Читать книгу Божественная карусель - Олег Михайлович Шепель - Страница 4

Академик Шевронский не любил празднований. Он воспринимал их как организованное безделье и время от времени участвовал в застольях, церемониях и прочих мероприятиях лишь с целью поддержания с кем-то хороших отношений, установления новых связей или решения каких-то иных деловых вопросов. Вот и сегодня, 7 июля 2060 года, Олег Константинович с гораздо бо́льшим удовольствием провел бы у реки, озера или на берегу моря. А вечером посидел бы над своей последней монографией… Однако именно в этот солнечный летний день ему необходимо участвовать в шумном праздновании тройного юбилея: 30-летия со дня основания возглавляемого Шевронским Института, 25-летия клинического омоложения первого человека, каковым являлся сам Олег Константинович, и, наконец, его собственного столетия. Шевронский не утруждал бы ни себя, ни бюджет своего знаменитого Института пышностью торжеств, если бы не одно «но». Олег Константинович только что стал кандидатом в Президенты Российской Федерации, и сегодняшнее празднование должно было послужить мощным стартом его избирательной кампании. Подъехав к своему Институту, академик недовольно поморщился. На стенах висели транспаранты: «Шевронскому уже 100 лет, а старости в помине нет!» и «Поздравляем весь коллектив с 30-летием основания Института и 25-летием первого клинического омоложения человека – Олега Константиновича Шевронского!» Оформление было явно не в его вкусе. Однако оставалось только вздыхать. Сам виноват. Заместитель по организационной работе поначалу пытался согласовывать какие-то вопросы, связанные с проведением праздника, но академик настолько не любил мелкую предпраздничную суету, что в конечном итоге поручил своему заму провести все мероприятие по своему усмотрению. Что тот и сделал. А о вкусах, как известно, не спорят. Поднявшись на второй этаж, в свой кабинет, Олег Константинович сразу же выглянул в окно и увидел несколько автобусов, подъезжающих к Институту с разных сторон. Все правильно. Согласно сценарию празднования, через несколько минут должна была начаться пресс-конференция. Журналисты всевозможных отечественных и зарубежных газет и телеканалов, стараясь быть пунктуальными, почти одновременно съезжались к зданию. Олег Константинович ничуть не волновался. С ироничной улыбкой он смотрел, как телеоператоры суетливо торопились сделать видеосъемку транспарантов на здании и побыстрее пройти в помещение, чтобы занять место поудобнее. Шевронский включил одно из подслушивающих устройств, которые позволяли ему контролировать разговоры не только в любом помещении Института, но и на значительной территории, прилегающей к нему. Сквозь общий гул можно было расслышать отдельные диалоги:

– Пресс-конференция обещает быть сенсационной.

– Да… Вообще, в этом тройном совпадении годовщин есть что-то мистическое.

– Пожалуй…

Шевронский отключил устройство и откинулся в кресле. Он не страдал манией преследования, не боялся за́говоров. Но секреты Института требовали основательных мер предосторожности, поэтому академик не жалел средств на развитие системы охраны вообще и на подслушивающие устройства в частности. Именно неве́дение всех о том, как Институт и клиника Шевронского добиваются своих результатов, давало Олегу Константиновичу власть над людьми. И это неве́дение надо было сохранять во что бы то ни стало…

Телефонный звонок вывел директора из задумчивости.

– Олег Константинович, это Зубров.

– Слушаю.

– С какой такой стати я должен сегодня вести пресс-конференцию?

– Не знаю. Так мой зам решил. Отменять я ничего не буду. Ты уже давно официальный сотрудник Института, так что поприличней причешись и надень галстук. Рубашка, надеюсь, свежая?

– У меня нет галстука.

– Возьми у кого-нибудь. Скажи, что я распорядился. Но чтобы через 10 минут был в Президиуме, причесанный и в галстуке. Все.

