Читать книгу Приключения кирасира Стрешнева - Олег Крюков - Страница 2

Смоленская губерния. Свято-Н…ский монастырь. Ночь на Рождество.

Звон колоколов возвещал о Рождении Сына Божьего. Архипка натянув заячий треух поплотнее, чтобы не оглохнуть, яростно раскачивал било. С высоты колокольни ему был виден заснеженный лес. Где-то там, в глубине стоял скит старца Амбросия.

Закончив свой нелёгкий труд, Архипка снял треух и вытер вспотевшее, несмотря на мороз лицо. И тут его острый глаз заметил вдалеке дым, поднимающийся над деревьями, и почти неразличимый в чёрном ночном небе.

– Никак, скит горит? – подумал он, кубарем скатываясь по узкой крутой лестнице, рискуя свернуть себе шею.

– Беда, братие!

До землянки старца было версты две, да всё по бездорожью, по снегу глубиной в два локтя. Пока запыхавшиеся монахи добрались, от крохотной избушки остались тлеющие головёшки. Среди них нашли обгоревшие останки старца. А совсем рядом увидели такое, от чего волосы на голове повставали дыбом, персты сами стали творить крестное знамение.

На вершине у наспех воткнутого в снежный наст бревна была насажена козлиная голова.

Ни у кого не вызывало сомнений, что случившееся – дело чьих-то злых рук. Игумен-то намедни уехал в епархию, посему порешили к благочинному [11]. Архипке-пономарю и поручили сообщить эту страшную весть.

– Тут он мне и предлагает: – А не сыграть ли нам, штаб-ротмистр, в экарте [12], чтобы скуку, так сказать, убить? Отчего ж не убить, отвечаю. Только он не знал, бедняга, что я и в вист неплох. Скажу по чести, играть мне с ним было не интересно. Ну, сорвал сто рублей, а дальше что? Вот я и предложил, а не сыграть ли нам, милостивый государь на интерес? А у него племянница семнадцати годов, и доложу я вам, премиленькая!

Конь вдруг остановился, фыркнул и закосил на Стрешнева глазом. Мол, ты, хозяин, рассказчик интересный, но не кажется ли, что мы заблудились?

Вокруг был лес, занесённый снегом. А ведь, если староста не соврал, уже как с полчаса должна показаться деревенька.

– Неужели обманул, прохвост?

Густые ветки одной из елей дрогнули и на дорогу вышли люди. Стрешнев схватился за трофейный дрезденский пистолет, но увидел, что это не разбойники. Монашьи клобуки выдавали в них людишков Божьих.

Монахи, завидев офицера-кирасира, удивлённо воззрились на всадника.

– Что братья, за два года отвыкли от военных?

– Так вас в здешних чащобах и в двенадцатом годе не видывали, – отвечал самый молодой. – Ни француз, ни наш брат сюды не добирались.

– Так у вас, стало быть, монастырь недалече? А ночлег одинокому заблудшему путнику дадите?

– Отчего ж не дать, – отвечал тот же.

Остальные четверо безмолвствовали, но к беседе прислушивались. Стрешнев догадался, что братья дали обет молчания.

Монахи двинулись меж деревьев, утопая в снегу почти по пояс. Степан Петрович тронул коня следом.

Монастырь появился неожиданно на холме, окружённом лесом. Освещённый полной луной, он, представляя сказочное зрелище. Деревянная церковь, рядом три одноэтажных строения. Словоохотливый отрок пояснил, что в самом большом живёт братия, то, что поменьше – трапезная, рядом мастерская, где поделки разные творят, да возят в Монастырщину на ярмарку, а раз в год в Смоленск.

– А случилось-то у вас что? – спросил Стрешнев, слушая рассказ подростка.

Не ускользнуло от внимательного взгляда штаб-ротмистра, что у парня в глазах тревога, а то и страх мелькал.

– Прощения просим, но сначала к благочинному, – отвечал тот.

«Дисциплина-то у них армейская», – заметил про себя Степан Петрович.

