Читать книгу Мы люди… Разлом - Олег Моисеенко - Страница 11

Посещая больных и немощных, Марина замечала, что одних Пелагея лечит травами, настоями, других мазями и присыпками, а возле иных просто молитву пошепчет и помогает. Как-то батюшка из соседнего прихода наказал Пелагее посмотреть его годовалого сыночка, очень он страдает, а лекари никакие не помогают, и прислал за ней телегу.

В просторном подворье Пелагею и Марину встретил растерянный и суетливый батюшка и просил пройти в дом. На пороге к ним в ноги кинулась попадья, запричитала тихим голосом:

– Ой, помогите моему сыночку, один он у нас.

Пелагея поклонилась, и в тишине дома прозвучал ее строгий голос:

– Помоги нам, Господи. Покажите страждущего.

Хлопчик лежал на кроватке под образами и чуть всхлипывал, на его лице проступала синева. Тишину нарушало редкое всхлипывание и потрескивание свечи, что горела возле иконы Божией Матери. Марине стало зябко. Пелагея подошла к хлопчику, перекрестила его и поклонилась, положила две руки ему на живот и сделала ими резкое движение в виде полукруга, словно отгоняя назойливых мух. Затем провела рукой по лицу больного и начала шептать молитву. Так она стояла, может, час, Марина находилась рядом и тоже шептала молитву, которая пришла к ней неизвестно откуда. Она читала ее впервые. Через какое-то время она взглянула на страждущего, и в ее глазах засверкали искорки радости: хлопчик спал, дыхание его было ровным и спокойным.

В доме батюшки они пробыли до захода солнца. Попадья потчевала их разной снедью, Пелагея поблагодарила ее за угощение, но попросила только хлеба и квасу. Все это время хлопчик спал. Перед отъездом она поцеловала руку батюшки и сказала:

– Большой испуг испытал сыночек ваш, батюшка, испуган он был очень, радость тоже должна быть умеренной, радостью для всех. Надо будет через два дня снова посетить страждущего. Не беспокойтесь, батюшка, мы придем сами – и они направились на выход.

Переступил батюшка с ноги на ногу, видно, понимал, что имела в виду Пелагея. В тот следующий раз узнала Марина от батюшки новость, что под Киевом правит службу из недалеких этих мест священник Захарий, в миру Пилип Захарович Майстренко. Услышав эти слова, она вздрогнула, лицо ее покрылось румянцем и засияло, ей хотелось закричать: «Это же мой брат Пилипок, мы с ним телят пасли, это мой брат!», но она продолжала лишь растерянно улыбаться. По дороге назад Пелагея рассказала Марине, что, когда еще была жива баба Марфа, встретились они в монастырской церкви, та и сообщила, что Пилипок задумал стать священнослужителем, хотя отец и дед Игнат были против, да потом смирились, и, видишь, добился он своего. Молчала Марина, ей было и грустно, и радостно, а больше хотелось плакать.

Придя в свою хатку, она сразу легла и проплакала, пока не стал заниматься день, потом горечь с души ушла, и спала она крепким сном почти до полудня. Но недолгим было радужное настроение у Марины, а всему причиной был сон. Снова снился ей тот мальчик с пристальным взглядом, которого она увидела в монастырской церкви. В памяти возникал образ Артема, и плоть напоминала о себе, а в ушах стояли слова молитвы «блуд», «грех», «покайся», и она каялась, становилась на колени, читая и читая молитвы: «Дева Мария, непорочная Матерь Божия, заступница наша, спаси меня грешную, вразуми меня грешную». Она стала редко выходить из своей хатки, ела только хлеб и пила воду. А в один из вечеров вспомнила она бабу Марфу, и так она представилась Марине, будто находилась рядом, даже дыхание ее чувствовалось. Притихла Марина, ожидая услышать от бабы Марфы слова утешения или разгадку от нахлынувших на нее душевных мучений. Только видение бабы Марфы пропало, как и не было, а пришла мысль: баба Марфа не грешница и не блудница, хотя родила четверых детей, она не может быть грешницей, ее Господь простил, она в Киев ходила, чтобы приложиться к чудотворной иконе. Марина вздрогнула от неожиданно пришедшей к ней разгадке. С того вечера она продолжала молиться, только это уже были молитвы об утешении своей души. Для себя она определила грешницами и блудницами женщин, что без венца в церкви женами становятся да чужих мужчин к себе подпускают.

