Читать книгу Мы люди - Олег Моисеенко - Страница 2

В доме еще стояли сумерки. На маленьком стульчике Степан старательно разглаживал холщовые онучи и затягивал свитые им со вплетенным конским волосом тонкие веревки лаптей. Он собирался раненько пойти на дальнее болото в делянку косить сено. Ходу до делянки часа два – дорога не близкая. Жена уже доила корову. Степан начал складывать себе еду на день в домотканую сумку, которую сшила ему Арина. Взял сало, коровьего масла, два яйца и поставил бутылку, чтобы налить свежего парного молока. Хлеб сложил с пирожками, которые вечером испекла жена. Косьба, как и всякое другое дело, для Степана была не в тягость. Пришло время косить, и он ощущал радость и потребность сделать эту работу. Собирая нехитрый обед, промелькнула мысль об Арине: это же она сварила яйца, испекла пирожки и вложила масло между кусками хлеба – и на устах Степана появилась улыбка. На косовице нужны силы.

Степан вышел во двор. Были слышны удары струй молока в сарае о подойник и с лязгом пуги – длинного хлыста – крики пастуха в начале деревни:

– Выгон-я-я-й. Выгон-я-я-я-й.

Где-то на западе в стороне районного центра что-то ухнуло. Прислушался – как будто раскат грома. Посмотрел на небо. Дождя ничего не предвещало. Арина несла полный подойник молока и выгоняла из сарая корову со словами:

– Иди, Милка, иди на пашу.

Степан подошел к корове, погладил ее по шее, она остановилась. Ласково похлопывая корову по боку, выгнал ее на улицу. К дому подходило деревенское стадо.

– Куда ты пошла, от чтоб тебя! – кричал пастух на рыжую соседскую корову, которая, как только выходила на улицу, сразу норовила боднуть другую корову и побежать вперед. Таков был ее норов. За это ей часто попадало, но она была поводырь всего стада: куда ее направишь, туда и остальные пойдут.

– Степан! Как будет погода, что-то гремит или ухает, никак не пойму.

– Да, должна быть сегодня хорошая погода. Косовица, погода нужна. А ухает – может, в районе военные маневры какие проводят.

Степан пошел в дом. Забрал сумку с едой. Взял косу, которую наклепал с вечера, и подошел к калитке. Арина стояла на ганочках и смотрела вслед.

– Ты не будь до темна.

И знал, как только будет выходить, она перекрестит его в дорогу. От этого становилось на душе спокойней и радостней.

Почти все деревенские были на болоте, что находилось на самой границе района – там был основной сенокос. Чтобы не тратить время на дорогу, выезжали на несколько дней с ночевкой. Ехали косари, все кто помоложе: мужчины, женщины и, почитай, вся молодежь. Оставались в деревне старики, больные, которые присматривали за малыми детьми, за двором и хозяйством, да подростки. Пошли всходы картошки. Надо было ее бороновать и распахивать, а это работа как раз для подростков.

На болоте организовывали питание и быт. Люди любили это время и с охотой ехали на сенокос. Выезжали на подводах целым обозом. Тут были и водовозки, и кухня, и настилы для шалашей, и много чего нужного и необходимого для жизни. В этом году покос был хороший, да и урожай должен быть неплохой. В мае после посевной прошли дожди. Было тепло, без суши. Стояла погода деликатная, как любил говорить председатель колхоза.

Степан тоже выехал на косовицу. Но вчера отпросился у бригадира.

– Иван, надо помочь Алесе сена накосить. Кто ей поможет, хлопец еще малый, а младшей всего три года. Разреши, Иван. Я отработаю.

Кому-кому, а Степану трудно отказать. Если совет нужен или смастерить что-то, в кузне что-то выковать, замены в этом деле Степану не было. И никогда не отказывал. Мог сказать, сделаю через день или там к концу недели, и делал. Делал добротно с любовью. Сделать что-то простое, нужное так для одного раза, Степана было просить совестно.

– Иди, Степан. Ты когда вернешься?

– Буду через день.

– Степан, сегодня две подводы едут за продуктами, подвезут.

– Спасибо, Иван.

Когда Степан отошел, бригадир прокричал вдогонку:

– Степан, зайди в кузницу, там телегу оставили, посмотри, что с ней и можно ли ее отремонтировать? Да загляни, как там распахивают картошку.

– Хорошо, Иван!

И скорым шагом пошел к конюшне, так называли на стане отгороженное жердями стойло для лошадей и телег, возов и повозок. К заходу солнца приехали в деревню. Степан сразу надумал зайти до Алеси. Алеся собиралась доить корову. Дети были дома.

– Здравствуй, дочка.

С тех пор как пришли в сваты, Степан назвал ее дочкой и по-другому не называл.

Алеся была сирота. Жила у тетки, звали ее Варвара, а в деревне и близлежащей округе – Варка. Ее хатка, небольшой гумно-сарайчик и малюсенькая баня, огороженные плетеным забором, стояли у самого леса. Тетка и жила лесом. Знала его и любила. И если кто в деревне заболел с детей или взрослых, бежали к тетке Варваре. Она расспрашивала, что болит, когда заболел, случилось ли чего в доме. Слушала и что-то думала. Потом в сенях искала травы и шла к заболевшему, разговаривала с ним, объясняла, как нужно готовить отвар, когда пить, и читала про себя молитву. Как ни странно, многие выздоравливали. Иногда говорили, что она колдунья. Детей у нее не было. Алесю она взяла к себе после несчастья, которое произошло с ее матерью… Жили они скромно. У них всегда было чисто и аккуратно. В доме стоял тонкий аромат трав, в разное время разный. С теткой Варварой Алеся в основном проводила время в лесу, потом пришла пора идти в школу. Учеба ей давалась легко. Была девочка общительной, старалась всем помочь и выполняла всякую работу. Степан увидел ее первый раз, когда приболела Арина. К ним пришли Варвара с Алесей. Тогда и подумал он, хорошая будет мать и хозяйка, а если полюбит мужа, то навсегда. Может, это судьба Антона? Степан видел в сыне много своих черт, но тот был молчун, и редко у него проявлялись веселость и удаль. «Серьезный у тебя сын, Степан, – говорили односельчане, – только не женится он сам, а женит на себе какая-нибудь вертихвостка». Степан своим житейским опытом знал, что многие хотели, чтобы их дочь вышла замуж за Антона. Только рано еще ему жениться, так он говорил, когда речь заходила о сыне, пусть еще учебу закончит да в армии послужит. А сын закончил педучилище, ушел в армию, служил артиллеристом.

Случилось так, что только запахло весной и появились первые проталины, Арина заболела. Она начала лечиться своими средствами, но не помогало, появилась температура, и Степан, не спрашивая жену, пошел к Варке просить помощи. Зашел на ее двор, полюбовался порядком, но и заметил, что не хватает здесь мужской руки. Варка как-то говорила о бахилах к весне, Степан их принес. Долго не задерживался, рассказал, что Арина приболела, и просил Варвару, если сможет, зайти. Вошла в хату Алеся, Степан встал и поздоровался с ней, почему-то смущаясь. Начал говорить, что принес бахилы, они сейчас, когда начинается грязь, очень будут нужны. Алеся с улыбкой, наклонив голову, поздоровалась со Степаном и ничего не отвечала, Степан заторопился домой.

Варка с Алесей пришли назавтра, как только закончили домашние работы. Степан увидел их еще издалека. А может, не к ним, мало ли к кому может идти Варка, но заворачивали на их край улицы. «Значит, к нам», – подумал Степан и пошел звать Антона, на ходу придумывая ему занятие. Сладилось тогда задуманное, а по деревне пошли разговоры: вот везет же Степану, сын такую жену себе взял, и красивую, и хозяйскую, и приветливую.

Степан пошел по тропинке за огородами. Край солнца показался из-за леса. Степан заулыбался. Он любил этот момент, который каждый раз проявлялся по-разному. От радости на душе Степан улыбался, и на ум приходили слова «по плечу молодцу все тяжелое, не боли ты, душа, отдохни от забот, здравствуй, солнце, да утро веселое». И про себя говорил: «Здравствуй, солнышко». И снова улыбался. Это был заряд жизненной силы, которая как бы поднималась по спине. Так встречать солнце Степан стал уже, когда перевалило за сорок. В избе-читальне возле сельского совета был организован всеобуч, для такого дела прислали в деревню учителя. Туда, как легла зима, начал ходить Степан. Он очень зауважал учителя, который был уже в годах. На первом уроке, на котором присутствовал Степан, учитель читал стихи. Он читал одно стихотворение так вдохновенно, что у Степана побежали по спине мурашки. Он рассказывал о солнце, говорил, что солнышко – оно живое, что светит для всех. Только каждый по-разному его воспринимает и относится к нему. Слушали его внимательно. Про солнце, про свет объяснил он для Степана на всю жизнь. Странный учитель, или как его еще называли – наставник, ходил по лесу, по полям и, что было удивительное, сам с собой разговаривал. Вот остался он в памяти со словами «Здравствуй, солнышко!». Тропинка шла мимо кузницы. Она стояла у развилки дорог. Шлях вел на восток через деревни к Днепру. А на юго-восток дорога вела аж в Киев. Подошел к кузнице. У входа стояла кем-то разбитая телега. «Где так можно было ее покалечить?» – пронеслось осуждение у Степана. Вспомнил разговор на косовице, как братья Кирики напились, загнали лошадь и врезались в высокий придорожный пень. Теперь понятно, почему так разбита телега. Работы будет не меньше, чем на день. Вышел на дорогу и споро зашагал по узкой тропинке, которая вилась вдоль дороги. Мысли Степана были невеселые. Когда оставался один, они возвращались к сыну. Незаметно для всех и как гром среди ясного неба пронеслась весть по деревне, что Антон оставил семью и куда-то уезжает. Чувство Степану там, в глубине души, подсказывало, что так надо. Но разум, слезы Арины, взгляд Алеси заталкивали это чувство далеко вглубь. Вошел в лес. Степан любил и понимал лес. Бывало, рубил дрова, но это, как он говорил, прореживал заросли, аккуратно складывал ветки в ловжи и почти всегда их сжигал. Прошлой весной поехал к лесникам и выпросил у них посадочный материал, как они называли маленькие сосенки, и вместе с внуком посадил их вдоль песчаника. На удивление все маленькие саженцы принялись. А еще в детстве с отцом они в бору недалеко от дороги смастерили сруб для колодца и начали вокруг его окапывать землю, так и оседал он венец за венцом. Непростое это оказалось дело. Получилась яма в рост отца, землю в колодце подкапывал Степан, а отец вытаскивал ее ведром, так и садился сруб, пока не пошла вода. Закончили они работу на третий день. Сруб был чуть выше земли. На три бревна. Смастерили из бересты воронку, приладили ее к длинной орешине – и получился черпак. Вода была чистая и вкусная. Уже сколько лет прошло, а колодец стоит и редко кто летом пройдет мимо, не испив водицы. И сейчас Степан подошел к колодцу. Черпаком набрал воды, поднес ко рту. Всегда от нее кружилась голова, еще так было, когда ранней весной пил березовый сок из самодельных корытцев. Сел на скамейку, сооруженную из бревен, и сделал несколько глотков воды, испытав радостное головокружение. Он прошел полпути до болота. Захотелось отдохнуть, хотя раньше этого чувства не было: то ли годы брали свое, то ли день такой. Сидел не долго, встал и зашагал, отгоняя воспоминания о сыне.

Чем ближе Антон подъезжал к Уралу, тем чаще возникала и долго не выходила из головы эта мысль: «А может, напрасно так сделал». Вспоминались дети, их голоса и улыбки, их забавы, и возникал в мыслях образ Алеси.

Первый день у родственников по материнской линии прошел в расспросах и разговорах и закончился неожиданно простым вопросом о том, что Антон собирается дальше делать. А что делать, ясное дело, надо устраиваться на работу. А куда и как – и опять пошли разговоры, но больше жизненные и необходимые в таких ситуациях. В конце было решено: надо завтра идти становиться на военный учет, а после искать работу. В городе рабочие руки нужны были, как выразился дядя Антона, «позарез». В военкомате его принимал земляк-белорус, начались расспросы, нашли общие и знакомые места, где бывали. Антон рассказал кратко свою историю, и пожилой военспец неожиданно предложил ему пойти в армию.

– Сейчас очень нужны командиры, а у тебя начальная военная подготовка есть. Да занят будешь, некогда будет вспоминать и грустить.

Антон тут же согласился.

Он думал, что призовут его месяца через три-четыре, но уже на четвертый день принесли повестку из военкомата, он призывался на военную службу, и ему предписывалось на следующий день прибыть в военкомат.

И вскоре он, коротко остриженный, уже ехал с такими же молодыми ребятами в кузове полуторки в энскую часть, где готовили командиров артиллеристов.

Жизнь Антона приобрела другую направленность и другой смысл. Прежняя служба в армии и учеба в педучилище помогли быстро освоить премудрости артиллерийского дела. Все занятия проводились только по специальности, и вскоре он в числе первых уверенно показывал свои умения и навыки. Готовились к боевым стрельбам. Антону было поручено управлять стрельбой их батареи. На самой вершине пригорка, где росли могучие сосны, собрались и расположились полукругом командиры и преподаватели. Должны были проводиться боевые стрельбы по различным целям. Километров за пять от пригорка была развернута их батарея, а в траншее расположился взвод управления, где были командиры-артиллеристы, которым определялась цель и отводилось время для ее уничтожения. Здесь же была развернута пушка с закрепленным карабином на стволе, которой можно было имитировать стрельбу по танкам прямой наводкой. Какая кому определена цель, да и что за цель, обучаемые не знали. Изрядно волновались и переживали все, и командирам-преподавателям приходилось успокаивать и отвлекать своих подчиненных, чтобы те «не перегорели». Их батарея – это четыре 122-мм гаубицы, только что полученные с базы, и вот предстояло им, наспех обученным командирам, показать их мощь. Все затихло, ожидали команды. Первая задача была поразить пехоту противника в траншее.

– Лейтенант Крюков!

– Я! – по-военному четко ответил Ваня Крюков, товарищ по койке Антона.

Руководитель стрельб дал ориентиры цели, которую нужно было обнаружить и поразить.

– Цель вижу, – прозвучал уверенный голос Вани.

Он находился в траншее метрах в пятнадцати от Антона, всматривался в бинокль, помечал что-то на планшете, чертил карандашом. Быстро бежало время, и прозвучала его команда:

– Второму… – дальше шел набор необходимых команд для стрельбы, и, наконец, прозвучало заветное слово: – Огонь!

Было слышно, как снаряд прошелестел в вышине, и вдали, где была вырыта траншея условного противника, раздался взрыв. Он получился с небольшим недолетом, и тогда Ваня что-то рассчитал, и снова прозвучала команда:

– Батарея, веер, огонь!

Ваня выбрал самое сложное решение задачи – поражение противника на рикошетах, когда снаряд отскакивал от земли и разрывался над траншеей.

Батарея стреляла слаженно, и взрывы получились впечатляющими и завораживающими – над траншеей образовалась темная туча осколков. Батарея выпустила три снаряда.

– Стой, цель поражена, – прозвучала команда руководителя. Там, где сидели преподаватели и командиры, раздались аплодисменты.

Вдруг прозвучала команда, и Антон услышал свою фамилию. Он весь напрягся, ответил: «Я!» – и приставил к глазам бинокль. Послышался голос руководителя:

– Ориентир третий, левее два, пулемет противника, поразить.

Бинокль чуть дрожал в руках, вот он, ориентир, левее, ага, здесь.

– Цель вижу!

Дальше вокруг все перестало существовать. Подавал команды, засек первый разрыв снаряда, сделал пересчет и дал команду «огонь», опять засек разрыв, значит, вилка, можно давать на поражение. Уточнил данные и снова команда:

– Три снаряда беглый, – резко скомандовал: – Огонь!

