Читать книгу Месяц династии Май. Книга стихов + - Олег Паршев - Страница 23
Мёд дикого звездопада (2016—2017)
ОглавлениеМёд дикого звездопада
Когда солнце тает в бокале луны,
Брызгаясь лучиками заката,
Старый пасечник прячет в сундук фантомные были войны
И идёт за мёдом дикого звездопада.
А звездопад в июле прян, сочен и свеж.
И пасечник берёт боевой тимьян, пробивает брешь.
А там, и помимо мёда, не исчитать добра —
И ягоды радуг, и в самое небо дыра…
И он уползает вглубь, где встречает смотрителя маяка —
Такого же старого дурака.
«Будешь?» – вопрошает тот. «Да, пожалуй, налей-ка».
И они чинят и ладят идущую вдоль горизонта аллейку.
Трудятся без ворожбы и какой-то там ритуальной пляски,
Согласно ученью постройки антимиражной
Мечты будущих дней.
Чтоб никому уже не было страшно,
Что ведьмы читают своим детям рассветные сказки
Из «Молота фей».
До предела мрака
Для чего ж нам небо? – в небе нету Бога.
В небеса пойдём мы, в небесах – ни беса.
Кликнем отче Сергия с Патанджали-йогом,
И всех тех, чьё время – уходить из леса.
Наши тропы будут виться по скрижалям,
Станем жечь костры мы у ночей простора.
Кто-то ж должен сведать путь с начала дали
До предела мрака, до скончанья взора.
Нам в пути помогут радуга с ромашкой
И ручей межскальный, что едва не высох.
Он был мал настолько, что вмещался в чашке,
Но бежал не с горки, а взбирался в выси.
А потом подрос, и Патанджали молвил:
Вот теперь на нём мы поплывём повсюду.
И спустили плот мы на ветра и волны
И его по свету потащил Гаруда.
И двенадцать ржанок, с ними – птица Сирин
Радуги плели нам из цветов заката.
И весь мир безмерный был утихомирен,
И по всей округе становилось свято.
Нас оставляют
Чёрный квадрат, словно чёрный гранит,
Как пьедестал, чтоб мы стали повыше.
День предыдущий уже не болит.
Толку кричать, если фатум не слышит?..
И продолжаем мы в зыбкой тиши
Песни бурчать и бренчать однострунно
Тащим с улыбкою наши гужи
В сдвинутом на ухе нимбе перунном.
Чёрный мой кофе, ох, чёрный мой ром!..
Вас я мешаю без тени зазренья.
В небо опять уплывает паром.
Нас оставляют учиться старенью.
А улитки продолжают играть
Дудочки и колокольчик – вот и все инструменты,
На которых играет оркестр белокрылых улиток.
Тает сахарный дым под лучами абсента.
Я читаю твой свиток.
В нём – как синица въехала в город на колеснице,
В которую запряжены три журавля.
И, выйдя под розовый всполох зарницы,
Их встретила дочь короля.
А все, кто был рядом, узнали, что тьма не похожа на тень.
И, разглядев журавлиные дали, поднялись с колен.
А улитки продолжают играть прозрачный полуденный блюз.
В перламутровом пламени прямо над ними танцует стайка медуз.
Но дирижёр уже уложил скрипку в футляр.
На нём капитанский мундир. Ты шепчешь: А знаешь, он – бывший корсар.
И садишься подле меня. Рядом твоё плечо.
Дочь короля – это ты; кто же ещё?
И мы вместе смотрим в закат, который нас стережёт.
А капитан выходит на мостик, голос его, словно буря ревёт:
– Рубим канаты! Три киля дьяволу в пасть! Полный вперёд!
Она пришла из Шулема
Она пришла из Шулема
Ко мне в Аркаим.
Отколов от хитона три хризантемы,
Молвила: Раздай им.
И я пустил их по тверди, воде и небу,
И вместе сели за стол Индра, Перун и Один.
А вестовой Эреба
Сказал: Хозяин велел поклониться. Теперь он свободен.
Юродивый
Юродивый пел, что всё будет в четверг,
Что мрак в нашем мире почти что померк.
И что для узлов не нужна бечева,
И что для души ни к чему голова.
Слетались к нему стаи белых ворон,
А он говорил про замену времён.
Затем улыбнулся: Зерцало криво…
И тут участковый прошёл сквозь него.