Марина открыла двери сеней, на нее дохнул морозный воздух, а на приступку под ноги падали белые снежинки. Радостная улыбка озарила ее лицо, все казалось таким красивым и жизнерадостным. К хатке шла матушка Пелагея. Ее слова эхом разнеслись вокруг:

– Милая, скорее собирайся, нас страждущие ждут, идти надо, а по морозцу идти легко. Да мы скоро управимся, собирайся, – и, не дожидаясь ответа, направилась к калитке.

В тот день случилось много неожиданностей. Не успели Пелагея и Марина выйти за калитку, как увидели мальчика, бегущего в их сторону. Он кричал сквозь слезы:

– Ой, матушка, скорее идите к нам, спасите нашего таточку, помогите, матушка!

Он стал сбивчиво объяснять, что их таточку боднул бык и у таточки течет кровь, а доктор еще не приехал, что живут они недалеко, и через каждое слово повторял: «Скорее помогите!». Во дворе, куда мальчик привел Пелагею и Марину, стоял крик. Молодая женщина причитала, а женщина постарше, видимо, мать пострадавшего, сквозь слезы объяснила, что отправили за лекарем, а ее сыночек уже почти не дышит, и повела всех в хату. Мужчина лежал на полу в луже крови, он был без сознания и лишь периодически всхлипывал. В этот момент раздался громкий и строгий голос Пелагеи:

– Сейчас же несите горячую воду и помогите снять одежду со страждущего!

В хате все засуетились, Марина же сперва оторопела от такого голоса Пелагеи и отошла в сторону. А та наклонилась над мужчиной и сказала Марине:

– Что ты стоишь? Помоги мне!

Вдвоем они принялись снимать с мужчины одежду. Раздетым он казался маленьким и безжизненным. Пелагея своими снадобьями стала промывать рану, та оказалась неглубокой. По всей видимости, рог быка скользнул по правому боку и разорвал его. Рука Марины тоже коснулась тела мужчины, и следом произошло необъяснимое и таинственное: кровь из раны перестала течь, будто ее кто-то убрал. Пелагея тут же свернула в несколько слоев льняной холст, похожий на рушник, и наложила его на рану. Марина, сидя на корточках, с другой стороны помогала матушке протащить под спиной пострадавшего край холста.

– Давай, милая, заворачивай этот край под спину, под спину заворачивай!

Наконец все получилось, они стянули края рушника и облегченно вздохнули. Все это время казалось, что страждущий спит, он ни разу не застонал. В хате было тихо и тревожно, мать пострадавшего стояла в углу комнаты возле иконы и шептала молитву о снятии порчи и колдовства с ее сына и всей их семьи, а жена мужчины, крепко прижав к себе сына, как бы защищая его от неведомого врага, беззвучно шептала: «Они колдуньи». Земский врач, которого привезли ближе к вечеру, осмотрел пострадавшего, расспросил, что произошло, и был удивлен, не обнаружив следов крови на ткани, которой была перевязана рана. Он недоуменно почмокал и ничего не произнес, а только подумал, этим женщинам, видно, Бог помогает. Мужчина тот вскоре выздоровел, а в окрестных деревнях Пелагею и Марину за глаза часто стали называть то святыми, то колдуньями или знахарками и при встрече кланялись им, величая и ту и другую матушками. А иные злые языки шептали, что они ведьмы и якобы превращаются в сорок, что жили у них на подворье. Прилетит та сорока на чужой двор и начинает каркать – жди беды, и люди гнали тех сорок подальше.

