Читать книгу Тринадцать подвигов Шишкина - Олег Петров - Страница 2

1

На Чмарово обрушилось чудо. Точнее, два чуда. Одно за другим.

В субботу, двадцатого августа, пропылённый и угарно чадящий выхлопными газами рейсовый «ЛАЗ» страдальчески протрубил тормозами у сложенной из силикатного кирпича конуры конечной остановки и исторг из чрева, в числе двух десятков пассажиров-аборигенов, мотавшихся в областной центр по всяким своим надобностям, некоего чужака.

Чужак был стопроцентным. Всё его обличье попросту кричало об этом. Чмаровские бабы, а из города обратно в родное село они одни и катили с ребятнёй, – приодеть-приобуть на новый учебный год-то надобно, – за несколько часов дороги разглядели попутчика подробно.

Молодой, годков двадцати пяти. На воробья повадками похож, особливо когда поначалу головой крутил, пейзажи за окном разглядывая. На воробья-то похож, но покрупнее будет, не дрищ задохликовый. А вот личико бледное, и всё на нём какое-то мелковатое: глазки маленькие, нос – острым клювиком, рот – куриной гузкой. Суетливый – эка ручонками и ножонками сучил, на сиденье елозя. Но сморило птичку быстро – через полчасика замоталась головёнка по спинке сиденья, затрепыхалась нижняя губёнка в сопении; даже пузыря пустил, отчего ребятня в автобусе прыснула, тут же заработав от мамок подзатыльники. И гардеробчик-то, отметили бабы, какой-то не такой, опять же объёмистая сумка-баул невиданная. А уж когда он, ступив на чмаровскую землю, спросил, где можно найти директора школы, – последние сомнения исчезли. Не нашенский – говорок-то окающий-гхакающий. Вот, поди ж ты, какого только народу по сибирским весям ни осело, откуль только ни переселились, а одно сибиряка с волжанином не спуташь, а уж с акающим москвичом и подавно.

– …А кличут ево Сергеем Ляксандровичом, – доверительно известила товарок баба Мотя. – Ажно из Анмавира прикатил!

– Это где ж такой город-то? – качая головой, спросила баба Дуся Анчуткина.

– Э-э-э, а ишшо в школе кашеваришь! – насмешливо бросила баба Мотя. – Это, почитай, у самого Чёрного моря. Кубань!

– От тё-тё! Занесло хлопца! – кудахнула Аграфена Пляскина, или попросту бабка Агафья, возле палисадника которой, на широкой и добротной лавке, товарки, пощёлкивая орешки-семечки, завсегда поджидали возвращения своих бурёнок с пастбища. А чего вечерком по-соседски не почесать языки, особливо ежели новостей поднасобиралось.

– И почо он у тебя, Матрёна, на постой-то встал, не на тебя ж, старую, польстился?

– Язык бы твой поганый подрезать! Э-э-э! – подтянула концы завязанного под подбородком платка баба Мотя. – И чо, вот, с сопливых лет, ты така подковыриста? Каво вечно несёшь… Как будто не знашь! Одна кукую уж второй десяток, как свезли мово Володю, царствие ему небесное, на погост. Изба просторная. Вот Валентина и попросила нового учителя под крышу взять.

– Так при школе ж хвартера большуща пустует!

– А вот отказался Сергей Ляксандрович туды селиться.

– Ишь ты! Почо так?

– А я почём знаю! Мне ево сама Валентина привела, мол, так и так, квантирант-постоялец до тебя, а я и согласилась. Чо она, копейка, лишняя, ли чо ли? Да и рука мужская нужна – где дров подколоть, где чего на дворе подлатать. Сама-то я куды уже? Поизносилась на восьмом десятке…

– А он хоть чего-то могёт, армовирский-то этот?

– Спрашивашь! – важно ответствовала баба Мотя. – Вчерась мне таку гору дров наворотил! Правда, зазря раньше времени с берёзовыми и лиственичными чурками связался. Витые оне, их по морозцу надо… Он, бабоньки, сам-то деревенский, в энтом Анмавире только в институте обучался. И то на кого, знаете?..

Баба Мотя взяла многозначительную паузу, неспешно смахнула шелуху от семечек в заметно пожелтевшую, вышарканную до чахлости траву под лавкой.

– Да знам, – усмехнулась баба Дуся. – Оглоедов наших труду будет обучать и навыкам крутить шофёрску баранку да тракторные рычаги дёргать.