Прозвучала команда руководителя:

– Стой! Стрельбу закончить! Цель поражена.

Руки немного дрожали, над бровями был пот. Значит, справился. И вдруг опят услышал свою фамилию, ответил:

– Я!

– К орудию. Цель танки, – доносился знакомый голос руководителя стрельб.

Сорвался со своего места и, пригибаясь, по траншее побежал к тому орудию, которое имитировало гаубицу при стрельбе прямой наводкой, а вдалеке тянули обтянутые марлей проволочные макеты танков. Подбежал к орудию, возле него находился расчет. Старший доложил, что карабин заряжен и готов к стрельбе. А команды не было. Антон посмотрел назад на руководителя, было видно, что и тот волнуется. И вдруг услышал:

– Танки уничтожить!

– Есть! – уже прокричал он, когда приник к прицелу. Давать команду наводчику времени не было. Макеты могли скрыться за лесочком, и тогда прощай. Откуда взялась его команда, он вспомнить не мог, на занятиях им рассказывали, что когда цель движется и дальность небольшая, надо давать упреждение на срез ствола. Он за наводчика наводил орудие, и когда уже оставалось макету до укрытия метров тридцать, подал команду:

– Внимание, – и резко: – Огонь!

Прозвучал выстрел карабина, выпущенная трассирующая пуля подожгла в задней части макета материю, и там возникла вспышка. «Молодец», – послышалось с пригорка, руководитель стрельб объявил, что цель уничтожена. Антон смотрел, как уходит пораженный им макет, думал: «А если это не один танк, и шел бы на него…»

Были на тех стрельбах и неудачи и казусы, но в целом их оценили как успешные, Ваня и Антон показали себя с лучшей стороны и через несколько дней получили назначения командирами батарей. Антон был направлен в дивизию, которая заканчивала формирование.

Косилось легко и в радость. Эти места Степан любил, раньше рос здесь чарот да разная трава, непригодная ни для еды скоту, ни для подстила. Три раза на год косил Степан эту делянку, сносил траву к кустам, и там она и пропадала, а на третий год получился хороший покос сена. Забирать его можно было только зимой на санях, когда замерзало болото и ложился снег. В стогу сена получалось саней трое. За один день и не вывезешь. Да и зимний день таков, что не успеет солнце выглянуть, как уже садится. Этот покос ложился густыми валками, косу к концу взмаха надо было дотягивать всем корпусом. Перекусить Степан сел, когда солнце перевалило далеко за полдень. Достал сумку, расстелил льняное полотенце, которое положила Арина, и с аппетитом съел сала и выпил бутылку молока. Прилег под березой на скошенной траве, но лежал не долго, Арина просила прийти домой пораньше, да закончить косить надо сегодня, другого дня не будет. «А может, зайду еще на картофельное поле посмотреть, как там пацаны обработали его», – наметил такой план себе Степан. Но получилось так, что к деревне он подходил, когда уже садились сумерки. За кузницей на конюшне стояло несколько телег, за изгородью паслись почему-то лошади. Степан встревожился, что бы могло случиться, и он по тропинке за огородами зашагал быстрее к дому. В доме соседа была суета и раздавались громкие голоса. Арина стояла у крыльца, вытирая кончиком повязанного на голове платка слезы, и, видно, уже давно его ждала. Степан понял, что случилась беда. Она заплакала и подошла к мужу.

– Война, Степан, – и заплакала громче. Степан обнял Арину за плечи. В ногах появилась слабость, хотелось сесть.

– Как война? – только и мог сказать.

– Часть людей приехали с сенокоса и говорят, что завтра принесут многим повестки, призывают в армию и сразу говорят на фронт. Ночью бомбили районный центр, побило людей.

Сколько событий за один световой день! Степан сел возле крылечка. Все было тем же, и все уже было другим. Сразу вернулась мысль к сыну, где он. Если война, то он будет скоро на фронте, а может, когда перебросят с Урала, все и закончится. Арина села рядом и показалась такой беспомощной и слабой. Как-то Степан не замечал раньше, что они уже не такие молодые и сильные. А сейчас ощутил это. Арина взяла его за руку и тихо заплакала. Она тоже думала о сыне, о надвинувшейся беде, и слезы капали помимо ее воли.

– Даст бог, все образумится, надо жить, Арина, – и вслух высказал свою мысль: – Пока их с Урала перебросят, может, все и закончится.

– Дай-то бог.

Назавтра по мобилизации мужчины и ставшие взрослыми молодые парни уезжали в район. Было шумно, но как-то грустно. Люди уходили на войну. Степан провожал своего крестника.

– Вот попляшут коммуняки, пришел им конец, – неслось от изрядно выпившего старшего Кирика.

– Что ты мелешь? Война! Всем достанется: и коммунистам, и нам, больше всего нам. Вот сейчас уйдут. А вернутся ли? А косить кто будет? А убирать? А детей годовать как? Был ты болтун и несерьезный человек, таким и останешься. Тебе бы залить свои зенки. Иди, злыдень ты, – отчитала баба Фрося старшего Кирика. – Горе на дворе, – закончила она.

Были речи, но их слушали невнимательно, с выкриками, а то и смехом.

– Давай, отправляемся, – подал команду председатель колхоза.

И пошел плач, и причитания, и голос гармони, и просто молчание, и тоска. Кто постарше, поклонились друг другу, произнося прощальные слова с комком в горле: «Прости, что не так». Перекрестила своего сына и мать крестника Степана и долго смотрела, как отъезжали подводы с людьми. Уезжало много. Почти все, кому уже исполнилось девятнадцать. Слезы, причитания, а порой и крик долго еще стояли над деревней. Подводы скрылись за поворотом, и их провожали молодые парни да подростки, чьи отцы или братья, еще не чувствуя беды и горя, удалялись от них. Храбрились они, но и что-то было, от чего подступали слезы. «Возвращайтесь», – были слышны несмелые голоса. Деревня опустела.

«Когда оно все было, а вот тебе дочь школу закончила, так и невестой скоро станет, а там внуки, и ты уже, Петр Петрович, дед», – такую рисовал себе картину первый секретарь райкома партии, возвращаясь уже почти ночью из Заречья. Он собирался туда попозже, а получилось так, что надо было срочно выезжать. Начальник Гороховского районного отдела НКВД показал Петру Петровичу письмо от зареченского жителя, который жаловался на председателя колхоза, обзывая его бабником, писал, что председателя, бывает, целый день не могут найти, пока он развратничает, упоминалась в письме доярка с фермы, которая ведет себя как самый большой начальник. Муж доярки пригрозил председателю, что он его подстережет и искалечит. Председатель был коммунистом, и такое письмо могло иметь неприятные последствия для районного начальства. Петр Петрович с районным начальником НКВД Федором Миновичем Фурмановым был в хороших отношениях, не сказать что дружеских, но они старались не скрывать друг от друга, как говорил председатель райисполкома, чувствительные вопросы. Это была информация чувствительная, и надо было принять экстренные меры, чтобы разрядить обстановку в Заречье. Петр Петрович поблагодарил Федора и сказал, что завтра же он туда выезжает.

Неприятная была поездка, но она оказалась полезной и поучительной. До Заречья километров сорок, дорога строилась, большую ее половину уже выложили булыжником, она проходила мимо сел, и проехали по ней быстро. Таких дорог за прошлый год построили две, и должны построить еще три в нынешнем, это радовало Петра Петровича – как ни крути, тут есть и его заслуга, думал он и улыбался. Дальше ехали по старой дороге, разбитой телегами, на которых с пристани возили булыжник. Разъехаться при встрече таких телег было непросто, приходилось кое-где буксовать при съезде на обочину. Возницы – в основном молодые парни, – завидев машину, слезали с телег и погоняли лошадей, которые с натугой тянули нелегкий груз. Так незаметно подъехали к Заречью и сразу стали искать партгрупорга партийной ячейки колхоза. Петр Петрович нашел его в конторе колхоза, куда тот забежал перед отъездом на покос, беседовали долго, но партгрупорг что-то недоговаривал, уводил разговор в сторону, видно было, что председателя он покрывает или сильно его боится. В дальнейшем с кем ни заводил речь Петр Петрович о колхозных делах, о председателе, разговора не получалось. Это обеспокоило первого секретаря райкома, он заехал на ферму и встретил там заведующую фермой, он нее-то и услышал о председателе очень многое: и почему доярки уходят с фермы, и почему надои невысокие, было сказано и о доярке, которая ведет здесь себя как председатель колхоза. Была пора сенокоса, основной покос лежал в пойменных лугах и, по словам партгрупорга, ударные силы колхоза были там, туда же с утра убыл председатель. Тот оказался там, где стоговали сено: наравне со всеми в нательной отбеленной рубашке кидал сено вилами. Увидев подъезжающий газик, Гаврила Иванович воткнул вилы в копну сена и направился навстречу машине. Вокруг Петра Петровича собрались люди, и пошли разговоры о простых крестьянских делах, погоде, будущем урожае и завершении сенокоса. Разговор получился деловой и, можно сказать, радостный для собравшихся, видно было, что люди старались работать, и это приносило им уверенность, что в будущем будет еще лучше. Беседу своим зычным голосом прервал председатель:

– Да так сенокос мы до жатвы не закончим, давайте за работу, товарищи.

Петр Петрович, почувствовал себя как бы виноватым в том, что оторвал от дела, и смягчил пыл председателя, поблагодарив стоящих вокруг него вспотевших мужчин с вилами и носилками, женщин, опиравшихся на грабли, и подростков, стоявших в стороне, за их нужную и важную для колхоза и страны работу. Обсуждая состоявшийся разговор, люди стали неспешно расходиться, а Петр Петрович пригласил Гаврилу Ивановича отойти в сторонку и поговорить. Он говорил жестко и кратко, сказал о письме, разговорах о его амурных похождениях и в конце, не дав сказать ни слова председателю, заявил, что не даст порочить коммунистов их партийной ячейки и района, а если будет такое продолжаться, то придется вопрос поставить ребром. Пожал руку председателю, повернулся и пошел к машине. Гаврила Иванович, опустив голову, шел за первым секретарем райкома до его машины. Он хотел, чтобы Петр Петрович дал ему возможность сказать несколько слов в оправдание, да и в глазах людей, которые вокруг с любопытством наблюдали за разговором, он оставался бы председателем колхоза. Петр Петрович остановился у машины, и когда председатель подошел к нему, похлопал его по плечу и уже, чуть улыбаясь, сказал, что надеется, что все уладится. Ох, как оно уладилось через сутки, уладилось и уладило. Гаврила Иванович был призван в военкомат и направлен спешно на обучение артиллерийскому делу, получил звание сержанта и в составе артиллерийского дивизиона встретил немецкие танки под Могилевом. Тяжелораненого, его успели эвакуировать в госпиталь, и в первых числах декабря их артиллерийский дивизион, где он был командиром орудия, стрелковый полк, усиленный танковым батальоном, бросили на стык двух наших армий, чтобы не дать прорваться немецким танкам к Москве. Они выполнили свою задачу, там, в братской могиле, был похоронен сержант Гаврила Иванович Прошкин, в прошлом председатель зареченского колхоза.

Петр Петрович, несмотря на такой неприятный разговор с председателем колхоза, домой возвращался в настроении, у него было ощущение, что этот житейский эпизод скоро забудется, а там все будет как-то по-другому. Он вспомнил, что жена ему уже несколько дней напоминала, что у дочери выпускной вечер, будут вручать аттестаты об окончании школы, там будут все родители, и им бы не мешало посмотреть на дочь и поддержать ее. Дочь накануне подошла к нему и тихо так сказала: «Папочка, милый, не приходи на выпускной, только испортишь все, будут бегать вокруг тебя и забудут про нас, очень прошу тебя, не ходи, только маме не говори, что я просила». Петр Петрович обнял дочь и пообещал что-нибудь такое придумать, чтобы не испортить ей праздник, вот жизнь сама и определила, где ему быть в этот день. А как дочь описала его посещение школы, так оно и было бы, и ему пришлось бы уточнять, какие есть проблемы, что можно сделать для школы, говорить слова. Сказать о районе, конечно, есть что, вот и в Заречье, к примеру, люди стали более открытыми, светлыми, что ли, да и живут они уже по-другому. Машина ехала по знакомой улице городка, где он был, можно сказать, хозяином, на котором лежала непростая ноша ответственности за живущих в нем людей, их будущее, их мечты. Рано утром Петру Петровичу позвонили из райкома и просили срочно приехать по важному и неотложному делу. Он выпил чая и сказал жене, что скоро вернется, пусть готовит праздничный стол.

«Утро как утро, и что бы могло случиться, что за спешка, последнее время шли разговоры о войне с немцами, но это не сейчас, а попозже, когда подготовимся». Но чем ближе он подъезжал к зданию, что находилось в самом центре городка, тем тревожнее и беспокойнее себя ощущал.

Череда событий нарастала комом, они накладывались друг на друга, и те, что казались утром очень важными, к вечеру могли казаться забытыми и пустячными. Уже была проведена мобилизация и отправка призванных по предписаниям, из нескольких колхозов началась эвакуация лошадей и коров, спешно вывозился семенной фонд зерна, готовился к взрыву элеватор – и такие задания шли непрерывным потоком. Надо было подготовить две партизанские группы, однако вышло так, что смогли собрать одну из шести человек. Пошли разговоры, что скоро здесь будут немцы, на шестой день войны ему вечером позвонил секретарь обкома и сказал, чтобы готовил срочно архивы к уничтожению, а часть – сам знает, какие документы, – необходимо не откладывая вывезти в соседний областной центр. Спросил о семьях руководства района, а в конце добавил, что семьи надо отправить крайний срок завтра, потом будет поздно. До этого пришла срочная телеграмма из обкома о том, что требуется обеспечить эвакуацию оборудования строящегося метизного завода, за выполнение которой отвечал лично первый секретарь райкома. За полтора суток надо было часть оборудования демонтировать, все свезти на станцию, поставить вагоны и загрузить, в последний момент пришло уточнение отправить специалистов завода с их семьями с этим же составом. Получалось, что часть семей партийных и советских работников оставалась еще в городе, надо было их тоже срочно вывозить. Когда поставляли вагоны для отправки семей рабочих с завода, Петру Петровичу удалось договориться с начальником узловой станции подцепить еще один пассажирский вагон. Вот в него-то и должны были загружаться семьи эвакуируемых. Поздно вечером Петр Петрович заехал домой, и улицы, и дом, и квартира – все было другим, каким-то далеким и нереальным. Жена встретила его со слезами и стала рассказывать, что дочь рвется в военкомат, а сын заявил, что никуда не поедет и останется здесь, будет партизаном. Дочь стала говорить, что немцев скоро разобьют, а она, комсомолка, останется в стороне, что из их класса несколько человек уже убыли на учебу в военные училища. Петр Петрович молча слушал расстроенную жену, раскрасневшуюся, с широко открытыми, полными слез глазами дочь и вдруг понял, как они далеки от того, что происходит вокруг, но так же, наверное, думают многие другие, может, он так постарел, что ничего не понимает. Он сел на стул и, глядя в пол, произнес:

– Завтра-послезавтра здесь уже будут немцы, – потом помолчал и добавил: – По их приказу коммунисты и их семьи подлежат аресту и немедленному расстрелу.

Стало тихо, семья с удивлением смотрела на отца, который по их понятиям был таким умным и сильным, а сейчас показался им беззащитным, сникшим, каким-то маленьким, за несколько мгновений мир перевернулся и стал другим. Петр Петрович встал, провел рукой по волосам, будто причесывая их, и вновь стал похож на прежнего себя. Он предложил немедленно собрать все необходимое, завтра рано утром их отвезут на станцию и погрузят в вагон, состав отправляется около шести часов, времени мало, а у него еще много дел. Жена перестала всхлипывать, к ней вернулась прежняя смекалка и женская сила, способная в критическую минуту подчинить себе окружающих и все делать с проникновением и продуманностью. Часа через три все было уложено, и Петр Петрович уехал на станцию, где продолжалась погрузка.

