Читать книгу Пляска смерти председателя Томского - Олег Новокщёнов - Страница 22

Май 1929 года. Закрытое конструкторское бюро в городе… Уже сказать одно, что это город, а не село, например, не хутор, – по-нашему, значит, и расценивается: выдать военную тайну, за которой днём ли, ночью, зимою ли, летом, дождь на дворе или что, гоняются все спецслужбы всех стран и государствообразований. Поэтому, может, и в рабочем посёлке. Может быть, и в секретном подземелье, например, в тайных ответвлениях Московского метрополитена (строительство началось в 1933 году, первая линия пущена 15.05.1935). А что же, у нас ещё и не такое очень и очень даже может быть.

Действие происходит в неказистой комнате со множеством транспарантов, чертёжных досок и стульчиков подле них. На одном из этих неудобных сидений задержался (видно, потому что один такой дурак остался) инженер Михаил Афанасьевич Булгаков (не писатель, не родственник даже). Он находится в вопиющем смятении: рвёт какие-то ватманы, топчет их, скуля с богоборческим огнём в глазах. Входит Николай Гаврилович Чернышевский (тоже не писатель, тоже не родственник и даже не однофамилец, кажется, хотя чёрт их разберёт с этим родословием).

Чернышевский. Миша, Миша! Образумься! Забыл, как у нас с бумагой строго? Ты сейчас побуйствуешь себе в усладу, а наутро Александр Сергеевич так над тобой побуйствует за нецелевое расходование материального инвентаря, что пожалеешь ещё, что на свет родился не Анной Андреевной. Той на прошлой неделе ещё сравнительно легко и непринуждённо удалось отделаться за проглот в полёте творческой мысли канцелярской скрепки.

Булгаков. Запорол! Всё к чертям ядрёным запорол! Всю динамо-машину! Просчёт оказался уже в первых чертежах! А по ним же уже техническое задание составлено. Что там составлено – завизировано уже на самом верху! Работы уже, небось, начались!

Чернышевский. Не горячись ты. Всё наверняка поправимо, пусть и нелегко.

Булгаков. Поправимо?! На, смотри сам! (Протягивает подобранный с пола огрызок бывшего чертежа.)

Чернышевский. Да-а-а, действительно… Просто чудо какое показательное вредительство! Это ж даже нарочно сразу не придумаешь, чтоб так враз всё испакостить. Да не топчи ты почём зря свои вшивые бумажонки, погоди. Я тебе сейчас из подсобки топор принесу. Круши тут всё себе на здоровье, один чёрт тебе теперь уж всё едино. (Собирается уходить.) Или, думаю, может, чтоб второй раз не бегать, я канистру керосина прихвачу?

Булгаков. Ты что же думаешь, что меня могут, как этих – шахтинских – взять и на скамью?! Мол, типа, как бы я… того… в целях срыва и деконструктивации?

Чернышевский. А сам-то ты как думаешь? Если каждый, как ты, начнёт…

Булгаков. Так ведь я же не специально же!

Чернышевский. А те – шахтинские – они что же, по-твоему, специально?

Булгаков. Но ведь мы же не при диком империализме живём! У нас же есть охрана труда, соцобеспечение, здравницы там всякие и кузницы, профсоюзы. Я член, в конце концов, или кто? О, мне же товарищ Томский, когда орден вручал, свой личный служебный телефон оставлял. (Зарывается урча в ворох бумажной рванины.)

Чернышевский. Это ты зря делаешь. Давай лучше схожу принесу.

Булгаков. Говорит мне: «Уважаемый, Михаил Афанасьевич, если возникнут какие-нибудь трудности, вы обязательно звоните, меня с Вами непременно соединят беспроволочно».

Чернышевский. Тебе что лучше: топор или сразу керосин?

Булгаков. А я ему: «Заслужить Ваше и Партии доверие – вот цель, устраняющая любые непредвиденные препятствия на трудном пути познания с помощью марксистско-ленинской методологии и коммунистического напряжения всех сил на благо развития индустриализма и социализма, оба которых одинаково ценны что матери, что отцу, что Партии, что…»

Чернышевский. Хватит! Я тебе говорю: перестань ты копошиться, зазря всё это: сковырнули твоего Томского.

Булгаков. …А он стоит, в усы ухмыляется, довольный такой, что в инженерии бывают, случаются политически грамотные специалисты, чтоб попадались под стать реконструктивной эпохе. Нет такой проблемы или задачи, которую мы не смогли бы решить, если передовая техническая интеллигенция протянет руку и падёт в объятья рабочего класса – только так она может избежать попасть в лапы империалистических хищников и гиен наёмного труда… Ой! Больно же!

Чернышевский (сходя с ладони Булгакова). Для передовой интеллигенции повторяю: зазряшны все твои хлопоты, вывели твоего тёзку на чистую воду, хотя пока не из состава политбюро, но с поста председателя ВЦСПС турнули, так что скоро покатится по правому уклону с Бухариным и Рыковым, и иже с ними туда же.

Булгаков. Куда?! За что?! Когда?!

Чернышевский. Когда – отвечу: вчера указ о снятии подписан. За что? Сам должен бы догадаться: потакали, предположу, мягкотело твои любимчики разным неударнотемпным перестраховщикам, да и откровенным вредительским поползновениям достойного ответа не соображали. А уж куда – тут, я думаю, ты сам, безо всяких подсказок, узнаешь и наперёд самого Томского собственною шкурой поймёшь даже до какой степени.

Булгаков. А ты-то, ты, Николай Гаврилович, какой утехи ради злободрствуешь, как паче мозгом недоразвитыш? Непредусмотрительно, будто меня одного сковырк, а ты неприкасаем, и Михаил Юрьевич тоже не при делах. Нет, мнимый мой радетель о народном благе, и тебя, будь покоен, коснётся так (и тёзки твоего Васильевича – ещё гуще), что некому за тебя порадеть будет! Попомнить мои слова можешь не попоминать, тебе их ещё само собой напомнят, так что не мне одному «увы», и тебе «увы» возгласить надо, и всем нам, кто напрямую теперь под Наркоматом ходить будет без законных соблюдовщиков: «Увы нам всем, увы без товарища Томского!»