– От тё-тё! – снова встрепенулась Агафья. – А у нас-то некому?! Да вон, на мэтэмэ иль лесопилке таких учителей – пруд пруди! Из Армавира слать! Через всю страну! Ополоумела власть…

– Не власть это, а бюрократы всякие из облонов! – отрубила баба Дуся. – Знамо, в теплоту черноморскую своих отпрысков рассовали, а парнишку деревенского – подальше, штоб глаза не мозолил…

– Имя там воопше учителя по труду ни к чему, – мрачно сказала Агафья. – При такой благодати само, почитай, всё растёт, а оне там и не работают – на базаре спекулируют! Обдирают, как липок, тех, кто к имя на курорты здоровье поправить приежат…

– Эка ты, Агафья, хватила! Меру-то знай! Почо зазря на людей-то наговаривашь! Сколь зерна вон на Кубани собирают! Чо уж совсем-то… Телевизор, поди, смотришь…

– Ага, а спекулянтов у имя нету?! И кумовства – прям никакого! Чё жа тады парня к нам сослали? Аль опять взялися властители наши за смычку города с деревней? От тё-тё… Шесть десятков годков смыкают, да чё-то не смыкатся… Хучь опять из «Авроры» бабахай! По бошкам бы имя бабахнуть!..

– Вот ты, Агафья, и ботало конское! – стряхнула шелуху с подола и баба Дуся. – Чё жа, чё жа… бабахнуть… Мотя, а постоялец твой што сказывает? Уж и взаправду, чудно́ как-то. В таку даль…

– Не, не сказывал. Он молчун по большей части. Можа, обживётся – разговорится. Каво он у меня… третий день, как закочевал. Утром чаю покушат – и в школу, а вечером дрова, вона, колол, воды из колодца полну бочку в сени натаскал. Хозяйственный, так, на первый взгляд… И не пьющий, не курящий. Я ему, после дров, с устатку, стопочку предложила – отказался, мол, не употребляю. Крестик – подглядела – носит!

– Но дак – на божницу посадить! – хохотнула Аграфена. – Ежели ишшо и холостяк, так воопше золото. Дуська, не зевай, выведывай тайной разведкой – для Ленки твоей! Ежели хлопец не окольцованный – прям сокровище-находка!

– А чо! Время покажет! Всяко быват! – подбоченилась, встав с лавки, баба Дуся. – У меня что Ванятка с Васькой, что Ленка – и на лицо пригожи, и не лежебоки. И невестка – молодица добрая, пригожистая, рукастая…

– И ж… пастая! – вновь не удержалась, вкрутила Агафья.

– Да уж есть, што мужику погладить! Не оглобля сухостойная, как некоторые… – И баба Дуся насмешливо оглядела худющую Агафью с головы до ног. Словно не слыша, Агафья тарахтела дальше:

– А Васька-то твой?! Балабол! Шкодник! Да и Ленка… В сельпе своём только мужикам лыбиться и горазда!..

– А тебе чево надобно? Штоб она на покупателев гавкала?! – заступилась за дочку бабы Дуси Матрёна. – Дак у нас ты хучь кого облаешь!

– От тё-тё! Защытница нашлась! – Агафья раскраснелась, ерзанула на лавке. – И все-то у тебя – золотцы самоварные! Ишшо неизвестно, чё такое постоялец твой. Не выпиват, табак не смолит, крестик носит… Крестик щас все носят, партейные и те. Вона, возьми сельсоветскую Таньку – крест золотой с грудями вместе из сарафана вываливатца – срамота! Девки, а можа, он сектант иноземный какой?!.. Оне, вона, тоже с крестами, тока не православными. А вот, так небось и есть! Вот ево и сослали подальше! В наши края завсегда таких…

– Эка тебя, старая, заносит! – засмеялась баба Дуся. – В энкаведе бы тебе служить, да времена те прощёлкала ты, подруженица!

– Ты не прошшолкай! Аль запамятовала, што у напарницы твоей, Емельянихи, Лизавета на выданье – кровь с молоком! И на цельну пятилетку помоложе твоей Ленки будет! – Агафья тоже вскочила, скорчив ехидную гримасу.