Своих он встретил там же, когда их посадили в вагон. Отправка состава задерживалась, вокруг были суета, крики и плач, несколько железнодорожников пытались грузить какие-то громоздкие вещи, чемоданы, рядом бегала жена их райкомовского работника, увидев Петра Петровича, она заулыбалась и начала объяснять, что вещи эти очень нужные и дорогие. Его жена и дети стояли у открытого окна вагона и сдержанно улыбались. Когда Петр Петрович подошел к окну, жена протянула ему руки, они показались ему такими маленькими и милыми, что сдавило горло. Он взял их и стал гладить, у жены капали слезы радости и любви. Дочь неожиданно схватила руку отца и, сжимая ее, быстро заговорила:

– Папочка, ты не бойся за нас, мы тебя будем ждать. Очень сильно будем ждать, – и заплакала. Плакала и жена, сын смотрел в глаза отца и тоже с трудом сдерживал слезы, и хриплым голосом произнес:

– Приедем на место, и я сразу запишусь в партизаны, ты, я знаю, остаешься партизанить, – потом глотнул и произнес: – Может, там и встретимся.

Кто-то громко звал Петра Петровича, он быстро наклонился к окну, поцеловал жену, дочь, крепко сжал руку сыну, потом отстранился и не оборачиваясь побежал на зов. Через несколько минут состав тронулся, первый секретарь райкома спешил на последнее заседание бюро райкома партии. Возле машины его поджидал Федор Минович, он был встревожен и, увидев Петра Петровича, пошел ему навстречу. Петру Петровичу он показался растерянным и испуганным, они отошли в сторонку, где Федор сразу стал говорить, что заседание бюро надо отменить, сейчас не время, из военкомата еще не вывезены все документы, куда-то пропал прокурор района и в прокуратуре ничего не делается, а самое страшное – ему доложили, что недалеко от районного центра прошла колонна техники и машин с немцами, вблизи наших военных частей нет, созданный небольшой истребительный отряд, вооруженный винтовками, сейчас ведет разведку. Петр Петрович сразу предложил ехать в райком, может, там есть другие сведения. Только их машины подъехали к железнодорожному переезду, как его закрыли, мимо медленно проезжали загруженные платформы с оборудованием, в самом конце показались пассажирские вагоны. Петр Петрович выбежал из машины и вглядывался в мелькающие окна вагонов, увидел сына. Володя стоял у окна опершись двумя руками о стекло и смотрел на мелькавшие домики, дорогу, он хотел видеть отца, ему это казалось таким важным и необходимым, и он увидел, застучал ладонями по стеклу и пронзительно закричал:

– Папа-а-а!

Петр Петрович сделал несколько шагов за вагоном, поезд уже набрал скорость, и последняя платформа промелькнула мимо него. Крик сына долго стоял в ушах и будоражил его душу.

Здание райкома партии и райисполкома было полупустым, оно как-то потускнело и показалось жалким и запущенным, это удивило Петра Петровича. Внутри так же стоял милиционер, висели портреты Сталина и Ленина, но в гардеробной, где обычно оставляли кепки, картузы, шляпы, плащи, было пусто. С Федором Миновичем договорились встретиться через полчаса, а за это время узнать, что происходит. С соседним райкомом партии, где был большой районный центр – там располагалось несколько воинских частей и окружные военные склады, – связи не было, не отвечала и область. Позвонил военкому, тот сразу стал докладывать, что завершает вывоз документов, загруженная машина под охраной выезжает с минуты на минуту, всем военнослужащим приказано убыть в соседний областной центр, и он сейчас заедет попрощаться.

Петр Петрович прервал его и сказал, чтобы не задерживались и быстрее уезжали, пожелал счастливой дороги. Получалось, что военком о немцах ничего не знал и ему из области ничего не сказали. Это несколько успокоило Петра Петровича, он вызвал заведующего отделом партучета, который просил срочно его принять – он занимался формированием партизанской группы и делами подполья. Он доложил, что не утверждена кандидатура командира партизанской группы и ее окончательный состав, собирать ее уже времени нет. Заседание бюро райкома партии и должно было закрыть эти вопросы, поэтому требовалось как можно скорее его провести. Выслушав заведующего отделом, Петр Петрович поручил ему подготовить проект заседания бюро райкома партии, где бы был пункт о назначении командира партизанской группы и утверждении ее состава. Через час собралось почти все бюро райкома, прибыл Федор Минович и сообщил, что немцы захватили Минск, а возле Бобруйска идут бои. По неподтвержденным данным, по дороге, что вела к областному центру, что за Днепром, прошла колонна машин с немцами, ему поставлена задача обеспечить охрану при эвакуации работников ответственных партийных и советских органов, он будет готов к выезду к утру. В кабинете стояла тишина, которая затягивалась и давила на всех страхом, растерянностью и безысходностью. Первым заговорил Петр Петрович, он сказал, что из области никаких сообщений и указаний об эвакуации райкома партии не поступало, военком доложил, что им приказано убыть в соседний областной центр и они уже в пути. Надо действовать без паники, дождаться сведений от разведки, еще раз проверить, что не уничтожено из архивов и важных документов. А потом он спросил, какие есть предложения о назначении командиром партизанской группы, и назвал фамилии директора маслозавода и председателя колхоза из Калиновки. Обсуждения не получилось, кто-то сказал, что лучше будет директор маслозавода, поручили второму секретарю сформировать группы и проверить основные учреждения на предмет вывоза и уничтожения архивов, обязали всех находиться на рабочих местах и быть готовыми к эвакуации. Заведующий партучетом положил перед Петром Петровичем протокол заседания бюро райкома, где помимо эвакуации были пункты о партизанской группе. Он прочитал его и предложил для партизанской группы сделать отдельный протокол, сделать выписку и заверить ее подписями заведующего партучетом и уполномоченного НКВД. Заведующий партучетом переспросил насчет командира партизанской группы.

– А ты что думаешь сам, – глядя в глаза спросил Петр Петрович.

По мнению заведующего, лучше было бы назначить председателя колхоза, тот и леса знает, и с людьми работать умеет, а Коржевского порой понять трудно, не поймешь, чего он хочет. Петр Петрович представил калиновского председателя колхоза, чуть улыбчивого и располагающего к разговору, и согласился с предложением.

Партизанская группа, в составе которой был и его сын Владимир, должна была быть выброшена далеко в немецком тылу, однако самолет их обстреляли, и они прыгали с парашютами на лес в неизвестном месте. При приземлении командир, известный интернационалист и бесстрашный человек, сломал обе ноги. Володя тоже подвернул ногу, но с трудом мог идти самостоятельно. Они вышли к одиноко стоящей в лесу усадьбе то ли поляка, то ли чеха и там приводили себя в порядок, к ночи хозяин сбежал, и надо было ожидать немцев. Командир приказал собираться и уходить, нога у Володи тоже разболелась, он самостоятельно уже идти не мог, а только перемещался ползком. Было решено уходить в направлении, где они должны были встретиться с местными партизанами. К утру стало ясно, что за ними идут немцы и скоро их настигнут. Командир приказал остановиться, выбрал место, где его уложили, взял автомат, гранаты, назначил старшего и приказал всем уходить. Володя полулежал возле командира, которого он сильно уважал и, может, даже любил, вдруг понял, что и он не оставит этого человека одного да и будет сдерживать остальных. Володя прилег возле командира, снял автомат и произнес:

– Я остаюсь здесь, с командиром, идти быстро я не могу.

Командир посмотрел на Володю, в голове пронеслось: «Дитя, а такой взрослый».

– Ты так сам решил, я знал, что ты сильный и смелый парень и в тебе не ошибся. Давай поможем остальным.

Быстро попрощались, и восемь человек их группы скрылись в лесу. Командир подозвал Володю, сжал его руку, и в тот миг Володя вспомнил пожатие его руки отцом. Казалось, это было недавно, а как запомнился отец у окна и у дороги, только не пришлось им свидеться. Командир сказал, где ему лучше залечь и когда открывать огонь.

Немцы появились быстро, их овчарки, по-видимому, почувствовали людей, и рвались вперед. Командир стрелял короткими автоматными очередями, были слышны крики немцев. Они, похоже, не обнаружили, откуда стреляли, и стали продвигаться осторожно. В нескольких шагах от Володи неожиданно появились три немца, которые, пригнувшись, шли прямо на него, он дал длинную очередь, и они пропали из поля зрения, потом послышались выстрелы автомата командира, взрывы гранат. Володя два раза перекатился через спину, на руках подполз к толстой ели и снова увидел немцев. Опять послышались выстрелы со стороны командира, потом взрыв гранаты. Володя стал стрелять по приближающимся немцам, сколько продолжался бой, он не знал, у него оставалось мало патронов, болели бок и плечо. Он достал гранату и, собрав силы, приподнялся и кинулся с ней вперед, автоматную очередь, которая десятком пуль пронзила его тело, он уже не слышал, как и не слышал взрыва своей гранаты. Их группа достигла намеченного места, там развернулась в большой партизанский отряд, а потом и в бригаду, а назвали ее именем их командира группы. Партизаны совершили рейд в места высадки группы и там узнали о последнем бое их командира и молодого партизана Владимира Петровича Шамшенкова.

Председатель собрал правление колхоза. Он вечером получил команду готовить в эвакуацию лошадей и стада коров. Надо было думать, кого отправлять и как. Вчерашние заботы показались такими незначительными, но возникал вопрос, как быть с сенокосом и урожаем. Только задача уже стояла другая. Кого отправлять с лошадьми? А коровы – их-то надо доить. Стадо коров и двухлеток-телят, собранных из двух ферм, двинулось на восток мимо кузницы в сторону Днепра. Позади шли три упряжки с различным скарбом для предстоящего нелегкого пути. Три лошади были привязаны к телегам, а на одной пастух подгонял стадо. Были здесь и подпаски и женщины, которые должны были варить еду и в основном доить коров. Председатель колхоза старшим этой разношерстной команды назначил Степана. Тот не сразу согласился на такую роль и только слова председателя: «Степан, так война же, молодые ушли на фронт», – заставили его прекратить этот терзающий душу разговор. Он понимал, что это его дело и никто лучше в это время не справится с такой задачей. Но, с другой стороны, а как же здесь, дома, кто заготовит сено, кто поможет Алесе? А когда назад-то?

На слова председателя колхоза ответить ему было нечего, и он, махнув рукой, дал согласие и тут же включился в подготовку к отправке стада, на это давался один день. Как ни готовился и ни продумывал Степан свой поход, но всего не предусмотришь. «Мимо людей будем идти», – так заключил Степан. Когда стадо тронулось в нелегкий путь, он пошел к дому. Арина в светлом, повязанном бабочкой платочке поджидала его у калитки. Увидев ее, Степан посветлел лицом. «Какая у меня жена красавица», – подходя думал он, и на лице его появилась улыбка. Молча обнял ее, хотел прижать и поцеловать, но застеснялся людей и только сказал:

– Помогай Алесе, – повернулся и громко прокричал: – Давай пошли! – хотя стадо уже начало двигаться до его команды, и заспешил к председателю, который подъезжал верхом на лошади. Арина хотела что-то сказать, но остановилась и только украдкой перекрестила уходящего мужа. Долго стояла у ворот, видела, как председатель что-то объяснял ему, как они по-мужски обнялись и Степан заспешил догонять ушедшее стадо. Арина провожала его с легким сердцем. Была рада, что он может сделать такую работу. Она не сомневалась, что он вернется. Ей хотелось обнять Степана и, как тогда в молодости, еще до свадьбы, поцеловать его. От такой мысли покраснела и подумала: хорошо, что не видит Степан ее радостного лица, когда вокруг такое горе.

Когда стадо коров скрылось за поворотом, председатель колхоза начал организовывать отправку лошадей. Табун было решено гнать назавтра южнее коров в направлении на Орел, Курск, почти к Москве. С прогоном лошадей хлопот было меньше, и команда нужна была небольшая.

Дети Алеси любили тетку Варвару и часто ходили к ней. Бывало, Алеся занята делами, и тогда они оставались там на целый день. Она водила их в лес, недалеко, а старший Змитрок помогал ей по дому. Тетка Варвара в колхоз не вступила и считалась единоличницей. Последние дни тревожно стало ей, она привыкла жить одна, и в лесу и возле леса ее ничто не пугало. Уходя из дома, она накидывала щеколду на двери в сени и вставляла палочку, которая стояла тут же у двери и была гладко отполирована от длительного использования.

Дней через шесть-семь как проводили мужчин на фронт, Варка была в лесу, надо было собирать травы, подошла к поляне и хотела уже приступить к сбору, как услышала говор. Она остановилась и почему-то присела. На опушке поляны в кустарнике лежало несколько человек, о чем они говорили, не было слышно. Люди были в военной форме без оружия. Было похоже, что прятались. «Если наши, то зачем прятаться?» – думала Варвара. Раньше она бы подошла к людям, приветствовала их и спросила, нужна ли помощь, а сейчас прилегла возле толстой и разлапистой сосны. Военные о чем-то громко спорили и вдруг замолчали, невдалеке пастух кричал на коров и ему вторил лай собаки, стадо гнали по домам для дневной дойки. Было жарко, коров донимали слепни, и они рвались к своим дворам в сараи. Военные лежали тихо, пока стадо не скрылось за поворотом дороги и не стихли крики пастуха. Потом встали и озираясь направились в сторону деревни. Варвара узнала их: все были деревенские, которых недавно проводили на фронт. «Почему они прячутся? – не покидала думка Варвару. – А кто же это четвертый?» И никак не могла вспомнить. В лесу продолжали петь птицы, которых, казалось бы, до этого не было слышно, вернулись все звуки леса. Варвара успокоилась, вышла на поляну и начала собирать травы. В это время в душе должна быть только радость, иначе трава будет без тех свойств, которые у нее есть. Связала траву в пучки и заспешила домой. Подходя к своей хатке, неожиданно ее пронзила мысль, так ведь началась война – и по телу пробежала мелкая дрожь. Надо сказать Алесе, чтобы меньше отпускала к ней детей. Ей стало одиноко и грустно, что она живет одна возле леса, где не дозовешься и не докричишься о помощи. «Боже мой, что это я придумала. Сколько жила здесь одна и так жить дальше буду».

Уже вернулся со своей командой Степан, сдали под расписку коров. Деревня жила в ожидании чего-то. Люди стали меньше встречаться друг с другом, принесли две похоронки, пополз слух, что несколько призванных ранее в военкомат вернулись с фронта домой и теперь прячутся по чердакам. Но надо было жить, заниматься сеноуборкой да и домашние огороды обрабатывать, а подвод в колхоз осталось совсем ничего, да и председатель меньше стал направлять людей на колхозные работы. Оставался неубранным сенокос, пошли разговоры среди сельчан, что и незачем так много сена: коров и лошадей нет, угнали. Степан, на другой день как вернулся, зашел к Алесе и просил ее отпустить с собой Змитрока в делянку, чтобы сложить сено.