И оказался прав. Несмотря на то, что случилось что-то из ряда выходящее, суеты среди братии не наблюдалось.

Монахи проводили его в конюшню, которая оказалась трёхстенным пристроем к мастерской. Впрочем, внутри сена было вдоволь, и сухо. Рослый жеребец гордо шагнул туда, даже не взглянув на двух монастырских лошадей, стоявших в стойлах.

В конюшне Степана Петровича нашёл давешний парнишка.

– Благочинный повелел вас накормить и на ночлег пристроить.

– И на том спасибо. Тебя как звать-то?

– Архипкой кличут. Второй год здесь пономарствую. В послушники готовлюсь.

– Ну, а меня Степаном Петровичем зови. Так, что у вас случилось-то?

Штаб-ротмистр взглянул в ночное небо, и увидел её, Вифлеемскую звезду. Перекрестился. Во всю ширь своих богатырских плеч.

В трапезной Степана Петровича ждал ужин. Обеденная зала пустовала, и он уселся за длинный дощатый стол. Молчаливый послушник поставил перед ним деревянную миску с тёплой пшённой кашей, приправленной грибами, крынку со сметаной, по случаю окончания поста, каравай хлеба. Архипка уселся чуть поодаль.

– Значит, говоришь, скит сожгли вместе со старцем, да ещё дьявольскую метку оставили? Садись ближе!

– Нельзя мне, барин.

– Послушание что ли?

Парень кивнул.

– Строгий у вас устав.

– А как же по-другому, барин? Нечистый он, слабину сразу почует!

– И скит тоже спалил нечистый?

– А то кто же?

– А ты, парень, сводишь меня поутру на то место?

– Дык благочинный запрет наложил.

– Да ты, брат, боишься!

– И ничего я не боюсь! – сверкнул Архипка глазами. – А только как я запрет нарушу?

– Ну, давай, веди меня тогда к благочинному. Представиться-то нужно честь по чести.

Благочинный, отец Фёдор, не старый ещё мужчина принял гостя в своей келье, ничем не отличавшейся от остальных.

– Далеко путь держите? – спросил он, благословив коленопреклонённого штаб-ротмистра.

– На Кавказ, батюшка, в Нижегородский драгунский.

– Провинились, значит?

– Был грех.

– Бог судья. А где денщик ваш?

– В Чернигове дожидается.

– А вы, стало быть, в одиночку. На ночлег-то вас определили?

– Спасибо за кров и пищу.

– И вас спаси Господи. Ну, помолясь и почивать! Дело-то к утру движется.

– Слыхал я, беда у вас приключилась? – спросил Стрешнев.

– На всё промысел Божий.

– Дозвольте мне к пожарищу съездить.

– А вам-то это к чему?

– Может, помогу чем. На войне всяким довелось заниматься.

– У нас здесь, сударь, своя война. Тоже брань, но духовная. Вы не обессудьте, но мы своим миром разберёмся.

Он повернулся к углу, где стояла икона Николая Чудотворца, широко перекрестился, творя молитву. Стрешнев понял, что аудиенция закончена.

Первое Святочное утро выдалось солнечным и тихим. Степан Петрович потёр замёрзшее слюдяное окно и увидел за ним подступающий к подошве холма тёмно-зелёный лес. Вековые сосны и мохнатые ели сомкнулись, словно храня зловещую тайну сгоревшего скита.

Стрешнев потянулся, поскрёб пятернёй свой затылок. Откуда у него эта прямо-таки полицейская тяга к раскрытию всякого рода тайн и загадок? Может, надо было не в кавалерию, а в полицию идти? Представив себя в зелёном мундире с красным воротником, он передёрнул плечами, хотя уважительно относился к графу Кочубею [13].

– Однако пора утренние экзерциции делать, – сказал он себе, доставая тяжёлый кирасирский палаш.

Выйдя в одной рубахе из тесной кельи на морозный утренний воздух, принялся разминать кисть, попеременно выписывая клинком восьмёрки то правой, то левой рукой. Левой получалось хуже, потому что давала знать рана, полученная около двух месяцев назад в Саксонии.