– Будя, будя! – прикрикнула баба Мотя. – Вцепитеся, давай, друг дружке в космы-то да ишшо по улице потаскайтесь на потеху! Будя! Вона, и коровёнки наши бредут…

Уже завтра подробности вечерней перепалки поблекнут и забудутся, как это бывало уже не раз. Но загадочный ореол вокруг Сергея Александровича Ашуркова заблистает ещё таинственнее и чуднее. А и вправду – самое крутое распределение выпускников, как правило, всё-таки за пределы региона не выходит. Что же закинуло двадцатитрёхлетнего армавирца из Краснодарского края за Байкал? За-а-гадка… Ну а уж тема для домыслов с пересудами – и подавно.

Но напомним, что в конце августа на Чмарово обрушились два чуда. Одно за другим. Так вот.

Второе объявилось тремя днями позже, во вторник, 23 числа. И тоже предстало добрым молодцем пред строгим ликом и немигающим взором Валентины Ивановны Непомнящих – директора Чмаровской средней школы, а по совместительству – супруги председателя местного колхоза «Заря ХХII партсъезда».

– Поздравляю вас, Александр Сергеевич, с началом трудовой деятельности, – торжественно приподняла над идеально пустынной поверхностью двухтумбового письменного стола свои дородные телеса директриса. – Надеюсь, что вы осознанно и надолго влились в наш небольшой, но дружный коллектив. Село у нас старинное, большое. Ребятни хватает. Плюс из четырёх близлежащих деревень к нам поступает контингент старшеклассников. Поэтому ваша учебная нагрузка будет полной – с пятого по десятый класс. К тому же возлагаю на вас классное руководство в девятом «А». В прошедшем учебном году русский и литературу вела Маргарита Викторовна, она же осуществляла и классное руководство в девятом. Увы… – Директорша всем корпусом повернулась к окну и сурово дёрнула двойным подбородком на сереющую в отдалении блочную двухэтажку. – Маргарита Викторовна, к сожалению, задержалась у нас ненадолго. Муж из этих военных… – Валентина Ивановна не отводила взгляд от возвышающейся над деревенскими крышами блочной двухэтажки. – Дорогу здесь строят. Шоссе союзного значения, – пояснила директорша, не поворачивая головы. – А у военных – известное дело: сегодня здесь, а завтра – куда пошлют. Мужа перевели, и мы учителя потеряли… Впрочем, так и так потеряли бы года на полтора-два…

«А, ну да, – вспомнилось Шишкину-младшему, – ослепительная миледи Ангорская из облоно упоминала про уход словесника в декрет…»

– А ваше семейное положение?

– Свободен. В смысле, холост, – стушевался неизвестно почему Саша.

Теперь директорша с грацией главной башни линкора развернулась к молодому учителю и продолжительным взглядом обмерила его с головы до ног, отчего Шишкин испытал уже знакомый ему дискомфорт – как при греческом напоре по месту постоянного жительства.

– Ничего, – как-то нараспев проговорила Валентина Ивановна и сложила губы, отрезанные от толстых щёк глубокими складками, в подобие улыбки. В сочетании с суровым взглядом из-под тяжёлых век улыбка произвела на Сашу самое зловещее впечатление. «Крови попьёт, – подумал он. – Салтычиха… Однако это «оживленье при сообщеньи о семейном положеньи»… Неужто тоже дочурка заневестилась?.. Да что же это за сказка про Колобка! Я от матушки ушёл, я от девушек ушёл, я от Машеньки ушел… Или вот это как раз Русалка на ветвях сидит или Царевна в темнице-светлице?..»

Молодой человек взбодрился. Но не в предвкушении встречи с Русалкой или Царевной. Коли есть тут такая – никуда она не денется. А из огня да в полымя… Пока, пардон, увольте! Отдышимся, оглядимся.

В текущий момент Шишкин-младший был уверен в твердости своих намерений грудью лечь в борьбе за только что обретенную свободу, в которую его из города привезла папашина «персоналка». И верилось в безбрежность и бесконечность этой личной, только им, Шишкиным-младшим, управляемой свободы. Ах, если бы молодость знала…

Да уж… При изучении общественных дисциплин в отгремевшее студенческое четырехлетие, филологу Шишкину следовало не столь легковесно относиться к непрофильным предметам, например к той же истории. Тогда он смог бы извлечь для себя массу поучительного из мирового опыта. Например, из причин падения Парижской коммуны или драматизма борьбы молодой республики Советов в кольце фронтов против беляков и иностранных интервентов. Или страстей французского двора. Но пока обретшая свободу молодая романтическая личность запускала победные фейерверки и нирванила в тёплых водах эйфории.