Прошло всего-то недели две с того дня, как Степан шел косить траву в делянку. А вон сколько произошло за это время. Даже представить страшно, одна война чего стоит. И кто мог подумать, что все так повернется. А жить надо, и как оно будет дальше, одному богу ведомо. Степан с Змитроком вышли рано, думки и настроение на этот раз отличались от обычных, да еще в душе появилась тревога, которая заставляла замолкать, ускорять шаг, а порой оглядываться. Чего там оглядываться? А ин само заставляет, может, страх? Был страх того неизвестного, что нависало каждый день и загоняло тревогу дальше и дальше в сердце. Степан уже видел убитых на дорогах, видел немецкие самолеты, разбомбленные дома, видел смерть и горе. Услышал слово «эвакуация», сразу и не выговоришь: люди с небольшим скарбом кто на чем и как шли, ехали на восток, многие с малыми детьми, им помогали чем могли. У них в окрестности еще, казалось, было тихо, но что-то копилось вокруг и должно было скоро прорвать. Беда – она для всех беда. Судьбы людские переплелись, зацепились одна за другую, в одном месте ухнуло, а в другом откликнулось: другим событием, бедой или радостью. Власть незримо, казалось, оставляла людей одних в их беде и горе.

Незаметно они подошли к колодцу, солнце только выглянуло над вершинами сосен, и сильной жары пока не было. Змитрок, пока Степан пил воду возле сруба, отдыхал, он чувствовал, что дед не настроен на разговоры, и думал свои детские думы, как бы он пошел на фронт и воевал с этими фашистами, и побил бы многих, и стал героем, он летал бы на самолете, стрелял из пушек. С мыслями о пушках появлялся образ отца, детское сердце сжималось, и возникали слова «где ты папа», и тут же возникал ответ: он точно воюет, и скоро они победят этих фашистов. Тихий голос деда прервал восхищенные картины побед Змитрока:

– Пошли, внук, дорога еще длинная впереди у нас.

Пришли они на болото, когда день вступил в свои права, сняли пиджаки, Степан выкопал неглубокую ямочку для молока в тени, там же под кустом сложили торбочку с едой, осмотрели покосы. Да, сено надо было сложить в стог неделю назад, трава высохла и поблекла, но будет еще хорошей коровам на корм – заключил Степан, и они приступили поворачивать покосы. Эта работа легкая, взял граблями край покоса, зацепил, и трава перевернулась, пусть и снизу солнце увидит. Закончили это дело они быстро.

– Ну что, Змитрок, ты давай нагребай валки, только большие не делай.

Степан нагреб валок, подкинув грабли ногой, тот лежал уже на сажень впереди, подгреб к лежащему впереди – вот тебе и маленькая копичка получилась на одни вилы.

– Я буду делать поддонок для стога сена, – такой определил он план работы до обеда.

Это надо уметь делать, Степан замахал топором, и лозовый куст стал основанием поддонка. Срубил молодую поросль еще с лозовых кустов, что росли рядом, большие ветки, и получился почти метр высотой поддонок – фундамент для стога: и сено париться не будет, и сырости снизу не будет.

К обеду они валки сложили в небольшие копны и собрались их сносить. Это самое трудное дело, понятно, что дед поставит нести копну на носилках сзади, это ничего, а вот когда слепень на руку сядет да кусать начнет, вот тогда и захочется его прихлопнуть, только носилки не бросишь. Пока донесешь до поддонка, аж пот выступит. Зато Змитрок вытаскивал носилки из-под копы и одну давал деду, он считал себя равным в этом деле, так думал Змитрок, а Степан подмечал внуково старание и радовался. Если неудачно подбили носилки и одна сторона переваживала, чтобы не опрокинулась копа, нужно было поднимать носилку выше. Несколько шагов это еще ничего, а если далеко нести, тогда Степан находил причину: то ругал слепней, то корч, что был на дороге, и предлагал остановиться. «Передохнем минутку и дальше», – говорил он. Разве детское это дело, а вышло детское, они уже второй раз были в этой делянке, раньше было много людей: и Арина, и Антон с Алесей, а сейчас вот вдвоем. А Антон, где он сейчас? Писал, что их направляют сюда на запад. Так здесь же война.

Обедать сели в тени или, как говорил Степан, в тенечке, где был выкопан маленький погребок для молока. Расстелили на ветки и сено свои пиджаки и прилегли. Для Степана такая работа в лесу на природе была в радость. Для труда нужны силы, и приходил момент приема пищи. Степан бережно относился к еде и тому, что дала жена. Сразу вспоминал Арину и чувствовал в собранной ею еде заботу и теплоту. Разложил на своем пиджаке что было в торбочке, получилось немало. Змитрок с интересом наблюдал, как дед раскладывал содержимое торбочки, и почувствовал голод. Ели они не спеша, вернее Степан ел как бы вслушиваясь в каждый кусочек пищи. Змитрок вначале хлеб с вареным яйцом съел быстро, потом, чуть насытившись, начал подражать деду. Поели они, как говорил Степан, «плотно». Змитрок прилег, и глаза закрылись, он заснул. Ясное дело – дитя, ему еще рано выполнять такую работу. Да что такое рано, в этом возрасте и Антон ходил сюда, и малые дети были, когда приезжали на телеге.

Степан тихо встал, подошел поддонку и начал укладывать сено, они все копы снесли до обеда. Набирал на вилы охапку сена и, с силой перевертывая вилы, вкладывал его по кругу. Складывать стог, если умеешь, дело простое, а первый стог у него не получился, раз – и съехал на бок. Тогда ему было тринадцать лет, конечно, еще был пацаном, два раза тогда перекладывал, но сложил. Со временем верхушка его стога все же покосилась, но удержалась, хотя в том месте было сено чуть прелое. С такими воспоминаниями Степан продолжал складывать стог. Только опять который раз его думы возвращались к Антону. Что-то тревожило и беспокоило его, и это беспокойство шло и от погоды, и от колодца, возле которого пили воду, и от этого места, где они сгребали и складывали сено. Степан уже не доставал хорошо подбить и уложить сено с вил в центре стога и пошел будить Змитрока, которому, по-видимому, что-то снилось. Степан постоял, присел и дотронулся рукой до волос, хотелось обнять и прижать этого маленького человека, взять на руки – и пусть спит. Змитрок проснулся и присел, улыбнулся, увидев деда.

– Давай, Змитрок, продолжим, сложим стог и домой, вон еще сколько нам идти назад. Змитрок влез с помощью деда на четверть, уже сложенную часть стога, и старательно начал утаптывать сено.

– Надо сено сюда, где я стою, яма здесь, – быстро он говорил деду, и Степан аккуратно забрасывал ему охапку сена на вилах в то место. Работа у них спорилась, они уже начали вершить стог, когда послышался гул самолетов.

– Дед, смотри, бомбовозы летят, – Змитрок, опираясь на грабли, смотрел вдаль, откуда слышен был гул. Там, в стороне уже перешедшего жару солнца, были видны самолеты. Степан тоже отошел от стожка и вгляделся в небо. Не успел он вернуться, как почти над ними пролетели два быстроходных самолета с черными крестами.

– Немецкие! – закричал Змитрок.

Самолеты начали набирать высоту, и здесь с высоты на них налетели два небольших самолета со звездами. Один немецкий самолет задымил и полетел со шлейфом дыма в сторону, куда улетели бомбовозы, а второй развернулся, и вскоре уже загорелся самолет с красными звездами, и из него что-то вывалилось и начало спускаться, наверное, на парашюте летчик, так подумали Степан и Змитрок. Над ним пролетел еще раз немецкий самолет, возникла вспышка на парашюте, и он быстро начал падать.

– Сбил нашего, – проговорил Степан.

А немецкий самолет взмыл ввысь и вдруг появился над ними. Змитрок от испуга, что он летит так низко, поднял грабли и в этот момент услышал стрельбу и кубарем свалился со стога на землю. Степан кинулся ко внуку и вдруг увидел, что горит сено, которое осталось уложить на стог. Он схватил пиджак и давай им его тушить. Самолет опять низко летел на них, Степан кинулся к Змитроку и упал на него. Пули ударили по пиджаку Змитрока, и все стихло. Степан своим пиджаком затушил огонь, который еще не дошел до стога. Вместе с внуком они отбежали от стога в березняк и затаились. Степан дрожал, прижимая к себе Змитрока, и молчал. Смерть пронеслась мимо них. Мы же не стреляли в них. В который раз он всем телом почувствовал, что это война, и война страшная, и, наверное, долгая. Постояли минут десять, успокоились и пошли к стожку. Остановились возле пиджака Змитрока, он был с огромной дырой на всю полу. «Видишь, целил в дитя», – подумал Степан. Они работали молча и украдкой посматривали на небо и спешили, хотелось быстрее домой.

По дороге возникала мысль: неужели война дойдет до наших мест? Это Степану пока не представлялось. Он видел беженцев и порой не понимал, почему они уходят с родных мест, что заставило людей отчаяться на такой шаг. А их немало шло по тем дорогам, где они гнали стадо коров. Должно же все образумиться, да и армия у нас ого. Только произошедшее сегодня: падающий летчик, стрельба с самолета по ним возле стожка – никак не укладывалось в голове Степана. Его пугал пробитый пулями пиджак внука. «Он что, целил в дитя? – задавался он вопросом. – Это же дитя. Мог быть внук на том пиджаке, не дай бог и не доведи господь». Степан взял за руку Змитрока, и долго они так шли держась за руки. Змитрок забыл уже, как он падал со стожка и как закрывал его дед, ему было спокойно, и он порой хотел что-то рассказать, но задумчивый вид деда останавливал его. Идя рядом с внуком, Степан вдруг ощутил, как много изменилось с утра, когда они шли по этой дороге, война была уже на подходе к их местам. А если так, надо думать, как дальше жить. А перед глазами расстрелянный пиджак, а как же Антон, где он? Домой они пришли в сумерках.

В деревне все замерло. Перестал ходить бригадир и определять, какую надо сделать работу, мало кто приходил на колхозный двор. Все, что казалось раньше таким важным и необходимым, стало почти ненужным.

По прибытии в дивизию Антона встретила приятная новость: ему присвоено звание лейтенанта. Эта радостная весть, как звездочка в ночи, прочертила след и исчезла за новыми заботами и делами его как командира батареи. Они свалились в одночасье: одни нужно было решать еще вчера, а другие немедленно сегодня. Дивизия получила приказ передислоцироваться. Дня не хватало на все дела. Наконец вся материальная часть была закреплена на платформах, а личный состав распределен по вагонам и теплушкам. Уже была дана команда на движение, но вдруг обнаружилось, что старшина оставил свой заветный старшинский чемодан, и нужно было его быстрее нести и грузить в теплушку. Поезд тронулся, последним в вагон вскочил Антон. Был душный вечер 18 июня 1941 года. По расчетам должны были прибыть на конечный пункт разгрузки 24 июня. Улеглись волнения, и можно было отдохнуть. Эшелон часто останавливался, его обитатели пребывали в созерцательном настроении, были веселы и радушны. Привлекали новые места, природа, люди – все это обсуждалось с шутками, смехом, а порой ржанием. Со стороны казалось, что в теплушках и вагонах едут несерьезные люди и едут отдыхать, а не заниматься военным делом. Зачехленные гаубицы казались игрушками этих взрослых дядей. Через три дня пути безделье и дорога начали тяготить и красноармейцев, и командиров. Пошли разговоры: куда едем и как там. Нашлось много различных доводов и догадок о новом месте дислокации: как там будет трудно, а может быть, так же и хорошо. Одним словом, разговоры в основном пустые. В воскресенье эшелон двигался по харьковщине, в этот день объявили, что будут на станции кормить горячей пищей, может, от этого на лицах выражалось веселое и радостное настроение, теплушки прогрохотали по железнодорожному мосту через большую реку, на берегу уже загорали и купались люди. «Вот бы где искупаться!» – раздавались голоса в теплушках, а уже поезд мчится мимо деревни, утопающей в зелени. Красивые были места! Проезжая мимо полустанка, увидели людей, стоящих у здания, озабоченных и встревоженных, что у них там случилось? Сразу нашлась масса догадок. От болезни до расстроенной свадьбы. Тревожно выглядели люди. Уже к обеду эшелон двигался через небольшой городок, на станции тоже стояли встревоженные люди, на веселый вопрос: «Чего носы повесили?» Услышали – война. «Где война, с кем война?» – посыпались такие вопросы друг к другу. Стало меньше разговоров, утихли балагуры. Вагоны, теплушки с личным составом и платформы с орудиями батареи, которой командовал Антон, находились в голове состава. На следующей стоянке эшелона Антон спрыгнул на перрон и с тревогой наблюдал, как комендант станции и еще несколько военных и гражданских человек что-то обсуждали с командиром дивизиона и сопровождающим от полка офицером, после этого побежали красноармейцы собирать комсостав.

Антон прибыл к вагону командира дивизиона одним из первых, комдив был несколько растерян и встревожен.

– Проходи, комбат, присаживайся, пока место есть. Ничего говорить не буду, соберутся все, тогда и доведу обстановку.

И стал перекладывать, какие-то листки. В углу суетился политрук. Собрались все быстро, рассаживались молча.

Командир дивизиона встал за своим столиком, поправил гимнастерку, принял стойку смирно и начал доводить сухим голосом сложившуюся обстановку:

– Сегодня утром немецко-фашистские полчища, вероломно, без объявления войны напали на нашу Родину. Наши войска ведут успешные бои, и ближайшие дни враг буде изгнан из нашей земли. Мы продолжаем эшелоном двигаться на конечный пункт. Надо провести среди личного состава разъяснительную работу. Чтобы без паники. Может, это просто провокация. Усилить охрану орудий в теплушках и вагонах. Никому никуда не отлучаться. Дальше доведет указания политрук.

Стояла тишина. «Неужели война? – носились тревожные мысли у Антона. – Как же так, да их разобьют, пока мы прибудем на место». Но тревога не уходила. Политрук говорил о повышении бдительности, необходимости сплотиться и не поддаваться панике, с паникерами будут поступать по законам военного времени. Его голос, казалось, раздавался откуда-то издалека и заглушался наплывающими мыслями, тревожными думами и образами, которые приходили Антону в раннем детстве во сне.

– А сейчас по своим местам и давайте там, смотрите! – были напутственные слова командира дивизиона. Только что смотреть и что еще делать, было непонятно.

Побежала новость по эшелону – война. А в памяти возникла Алеся, дети, отец с матерью, как они там будут. Уже знали, что выступал по радио Молотов. Были слова: «Победа будет за нами». Пошли разговоры и воспоминания о войне, немцах или, как еще их называли, фашистах, а в деревне их называли германцами. «В Гражданскую их побили, а сейчас вон какая у нас сила, побьем, кто этих немцев не бил», – заключил Иван, заместитель командира батареи. В этом тогда никто не сомневался. Но все вдруг странно изменилось, по-другому как-то светило солнце, более блекло выглядела природа, меньше стало улыбок, у людей изменилась походка, шли больше с опущенными головами, неся тяжелые мысли. Хотя война была где-то далеко на границе. Поезд все еще двигался по территории Украины, движение замедлилось, чаще стали встречаться поезда с наспех упакованным на платформах оборудованием и полными людей вагонами. Вечером проследовал поезд, набитый беженцами, а за ним санитарный. Чаще останавливались на полустанках, и первым делом было узнать новости, командование ничего нового сказать не могло, информации не поступало. На остановках усилили охрану платформ с техникой, теплушек и вагонов, в пути стали больше проводить занятий с красноармейцами-артиллеристами по военной тематике, меньше было слышно смеха, стали чаще писать письма родным и близким. Подходил срок прибытия к месту назначения, эшелон с частыми остановками двигался по Белоруссии, Антон был рад, что будет близко от родных мест, и тайно думал, может, удастся заскочить к родным в деревню. Ночью пересекли Днепр и подъезжали к большой станции, завыли сирены, поезд замедлил ход, с громкоговорителя неслись слова: «Воздушна тревога, воздушная тревога». Недалеко раздался взрыв, вагон сильно дернулся, кто-то упал на пол, Антон вскочил и, как старший в вагоне, закричал:

– Без паники, ложись!