Через пять минут Степан Петрович вспотел, удовлетворено воткнул палаш в снег, скинул рубаху и принялся обтираться снегом.

На завтрак гостю подали жбан монастырского квасу, оладьи со сметаной. За столом сидели монахи усталые после ночного бдения, но радостные. Сын Божий родился! Гость чувствовал, как вместе с монастырским квасом в него вливаются силы.

Они вышли вместе с Архипкой.

– Хорошо тут у вас! – с удовольствием вдыхая лесной морозный воздух, молвил штабс-ротмистр. – Пойду-ка, прогуляю своего Серого, – направился он к конюшне.

Отдохнувший конь резво полетел с холма прямо к стене деревьев. Вскоре Стрешнев подъехал к тому месту, где ночью повстречал монахов. Бесснежная и безветренная ночь сохранила следы, уходившие в чащу.

У обгоревших развалин скита он спешился. Мёртвые козлиные глаза безучастно смотрели на него, и Стрешнев подумал, что для роли нечистого это животное явно не годится; глуп, к тому же травояден. Уж дьявол – охотник за людскими душами, если следовать классификации Линнея [14], отъявленный хищник. Скорее волк, от клыков которого гибнут в первую очередь больные и слабые. Ежели душа человеческая с червоточинкой, сатане-то и легче прибрать её.

Скит строили как полуземлянку. Вырыли яму в полтора аршина глубиной, где-то в сажень с небольшим в длину и ширину, обложили с четырёх сторон брёвнами. Крыша была видимо, крыта еловыми ветками, полом служила утрамбованная земля.

Степан Петрович скинул прямо в снег зимний сюртук и спрыгнул в пепелище. Он и сам не знал, что надеялся здесь найти. Кончиком ножен принялся ворошить головёшки. Среди них попадались и обгорелые кости. Видимо старца убили или лишили сознания, а потом подожгли скит. А это что?

Среди головёшек острый глаз штаб-ротмистра узрел крышку от чугунного горшка.

– А я-то думал, скитники питаются кореньями да лесными ягодами.

Он разгрёб сей необходимый в любой крестьянской избе предмет и поддел носком сапога. Крышка сдвинулась, и под ней обнаружилось тёмное отверстие. Стрешнев наклонился и увидел, что сам чугунок был врыт в землю. На дне его что-то лежало.

Это была толстая пачка пожелтевшей бумаги. Степан Петрович стряхнул с неё золу.

Почерк изобличал тягу писавшего к каллиграфии, каждая буковка на загляденье.

На первом листе эпиграфом стояло:

«Исповѣдую же с клятвою крайняго Судію Духовныя сея Коллегіи быти Самаго Всероссійскаго Монарха Государя нашего всемилостивѣйшаго».

Это что же, скитник был членом Священного Синода?

Степан Петрович огляделся. Вокруг был лес, суровый и молчаливый, за которым мог притаиться враг.

Он выбрался из ямы, засунул бумаги во внутренний карман сюртука, надел его. Почистил снегом сапоги, уничтожая следы копоти. Серый стоял чуть поодаль, безуспешно пытаясь добраться до травы сквозь толстый снежный покров.

– Возвращаемся, – сказал своему боевому другу штаб-ротмистр.

Вечером погода испортилась. Завьюжило. После ужина Стрешнев уселся перед свечёй в своей келье, достал рукопись.

– Являясь тайным членом Святейшего Синода, я – потомственный дворянин Ар…в Пётр Сергеевич выполняю тайную миссию, посланную мне Господом нашим Вседержителем и лично Его сиятельством князем Голицыным Александром Николаевичем [15]. Сея записи в случае моей гибели или несвоевременной кончины должны быть, переданы лично князю. Посему, тот, кто не сделает этого, будет обвинён в государственной измене.

Степан Петрович поднял голову и успел заметить в лунном свете тень, промелькнувшую за окном.