По поводу своей роли в учебном процессе учитель Шишкин сильно не переживал. С детьми ладить получалось – это показали учебные практики в школах и прошлым летом в пионерлагере, где Саша оттарабанил две смены вожатым, а третью – старшим вожатым. Директор лагеря, милейшая Галина Михайловна, на своего помощника нарадоваться не могла, приглашала на новый сезон. Неплохо, конечно, было бы деньжат подзаработать, но какой уж лагерь минувшим летом: июнь заняли «госы», июль и половину августа – военные сборы. Дух, разве что, перевёл и – сюда, на сельскую ниву. По закону, конечно, отпуск выпускнику вуза полагался, только начинать свой первый, в роли учителя, учебный год с запозданием не хотелось.

– …Старшеклассников из малых деревень, приписанных к нашей школе, родители в понедельник привозят, и ребята до субботы живут в нашем интернате, – продолжала вводить нового педагога в курс дела директриса. – Учителя там по графику дежурят, на пару с воспитателем, чтобы в вечернее и ночное время был порядок, уроки учили. И опять же – поле для внеклассной работы со старшими классами. Хорошо, что ещё один мужчина добавился, – удовлетворённо произнесла школьная начальница и с удвоенной суровостью глянула на учителя. – Какие-то нерешённые вопросы есть?

– Вопрос, по существу, один. Я, так сказать, с корабля на бал.

Александр кивнул на притулившуюся у дверей объёмистую сумку.

– Как мне сегодня с ночлегом определиться? Какая-нибудь гостиница-заезжка у вас же есть? Ну а завтра… Надеюсь, посоветуете, у кого комнату можно снять…

– Гостиниц и постоялых дворов у нас нет. – Директриса в очередной раз строго глянула на нового кадра. – И комнату снимать вам абсолютно ни к чему. – Она двинулась к дверям. – Комнату вам предложить не могу, а квартиру для вас держим… Трёхкомнатную… Сейчас познакомитесь с Иваном Терентьевичем, нашим завхозом. Он вас и проводит.

– Круто! – вырвалось у Шишкина. Он подхватил сумку и двинулся следом за снисходительно хмыкнувшей директрисой.

Они вышли через своеобразный «чёрный» ход, ведущий из коридорного закутка П-образного здания школы на школьные зады – в огромный, как «поле, русское по-о-ле», двор.

Справа и слева чернели ещё две постройки. В просвете между ними просматривалось нечто типа стадиона: посыпанная шлаком беговая дорожка, футбольная площадка, если судить по вкопанной паре подобий футбольных ворот, сваренных из внушительных стальных труб и сверкающих свежей ядовито-синей эмалью. В дальнем, левом углу двора, похоже, устроены теплица и огород.

– Это у нас складские помещения, – повела рукой влево Валентина Ивановна, – а это, – повела рукой направо, – второй учебный корпус. Там у нас классы начальной военной подготовки, труда и автотракторного дела.

Второй учебный корпус поблескивал с видимой стороны тремя парами небольших окон и внешне представлял собою попросту сложенный из потемневшего от времени кругляка длинный бревенчатый дом с невысоким крылечком и широкими завалинками.

Вот такими и виделись всегда Шишкину-младшему какой-нибудь сельсовет или изба-читальня на страницах прочитанных им романов про сибирскую глубинку на изломе веков. Ещё бы плакат кумачовый с меловым лозунгом «Долой безграмотность!» над крыльцом да злобного кулака-мироеда с обрезом в кустах поблизости. Нет, эффектнее цельную банду, типа колоритных хлопцев батьки Ангела из «Адъютанта его превосходительства»: «Бей красных, пока не побелеют! Бей белых, пока не покраснеют!» Тачанки с «максимами», мутный самогон в четвертях. И тут – раз! – неуловимые мстители: «Ку-ку!» – и «вдоль дороги мёртвые с косами!..»

А вот «складские помещения» – тоже бревенчатого исполнения – мгновенно вызвали другую ассоциацию – амбар! Классический амбар! С широкими двустворчатыми дверями, по диагонали перечёркнутыми увесистым стальным пробоем с внушительным висячим замком. Это уже – как иллюстрация к «Угрюм-реке»!..