Прогремел еще один взрыв, вагон еще раз дернулся, и колеса застучали на стыках рельсов. «Быстро побежал, значит, уезжаем со станции», – подумал Антон. Недалеко что-то горело, в отблесках огня мелькнула вывеска названия станции. «Так это же совсем недалеко от родных мест», – то ли с радостью, то ли с удивлением пронеслась мысль у комбата, а поезд набирал скорость. Опять остановка, утром обнаружили, что эшелон сократился, за локомотивом двигалась их батарея и несколько дивизионных платформ с различным имуществом и боеприпасами. А где же командир дивизиона, где остальные батареи? Только решил начать разбираться, как паровоз завыл короткими сигналами. Что, опять воздушная тревога? Над полустанком пролетали немецкие самолеты. Так вот они немцы, а где же наши самолеты? Но послышался вой и сильный взрыв недалеко от вагонов, и одновременно со взрывом вагон резко дернуло и он начал движение, все ускоряя и ускоряя свое движение. Многие снова упали на пол, послышались крики и стоны. Хотелось как можно быстрее и дальше уехать этого опасного места. Прогремело еще два взрыва, поезд мчался на северо-запад подальше от бомбежки. Еще один раз на полустанке эшелон был обстрелян самолетом. Война пришла в батарею Антона, на платформе был убит часовой, а в вагоне ранено три человека. Раненых сняли на полустанке и отвезли в местную больницу, а убитого похоронили на поселковом кладбище. Встретившись с начальником станции и председателем поселкового совета, Антон узнал об объявленной мобилизации, об эвакуации предприятий, животных и сельскохозяйственной техники. Указаний о том, куда должен двигаться эшелон, не поступало, связи с железнодорожным узлом не было. Начальник станции предлагал отправить их дальше на узловую станцию, где, по его сведениям, должна была быть связь и известно место прибытия эшелона. Они стояли возле небольшого утопающего в зелени станционного здания. Иван вместе с председателем местного колхоза занимались организацией питания личного состава батареи. Неподалеку собралось много мальчишек, стали подходить жители, пошли расспросы. А что могли ответить разминающиеся от долгого нахождения в пути люди? Но отобедать в этом гостеприимном месте не удалось. Послышался гул, высоко в небе летели немецкие самолеты. Жители и дети начали быстро разбегаться, часть красноармейцев кинулась загружать приготовленную пищу в вагоны и теплушки. Начальник станции торопил с отправкой эшелона на узловую станцию. Шел пятый день войны, а казалось, мирная жизнь была где-то далеко-далеко. К вечеру эшелон был остановлен на переезде недалеко от неизвестной станции. Антон выскочил из вагона и направился в голову эшелона узнать, что случилось. На переезде стояли два железнодорожника и поджидали его. Один из них, пожилой с пышными усами, остановился в трех шагах и заговорил:

– Товарищ военный, дольше поезда приказано не пропускать, там дольше немцы.

– Какие немцы? – вырвалось у Антона.

– Здесь недалеко в лесу много военных, может, обратитесь к ним, если разрешат, мы пропустим эшелон.

– А можете отвести к военным?

– Так вон они возле леса идут.

Вдоль леса шло несколько человек в военной форме. Антон и железнодорожники повели разговор в их ожидании. Антона волновал вопрос, правда ли, что немцы недалеко, в это поверить он никак не мог. Железнодорожники рассказали об отступлении наших, что немцев видели на узловой станции и в лесу военные роют окопы и готовят, как видно, оборону. Так неужели немцы уже здесь, так что родное село уже под ними? Трое военных в пятнистых маскхалатах подходили к переезду. Антон отправился им навстречу. Они представились, представился и Антон. Рассказал, почему он здесь, и спросил, как действовать ему дальше. Разведчики довели, что командует здесь полковник, командир дивизии, и необходимо быстрее идти к нему, они готовы проводить. Антон взял с собой командира взвода и двоих красноармейцев, и они быстро пошли за разведчиками.

Кольцо окружения сжималось. Это можно было узнать от тех, кто из него вырывался, отступал, убегал от обрушившейся войны. Их останавливали, назначали в подразделения и выясняли, где они вступали в бои с немцами. Оказалось, что бои идут на всех направлениях. Немцы атаковали днем непрерывно. Постоянные бомбежки с воздуха. Ночью бои стихали. В полках и частях заканчивались боеприпасы, взаимодействие и устойчивая оборона между полками нарушена. Связи со штабом армии не было. В наспех оборудованном командном пункте командир дивизии полковник Диев, усталый от бессонницы и непрерывного напряжения, обсуждал с начальником штаба, что делать дальше. Начальник штаба был расстроен и выглядел каким-то испуганным. С ним долго не повоюешь, подумал комдив и для себя решил, что надо готовить людей для прорыва, пока еще нет плотного кольца окружения, иначе немцы завтра рассекут нашу жидкую оборону и с дивизией будет покончено. За три дня боев, как он считал, немцы его научили воевать больше, чем учения на командирской должности за пять предвоенных лет. Чтобы решить поставленную задачу, все исполнители должны ее понимать, как можно более досконально, и прочувствовать ее, такая мысль укрепилась у Диева. Тогда нужно собрать командиров послушать их и убедить, что нужно прорываться.

– Давай соберем командиров полков и основных частей и будем ставить задачу прорываться. Через сколько времени можно собрать? – прервал он свои размышления.

– Через час будут здесь.

Диев прилег и попытался заснуть. Сон не шел. Начальник штаба отдал указания и вышел. Все острее и острее вставал вопрос перед Диевым, почему так получилось. Дивизия в окружении, от штатного состава осталось два полка, остальных судьба неизвестна. В двух командирах полков он был уверен, они смогут выполнить поставленные задачи и не погубить зря людей. Может, вот так же они блуждают по лесам и пытаются пробиться к фронту, а может, уже раздавлены этой силищей? Разве он думал, что сразу после передислокации, еще не развернувшись, придется вступать в бой? Нужно было хотя бы дня три, и тогда можно было организовать оборону на указанных рубежах, провести разведку, расположить артиллерию на опасных направлениях. Кабы да кабы, все умны задним числом, а ты попробуй вот в такой обстановке воевать. Диев встал и начал нервно ходить, ожидая прибытия командиров. Что им сказать, чтобы они поняли, что другого выхода нет, как прорываться и идти к Днепру, к переправам, там должна быть организована оборона и сильная, время для этого есть. Там надо эту силу вражью остановить и дальше гнать отсюда, не давая им передыху. А сейчас он гоняет дивизию, да какую дивизию, остатки одни, опять сам с собой разговаривал Диев. Вышел из сооружения командного пункта. На западе были слышны взрывы, значит, там наши. Что-то полыхало на юге, недалеко послышалась стрельба и прекратилась, стоял тихий и теплый июньский вечер. Как все просто: небо, воздух, вода – они как вчера, так и завтра будут такими же, только у людей многое изменится. Хорошо, что успел отправить к родителям жену с детьми, где они сейчас, уже должны добраться. Стали подходить командиры полков.

Диев сидел за столом и рассматривал карту. Начальник штаба доложил, что все собраны. Диев попросил доложить кратко обстановку в полках. Если кто начинал докладывать свои рассуждения, прерывал конкретными вопросами. Он экономил время. Июньская ночь короткая. Приняли решение прорываться, уточнили направление прорыва и дальнейшего движения. В передовой отряд командир дивизии назначил полк, который дислоцировался здесь, в Белоруссии, и был передан в состав дивизии несколько дней назад. Командовал полком молодой, стройный и энергичный майор. Чувствовалось, что в полку его уважали. Диев встал и кратко отдал приказание:

– Артиллерию привести в негодность и оставить, захватить с собой только сорокопятки. Всем по возможности отдыхать, время выступления доведу дополнительно.

Командиры разошлись к своим частям, остался начальник разведки. Диев подозвал к карте начальника разведки и поставил задачу как можно скорее узнать обстановку в направлении деревни на юго-востоке от их места обороны.

– Когда придут разведчики, тогда и определим время начала выступления. Пойду прилягу, – обратился Диев к начальнику штаба.

Разведчики вернулись к часу ночи. Командир дивизии к этому времени вызвал командиров и хотел объявить о начале прорыва, но доложили о прибытии разведчиков. Зашли в другую половину дома, он разложил карту, чтобы отметить, что узнали разведчики, а узнали они мало. Везде были немцы. Командир уже несколько раз смотрел на карту и пытался в тиши прочувствовать, куда направить прорыв. И склонялся к тому, что надо преодолеть быстро поле, что распростиралось сразу за лесом, и дальше на шоссе. Там немцы будут ожидать прорыва меньше всего. Дальше на юг к лесному массиву, там дороги ведут к реке, а может, там наша оборона. Сведения, полученные разведкой, укрепили его план. Не дослушав разведчиков, он вышел к командирам и поставил им задачи на прорыв. Диев замолчал, посмотрел на командиров, которые должны были через некоторое время вести людей против до зубов вооруженных, уверенных в себе и сильных захватчиков. Оставалось сказать те слова, которые бы мобилизовали и заставили отпустить страх и повиноваться воле старшего. Диев встрепенулся, приподнял голову и сказал то, что считал необходимым в сложившейся обстановке:

– Постройте людей и поставьте им задачу. Простую и ясную, сможете довести, что этот прорыв дает нам мизерный, но шанс, остаться жить и выполнить свой долг перед Родиной. Чем больше ваших бойцов поймет это, тем больше нас останется живых и нужных для разгрома немцев, – потом, надевая на голову фуражку, закончил свою речь словами: – Начальник штаба идет с группой на левом фланге, я на правом, комиссар с группой сопровождения раненых, выступаем через час, передовой отряд через сорок минут. Все по местам.

Командиры молча выходили в ночную темноту. Диев взмахом руки попросил задержаться командира полка, который возглавлял передовой отряд.

– На твоей группе лежит тяжелая задача, главное не останавливайся. Почувствуешь их яростное сопротивление, бери южнее, знаешь, как заяц убегает.

Командир дивизии понимал, что будет как-то не так, в то же время чувствовал, что передовой отряд вырвется из окружения, и он приказал его усилить за счет правого фланга.

Минут через десять взлетела ракета. «Вот она – минута торжества и неизвестности», – подумал Диев и с группой разведчиков заспешил на правый фланг. Послышалась стрельба, завязался бой, он то усиливался, то затихал, то смещался к центру, и люди двигались в этом направлении. По движению можно было понять, что передовая немцев смята. Быстро несли раненых, бой вдруг разгорелся на правом фланге, Диев туда бросил свой резерв со штабной группой.

Прорыв удался. Без большого боя удалось преодолеть шоссе и выйти к лесу, где встретили небольшую группу наших, узнали, что их немцы блокировали, сразу приняли решение прорывать окружение там же и двигаться к речке. Бой был короткий: смяв немцев и не дав им опомниться, расширили фронт прорыва, вышли к лесу и устремились туда, ища там защиту. Диев дал команду занимать оборону, сам разместился под сосной, приказал собрать командиров. Многие пришли, кто был там, на командном пункте, который остался далеко позади, но были и новые. Не было комиссара и части раненых. Из кратких докладов было ясно, что люди почувствовали свою силу и было желание прорываться дальше. Начальник штаба доложил, что появилось около двухсот человек пополнения, которых встретили во время прорыва недалеко от леса, свои потери уточняются.

Диев поблагодарил командира передового полка за успешные действия по прорыву окружения и кратко поставил задачу на занятие обороны, ведение разведки и подготовке к выдвижению тем же вечером. Определили места обороны.

К обеду стало ясно, что они снова в окружении. Только кольцо это не плотное. Но в светлое время выступать нельзя – немцы вызовут авиацию, и тогда конец. Опять с начальником штаба сидели над картой и размышляли над дальнейшими действиями. К мосту идти было нельзя, там наверняка сильная оборона. Оставалось идти вдоль дорог на деревню и оттуда на восток, потом к речке. Казалось, спасение там, за рекой.

Вызывать командиров не стал, решил побывать в полках и там поставить задачи на прорыв. Только отошел в сопровождении разведчиков от своего временного командного пункта, как неподалеку взорвался снаряд. Немцы начали обстрел леса. Прибежал солдат от начальника штаба с докладом, что немцы на бронетранспортерах и мотоциклах выдвигаются к лесу. Написал краткую записку начальнику штаба: «Оставить прикрытие и выступаем немедленно».

Впереди на востоке, куда вышла передовая группа, начался бой. Туда и направился командир дивизии с резервом и взводом разведки. Прибыли вовремя, полк и части правого фланга с резервом ворвались в деревню. Немцы побежали. Диев расположился с частью офицеров штаба и разведчиков у крайнего дома деревни. К нему спешил майор, командир полка, улыбающийся и счастливый.

– А хорошо им задали, товарищ полковник, – лицо его сияло.

– Да, они не ожидали такого поворота, – в тон отвечал ему Диев и предложил присесть рядом. – Что предлагаешь дальше делать?

– Гнать их дальше, товарищ полковник.

– Сколько у тебя людей?

– Да маловато осталось, – уже более серьезно отвечал командир полка.

– Мы в тылу у немцев, похоже, помощи ожидать неоткуда, надо прорываться к переправам, там должен быть фронт. Давай окапывайся здесь у деревни и держи дорогу хотя бы до ночи, а ночью будем прорываться на восток. Я буду там, в лесу, если будет трудно, пришлю небольшое подкрепление, а так сам держись. Оставлю для связи тебе двух разведчиков.

Диев встал и крепко пожал руку молодому и жизнерадостному майору. «Может, не увидимся больше», – мелькнула мысль. Приказал остаться двум разведчикам и с небольшой группой штаба направился быстро к лесу.

Когда они походили к лесу, было слышно, как у деревни началась стрельба. «Скоро же немцы пришли в себя, тяжело будет полку продержаться до ночи», – на ходу анализировал Диев складывающуюся обстановку.

Лесной массив, где собрались остатки дивизии, был небольшим, вытянутым с востока на запад. Через него пролегали две заросшие лесные дорожки, по которым могли продвигаться мотоциклы и небольшие машины. В наспех подготовленном под высокими соснами командном пункте собрались несколько командиров, обстановка была неясной и нервной. Где были немцы и где была наша оборона, никто точно не знал. Стало ясно, что управление дивизией теряется, командиры частей, которые вливались по мере продвижения к фронту, все реже сообщали о своих действиях, ядром оставался штатный полк, который понес большие потери и по численности был не больше батальона. Люди устали, продуктов не осталось, заканчивались боеприпасы. Моральный дух, настроение людей выражали апатию и безысходность. Над лесом послышался гул самолетов.

– Воздух, понеслась по лесу.

Часть людей залегла, а часть начала разбегаться, однако с воздуха опускались белые бумажки. К командному пункту снова стали собираться командиры, чувствуя за собой вину и досаду от страха и обреченности. Диеву принесли немецкую листовку, он внимательно прочитал ее и встал, понимая, что от его слов, как командира, сейчас может зависеть его жизнь и жизнь этих людей. Он поправил портупею, отдернул края гимнастерки, снял фуражку, зачем-то провел рукой по волосам, будто их причесывая, и громко произнес:

– Нам вот предлагают сдаваться, обещают хорошее питание и лечение раненым. Что будем делать, товарищи командиры? А? – потом выдержал паузу и продолжил: – Мы бойцы и командиры доблестной Красной Армии, нам поручено Родину защищать, а не сдаваться.

Хотел что-то сказать еще, но увидел, как к нему быстро направляется разведчик, оставленный для связи в полку, и пошел ему навстречу.

– Что там, – тревожно спросил Диев.

– Товарищи полковник, немцы атакуют деревню, командир полка просит помощи, очень просил, иначе могут полк разбить.

Напряженная тишина возникла под сосной. Стало понятно, если немцы уничтожат полк, наступит их черед.