Когда в назначенное время академик вошел в конференц-зал, то увидел, что вся огромная площадь помещения уже была полностью набита журналистами, а в Президиуме, несколько взъерошенный, сидел Зубров. «Конечно, не для него такая работа, – подумал Шевронский. – Что ж, придется инициативу брать на себя». Олег Константинович прошел на свое место и, не присаживаясь, обратился к залу с известной всем обаятельнейшей улыбкой:

– Господа! Леди и джентльмены! Сегодня мы пригласили вас сюда не только для того, чтобы принять поздравления с 30-летием основания Института, 25-летием первого клинического омоложения человека и моим личным 100-летним юбилеем, но и официально поставить вас в известность о следующем: только что ваш покорный слуга, Олег Константинович Шевронский, первым зарегистрировался в Центральной избирательной комиссии как кандидат на должность Президента Российской Федерации, – в зале поднялся гул, переходящий в аплодисменты.

– Пожалуйста, вопросы, – наконец-то сориентировался Зубров.

– Газета «Дейли Велд». Господин Шевронский, вероятно, в этой ситуации празднование юбилеев превратится в колоссальное предвыборное шоу, призванное обеспечить вашу победу?

– Да, это так. Но победу обеспечит не шоу и даже не мой моложавый тридцатилетний внешний вид. Причина моего лидерства, конечно, в другом. Первыми пациентами клиники после моего успешного омоложения Институт принимал только богатейших людей мира и России. Российским толстосумам мы отдавали приоритет. Плата за проведение операции омоложения достигала половины состояния оперируемого. Но сейчас в очередь на омоложение стоят политики и журналисты, юристы и экономисты, предприниматели и священники, а также просто очень ловкие люди. Но разумеется, виднейшие и крупнейшие. Все они будут активно участвовать в избирательной кампании на моей стороне.

– Газета «Московский комсомолец». Вы хотите сказать, что газеты, телевидение, церковные проповеди – все будут призывать голосовать за академика Шевронского?

– Именно так, а кроме того, сайты Интернета и другие электронные средства связи.

– «Санди таймс». Господин Шевронский, каково отношение к вашей кандидатуре ныне действующего Президента России?

– Видите ли, он правит уже два срока подряд…

– И тоже хочет долго жить, – неожиданно перебил мужской голос из зала. – Весь государственный аппарат уже давно на команду Шевронского работает.

– Но участие госслужащих в избирательных кампаниях незаконно, – так же из зала возразил женский голос.

– А они в свободное от работы время, в качестве рядовых граждан, обеспокоенных за будущее России, – ехидно прокомментировал кто-то третий. В зале стал нарастать гул.

– Да уже давно все министерства работают на одного кандидата, – подливал кто-то масла в огонь.

Шевронский оставался иронично невозмутим. Зубров сперва несколько растерялся, но абсолютное спокойствие соседа помогло ему вновь приступить к исполнению обязанностей ведущего:

– Господа, господа, мы перешли к бурным дискуссиям. Между тем собрались для проведения пресс-конференции.

Гул постепенно затих.

– Газета «Дейли телеграф». Господин Шевронский, бессмысленность соперничества с вами даже для ваших недругов настолько очевидна, что вряд ли есть смысл выдвигаться кому-то еще, даже ради дополнительной возможности еще разок заявить о себе. Не считаете ли вы возможным проведение безальтернативных выборов?

– Нет! Не считаю. Россия – государство демократическое и выборы будут проходить обязательно на альтернативной основе.

– Да найдут они парочку послушных претендентов. Только кто их будет всерьез воспринимать? – опять прервал спокойствие голос из зала. Но теперь уже Зубров контролировал ситуацию:

– Я попросил бы всех присутствующих воздерживаться от эмоциональных выпадов и ограничиваться только вопросами к Олегу Константиновичу.

– Газета «Известия». Олег Константинович, внешне ваша жизнь воспринимается как цепь последовательных триумфов. Могли бы вы поделиться какими-то трудностями, оказавшимися скрытыми от глаз внешних наблюдателей?

Шевронский выдержал паузу:

– Да. Предвкушение победы на предстоящих выборах мне отравляет одно воспоминание. Об ошибке, совершенной еще двадцать пять лет назад, но последствия которой будут омрачать, видимо, всю мою последующую жизнь. Омолодить свою жену я не сумел. Когда меня после успешной операции везли из клиники домой, я всю дорогу по-юношески волновался – узнает или не узнает родная старушка? Узнала! Она ведь меня именно таким и полюбила! И, конечно, именно таким помнила. Анастасия Николаевна сама должна была ложиться в клинику на следующей неделе. Мы мечтали о том, как после ее операции отправимся отдыхать на какое-нибудь море, где будем только друг друга любить и бездельничать. Эйфория захлестнула меня и… Погубила Анастасию Николаевну. Она скончалась прямо на операционном столе. Не были учтены некоторые особенности женского организма человека для такого возраста. Все последующие операции проводились уже со знанием всех этих тонкостей и заканчивались более чем успешно. Но то были последующие… И проходили они без моего участия. Я уже не интересовался работой. Мои достижения потеряли тогда для меня всякий смысл. Впервые, ощущая себя молодым, я постиг страшное содержание красивого слова «депрессия». Основным предметом моих размышлений стал поиск способов ухода из жизни. Меня удержало тогда лишь религиозное убеждение о великой греховности самоубийц и отсутствии для них облегчения в том мире. Я боялся, что если уйду из жизни добровольно, то там мне все равно не разрешат встретиться с Анастасией. Расстройство психики было настолько глубоким, что сотрудники клиники стали подозревать – не является ли оно одним из побочных последствий операции. Однако все обошлось. Энергичные и профессиональные действия психиатров и психотерапевтов постепенно вернули меня к жизни. Да и отсутствие подобных последствий у других оперируемых однозначно свидетельствовало о другой причине моей болезни. Операция, сделанная мне, была тут ни при чем, – Шевронский не стал объяснять журналистам, что своим выздоровлением он обязан прежде всего своему заместителю по научной работе. Однажды утром тот вдруг вырос в кабинете заведующего лабораторией белкового синтеза и, бросив на стол какую-то папку, почти приказал: «Смотри». Ситуация была более чем нестандартной – обычно зам по науке вызывал для любой беседы к себе и разговаривал всегда очень деликатным тоном. Завлаб открыл папку, просмотрел, направил удивленный взгляд на вошедшего.

– Читай вслух, – опять потребовал зам по науке.

– Как ты думаешь, что это? – теперь уже задал вопрос вошедший.

Завлаб пожал плечами:

– Стишки. Причем не в моем вкусе.

– Это написано шефом. Нашел в его бумагах, которые он мне передал на время своего отсутствия. Видимо, по рассеянности вложил туда и это.

– Надеюсь, ты не стуканешь ему о моем личном впечатлении? Вообще-то, очень хорошие стихи. Последнее можешь передать.

– Ты ничего не понял. Это депрессия. Причем уже достаточно глубокая.

– А ты что, психиатр?

– Не я. Моя жена… Депрессия – страшная болезнь, которую шеф, пока мог, выдавливал из себя вот так, – кивнул в сторону папки, – на бумагу. Сколько дней его уже нет на работе?

– Ты меня спрашиваешь?

– Почти две недели… Срочно едем к нему.

– Успокойся. Я уже сегодня говорил с ним по телефону.

– Ну и?

– Чувствуется, что человек болен, но… жив. Да ты сам можешь поговорить. Связать? – стал набирать номер.

– Не надо. Надо ехать. Причем срочно.

– Слушай, из-за фантазий твоей жены…

– Уважаемый завлаб! На этот раз я сказал не для обсуждения, а для исполнения. Немедленно в мою машину.

– Понял. Еду.

Уже подъезжая к роскошному особняку директора, зам по науке не выдержал:

– Если его состояние – неизбежное последствие проделанной ему операции, то перспективы нашего Института весьма призрачны…

– Не каркай…

Все двери здания оказались открытыми. Коллеги переглянулись. Зам по науке, поднимаясь с завлабом на верхний уровень особняка, удивленно заметил: «Нигде никакой прислуги». Наконец, вошли в комнату, где первой бросилась в глаза петля, привязанная к люстре. Под ней кресло. Рядом с креслом телефон. В кресле скрюченный, трясущийся, постанывающий человек, поджавший под себя ноги. Услышав шум входящих людей, человек медленно поднял голову. В неухоженной внешности с трудом узнавался Шевронский…

Но все это было давно позади. А сегодня преуспевающий академик продолжал давать пресс-конференцию.

– Газета «Таймс». Господин Шевронский, все понимают, что ваше могущество обеспечивается монополией на «Средство Макропулоса». Сколь значительна доля усилий и средств, уходящих на обеспечение секретности работы Института и клиники?