А он обернулся к народу, шепнув,
Всё это не боле – комедия-буф,
Последуйте дао, но помните дэ,
И будьте везде в нашем славном нигде.
Здесь радуга неба к нему снизошла,
Блаженный промолвил: Простите, дела.
Мне нужно построить для солнца гнездо.
И тихо исчез, как вода – в решето.
Шишел-Мышел выжил
Слышал ли ты, слышал? —
Шишел-Мышел выжил…
Он один лишь вышел
Из закатных врат.
Он теперь недвижен,
В ангелы расстрижен.
Он – как бархат вишен
На губах дриад.
Что же нужно боле,
Сколько ж нужно боли,
Чтобы стал намолен
Каждый новый шаг?
Взять и выйти, что ли,
Из пещер и штолен?
Право же, доколе
Будет всё не так?
С Шишелом к вершинам
По морю идти нам.
Лишь из паутины
Сладим такелаж.
По глубинной тине,
По полям полыни
Путь трясинно-льдинный
Будет только наш.
Капля света падает в бочку тьмы
Между делом и поделом,
Между омелой и помелом,
Там, где перекрёсток тюрьмы и сумы,
Обитает мир, который построили мы.
В этом мире много цветастых слов,
Есть свободы, связанные из оков.
А есть и оковы, выкованные из свобод,
И мутное время, в котором мы ищем брод.
А бывает, не мы строим мир, а мир строит нас.
И тогда мы роняем свет из опустевших глаз.
Капля света падает в бочку тьмы и горит.
В реторте пузырится и брызгает лучистый рассветорид.
А капля света воскрешает не только лошадь, но даже кита.
И мы видим, как трепещет чудо на дне судьбы-решета…
Сизиф
Пока катится камень, можно куда-то зайти, потрепать языком.
Пока катится камень, движется мир, а я – вместе с ним – по ссылке myagko-postelit@com.
И я открываю дверь. «Привет, как жив-здоров, Прокруст?
Не стану про хруст – моветон… не ты ль пролоббировал тот эдикт, что издал Минпуст?
В нём – о том, что нужно блокировать всё, что превышает длиною нос,
А все мало-мальски дальние дали пора пустить под откос».
«А хоть бы и я, – говорит, – много ль в просторах морали?
А хоть бы и так, – взор его ясен, – едва ли нужны эти дали.
Присядь на диван, почувствуй себя, как дома.
С виноградников Стикса мне прислали вчера забористой комы,
Выпьем, поболтаем о том, что нужно знать свои сани,
А я пока закреплю тебя на диване…»
– Дурак ты, Прокруст, – отвечаю я и выхожу вон.
Облака летят и смеются, и нигде не видят препон.
А телефон всё молчит, и мир становится мал.
Но нужно прожить себя насквозь, пройти себя до утра, загрузить в себя новый реал.
Спешащие мимо тролли предлагают (недорого) лёгкую смерть, я кричу им: «Брысь!».
Мой камень скатился, пора толкать его ввысь.
Гэндальф и Мазай
Гэндальф и Мазай —
Лишь они выведут нас из болот.
Гэндальф и Мазай
Спускают на небо межпланетный плот.
Крики «банзай!»
Разбились о скалу тишины.
Ты почти у солнца, слезай,
Поставим силки на демонов войны.
Мазай – зелёный маг.
Он ведает наречье ручьёв.
Мазай – зелёный маг.
Раньше было всё его, а теперь – ничьё.
Из цветов – флаг,
Посох – из пенья змеи.
За поясом колпак,
Куда не забредёт – все ему свои.
А Гэндальф бел,
И зло ему мало.
А Гэндальф бел,
Из радуги – весло.
Стая лунных стрел —
Над его тропой.
Кто истинно смел —
Давно закончил бой.
Гэндальф и Мазай,
В чём истоки сил?
Гэндальф и Мазай,
Дайте нам крыл.
Держись, не исчезай,
Ясная высь.
Свет, не оскудевай,
Прошу тебя, держись!
Надеюсь…
Звонок параллельному Я (у нас один на двоих альтер-эго).
– Привет, как ты там, брат?
– Пытаюсь идти Серединным Путём, но опять навалило снега.
Сыплет кряду три дня… на кой ляд этот кряд?