– Дело моё чрезвычайной важности и касается «корсиканского чудовища». Недруги считают его исчадием ада, кто-то гениальным чадом двух родителей: Просвещения и стихии бунта французской черни, уничтожившей монархию, кто-то воплощением честолюбия. Мне же поручено отыскать духовно-мистический корень его военных и политических успехов.

Честолюбие отверг я сразу. Честолюбивых людей много, а таких успехов добивается лишь малая их толика. Чья слава дошла до нас за две тысячи лет? Александр Македонский, Кай Юлий Цезарь, ну ещё несколько личностей масштабом помельче. Я не беру в расчёт древневосточных деспотов, да растленных императоров Рима, чьи деяния по величию не соответствовали льстивым восхвалениям их поданных.

Посему предложил я обер-прокурору объединить две возможные причины головокружительных успехов Бонапарта. Магию и алхимию, а также фармазонство [16], вылившееся в смертоубийство Помазанника Божия. Князь согласился с моим предложением, и в свою очередь предложил мне отправиться в самое логово корсиканца.

И вот тайно перейдя шведскую границу, чтобы вызывать меньше подозрений, в апреле 1805 года я прибыл в Париж. Сам объект моего внимания готовился в то время к высадке на Альбион. Не теряя даром времени я начал посещать местных астрологов, которые пользовались тягой людей к суевериям. Большинство из них не представляли для меня интереса. Но однажды я нашёл в Булонском лесу монастырь, где мне посоветовали побеседовать с тамошним старцем Пьером Ле Клером. Говорили, что именно он предсказал узурпатору блестящее будущее.

В мрачной монастырской келье я увидел согбенного, немощного с виду старика, тем не менее, взглянувшего на меня проникающими прямо в душу выцветшими глазами. После обмена взглядами, я понял, что он всё обо мне знает. Поэтому решил быть откровенным.

– Вы верите в Бога, падре? – спросил я.

– Верю ли я в Бога? Хороший вопрос вы задали человеку, посвятившему Ему всю свою жизнь. А прожил я, ох, как много, и мне слишком многое открылось. И чем больше я познаю, тем яснее понимаю, что без Его воли ничего не происходит на этом свете.

– Тогда скажите, кто помогает Бонапарту? Бог или сам дьявол?

На старческом лице промелькнула едва заметная улыбка.

– Вы прекрасно говорите и понимаете по-французски. Неужели не поняли моего ответа на ваш первый вопрос?

– Ничто в этом мире не случается без Его воли? Но Бонапарт – атеист!

– Эта мода, – сморщился Ле Клер, – пройдёт. К тому же наш славный корсиканец напрямую не отрицает Творца и уверен в Его присутствии в судьбах людей.

– Значит Господу угодно, чтобы человек, чья вера сомнительна, победил более сильного в ней.

– Уж не своего ли властелина вы имеете в виду? – усмехнулся старик. – Того, кто уселся на троне поправ ногами ещё не остывший труп убиенного родителя своего?

– Есть ещё народ…

– Народ ваш будет нести ответственность за грехи своего властителя.

После этой фразы старый монах замолчал. Я ждал минуту, другую, третью, но старец был погружён в свои думы и будто забыл о моём существовании. И лишь, будучи в дверях вновь услышал его дребезжащий голос:

– Ищите причину не в вере, а в тайном знании. Вспомните, власть упала в руки корсиканцу как перезревший плод после посещения древней египетской земли. Прощайте, и да хранит нас всех Бог!

Уже сидя в карете, я принялся размышлять. Что имел в виду Ле Клер? Египет – колыбель истории. Оттуда Моисей вывел своё ветхозаветное племя на поиски Земли обетованной. Я вспомнил речь Корсиканца перед битвой у пирамид: – Солдаты! Сорок веков смотрят на вас…

От сильного удара снаружи окно кельи вместе с рамой упало внутрь. Резкий порыв ледяного ветра задул свечу. А тут, как назло луна укрылась за тучами, и келья погрузилась в полную темноту.

Степан Петрович достал Милотту и взвёл курок.