Диев вернулся на прежнее место, остановился перед сидящими на земле командирами, снова расправил гимнастерку и строгим голосом, подчеркивая каждое слово, произнес:

– Слушай мой приказ. Комиссаром дивизии назначаю старшего политрука Ванюшкина, начальником штаба капитана Кичайкина. Даю тридцать минут на сбор своих частей и подразделений. В строй поставить всех, сформировать два батальона. Есть здесь командиры батальонов или им равные, станьте перед строем.

Поднялись четыре командира, один из них уже командовал батальоном в дивизии, Диев его знал и назначил командиром первого батальона. Уточнил фамилию рядом стоящего с ним капитана и назначил его командиром второго батальона. Были назначены начальник разведки и командир небольшой резервной группы. Тут же командиру резервной группы приказал немедленно собрать не менее тридцати человек и выдвинуться в сопровождении разведчиков в распоряжение командира полка.

Все пришло в движение. Ушли страхи и сомнения. Диев со вновь назначенными начальником штаба и комиссаром дивизии находились в первом батальоне, который спешно формировался. Диев решил батальон направить к деревне и атаковать наседающих на полк немцев. С первым батальоном остался комиссар дивизии, а начальник штаба шел со вторым, который должен был выдвигаться туда, где намечался прорыв. Диев оставил при себе несколько разведчиков и через них планировал осуществлять управление боем.

Внезапная атака из леса первого батальона спасла полк, который уже начал оставлять деревню, бой велся только на ее окраине. Диев и начальник штаба встретились в окопах на краю деревни и тут же приняли решение отрываться от немцев и уходить на юго-восток. Диев остался с полком, а начальник штаба направился во второй батальон. Не встречая серьезного сопротивления, оторвались от немцев, почти без потерь пересекли дорогу, небольшую речушку и двинулись на юг. Диев с разведчиками шел в цепи полка. К ночи часть второго батальона и полка была в лесу. Что стало с первым батальоном и где комиссар дивизии, было неизвестно. Вернувшиеся разведчики доложили, что немцы здесь прошли с танками, дальше на юг, а вокруг местность болотистая. Было принято решение выставить усиленную охрану и отдыхать. Люди были голодные и уставшие.

На второй день движения вдоль лесного массива остатки дивизии вышли к деревне. В деревне немцев не было, и через деревню они не проходили. Из рассказов местных жителей удалось узнать, что здесь прячутся вернувшиеся с фронта красноармейцы, а немцы движутся севернее по шоссейной дороге. Там такая силища, что никто такого не видел, а наши отступают на всех направлениях, немцам сдали Минск. Вести были безрадостные. Диев выглядел угнетенным и уставшим, еще несколько дней такой «мирной жизни», и дивизия будет не управляемой. Провел небольшое совещание, на котором решили продвигаться поближе к шоссейной дороге, там могли быть наши.

На следующий день они вышли к полустанку железной дороги, от которой отходила узкоколейка, там узнали, что недалеко занимают оборону наши части. Это были такие же вырвавшиеся из окружения разрозненные подразделения, а командовал ими капитан, командир батальона. Он доложил, что были здесь с вышестоящего штаба и приказали организовать оборону и не допустить продвижения немцев. Как могла сотня человек с винтовками и несколькими пулеметами задержать немцев, было неясно. Капитан передал, что у него приказ всех, кто сюда будет выходить, останавливать и включать в состав части.

– Значит, и нас будешь включать? – улыбаясь спросил Диев. Он представился командиром дивизии и назвал ее номер.

Было решено сводную группу капитана включить в состав дивизии и оборонять эту развилку, сколько хватит сил. Получилось, что в составе дивизии был только один полк, которым командовал майор, три батальона и сводная группа под командованием капитана. В полку было личного состава не больше батальона, но решил его оставить как полк.

К вечеру все батальоны дивизии и полк со сводной группой рыли новые окопы. Тогда же и доложили Диеву, что на путях стоит эшелон с гаубицами. Он направил к эшелону разведчиков и потребовал доставить к нему старшего.

Командир дивизии выслушал Антона, кратко обрисовал обстановку, что связи с командованием не имеет, вчера они вырвались из окружения, немцы недалеко и могут в любое время появиться здесь, до выяснения обстановки принял решение окапываться на развилке дорог, вступить в бой. Артиллерии у них нет, дальше железнодорожного пути нет, дальше немцы. Поэтому он приказал выгружать орудия и готовиться к бою, к утру развернуть батарею у развилки, место должны были показать разведчики. Командир дивизии подозвал офицера, приказал батарею занести в списки дивизии и закончил словами:

– Тебе все ясно, лейтенант?

Антон молча слушал полковника и не мог сразу понять, как к утру быть готовым к бою, неужели это война и она здесь?

– Наступать будут танки, бронемашины и бронетранспортеры, и их много, – прервал думы Антона командир и, помолчав, добавил: – Времени у тебя мало, к утру будь готов вести бой с танками.

– Где здесь место для разгрузки? – спросил Антон.

– Это ты, лейтенант, выясняй с железнодорожниками, у тебя есть чем тащить гаубицы?

– Так точно, есть, товарищ полковник, тягачи «Сталинец».

– Пойми, лейтенант, другой артиллерии у нас нет, кроме трех сорокопяток, только у них по несколько снарядов осталось, так что если пойдут танки, а они пойдут, одна надежда на твои гаубицы.

Их разговор был прерван интенсивной стрельбой в стороне шоссейной дороги.

– Разрешите идти, товарищ полковник?

– Иди, лейтенант, танки и бронетранспортеры за тобой.

– Есть, товарищ полковник, – кратко ответил Антон и подошел к сопровождающим его командиру взвода и красноармейцам.

Диев еще раз осмотрел местность, где шла работа по отрывке окопов, пришел к выводу, что позиция, которую занимали остатки дивизии, была выгодной. Вдоль шоссейной дороги текла речушка с топкими берегами, единственный ближайший мост был недалеко от развилки, справа километров на десять тянулся лес, по которому танкам было пройти нелегко.

Усилила дивизию батарея гаубиц, которая, как доложили Диеву, развернулась у развилки. Полк был усилен сформированным батальоном из сводной группы, и он занимал оборону, перекрывая шоссе и развилку, два батальона занимали позиции вдоль леса. Диев оставил при себе небольшой резерв – сформированный взвод из прибившихся в последние дни красноармейцев и младших командиров разных частей. Они расположились в лесу. Часть красноармейцев на стыке батальона и полка недалеко от опушки леса оборудовали командный пункт, а другие с санинструктором готовили место для сбора раненых. Неподалеку от них облюбовал себе место Диев. Он сидел на дубовом пне и заносил в свой талмуд, что необходимо было еще сделать в ближайшее время. Жаркий начинался день, но в лесу еще было прохладно. Диев закрыл глаза, вспомнился сон, который ему снился перед восходом солнца. Они всей семьей на высокой горке у моря, солнце яркое, ветерок, жена с дочерями собираются спуститься вниз, а он хочет взлететь, просит его подождать, пока он полетает. «Ты высоко не взлетай, может быть, необратимый процесс, и куда и где ты приземлишься, неизвестно, а ты нам нужен», – отчетливо произнесла жена. Он взлетел, и все время звучали слова жены, но оказался высоко, там выше – светлое пространство, а внизу – темно. «Неужели я взлетел выше, чем надо было? Как же спущусь на землю и где земля?» – стало страшно, и Диев проснулся. Странный сон, отметил он про себя, ему и раньше снились сны, когда он летает, но чтобы он поднимался так высоко, не припоминал. К чему этот сон? Странное ощущение охватило его, ощущение одиночества, ожидание чего-то важного и значительного. Опять вспомнил жену и дочерей. Прошлые дни он был в напряжении, от которого и сон не приходил, а была огромная физическая усталость, когда казалось, не было сил пошевелить рукой. Думы о жене перешли на воспоминания, всего неделю назад прибыл штаб дивизии к новому месту дислокации. Прибыли два артиллерийских дивизиона, выгружался полк, связисты устанавливали связь, другие полки находились в пути, указаниями штаба армии дивизия должна была быть готова к выполнению задач к середине июля. А получилось как? Уже на третий день войны получил приказ выдвинуться к поселку, остановить немцев и контратаковать. Только поселок уже был занят противником, и пришлось организовывать оборону в другом месте и сразу, еще не подготовив позиции для обороны, пошли немецкие танки и пехота на мотоциклах и бронемашинах. Откуда они взялись так быстро? Думать было некогда, противотанковая артиллерия оказалась практически без снарядов, пришлось срочно тащить сорокопятки, и они спасли тогда от уничтожения дивизию, вернее треть дивизии, тысяч шесть уже тогда было в ней. Остановили они танки, только осталось у артиллеристов всего три орудия, а было восемнадцать. В беспорядке отходили на северо-восток, но не бежали и с того момента все время были в окружении. Вот, казалось, вырвались из окружения. Только где фронт, а главное, где дивизия? Вот что мучает. Какую гордость испытывал и какой энтузиазм был, когда назначили командиром дивизии. Ожидал назначения, но были большие сомнения. Быстро менялись должности, какая радость охватила его, когда чуть больше пяти лет назад старшим лейтенантом он был представлен перед строем командиром батальона! И понеслась череда назначений, и вот полковник – командир дивизии. Спросит командующий армией: «Где твоя дивизия, полковник Диев?» А где? Вот на этой развилке. Так и скажу, на развилке дорог, остановила немецкие танки на двое суток. Так и доложу командующему. Значит, здесь, а что здесь, что-то дрогнуло там, глубоко у сердца. Диев встал, надел фуражку, позвал к себе разведчиков. «Суток двое продержимся, – произнес про себя и зашагал к командному пункту, – а если танки пойдут, вот артиллеристы и помогут». С пехотой и бронемашинами еще так, а с танками мало они встречались. Диев ожидал разведчиков и связистов, которых отправил в тыл, чтобы найти вышестоящий штаб, получить задачу и понять обстановку. «Ну к концу дня должны же они вернуться», – рассуждал он сам с собою.

У Диева появилась уверенность в своих решениях, и он энергично зашагал на командный пункт к окопам. Еще в лесу ему доложили, что немецкая разведка на мотоциклах подошла к опушке леса и там вела наблюдение. Потом доложили, что по шоссе движутся бронетранспортеры, а дальше за ними видна целая колонна танков, сколько их, определить невозможно. Надо хорошенько потрепать их разведку и не дать им понять, какие у нас силы. Диев написал записку и велел разведчикам срочно доставить ее командиру батальона, он ставил ему задачу пропустить разведку, а второму батальону завязать с ними бой. Направил он посыльного к командиру батареи с требованием открыть огонь, когда пойдут танки и бронетранспортеры.

Командным пунктом дивизии был подготовленный почти у самого леса и замаскированный обычный окоп с двумя ходами сообщения, которые шли к лесу. Диев от леса по ходу сообщения прошел в окоп, новый начальник разведки, молодой лейтенант, доложил, что они ведут разведку и немцы уже на опушке. Диев взял бинокль и, слушая разведчика, стал наблюдать. Слева ближе к дороге у самого леса увидел замаскированные сорокопятки. «Молодца, артиллеристы, правильно поставили свои орудия», – отметил он про себя.

– Товарищ полковник, немцы.

От леса по шоссе выехали три мотоцикла, за ними шла вдоль дороги бронемашина, поднимая пыль, и вдруг они повернули в сторону моста. «Неужели пойдут по мосту, тогда как их остановить, может, артиллеристы из гаубиц остановят их там», – на мосту думал Диев. Мотоциклы остановились у самого моста. На мост вышли три немца в касках с автоматом и что-то начали обсуждать. Стояла тишина, многие следили за их действиями. Диев видел две фигуры у самого моста: один в форме младшего командира с поднятыми руками шел быстро навстречу немцам, другой упал, но то, что произошло дальше, заставило его вздрогнуть. Раздался выстрел, немец, шагнувший навстречу младшему командиру с поднятыми руками, будто споткнулся и упал вперед головой. Упал и тот, что шел с поднятыми руками, и крутнулся в сторону. «Наверное, ранен, – отметил Диев, – а кто же стрелял? Стреляли, похоже, с той стороны моста». Вдруг на мосту вспыхнул огонь и быстро начал распространяться по его полотну. Возле перил бежал наш военный, похоже с канистрой, и поливал из нее полотно моста, и тут же он вспыхнул факелом, факел метнулся к перилам и упал в речку. В конце моста вспыхнул еще один факел, красноармеец пробежал несколько шагов и загорелся вместе с мостом. Мост занимался огнем. Немцы подняли своего раненого, было видно, как он кричит, когда несли его за бронемашину. Потом подняли нашего раненого младшего командира, бросили его в коляску, и мотоциклы повернули обратно.

Диев молча вытер выступивший пот, увиденное заставило его по-другому взглянуть на ту обстановку, в которой оказались собранные разными путями люди здесь, у развилки дорог, получалось, что назад пути нет. Не успело волнение от произошедшего на мосту отойти, как снова из лесу выехали бронетранспортеры, бронемашины и немцы на мотоциклах, направляясь в сторону окопов. Застрочили немецкие пулеметы. «Вот оно и начинается», – подумал Диев. А что начинается? Он так и не додумал, намеченный им план начал рушиться. Только вдруг первый бронетранспортер остановился и задымился.

– Товарищ полковник, наши артиллеристы их бронетранспортер подбили, – радостно кричал начальник разведки. Уже стреляли из наших окопов, огонь велся дружно. Вдруг остановился еще один бронетранспортер, было видно, что артиллеристы его хотят подбить, но не получалось, и из него выскочили немцы и стали отстреливаться. Остановились и мотоциклы, остальные два бронетранспортера, отстреливаясь, отходили назад к лесу.

– Молодцы! – только и сказал Диев.

Этот отход немцев, подбитые бронетранспортеры, как первый рассветный луч солнца пробуждает человека ото сна, так и эта маленькая победа пробудила силу и уверенность людей в окопах. Когда появились танки, бронемашины и бронетранспортеры, этот настрой и силу вселили в людей выстрелы гаубиц и подбитый ими немецкий танк. Из окопов стреляли по мотоциклам, по прятавшимся за бронетранспортерами немцам. Вот еще остановился один танк. Танки продолжали двигаться к окопам, а немецкая пехота начала залегать и отходить. По-видимому, огнем сорокопяток была подбита еще одна бронемашина, и немцы начали быстро отходить к лесу. В этот момент из наших окопов выскочили и стали преследовать немцев. Диев в бинокль видел, как командир батальона, раненый капитан, машет рукой и призывает в атаку своих бойцов.

– Что он делает? Что он делает? – закричал Диев и приподнялся, чтобы выскочить из окопа.

– Танки, товарищ полковник! Танки! – кричал лейтенант-разведчик и за рукав потянул Диева назад в окоп. Танк с крестом на борту в метрах сорока от командного пункта двигался по окопам. Из ближайшего окопа выскочили два красноармейца и скатились в ход сообщения. Один, без винтовки, невысокого роста, пытался выскочить, а другой с винтовкой наперевес с испуганным лицом бежал в полный рост по окопу в направлении леса.

– Стой! Ложись! – закричал Диев и бросился к красноармейцу, который пытался выскочить из окопа. Рядом раздалось несколько взрывов. Диев и красноармеец повалились на дно окопа. Когда Диев приподнялся, он увидел, что танк остановился. У танка были перебиты гусеницы. Красноармеец и разведчики со страхом смотрели на остановившийся танк. Приоткрылся нижний люк, и оттуда начал вылезать немец, но обмяк и повалился на землю.

– А получил гад! – это кричал лейтенант-разведчик.

Раздался еще один взрыв рядом с танком, позади него появился дым. Открылся верхний люк танка и снова закрылся.

