штурмовики. Что-то рано наши летчики начали свой трудовой день…

…Но послышались гулкие взрывы…»

Началась война.

Вряд ли И. Х. Баграмян обладал даром «предвидения»; скорее всего, он тоже точно знал, что 22 июня начнется война (Кирпонос вообще прямо заявил: «…к утру 22 июня оперативный отдел будет уже в Тарнополе, а до этого вряд ли он потребуется»). Ну, а дальше он сообщает о состоянии дел с мехкорпусами второго эшелона: «…большинство соединений прикрытия (части первого эшелона) было рассредоточено в значительном удалении от государственного рубежа, а корпуса второго эшелона находились от него в 250–300 километрах. Удастся ли задержать врага (частями прикрытия)? Иначе отмобилизование корпусов второго эшелона будет сорвано, и им придется вступить в сражение в их нынешнем состоянии – с большим некомплектом в живой силе и технике…».

Как же можно было удержать немцев стрелковыми корпусами первого эшелона, что в этот день тоже все еще были на марше и так и не вышли в свои районы обороны? А «корпуса второго эшелона» КОВО, находившиеся от границы «в 250–300 километрах» (те самые пять стрелковых корпусов общей численностью около 200 тысяч штыков и четыре механизированных корпуса общей численностью около 150 тысяч бойцов), к воскресенью 22 июня действительно были рассредоточены на «значительном удалении от государственного рубежа» – были также все еще на марше.

(Примечание. Баграмян также сообщает, что документацию по «Плану прикрытия госграницы» в КОВО подготовили для отправки на утверждение в Генштаб только… к 19–20 июня! Хотя срок исполнения «Плана прикрытия» для КОВО был установлен – к 25 мая 1941 года! И об этом подробнее в следующей главе…)

Пограничники, конечно, проявляли чудеса героизма, но немцы просто обходили заставы и шли дальше, и реально небольшая горстка пограничников и немногочисленные приграничные части никак не могли задержать вермахт на границе на несколько дней. Стрелковые корпуса вступали в бой с немцами на марше, разрозненно, частями, не подготовив оборонительных позиций, пехота против танковых клиньев вермахта. Воинские части первого эшелона немцы просто намотали на гусеницы.

Перечитайте воспоминания командира механизированного корпуса в КОВО генерал-майора К. К. Рокоссовского. Как он встретил войну, как уже после 22 июня ломал замки на складах, чтобы получить оружие и боеприпасы (поскольку руководство баз и складов также не было поставлено в известность своим командованием о возможном нападении, и в воскресенье 22 июня люди отсутствовали на рабочих местах), как реквизировал грузовики… При этом автомобили для своего мехкорпуса Рокоссовский реквизировал в соседнем городке, в 60 км от места дислокации штаба корпуса.