От «амбара» поспешал, чуть прихрамывая, низкорослый дедок лет семидесяти. «Во! И дед Щукарь в наличии!» – весело подумалось Шишкину. И походочка, и улыбочка! Он даже невольно настроился на частушечные прибаутки, которые сейчас обязательно должны посыпаться из деда. Но вблизи ничего «щукаринного» не оказалось. Суровый, а ля Феликс Эдмундович, взгляд рашпилем скользнул по молодому педагогу.

Завхоз угрюмо уставился на директора школы.

– Познакомься, Иван Терентьевич. Наш новый учитель русского языка и литературы Александр Сергеевич Шишкин. Покажи теперь квартиру ему, – низко и лаконично прогудела Валентина Ивановна и, величественно повернувшись, скрылась за дверью «чёрного» хода.

«Теперь… ему…» – Александр не преминул отметить странность фразы.

– Пошли… учитель, – с непонятной, но совершенно не располагающей к дружелюбному знакомству интонацией буркнул завхоз и двинулся в обход школьного здания.

Вступили в небольшой скверик-палисадничек, миновали правую половину здания. Терентьич толкнул калитку в белёном густой известью штакетнике, оградившем прижавшийся к школьной стене табунок молоденьких топольков.

И оказались на хорошо утоптанной и посыпанной гравием площадке перед «парадным» входом в школу, куда меньше часа назад батина «персоналка» и доставила Александра.

От главного школьного входа – высокого, просторного, с прочными массивными перилами крыльца, спускающегося десятком широких ступеней из толстенных лиственничных плах, свежевыкрашенных жёлто-коричневой половой эмалью, – вниз, к центру села, простиралась широкая улица.

По обе её стороны белели силикатным кирпичом однотипные дома под шиферными крышами. Разве что только один дом из правого ряда несколько выделялся: как-то посолиднее смотрелся, наверное, потому, что был чуть повыше, да и крыша крыта оцинкованным железом.

Завхоз шустро гнал впереди, что заставило Шишкина прибавить шагу и невольно настроиться на изрядную прогулку по селу.

Когда Шишкин-младший вкатил на тёмно-зелёной «Волге» в Чмарово, он увидел просторные деревенские улицы, по которым разбрелись вереницы столбов с электропроводами, ныряющими от белых колокольцев изоляторов под крытые железом и шифером крыши основательных бревенчатых изб. У каждого дома – обязательный палисадник с двумя-тремя яблонями ранетками и черёмухой, добротные заборы и ворота с неизменными лавочками-скамеечками у калиток.

На всё село просматривались лишь три двухэтажных здания. Самым монументальным выглядел, конечно, Дом культуры на пригорке – с колоннами при входе.

Под пригорком, в центре села, устроилась, как потом оказалось, контора правления колхоза, занимающая во второй двухэтажке верхний этаж, куда надо было подниматься по наружной крутой железной лестнице, на первом же располагались отделение связи и сберкасса.

А вот третье здание было жилым, квартир на шестнадцать. Это на него смотрела из окна своего кабинета директриса. И когда она сказала про квартиру, то Шишкин так и подумал, что вот в этой-то блочной двухэтажке оная и располагается. Этакое благоустроенное гнёздышко для представителя передового отряда сельской интеллигенции, к коему с сегодняшнего дня он, Александр Сергеевич Шишкин, и примкнул.

Но «лже-Щукарь» повёл его совершенно в противоположном направлении. А там ничего «городского» не наблюдалось.

С высоты своей долговязости, насколько она позволяла, Шишкин-младший сумрачно обозревал самую дальнюю деревенскую перспективу, но и там ничего цивильного не просматривалось.

Оказалось, что так далеко сельские виды разглядывать никакой необходимости не было.

– Заходи, – буркнул завхоз метрах в двухстах от школьного крыльца. И толкнул щелястую калитку, открывшую проход через заросший лебедой и прочими лопухами дворик к обложенному силикатным кирпичом дому.

Миновав два больших окна, вслед за завхозом Шишкин завернул за угол и, вертя головой по сторонам, поднялся на крыльцо в три ступеньки.

Картина прояснилась. Дом на две квартиры. Двор, разделённый пополам невысоким заборчиком. Два крыльца. На правой, если стоять к дверям спиной, обжитой половине двора чувствуется хозяйская рука: всё чистенько, прибрано, летняя кухня выстроена, сарайчик-гараж аккуратный, за ним – явно банька. Вдоль внешнего забора – нескончаемая, в человеческий рост поленница дров.