– А не нравится! – продолжал кричать с гримасой ужаса или радости на лице лейтенант. Танк стоял, а другие, преодолев окопы, продолжали двигаться к позиции артиллеристов. Диев пришел в себя, красноармеец с винтовкой стрелял, который без винтовки сидел на дне окопа, и его трясло мелкой дрожью. Диев поднял бинокль и стал смотреть, что произошло с батальоном, который капитан поднял в атаку. К окопам подъезжали немцы, остатки батальона, отстреливаясь, уже были на опушке леса и поспешно отступали. Сюда к окопам, где располагался командный пункт, тоже подходили бронетранспортеры и немцы на мотоциклах. Слышана была стрельба правее, где, похоже, еще держался полк. Диев опустил бинокль и осмотрелся. В окопе находилось несколько человек.

– Вот и вся дивизия, товарищ командующий, – вслух произнес Диев. Сколько же сейчас времени. Солнце перешло на вторую половину дня. Пот катил градом по лицу Диева. Он достал пистолет, лег на бруствер окопа и начал стрелять. Последнее, что он почувствовал, это вспышка и свет, который он видел во сне. Он уже не видел, как лейтенант, назначенный сутки назад начальником разведки дивизии, выскочил из окопа и с пистолетом кинулся на подъехавший мотоцикл и выстрелил в немца, который уже нажимал на спусковой механизм пулемета. Немец кивнул и остался сидеть, а лейтенант и два разведчика, выскочившие из окопа, были расстреляны в упор из автоматов.

Антону сразу необходимо было решить несколько задач, найти место выгрузки, определить, куда тянуть орудия и где их устанавливать, да времени было маловато. Он пожалел, что не взял с собой еще офицеров батареи, но разве он предполагал, что так обернется дело – утром придется вести боевую стрельбу? Командира взвода решил отправить на переезд и с железнодорожниками решить, где лучше всего выгружаться. Подозвал стоящего недалеко сопровождающего их разведчика и уточнил, где находится развилка. Та была недалеко от железной дороги, а еще рядом он видел небольшую разгрузочную площадку. С этими сведениями отправил с одним красноармейцем командира взвода к эшелону, а сам в сопровождении разведчика направился к месту, где нужно было развернуть к утру орудия.

Все, чем занимался и о чем думал до этого, ушло куда-то далеко-далеко, сейчас Антон был занят одним – как быстрее развернуть батарею, и ему казалось, что он делает это давно и будет только этим и заниматься дальше. У развилки встретился с командиром батальона, который занимал оборону на высотках возле дороги. Дальше дорога шла в лес, там могли быть немцы, по крайней мере вечером там видели их разведку. Справа протекала небольшая речушка, но берега ее были заболочены и через нее по мосту проходила проселочная дорога к железнодорожному полотну.

Антону нужно было понять, куда стрелять, кто будет определять цели, карт местности у него не было, с этими вопросами он обратился к майору, командиру полка. Они долго обсуждали с разведчиками, как быть, и решили, что батарея будет стрелять прямой наводкой при появлении на опушке и дороге немецких танков и пехоты. Майор приказал командиру батальона быть готовым сжечь мост, если к нему приблизятся немцы.

Уточнив свои задачи, Антон направился к месту разгрузки батареи. Времени оставалось мало, уже было светло, скоро должно было всходить солнце, вдруг он услышал знакомое урчанье двигателей «Сталинцев», значит, начали выгрузку. Он уже поставил задачи командирам орудий выделить людей для подготовки позиций для орудий и маскировки, места складирования снарядов. Подходя к железной дороге, вспомнил, что этой ночью он совсем не спал, и спать не хотелось, надо было быстрее расположить орудия. Урчали только два «Сталинца», к ним уже подцепили орудия и готовились их перетаскивать, еще один пытались завести, он запускался и тут же глох. Антон распорядился быстрее отправлять два первых орудия и сразу же возвращаться. Начал подгонять трактористов, чтобы те быстрее запускали остальные тягачи.

– Вы что думаете, что немцы будут ждать, пока закончим эту возню? Времени в обрез, через полчаса чтобы все тягачи были на ходу, – и пошел разбираться с боеприпасами. Он знал, что патронов к винтовкам и карабинам почти нет. «Надо будет просит у майора», – решил Антонов и сел в первый тягач, который начал тянуть орудие.

Орудия были уже установлены для стрельбы прямой наводкой и замаскированы, когда утро вступило в свои права. Антон с командирами уточняли расстояния до опушки леса, определили ориентиры и нанесли их на листы в блокнот. Потом обсуждали стрельбу прямой наводкой: в сложившейся ситуации ее можно было вести только таким способом. Уже в окопчиках недалеко от орудий лежали снаряды, были укрыты тягачи, один так и остался на платформе, сейчас было не до него. Завершились работы на высотках в батальоне. Антон, стоя в окопчике возле второго орудия, где организовал свой наблюдательный пункт, рассматривал в бинокль местность. Было тихо, хотя вдали, за лесом, слышались разрывы, и опять возникла мысль: неужели здесь немцы, как они могли оказаться в этих местах, так далеко от границы и где фронт?

– Товарищ лейтенант, смотрите, что там, на опушке леса, ориентир третий.

Антон оторвался от своих дум и стал рассматривать, что было у ориентира номер три. Это была невысокая и густая сосна без верхушки у самого леса, и тут Антон заметил, что под сосной в касках кто-то лежит и, видно, тоже рассматривает окрестность в бинокль, а чуть дальше почти на опушке леса виден мотоцикл, за рулем которого кто-то сидел в каске. Неужели это немцы, а вот еще один мотоцикл стоит, и там сидят трое, рядом еще один. Немцы. По его телу прошел озноб, засосало под ложечкой. Так это точно немцы, и будем стрелять, и они будут стрелять, могут и убить, почему так, снова и снова задавал себе вопросы Антон и не находил на них ответа. Тело вспотело, и было жарко, хотя солнце поднялось не высоко. Наблюдатель, наводчик второго орудия, который был в окопе с Антоном, снова прервал его размышления.

– Два мотоцикла и бронемашина подъезжают к мосту.

Антон поднес к глазам бинокль и увидел, как мотоциклы и бронемашина подъехали к мосту и остановились, сошли трое в касках и начали осматривать мост. Стояла тишина, напряженная тишина, почему же никто не стреляет? Антону доложили, что от командира дивизии прибыл разведчик с приказом. В окоп к Антону спустился красноармеец и передал ему записку. Антон прочитал и попросил передать полковнику, что он приказ исполнит.

Вдруг раздались выстрелы, из-под сосны выскочили трое и побежали к мотоциклу, один споткнулся и упал ниц, другие мотоциклы тоже задымили, о да, их здесь много. Антон, не слыша своего голоса, подал первую команду:

– Передать командирам взводов: огонь из орудий открывать только по моей команде.

Повернули назад мотоциклы и бронемашины, которые подъехали к мосту. По всему видно было, что это разведка. Мост горел. Немцам некуда было двигаться, кроме как через эту развилку и дальше через железную дорогу на восток к Днепру или обходить где-то там севернее, южнее мешал лес, да и там могли быть наши.

Антон занял свой наблюдательный пункт, когда немцы начали отходить к лесу. Два бронетранспортера медленно задним ходом продвигались к опушке, один остановился, а другой дымил.

– Смотри, горит немец, горит, – раздались возгласы артиллеристов.

«Наверное, из сорокопятки подбили. Молодцы», – подумал Антон.

Командир батальона, получив задачу уничтожить мост, вызвал к себе в окоп политрука батальона и решил с ним определить, кому поручить это непростое дело в отсутствие саперов.

– Сейчас они навалятся на нашу оборону танками, а нам их надо остановить здесь. У них две дороги, на нас идти или обойти, переправившись через речку по мосту. Командир полка приказал мост уничтожить и не дать его захватить немцам. Надо не дать им захватить мост, – повторил капитан. – Берега топкие, и танкам там будет непросто переправиться, а танки пойдут и скоро.

Потом посмотрел на политрука и спросил:

– Какие будут предложения, политрук?

А сам подумал, хорошо бы направить туда этого молодого политрука. Политрук Грушевский будто читал мысли командира батальона и кратко ответил.

– Меня, товарищ капитан, я справлюсь.

Капитан хлопнул его по плечу и заулыбался.

– Знаю, справишься. Так что бери, политрук, человек пять, канистры с бензином проси у артиллеристов, и если попытаются идти через мост, его надо будет сжечь. Не допускай их на мост, потом ничего с ними не сделаешь. Пока тихо занимай там позицию.

Политрук в батальон прибыл незадолго до завершения его формирования. Включился сразу в непростую работу по сплачиванию и воспитанию бойцов и командиров подразделений. Это у него получалось, он был общительным и отзывчивым. Участвовал в спортивных соревнованиях, которые организовывали в подразделениях, соревнованиях по стрельбе, а стрелял он отменно. Как говорили старшие командиры, завоевал почет и уважение у своих подчиненных, а в батальоне его называли «наш политрук». А командир батальона после последнего выхода из окружения командиру полка докладывал обстановку и отметил политрука, вот бы таких командиров побольше.

Уходя от командира батальона, политрук уже предполагал, кого он возьмет с собой. Перед ночным прорывом он находился в роте, которая шла на прорыв первой, и перед самым выходом, подходя к заместителю командира взвода Баранову, увидел, как он прятал какую-то бумагу и при этом покраснел. «Неужели прячет немецкую листовку?» – возникла у него тогда мысль. А потом прорыв, уход от преследования, и больше он не встречался с тем заместителем командира взвода. Надо его проверить, так решил для себя политрук и заспешил в батальон.

Они впятером ушли в направлении моста, мимо окопов, которые занимал соседний с полком батальон. Быстро подошли к речке, и политрук распределил между малочисленной командой задачи. Первое, приказал выкопать с обеих сторон моста окопы. Баранова он определил старшим по разливу бензина и поджогу моста в случае, если немцы начнут направляться в его сторону, разлить бензин с их конца и продвигаться к середине, где их встретит один красноармеец, который начнет разливать с центра. Дальше всем бежать, разливая бензин, на противоположный конец моста.

– Баранов, ты все понял? – переспросил Грушевский, внимательно осматривая младшего командира.

– Все сделаем, товарищ политрук, не беспокойтесь, мы вдвоем справимся, – и он назвал фамилию красноармейца, с которым хотел бы остаться.

Сам политрук с тремя красноармейцами перешел на противоположный берег, где они сразу приступили к отрывке окопа. Одну канистру политрук оставил в запасе, если что-то пойдет не так. Положив винтовки, красноармейцы рыли окоп почти прямо у моста, а Грушевский в бинокль вел наблюдение местности. На той стороне Баранов с красноармейцем заканчивали маскировку окопа и о чем-то разговаривали. Здесь возле моста окоп тоже был готов. Политрук вдруг напрягся и, пригибаясь, соскочил в окоп. В бинокль было видно, как два немецких мотоцикла и бронемашина свернули с дороги и начали двигаться в направлении моста.

– Похоже, движутся сюда, – вслух произнес политрук и стал наблюдать за Барановым. На той стороне моста, похоже, тоже заметили немцев: вот красноармеец схватил канистру и начал ее разливать недалеко от края, Баранов что-то мешкал и все смотрел в сторону немцев. Мотоциклисты были уже видны без бинокля. Политрук следил за действиями на той стороне, он уже понял, что с Барановым что-то не так, неужели хочет сбежать к немцам и сейчас выжидает, когда они подъедут ближе?

– Чего он медлит?! – кричал красноармеец, что бежал к середине моста. Вдруг на той стороне красноармеец бросил канистру и побежал к Баранову.

– Куда они, товарищ политрук?

– К немцам.

Политрук взял винтовку прицелился и решил, что как только на той стороне кто-то побежит с моста, он будет стрелять. На прицел он взял Баранова, тот вылез из окопа и лежал неподвижно, к нему подбежал второй красноармеец.

– Сколько они будут лежать, немцы уже близко! – испуганным голосом кричал красноармеец, что был рядом в окопе с политруком. Вместо ответа политрук, не отрываясь от прицела, громко скомандовал:

– Разливай бензин с нашего края моста.

Когда опять взял прицел, Баранов привстал на колени, поднял руки вверх и вдруг вскочил и петляя побежал навстречу немцам, побежал за ним и красноармеец. Политрук прицелился и выстрелил. Сделав шага два, Баранов упал – похоже, ранил его, – а красноармеец бежал изо всех сил, политрук выстрелил, и тот на всем бегу упал. Хорошо было видно, что немцы прибавили ходу и спешили к мосту, а Баранов пытался приподняться и взмахивал рукой. С этого края два красноармейца разливали бензин. Этого может не хватить, чтобы сгорел мост, политрук прицелился в водителя и выстрелил, мотоцикл крутнулся влево и остановился, оттуда застрочил пулемет, один из красноармейцев схватился за ногу и упал на мосту. Политрук прицелился и выстрелил в пулеметчика второго мотоцикла, а сам вскочил и побежал вдоль перил к центру моста, разливая канистру раненого красноармейца. Добежав до середины, он схватил брошенную полную канистру, из нее полился бензин. Потом бросил ее и начал поджигать, спичка вспыхнула в его руках, он почувствовал боль в плече, и ему сразу обожгло лицо. Политрук упал на мост и вспыхнул как факел, затем перевалился через перила и упал в реку, огонь охватил центр моста и перекинулся на ближний к окопчикам конец. Мотоцикл въехал на мост и повернул обратно. Раненый Баранов пытался приподняться и тут же упал, он видел, что мост горит, когда немцы подъехали к нему, пытался поднять руки вверх. Мост горел, трещало сухое дерево, кричал, задыхаясь в огне, раненый красноармеец. Бронеавтомобиль, не доезжая до горящего моста, свернул с дороги и остановился. Немцы прощупывали подъезды к речке и искали переправу. Берег был топкий, для переправы на тот берег с техникой нужно было искать другое место. Дороги в обход в этом месте не было. Немцы, взяв своего раненого и убитого и раненого Баранова, возвращались назад.

Мост пылал, уже начали падать в реку горящие палки. Внизу медленно плыла коряга и рядом еще что-то. Это был обгоревший и раненый в плечо политрук. Оставшийся в живых красноармеец с ужасом смотрел на пылающий мост, где несколько мгновений назад сгорел его друг, факелом вспыхнувший политрук. Ему не было страшно, казалось, что это сон, неправда. Он бросил винтовку и побежал по дороге, быстрее от этого страшного места.

Солнце уже поднималось к полудню, а артиллеристы не сделали еще ни одного выстрела. Антон выслал Ивана к командиру полка узнать обстановку. Сам вместе с наблюдателями все время осматривал местность в бинокль. Шел бой там, где занимал оборону соседний с полком батальон, он то затихал, то разгорался, стали слышны выстрелы орудий. Это, верно, танки, отметил Антон. Быстрее бы уже они появились, вдруг возникло такое у него желание от нервозности, свалившейся общей беды и неопределенности. Его отвлек дым над речкой, Антон долго всматривался: начал гореть мост, не пропуская немцев на ту сторону. Он заметил недалеко от моста бронетранспортер, мелькали мотоциклы. Они уже там. Антон не мог ощутить всего драматизма событий у полыхающего моста. Когда он перевел бинокль, сразу изменился мир, все потускнело, пропали звуки, от опушки леса на позиции полка высыпали мотоциклисты, двигалось несколько бронемашин и транспортеров, а за ними танки. Окопы покрылись взрывами снарядов танков и артиллерии, которая стреляла из-за леса.

– Орудия к бою! – прокричал Антон и побежал ко второму орудию. – Передать командирам орудий: стрелять прямой наводкой по танкам и бронетранспортерам, – эти слова вернули его к тому привычному делу, которым он занимался последнее время. Прильнул к панораме, определил бронетранспортер, который приближался к третьему ориентиру. Вот бы его перехватить здесь, и стал наводить орудие.