Рождественский пост, Рождество Христово прошли в радости и пролетели незаметно. Пелагея и Марина несколько раз посещали монастырскую церковь, там Марина еще раз услышала о своем брате Пилипке, уже известном священнике, в семье которого родилось трое детей и все сыновья. От этой новости в груди Марины вспыхнул восторг, ей хотелось смеяться и веселиться, а то вдруг невидимая сила сжимала грудь обручем, тогда тяжело дышалось и из глаз готовы были брызнуть слезы.

Подступили крепкие крещенские морозы, дорожку, что вела к двору Пелагеи, занесло снегом. Казалось, они совсем одни в этом ярко-белом безмолвии, которое нарушалось стрекотом сорок да причудливыми узорами следов, что оставляли зайцы в поисках пропитания, тогда возникало ощущение, что зиме не будет конца. А для матушки Пелагеи наступала особая жизненная пора, полная необыкновенного света, наполняющего ее душу и тело чистотой и здоровьем, без чего нельзя было и думать об исцелении или оказании помощи страждущим. Длилась такая пора недолго, недели три-четыре, в течение которых душевная чистота закреплялась строгим постом и молитвами. В это время горести и невзгоды обходили людей стороной. Доставались прялки, и за песней о любимом выводилась тонкая нить пряжи из шерсти или льна. Разворачивались кросна и ткалось полотно: тонкое для тела и полотно на родно. Валяли валенки, мастерили обод для колеса и далеко разносился звон от ударов молота о наковальню. Так и раскрывались способности человеческие, а душа человека отдыхала. У Марины очищение шло труднее, ее душа была наполнена метаниями между светом и страхом перед грехом, суждениями о блуде. Пелагея ощущала душевное состояние Марины и старалась ей помочь, да только понимала, что та должна сама разжечь в себе пламя, сжигающее ее страхи, молот и наковальня здесь не помощники.

Отзвенела капель, скворец пропел песню весны, во дворах раздается перестук палок – это выбивается да вытряхивается из всякой вещи пыль, в хатах моют и белят стены. Как говорят, выгоняют люди чертей и всякую нечисть из хаты и со двора: идет подготовка к светлому празднику Пасхи.

Пасхальную неделю Пелагея с Мариной провели в монастырской церкви. Не любит это место Пелагея, темное оно, неприветливое, а тянет ее сюда, призывает ее сюда светлая память об Анисиме, открывшем ей другую сторону жизни. О нем здесь уже никто и не вспоминает, а может, и не надо, зачем его душу тревожить?.. Сколько человеческих судеб связано с этим местом, сколько людей нашли здесь приют и успокоение, и время укрыло их следы… С такими размышлениями матушки возвращались в свою обитель, где им были уготованы и радости, и печали. В природе наступал новый период, надо было отдавать накопившиеся силы души и духа, надо было сеять и жать.

Уже легли сумерки, духота, которая заставляла весь день искать место в тени или хатке, спадала. Марина сидела на завалинке-присьбе, наслаждаясь тишиной и покоем. К ней незаметно подошла Пелагея и присела рядом. Помолчала, а затем кивком головы указала на появившийся на небе серпик луны:

– Пора идти травы собирать, завтра и пойдем, милая.

Только пойти в лес в тот день не получилось. Они уже вышли со двора, как Марина воскликнула:

– Кто-то сюда едет!

По дорожке трусцой приближалась лошадь. Телега остановилась у плетня, с нее проворно спрыгнула уже довольно пожилая женщина, привязала вожжами лошадь за стойку плетня, взяла с телеги корзинку и направилась к поджидавшим ее матушкам. Это была щупленькая, аккуратно одетая женщина, лицо ее пересекали глубокие морщины, а глаза излучали внутреннюю радость и необычный свет. Шла она, мягко ступая, будто подлетала. Остановилась, поставила на траву корзинку и поклонилась, приветствуя Пелагею, а затем Марину.

– Матушка, услышьте меня, просьба есть к вам, много времени у вас не отниму, – заговорила она негромким молодым голосом, четко выговаривая слова.

Пелагея поклонилась женщине и открыла калитку, приглашая пройти во двор. Возле двери сеней гостья остановилась и протянула Пелагее корзинку.