Завхоз порылся в карманах видавшей виды телогрейки, забренчал ключами, отпирая висячий замок на довольно лебезной двери. Вошли на просторную, светлую от огромных окон-стен веранду. Непосредственно в дом путь преградила уже более прочная, толстая дверь, с врезанным замком. Изнутри дверь была обита толстым серым войлоком. «Тепло держать», – догадался напрочь городской Шишкин.

Квартира пахнула свежим запахом краски. На полу она ничем не отличалась от той, которой сверкало школьное крыльцо. Зато оконные переплеты пронзительно синели вместе с подоконниками и наведённой на кухне до уровня глаз панелью. Краска явно была из той же банки, что использовалась для покраски так называемых футбольных ворот на заднем дворе школы.

Собственно, с кухни квартира и начиналась. Прямо напротив входной двери белела боками и ржавилась чугунной плитой с конфорками здоровенная печь, с распахнутой сейчас, такой же чугунно-ржавой, дверцей. Под большим кухонным окном стояли видавший виды стол и подходящие ему по возрасту две табуретки, без затей выкрашенные той же синей краской. Слева от входной двери возвышался Мойдодыр-умывальник, справа всю стену занимала вешалка для одежды: сверху – полка для шапок, пониже – доска с дюжиной или поболе крючков для одежды, а у самого пола – доска, видимо, для обуви. Так оценил невиданный им прежде предмет мебели Шишкин-младший.

Завхоз, оставляя на свежевыкрашенном полу жирные грязные отпечатки, гулко протопал прямо.

– Вот, тут зала, а тама, – он ткнул левой рукой от себя, – тама, жеж, ещё одна. Туды я кровать занёс и пару постельную с матрасом.

Он развернулся на каблуках и вышел снова на кухню. Теперь уже ткнул правой рукой.

– Тута третья комната.

Бросил на стол замок от входной двери и ключи.

– Давай, устраивайся. Ежели, жеж, пока кастрюля́ми и прочей кухонной утварью не обзавелся, – то имей в виду: колхозная столовка коло сельпо, только, жеж, до пяти работает. А сельпо, жеж, – до семи. Давай…

Завхоз вышел, а Шишкин вдруг поймал себя на мысли, что завхоз Иван Терентьевич напоминает ему… Маленький, тщедушный, в круглых очочках… Ба!.. Если переодеть завхоза из телогрейки в кожаную куртку… «Да это ж на редкость удачная помесь! Кабы к карликовой худобе Николая Ивановича – так вроде звали бериевского предшественника Ежова? – да приставить очкастую круглую физиономию Лаврентия Палыча… То-то у него и взгляд железного Феликса! Да уж… Чекист! Вот такой соцреализм! Гоголю и не снился», – усмехнулся про себя Шишкин.

Он поставил на пол сумку и прошёлся по выделенным хоромам. Метражом, конечно, они впечатляли. Кровать в «ещё одной зале» оказалась стандартной армейской койкой с панцирной сеткой, а «постельная пара» – двумя простынями и суконным одеялом казённо-сиротского образца и цвета: хоть в солдатскую казарму, хоть в пионерский лагерь, хоть на «зону». Поверх одеяла валялась тощая ватная подушка.

Шишкин вышел на веранду. По правую руку дощатая стенка, когда-то оклеенная каким-то обоями, отрезала кусок веранды под чулан. Александр потянул на себя, тоже дощатую, дверцу. Так и есть, кладовка. Пара проржавелых вёдер, две лопаты, штыковая и совковая, метла, ржавый топор и такой же ржавый здоровенный совок. Вдоль боковой стены громоздились сложенные друг на друга узкие деревянные ящики-корытца. Задняя стена кладовки граничила со второй половиной дома.

Притворив дверь кладовки, Александр шагнул на крыльцо. Оглядел окрестности. Прямо, метрах в десяти, его половинка двора заканчивалась покосившимся серым заборчиком, подпиравшим такую же серую дощатую уборную. Далее простирался заросший бурьяном, как и половинка двора перед Александром, пустырь, полого переходивший в овраг, на крутом противоположном склоне которого влево и вправо разворачивались нескончаемой лентой разномастные, прилегающие друг к другу встык заборы – тылы подворий, относящихся уже к соседней улице.