– Осколочно-фугасный заряд третий, быстрее, огонь.

Орудие дернулось, звук выстрела ударил по ушам, Антон в панораму увидел, что бронетранспортер замер.

– Еще снаряд, огонь.

Бронетранспортер горел. Стреляли все орудия батареи, стоял неподвижно еще один бронетранспортер. Вдруг на месте крутнулся передовой танк, и Антон сосредоточенно и, казалось, очень медленно начал наводить орудие на него, а тот продолжал стрелять. Антон чувствовал, что этот танк он точно уничтожит. Больно ударившись о станину орудия, он приподнялся. Без бинокля и панорамы было видно, что танк горел. На опушке леса появилось еще несколько танков. Антон наводил, и раздавался выстрел, ему казалось, что им подбит еще один танк, он не слышал разрывов снарядов немецких орудий и танков, которые перенесли огонь на его батарею. Взял на прицел танк, который двигался по окопам, все сжалось внутри Антона, и ничего не существовало, ему казалось, только он один, его орудие и этот танк. Выстрел был удачным, снаряд, как и там, на боевой стрельбе на полигоне, поразил заднюю часть танка. Танк остановился, хорошо он тогда стрелял, больше он ничего не видел. Вспышка перед глазами, и он падает в глубокую яму.

Антон начал приходить в себя, когда почувствовал боль в голове, ему не хотелось открывать глаза и видеть свет, хотелось лежать и просто отдыхать. Крик, танки возникали сквозь наваливающую на него дрему. Какие танки? «Танки» – это слово электрическим током резануло по всему телу и вернуло Антона к реальности.

– Товарищ лейтенант, сейчас перевяжем, и все будет хорошо, – услышал чей-то голос и хотел встать. – Подождите. Сейчас закончу, – опять этот голос.

Антон открыл глаза, голова кружилась, красноармеец перевязывал ему голову, чувствовалась нестерпимая боль в груди, хотелось пить.

– Дай пить.

Ему дали пить, и он стал воспринимать реальность. Привстал, возле орудия суетились артиллеристы.

– Что происходит здесь?

– Опять танки, товарищ лейтенант.

Антон с помощью наводчика приподнялся и подошел к орудию. К окопам подходили танки, Антон насчитал их восемь.

– Снаряд, – казалось, громко прокричал он, но из горла вырвался только хрип, артиллеристы уже был готовы заряжать, а Антон наводил орудие на один из танков. Сколько было выстрелов, что было с танками, он уже на это не реагировал. Наводил и сипящим голосом кричал «огонь». Стреляло только два орудия. Еще горели два танка, дымили три бронетранспортера. В окопе раздался крик:

– А смотри, трех танков как и не было, и те два назад в лес поползли.

Появлялось чувство уверенности. Ведь поползли в лес. Одни теряли веру в себя, другие ее обретали.

Солнце перевалило за полдень, стояла жара. Только Антон уже ничего не видел и не ощущал, взорвавшийся рядом с орудием снаряд отбросил его на край станин, из орудийного расчета ужи никого не было, кто бы мог вести огонь из разбитого орудия. Само орудие было в масле и накренилось на правый бок. Остатки полка отходили к речке.

Наблюдательный пункт командира полка находился чуть позади окопов батальона, с этого места просматривалась вся жидкая линия обороны. Он видел, как подъехали мотоциклы и бронетранспортер к мосту.

– Что там медлят, почему не поджигают мост? Неужели струсили? Вот суки! – закричал командир, когда увидел поднявшегося младшего командира у моста. Где же политрук?

Навел бинокль на ту сторону моста, кто-то там был. Развернувшаяся трагедия на мосту заставила командира замолчать и сжаться. Когда огненный шар упал в реку, майор произнес:

– Прости меня, политрук.

А из лесу выезжали мотоциклы и танки.

– Вот и наш черед.

Там на опушке разгорелся бой, видно, немцы нарвались на батальон, который их должен был пропустить. Бой складывался в пользу обороняющихся, и это придавало сил и уверенности всем, находящимся у развилки дорог.

Командир полка был в возбужденном состоянии.

– А дали немцу по зубам, и полез назад, – это он радостно говорил командиру батальона, которого вызвал к себе. Потом замолчал, и, хлопнув рукой по колену, произнес: – Можно руки вверх поднять, а можно вот так заживо сгореть. Они тоже, видишь, как идут смело, кажется, не остановить, а подбили бронетранспортер, и побежали. Ты учти это, капитан, война только начинается. А кто это был?

– Политрук батальона Грушевский.

Там за небольшим пролеском шел бой, немцы навалились на батальоны, что занимали оборону слева от полка.

– А вот и танки. Ну, держись, ребята! – кому-то кричал командир полка. Казалось, эти слова: «Держись, ребята», – разнеслись по окопам и оттуда открыли огонь по пехоте. Остановился и задымил бронетранспортер, еще один, вот подбит и танк. Из окопов стреляли и стреляли и отсекли немецкую пехоту, вот бы остановить танки. Но танки медленно приближались к окопам, и казалось, все, конец, побегут наши. Вдруг передний танк, который двигался по окопам, остановился и задымил.

– Ах, молодцы, артиллеристы! – кричал командир полка.

Танки и пулеметы делали свое дело, все реже звучали выстрелы из окопов, слева от леса полк обходили немцы на мотоциклах и бронетранспортерах, танки пересекли окопы и устремились на позиции артиллеристов.

Возле наблюдательного пункта в окопах собралось около двух десятков красноармейцев и командиров. Там дальше, где занимал позицию батальон, держались. Было видно, что командир батальона решил как можно дольше задержать немцев и дать возможность остальным отойти. Только куда отходить.

– Передать по цепи: отходим к речке, – и командир полка побежал пригибаясь вдоль окопов в сторону речки.

Они, теряя людей от пулеметного огня бронетранспортера, добежали до речки. Вот тебе и топкий берег, спасение или погибель? Для кого он был спасением, потому что бронетранспортер остановился там, на возвышенности, а немцы не решились лезть в заросли. Оставалось одно: переплывать на тот берег, и вдруг возле бронетранспортера послышался взрыв, немцы залегли, и это спасло часть людей, которые поплыли на тот берег. Переправилось человек тридцать, мокрые, уставшие и возбужденные, они вылезали из воды и по зарослям уходили вдоль речки подальше от этого ставшего таким близким места. Шел восьмой день войны.

Танки батальона Карла были острием танкового клина, могучих клещей, которые загребали все живое, оставляя котлы, и снова расходились, смыкая клешнями возникающие на пути преграды. «С нами Бог», – так было отштамповано у каждого на бляхе ремня, шли быстро и самоуверенно. На третий день начало появляться раздражение и перед сном выползала как змея тревога. Окружены, а не сдаются. Сожгли два танка. От пехоты, которая была рядом, осталось две третьих, каждый день хоронили, а их погибали сотни. Курт, сверяя карту, понимал, что подойти к намеченному рубежу в установленный срок может не успеть.

К утру не было от разведки никакого донесения. Запросил обстановку. Задача прежняя: отремонтировать танки. Горючее подвезут через час-полтора, направляется подкрепление, и у населенного пункта будет пехота на бронемашинах. Переправа должна быть в целости взята к исходу дня.

Ночью отдых. И опять глубоко в душе возникает эта тревога. Написал донесение и радостное письмо домой, еще немного, и будет конец, мы почти разбили их. Только отчего приходит беспокойство? «Они окружены, там впереди остатки, управления у них нет. Почему они не сдаются, как это было во Франции или Бельгии?» – набегали мысли и тут же пропадали в просторах мироздания, приходил сон.

Утром бой. Сожжены два бронетранспортера разведбатальона, два танка его батальона и два подбиты, один пришлось вытаскивать из болота возле сожженного деревянного моста через речушку. Ремонт танков займет не менее светового дня, нужно пополнение пехоты. И все эти пушки русских. Таких потерь у него еще не было. Расчищая дорогу для продвижения вперед к переправе, Карл остановил свой танк на позиции русских артиллеристов. На станине разбитой гаубицы лежал командир батареи. Это его орудие подожгло первый бронетранспортер, снесло башню танка, который шел рядом с ним. Открыл люк танка и посмотрел, усмехнувшись, на русского командира и со злорадством подумал: «Ну и чего ты достиг, переправа завтра будет наша». Его танки двинулись вперед.

У леса остатки батальона дивизии из последних сил продолжали сдерживать натиск немцев. Командир батальона капитан Васин был легко ранен, он кричал, матерился, а когда подбили артиллеристы третий танк, поднял людей в атаку, и немецкая пехота отступила. Но танки и бронетранспортеры открыли плотный огонь из пулеметов по атакующим, заставив их сначала залечь, а потом отступить, потеряв при этом половину личного состава. Раненый в ногу командир собрал оставшихся в живых и лесом повел их на восток к реке, как приказывал полковник. Ночью напоролись на немецкую разведку. В отчаянной схватке перебили почти всех, захватили два мотоцикла и, обессиленные боем, незнанием обстановки, безысходностью, наспех перекусив, заснули на опушке леса. Утром встретили группу таких же отступающих и двинулись к деревне, которая виднелась в километрах двух от леса. Без старших командиров, конкретных задач возникла необходимость понять, что же происходит вокруг, а если надо, вступить в бой.

На двух мотоциклах выехали вперед.

– В деревне, похоже, наши танки или бронетранспортеры, а где бронетранспортеры, там и командиры. Поехали! – громко кричал капитан, сидя за рулем первого мотоцикла в немецкой форме.

А в деревне в бинокль рассматривали приближающиеся мотоциклы.

– Похоже, наша разведка, – доложили обер-лейтенанту. – Только почему они с этой стороны?

Обер-лейтенант взял бинокль и долго всматривался. Выражение его лица стало тревожным. Он подал команду готовиться к бою. Вчера они вышли к этой деревне и захватили ее, рассеяв отходящую на восток в беспорядке пехоту русских.

Капитан тоже начал рассматривать в немецкий бинокль деревню. На бронетранспортере, который стоял во втором дворе, был отчетливо виден немецкий крест. До деревни оставалось метров триста.

– Там немцы, давай гони быстрей, – и сам схватил пулемет, который стоял на коляске. Сидевший рядом молоденький красноармеец свалился кубарем с мотоцикла, следующий за ними мотоцикл сумел крутнуться и объехать его. Первым открыл огонь капитан. Немцы не были готовы к такой атаке и начали разбегаться. Они заняли оборону и открыли огонь, когда мотоциклы въехали в деревню. Бой был короткий и ожесточенный. Бросив два бронетранспортера, немцы отступили к перекрестку, где находились их основные силы. Поступили короткие команды, и немцы открыли огонь, но немецкий мотоцикл подлетел к перекрестку и строчил из пулемета не переставая. Другой, вильнув в сторону, влетел во двор, и красноармейцы залегли за домом, началась перестрелка. Бронетранспортер открыл огонь по дому, и он загорелся, а капитан, сидя в люльке мотоцикла, стреляя очередями из пулемета, хотел приказать поворачивать к ближнему дому. Красноармеец за рулем был мертв, и мотоцикл въехал сам в забор ограды. Бронетранспортер с угла в упор расстрелял сидящего в мотоцикле капитана, мотоцикл загорелся. Группа красноармейцев начала убегать от горящего дома к лесу на восток. Пока немцы добивали соскочивших ранее из мотоцикла красноармейцев, человека три-четыре были уже возле леса. Немцы потеряли в этом бою пять человек. Был убит и обер. Они поспешно укладывали убитых и отъезжали к центру деревни. Возле дома догорал мотоцикл с капитаном и красноармейцем. Огонь перекинулся на покрытую камышом хату и стал распространяться по улице. Стояли крик и плач, жители в страхе бежали от пожара вдоль домов. Когда немцы отъехали от места, где произошел короткий бой, местные начали преграждать дорогу огню и тушить пожар.

Из всех переправившихся на тот берег на шестой день блужданий, перестрелок и погоней осталось семеро. Трое тихо подошли к крайней хате. Двое смотрели по сторонам, а третий начал тихо стучать в окошко низкой хаты. Послышался женский голос.

– Кто там?

– Свои.

Минуту было молчание, потом снова отвечал взволнованный женский голос:

– Хлопцы, идеть отсюда, не пущу, у меня малые дети. Идеть, хлопцы.

Они постояли минут пять и скрылись в темноте, где с надеждой их ожидали остальные.

– Больше не могу. Нет сил больше. Давайте оставим его где-нибудь здесь, иначе и ему, и нам хана, – это бухтел Ваня.

В словах Вани была правда. Они уже шестой день несли обгоревшего и раненого политрука на самодельных носилках. Силы были на исходе, они второй день ничего не ели, а сейчас шли без дороги от деревни, где никто не захотел их пустить отдохнуть и покормить. От этого было еще обидней, но брала больше усталость, к тому же одолевал сон. Вдруг Ваня налетел на изгородь, больно ударился и упал. Все залегли и затихли, только постанывал политрук. Сон прошел, осмотрелись, недалеко виднелась хатка, дальше что-то похожее на сарай или гумно.

– Кажись, кто-то живет, – прошептал майор. – Я пойду попробую поговорить, – и скрылся незаметно в темноте.

Ночь была ветреная и темная. Майор тихо подобрался к хатке, долго прислушивался и постучал в окошко. Варвара не спала, она за годы жизни в своем доме и этих местах привыкла к разной погоде, но чутко отличала, где шум от ветра, а где шум от постороннего: то ли зайца, то ли лисы, а бывало, залетала крупная птица и что-то искала, и ее отличала Варвара. Сейчас она чувствовала, что подошли люди, а больше всего она отличала стоны. Они были дальше. Там, у тына, а это подошел человек и слушает. Вот тихо присел у окошка. Их здесь несколько человек. Они прячутся, а кто будет прятаться сейчас, не немцы и полицаи. Кому-то нужна помощь. Майор только дотронулся до стекла, как услышал тихий женский голос:

– Я сейчас выйду.

Варвара накинула на голову платок и вышла на ганачки хаты. От окна поднялся военный.

– Мы идем к своим, у нас тяжело раненый ему нужна помощь.

– Зовите своих и несите раненого к гумну, – и указала, куда нести, я буду там вас ожидать.

Варвара открыла гумно и поджидала, пока подойдут военные. Они тихо подошли к двери и остановились.

– Заходите, в углу свежее сено, располагайтесь там.

– Немцы здесь есть? – спросил майор.

– Есть полицаи местные, – ответила Варвара и наклонилась над раненым. От него шел запах пота, мочи, но вокруг него витала жизненная сила.

– Я принесу лампу и осмотрю его.

Варвара скоро вернулась с лампой и чугунком. Чугунок отдала майору.

– Там картошка уже застывшая, но есть можно, закройте двери и помогите мне осмотреть раненого.

Варвара зажгла лампу, подкрутила фитиль и посмотрела на военных. Заросшие, спутанные волосы на головах, горящие голодные глаза. А еще усталость лежала на их лицах.

Майор отдал Ване чугунок:

– На, раздели, – а сам стал помогать Варваре.

– Он ранен, горел, упал в речку и вот бредит.

Варвара видела, что еще немного, и этот молодой военный был бы не жилец. Рана начала гноиться, вот-вот – и она будет буро-красной. Да и ожоги гноились.

– Его надо отнести в баню, я сейчас нагрею воды и буду его перевязывать, несите за мной.

А военные жадно глотали холодную картошку, и такая она была вкусная, что не рассказать. Политрука подняли на носилках и понесли за Варварой. Внесли в баню, где помещался только один человек лежа. Политрука положили на полок, на котором мылись, полок был широкий, на нем можно было лежать.

– Раздевайте его аккуратно, я скоро приду.