Читать книгу Дорожное эхо - Олег Левитан - Страница 27

Еще вчера нас колошматил норд,

но плыть проливом Зунд – волшебный отдых!

Мы лезли из кают на свежий воздух —

и поглазеть на замок Эльсинор…

Он приближался к нам во всей красе

туристам предназначенного шика

и, как магнит, притягивал машинки,

что катят по прибрежному шоссе.

И наш кораблик ржавеньким бочком

все норовил подплыть к нему поближе,

и датский лоцман – здоровила рыжий —

дымил по рубке пряным табачком…

Возьму бинокль у штурмана – он даст!

И руки вдруг вспотеют от волненья,

и замок – в многократном приближенье —

появится, сиренев и грудаст…

О, замок Эльсинор! Над блеском вод

о чем тоскуешь, каменный молчальник,

над берегами, над мельканьем чаек

зеленый шпиль воткнувший в небосвод?

Трава забвенья камни оплела.

Площадка под стеной бензином пахнет…

Но кто открыл окно у левой башни?

Быть может, в нем Офелия жила?

Вот пушки. Взгляд их жерл – тяжел и хмур…

И флаг с крестом кровавится уныло…

Ах, знаю я – не здесь все это было!

Но так решил великий драматург!

И никаких туристов, яхт, реклам!

Лишь сердце задрожит от резонанса,

поверив, что ровесник Ренессанса —

трагедии вместилище и храм!

И снова Время грузно мчится вспять

по заскорузлым знакам Зодиака,

и «Гамлет» – в переводе Пастернака —

лежит в моей каюте…

И опять…

Там, в замке, принц – то медля, то спеша —

по галереям вдоль перил щербатых

идет… стоит… Он знает виноватых!

Он часа ждет!

О, бедная душа,

под силу ли нести такую кладь,

такой экзамен выдержать – экстерном?

И встретив Розенкранца с Гильденстерном,

им предложить – на дудочке сыграть…

Он сам игрок!

Пусть в правилах игры

двуличны все – и он в обличьях волен!

Они больны, ну что ж, он тоже болен,

безумен даже – только до поры…

И бродит принц. И бредит на ходу.

И узнает на всем черты порока!

Живой цветок – среди чертополоха!

…А в 1602 году —

на Бред-стрит в старом Лондоне —

был пир

в таверне, именуемой «Сирена»…

Вздымались чаши. Пелась кантилена…

На том пиру – присутствовал Шекспир.

Был постный день, но жареный кабан

до косточек был съеден и обсосан.

Вино лилось рекой. И под вопросом —

была мораль…

И был хозяин пьян.

И расстегнув высокий воротник —

со школы нам известный по портрету, —

Шекспир внимал какому-то поэту,

вещавшему про творческий родник.

«Молчите все! – кричал он. —

Ваша честь!

Я написал для пьесы продолженье

про тягость Фортинбрасова правленья!

Дозвольте мне немедленно прочесть!..»

Он был настойчив. Он напротив сел.

И быть бы скуке, коль не подоспел бы

актер театра «Глобус» Ричард Бербедж,

сказавший так:

«Пойдите к черту, сэр!»

Потом усами дернул, словно кот,

и усмехнулся: «Что милей молчанья?»

Потом сказал:

«А все же не случайно —

о пьесе разговоры целый год!

Мне самому, едва лишь выхожу

на сцену в третьем акте с монологом

все чудится, что я общаюсь – с Богом

и в зале все светильники гашу…

И вижу наяву весь этот ад,

и чувствую, как трогает картина —

и шпагоносца,

и простолюдина!

И главное, как все они молчат!..

Мы – временны. Мы – гости на земле.

Актерствуем – и в жизни, и на сцене,

но роли наши краткие бесценны

учить Добру…

Так показалось мне…»

«О да, мой друг, – ответствовал Шекспир, —

в природе нет достойнее призванья

оправдывать венца природы званье

и мир лечить, пока недужен мир.

Себя увидев в зеркале, глупец —

уже умнеет! Зло – не так всесильно!

И если жизнь на отклики обильна,

то сможет стать добрее наконец…

Прекрасны миг, движение, порыв —

не уступить,

восстать пред силой грубой,

чтоб каждый понял, что ему Гекуба,

в самом себе сокровище открыв!..»

Так говорил Шекспир, потом – молчал.

В том разговоре – с другом и актером.

В том самом разговоре, о котором —

биографам никто не сообщал…

Какой был век! Каких исполнен сил!

Звезда навстречу Кеплеру летела.

В тюрьме сидел Томмазо Кампанелла.

Отрепьев Гришка шлялся по Руси…

Монах из ртути золото варил.

Костер еретика спасал от скверны.

Творец трагедий – в лондонской таверне —

о главном

в Человеке говорил…

А мы – плывем, наш путь лежит домой…

Сгорел закат. Суда спустили флаги.

За ближним мысом виден Копенгаген.

И стих пора кончать беспутный мой.

Мигнул маяк. И выпустив шасси,

к земле спустился сизокрылый «Боинг», —

свистящий рев оставив за собою…

И ветромер – трепещет на оси.

И все казалось в отблесках зарниц,

что вывернуто Время наизнанку,

что где-то там —

в теряющемся замке —

все мечется,

все мучается принц…