А как у тебя? Надеюсь…
А что у меня?.. Розовоперстая Эос
Скользит надо льдом пруда, кормит ручных уток.
«В теченье ближайших суток, —
Вещает радио, – ожидаются холода».
На лавочке три шиликуна пьют иней со спиртом,
Машут рукой, мол, давай-ка с нами,
Но я проникаю в реал, разбавленный простуженным виртом
И ещё не рождёнными временами.
Открой моё завтра своим лучом
Всё б ничего, да огни без дымов
и золото разъедает ржа…
А когда я взлетаю над тенью домов,
небо – как взмах ножа.
Только вчера я был полон весной,
апрелем и свит, и прян.
А теперь кто-то идёт за мной
сутулый, как башенный кран.
За кармой бурлит кильватерный след,
мобильный панк режет щупальца вен.
На несколько нот наложен запрет,
и лишь новый запрет – взамен.
Но Лао Цзы за левым плечом
монтирует 25-й час.
Открой моё завтра своим лучом,
и станет вином…
то время,
что пока ещё бродит в нас.
Искрами на золе
Когда Анубис ушёл за седьмой плач,
Он отдал ключ Костроме.
И сказал: «Время моих удач
Подошло к зиме.
А у тебя впереди вся даль,
Вся высь у твоих ног.
Пусти по морю мою скрижаль,
Я больше тебе не бог».
И Кострома осталась одна
В доме, увитом плющом.
И достала наш мир со дна
Анубисовым ключом.
А дальше всё потекло, как встарь,
Добро осталось спящим всадником на стреноженном зле.
И Кострома, зная, что зло убивает и порождает всё, писала наш календарь
Искрами на золе.
Путь бороны
Капитан землепашцев завершает дела на земле,
Улетает в кипящий стеклоугольный бетон.
Сверяя маршрут с морщинами на хозяйском челе,
Улыбаясь, машет крылами его птеранослон.
Приземлившись, капитан заходит к соседу – мастеру эдд,
Что теперь пишет оды, размахивая топором в пустоте.
А тот, разрывая в клочья радость прежних побед,
Бурчит, что слово – только одно, остальные не те…
Буря в стакане города к рассвету почти улеглась.
Немного солнца в холодной войне – это ль не повод к переводу часов на язык весны?
Капитан знает: то, что для иных – грязь,
На деле – путь бороны.
И он достаёт бурдюк, разливает в стаканы
Соки земли, в которых – и смех, и плач.
И мастер эдд пьёт с капитаном
За здоровье прекрасных кляч.
Прорастая в весну
Когда заснеженная наледь
Творит торосы из теней,
Так хочется халат напялить.
Да и носки – пошерстеней.
Залечь на дно – во мглу дивана,
Взять книгу. Можно не одну.
И тихо прорастать в весну,
Лелея сны апрелемана.
И знать, что хмари выйдут вон,
А следом хвори сгинут в Тартар.
И залучится небосклон,
Смеясь над шутками dell′марта.
И грезить, что наступит мир —
Забьют фонтаны из зениток…
Басё отложен и Шекспир.
Пьют чай Офелия с улиткой.
Огонь, свернувшись в очаге,
Сопит, хвостом укрывшись лисьим.
Зима, любуясь перволистьем,
Уходит в рваненькой пурге.
До скончания кед
Мой кузен марсианин
Привёз вино, что перешло через брод триста веков назад.
Сказать по чести, оно походило на камень,
Которым мощёны тропы в Эдемский сад.
И я, непромедля, рассказал про эти сады,
Он слушал, и его бросало то в пламень, то в лёд.
При этом я небрежно заметил, что мы тут с Богом на «Ты»,
А наши предки угнали из рая запретный плот.
И он сказал мне: «Дружище,
Покажи мне все эти места».
И был день, и была пища.
И мы ступили на шаткий настил поста.
Долго ли, коротко ль, но мы шли до скончания кед.
Мешали его вино и мой берёзовый квас.
А однажды, сидя под одной из раскидистых бед,
Мы покрылись птичьими гнёздами, поскольку сад расцвёл внутри нас.
Окончанье пути в этот день не ложилось спать.
Кто-то прыгал по звёздным кочкам, гудел в гобой.
А под утро марсианин, указывая в небо, шепнул мне: «Глядь!..
Это же – мы с тобой».
Хоть тысячу раз…
На бесптичье и божья коровка – птица.