– Примите, матушка, дар леса нашего, сегодня утром собрали ягоду, полезная ягода, – чуть нараспев сказала она.

Пелагея с поклоном приняла корзинку, поблагодарила приветливую и уважительную незнакомку и обратилась к Марине:

– Отнеси, милая, в хату и высыпь ягоду в решето, пусть постоит на полу.

Когда Марина вернулась, Пелагея и гостья сидели в тени на скамейке, разговор только начался. Вот что поведала женщина. У нее родилось трое детей, дочь и два сына, муж рано умер, дочь замужем в другой деревне, старший сын женат, имеет деток, живут они хорошо, младший сынок тоже женился, и жена у него золотая, ей как дочь родная, да вот только не было у них деток. Потом пришла беда, не стало ее сыночка, а жена его осталась с ней, так и жили. Женщина прервала рассказ, вздохнула, опустила глаза и продолжила более тихим голосом:

– Случилось так, что понесла она ребенка, заезжий появился у нас в деревне, такой разговорчивый, веселый хлопец или мужчина. Как там все получилось, не знаю, только уехал он из деревни нашей, а моя Лукерья осталась со мной. Вот пришел ей срок рожать, так я вижу по всем признакам. Слабая она, а еще хотела руки на себя наложить… Тяжелые у нее могут быть роды, вот и приехала вас просить, матушка, облегчить страдания дочери моей. Невинная она, что бы там люди ни говорили, золотая она у меня, поймите меня, матушка…

Она закончила свой рассказ. У Марины внутри вскипел гнев, с языка готовы были сорваться слова осуждения «грешницы», которую эта женщина называла золотой. Но Марина сумела сдержать себя и отошла в сторонку, ей хотелось сказать, что они никуда не поедут, им надо идти в лес за лекарственными травами, но тут раздался голос Пелагеи:

– Я сейчас, вот только соберусь, и мы поедем, непременно поедем, а матушка Марина останется, ей сегодня нездоровится.

От этих слов Марина вздрогнула, ее раздражение и злоба тут же улетучились. Пелагея объяснила ей, что нужно сделать с ягодой, и вскоре телега с двумя женщинами покатилась по ухабистой дорожке к шляху.

С тяжкими раздумьями осталась Марина, растерянная и обеспокоенная тем, что матушка не взяла ее с собой. Утром она сказала Пелагее, что ночью чувствовала слабость, но сейчас все прошло, и она вполне могла бы поехать и помогать при родах той женщины. Мысли о роженице снова вызвали у Марины гнев и осуждение, чтение молитвы не принесло успокоения, а мысли продолжали вертеться вокруг слов «грешница», «блудница», «таких побивают камнями». Только встав на колени перед образами в своей хатке, она успокоилась, возникли образы бабы Марфы, Пилипка, Артема, мальчика с голубыми глазами…

Пелагея чувствовала состояние Марины и намеренно оставила ее в своей обители. Уже прошло немало времени, за которое она старалась раскрыть перед Мариной ту тайну человеческой души, которую смог раскрыть ей Анисим. Пелагея понимала, что словами этого не объяснишь, надо понять душой эту главную тайну: Бог любит нас всех. И тогда во всем будет радость и счастье. Пелагея ощущала, что для женщины, которая сидела рядом с ней на повозке, эта тайна не является тайной. Также она знала, что роды пройдут благополучно, но ее присутствие там будет необходимо. Так оно и случилось. Рано утром, едва забрезжил рассвет, раздался детский крик: родилась девочка. Она показалась Пелагее светлой-светлой, а ее мать, улыбаясь, произнесла нараспев: «Д-е-е-в-о-ч-к-а-а».

В радостном настроении Пелагея к вечеру вернулась домой. Марина встретила ее у калитки, неожиданно обняла и спросила:

– Как там, матушка? Кто родился?

– Слава Богу, девочка родилась, да такая славная, такая светлая, видно, Бог ее полюбил, как и всех нас. Все мы, люди, – дети Божьи, и он всех нас любит.

Та женщина пригласила Пелагею на крестины. Светлую девочку нарекли Мариной.