– Отвечу коротко – доля эта весьма и весьма значительна. У нас, конечно, есть свои секреты фирмы, которые мы тщательнейшим образом охраняем, – Зуброву на ухо шепотом: «Заканчивай».

– Господа, время, отведенное для пресс-конференции, подошло к концу. Благодарим всех за участие и внимание. Всего всем доброго, – решительно закончил Зубров, отрезая всякую возможность для кого бы то ни было задать еще хоть один вопрос.

Не успел Шевронский, уже поздно вечером, по окончании всех праздничных мероприятий, намеченных на этот день, зайти домой и раздеться, как пришлось брать трубку не прекращающего звонить телефона:

– Это Зубров.

– Да я понял. Так нагло трезвонить в это время можешь только ты.

– Телевизор не смотришь?

– Да я только зашел…

– Включай первый канал. Оппозиция все-таки показывает зубы… Включай – сам все увидишь.

Шевронский с помощью пульта включил телевизор, на экране которого ведущая и молодой интервьюируемый вели диалог. Слышался голос интервьюируемого:

– …пациенты не знают даже названия пилюль, которыми их потчуют, не говоря уже об уколах, системах, втираниях и прочих процедурах. Разговаривать в период избавления от старости можно было только с лечащим врачом, заранее предупрежденным, что каждое слово диалога фиксируется замаскированными диктофонами. Весь остальной персонал – медсестры, нянечки и даже администрация – исполняли свои обязанности молча и всегда неторопливо, словно таинственные фантомы, – улыбнулся. – Старания некоторых пациентов заигрывать в период омоложения с хорошенькими медсестричками, а они все подбираются только хорошенькими, всегда заканчивались провалом.

– Подобные вам выписавшиеся из клиники молодые Мафусаилы утверждают, что в период «лечения», назовем это так, находились под наркозом… – начала ведущая, но интервьюируемый понял ее с полуслова и перебил:

– Да, это так, я помню, как меня везли в операционную, анестезиолог делал наркоз, помню, как вывозили из операционной, но никаких швов или других следов воздействия хирургического скальпеля ни на своем теле, ни на теле других прооперированных я никогда не видел… И все-таки попытки что-то разведать кем-то иногда предпринимались. Говорят, бывали случаи, когда некоторые пациенты так и не выходили из клиники, мол, операция не удалась… Бывает. Но при этом исчезал и лечащий врач. Власть Президента Шевронскому и нужна прежде всего для возможности придать работе своего Института статус государственной тайны, а не довольствоваться уровнем секрета фирмы, как сейчас. И тогда все силовые структуры страны ему можно будет сосредоточить на охране этой самой тайной тайны. Или почти все. Уже сейчас Олег Константинович старается публиковать работы своего Института таким образом, чтобы сбить с толку всех тех, кто независимо от него пытается добиться аналогичного результата. А получив в распоряжение государственную власть, можно будет организовать такую мощную дезинформацию… Институт и клиника располагаются, а их персонал живет, в небольшом закрытом городке. Всякий поступающий на работу в клинику и Институт подписывает обязательство не покидать городка до конца своей жизни. Разумеется, такое ограничение свободы сопровождается вполне достойной материальной компенсацией, например, особняк с бассейном полагается даже для рядовой санитарки.

– Вы можете привести какие-то конкретные факты, имена? Кто исчезал? При каких обстоятельствах? Имена этих санитарок?

– …Н-н-нет, вы знаете, это сведения из… просто общих разговоров после выписки с такими же, как я, омолодившимися.

– Может быть, вы назовете имена тех, с кем вели эти общие разговоры?

– Ваши вопросы уже начинают походить на допрос. Конечно, я этих имен назвать не могу.

Ведущая продолжала задавать уже какие-то второстепенные вопросы о личной жизни интервьюируемого, когда Шевронский перезвонил Зуброву:

– Алексей! Ничего страшного. Это тот, что пытался торговаться со мной о цене операции, а я не уступил. Теперь мстит по-мелкому. Ничего конкретного он не знает. Завтра дашь официальное опровержение по этому же каналу в это же время, мол, грязная клевета, черная неблагодарность и все такое.

– Может, ты сам?

– Нет. Сам не полезу. Я должен смотреться выше всех этих дрязг. О’кей?

– О’кей, – послышался тяжелый вздох.

– Ну, пока!