– Я не знаю, кто ты, пан офицер, – услышал он сквозь завывания ветра голос, говорящий с лёгким акцентом уроженца западных губерний, – но лучше отдай то, что нашёл в скиту.

– А ты покажись, – отвечал Стрешнев, – может и отдам.

– Нашёл дурака! Я покажусь, а ты из пистоля пальнёшь! Выбрасывай бумагу в окно, а не то…

– Что тогда?

Неизвестный был человек действия, потому что через полминуты в окно влетела горящая сосновая ветка, затем вторая. Первая упала прямо на матрац, штаб-ротмистр увидел, что злодей обильно смазал её дёгтем, который в монастырской мастерской был в изобилии.

Матрац, набитый соломой запылал, кирасир схватил свой сюртук и принялся сбивать пламя. На шум сбежались монахи, обитающие в соседних кельях. Дым, крики «горим братие», мельтешение лиц, всё смешалось перед глазами Степана Петровича. Когда огонь затушили, и паника прошла, он обнаружил, что бумаги пропали.

Единственным знакомым лицом здесь был юный пономарь. В него штаб-ротмистр и вцепился:

– Архипка, а ну отвечай, есть ли среди вас ляхи или литвины?

– Дык, брат Варфоломей, он один у нас из Виленской губернии.

– Где он?

– Дык, келья его на том конце.

– Веди!

Варфоломеева келья оказалась пуста.

– Может в мастерской? Любит он это дело.

Стрешнев заскочил в свой «нумер», где монахи уже вставляли на место оконце, одел пропахший копотью сюртук, сунул подмышку палаш, и выскочил в ночь. По дороге в мастерские он услышал тревожное ржание Серого. Бросился к конюшне и чуть не был сбит с ног вылетевшим оттуда монахом, верхом на худенькой лошадке. Достал пистолет, но всадник уже скрылся в ночи.

Серый бился в беспокойстве о стены конюшни, и Стрешнев понял, что злодей хотел его оседлать, но боевой конь не подпустил чужого. Он накинул седло, затянул подпруги, и через мгновение уже мчался сквозь ночную вьюгу, с трудом вглядываясь в ещё не занесённые снегом следы.

Человек, похитивший бумаги имел одно, но весомое преимущество: он знал, куда едет. Но был у него и недостаток, его лошадь уступала по силе и выносливости боевому кирасирскому коню. Так думал Степан Петрович, пришпоривая боевого друга.

Вьюга между тем усиливалась, и вскоре штаб-ротмистру стало понятно, что он сбился со следа. Снег сыпался с неба так плотно, что вытяни руку, и не увидишь ладони.

Погоня сделалась бесполезной, и Степан Петрович остановил коня. Обычно в таких случаях следовало бы оглядеться. Но куда оглядываться? Вокруг стояла снежная стена, не было ни звёзд, ни даже неба, ни сторон света.

Он тронул Серого, и конь, проваливаясь в снег по брюхо, пошёл вперёд. Будто корабль, пересекающий снежное море.

Метель закончилась внезапно, в чёрном небе появились звёзды. Вот теперь Стрешнев огляделся. Оказывается он ехал по дну узкой балки, по краям которой росли густые ели.

Серый тревожно поднял голову и раздул ноздри, а через короткое время они услышали протяжный волчий вой, которому вторил ещё один. Стая была где-то неподалёку.

– Ну что, брат, попали мы с тобой в ещё одну передрягу? – Степан Петрович успокаивающе погладил по шее своего боевого товарища.

Конь косил на него взглядом, словно спрашивая, что делать будем?

– Ну, мы ни француза, ни турка, ни горца дикого не пугались. А уж родных, русских волков и подавно не забоимся.

Он проверил оружие. Карабин, два кавалерийских пистолета, один трофейный, палаш. Да тут от полуэскадрона отбиться можно, не то, что от каких-то волков.

А вскоре наверху засветились зелёные огоньки голодных глаз.

Вслед за звёздами на небе появилась и луна, и в её молочном свете снег заискрился, подобно бриллиантовым россыпям. Это облегчало ведение боя, всё же хоть офицер и боевой, но не зверь, в темноте видит плохо.

А вот и волки. Две серые морды смотрели сверху на коня и всадника, а потом разом, словно по команде оба волка бросились вниз, утопая по грудь в снегу. Один стал обходить их сзади, нацеливаясь на круп, второй ощерил клыки, собираясь вцепиться всаднику в ногу.

Подпустив хищника поближе, боевой конь резко вырвал из снега заднюю ногу, угодив копытом прямо в ощеренную пасть. Второго Стрешнев достал палашом, надвое разрубив морду зверя.

Серый сам, без команды, подгоняемый инстинктом устремился вперёд. Штаб-ротмистр обернулся. Волки спускались в балку в саженях десяти, остальные с двух сторон продолжали преследование по верху.

Степан Петрович разрядил пистолет в морду ещё одного, подобравшегося на расстояние прыжка. Это остудило пыл остальных и волки чуть приотстали.

И тут распадок закончился. Далее шёл довольно крутой подъём, у начала которого стояла большая раскидистая ель. Та часть стаи, которая была наверху, рванула, обгоняя коня и всадника, занимая тактически выгодное для них место. Путь к отступлению отрезали другие.

Стрешнев спешился, встал спиной к дереву и принялся расчищать себе место для схватки. Серый крутился рядом, оглашая ночной лес тревожным ржанием.

Кольцо вокруг них сужалось. Серые хищники были везде, то появляясь в поле зрения, то прячась за сугробами.

– Ну, бесовы дети, подходите! – кричал кирасир, выписывая клинком восьмёрки.

Волки зачарованно смотрели на искрящуюся лунным светом сталь. Среди них возникло замешательство. Они уже потеряли трёх своих сородичей, один из которых был вожаком. И инстинкт им подсказывал, будут ещё жертвы. Стоила ли этого добыча? Может подождать, когда конь и человек упадут сами?

Но животы сводило от голода, вот уже несколько дней хищники ничего не ели, и это придало им отчаянной храбрости.

Сразу три волка бросились на Серого. Самого отчаянного конь впечатал в снег передними копытами, второй вцепился в бедро, но Стрешнев, бывший начеку, рубанул палашом по мохнатой спине, рассекая жилы и кости. Вскоре уже самому штабс-ротмистру пришлось отбиваться от троих, насевших на него зверюг.

Волки использовали тактику людей, которую те ещё два года назад применяли в здешних лесах против вторгшихся французов. Цель хищников была одна – измотать и коня и человека. Стрешнев понял, что продержится не более двух часов. Вот если бы у него был второй человек, заряжавший и подававший кирасиру оружие!

Что при такой диспозиции предпринять русскому офицеру? Идти в атаку! Аллюр три креста, клинок подвысь, громогласное ура!

Штаб-ротмистр выбрал наибольшее скопление противника на своём левом фланге. С полдюжины волков кружили от него в трёх саженях. Он приметил самого крупного, вскинул карабин и прицелился в мохнатую морду. Промахнуться с такого расстояния для кирасира было делом постыдным. Грянул выстрел. С невозмутимостью отметив, что попал, он швырнул ещё дымящийся карабин в снег и бросился на остальных. В правой руке палаш, в левой пистолет, рот оскален как у волков. Над ночным лесом грянуло русское ура. Да такое, что снег посыпался с дрогнувших еловых веток!

Его атака была так неожиданна, что серые бросились наутёк. Впрочем, пуля из пистолета успела войти в хребет одному, клинок распорол бок другому. А Стрешнев кричал, и, размахивая оружием, карабкался вверх по склону.

Хищники скрылись за заснеженными деревьями. Штаб-ротмистр стоял, тяжело дыша, оглядывая поле боя.

– Серый!

Он вдруг понял, что не слышит ржания своего коня. А когда спустился в распадок, то не увидел ни Серого, ни живых хищников. Только туши убитых волков на окровавленном снегу.