А вот слева, за аккуратным, но тоже невысоким, от силу в три четверти среднего человеческого роста, забором, высился тот самый, выделяющийся на улице солидностью дом, вблизи больше похожий на особняк – блестящая цинком крыша, белого кирпича с красным стены, утопающие в побуревшей по сезону зелени черёмух и ранеток. Ни дать ни взять – огромный шмат сала с прожилками в укропе и петрушке. Для Гулливера, например…

– Председательские хоромы!

Шишкин вздрогнул и обернулся на голос.

С соседского крыльца его с любопытством разглядывала миловидная, улыбчивая женщина лет тридцати. Невысокая, крепко сложенная, с пышной высокой грудью, прямо-таки взрывающей пёстрое домашнее платье. Оголённые до плеч сильно загорелые руки, такое же загорелое, круглое лицо с приятными ямочками на щеках, пшеничные, пышные волосы, выбившиеся прядкой из-под лёгкой ситцевой косынки, завязанной назад. Женщина упирала в левое бедро большой эмалированный таз, доверху наполненный мокрым бельём. Весёленький яркий передник завершал картину.

– А вы наш новый сосед? Здравствуйте!

И голос приятный, грудной.

– Добрый день, – улыбнулся Шишкин. – Получается, так, – развёл он руками.

– Очень приятно. Значит, будем соседствовать. Тут до вас наш агроном проживали, в прошлом году уехали в райцентр, сельхозотделом в райисполкоме заведует. А квартира так и стояла пустая. Вы к нам в школу учительствовать? Наверное, русский с литературой преподавать? Или вы военруком? Он у нас в прошлый Новый год замерз – с местными военными выпил лишку, а до дому три шага не дошёл, заснул в сугробе… – Соседка оказалась разговорчивой.

– Нет, я – первое. Литературу и русский язык.

– Как у нас в этом году мужчин в школе прибавилось! Трудовик приехал, теперь вы. Трудовик – из Армавира! Представляете! Его сначала сюда хотели поселить, а он отказался.

– Что так?

– А мне, говорит, такие хоромы ни к чему. У бабы Матрёны поселился. Очень ему бабматрёнины куры приглянулись! – залилась колокольчиком соседка.

– Куры? – недоумённо переспросил Шишкин.

– Ага! А вы ещё с ним не перезнакомились? Ой, он какой-то чудно́й!. Про курей Матрёне так и сказал! Буду, говорит, вам, баба Матрёна, помогать их ро́стить, а вы меня за это – яичками кормить. Больше всего на свете, говорит, яички люблю! Ха-ха-ха!

Соседка снова громко и так заразительно засмеялась, что не мог сдержаться и Шишкин.

– Вот как, – отсмеявшись, сказал он, – уже нахохотались, а познакомиться, уж простите, не удосужился. Меня Александром зовут.

– А по батюшке как? Неудобно, ведь вы учитель.

– Да что вы. Не на уроке же…

Шишкин-младший старался отвести взгляд от выреза платья-сарафана. Получалось плохо.

– Учитель есть учитель, – убрав со щек ямочки, серьёзно сказала соседка. – А вы наш педагогический закончили?

– Наш. Вы, так понимаю, тоже?

– Да, только естественно-географический факультет. Ах, кажется, это было так давно… Ой, извините… Таня.

– А по батюшке?

– Татьяна Сергеевна, – ямочки на щеках соседки возникли теперь довольно кокетливо.

– Ну, да мы почти тёзки, – улыбнулся Шишкин, – Александр Сергеевич.

Соседка снова залилась смехом.

– Если у вас ещё и фамилия Пушкин!..

– Тут уж извините. Шишкин.

– Ха-ха-ха! Почти угадала! Шишкин, Пушкин – какая разница! Да вы и похожи! Ха-ха-ха!

«Вот, действительно, стандарт мышления», – с раздражением подумал Александр. Это обыгрывание фамилий тянулось за ним ещё с института. Шишкин-Пушкин, Пушкин-Шишкин!

– Ой, извините, извините меня! – Соседка слегка покраснела. – А я в сельсовете секретарствую. А мой Николай на «Кировце» тракторит. Остапчуки мы. У нас с Колей – погодки, Кирюшка с Валюшкой. Кирюшке девять, нынче, вот, в третий класс пойдёт, а Валюшка – во второй. Кирюшка весь в отца – молчун, а Валюшка в меня – весёлая! Вот погодите, послезавтра отец их привезёт – шуму будет! Поехал за ними к бабушке. Они целый месяц у Колиной мамы гостили, на Украине. Коля-то мой не из местных. В армии здесь служил – вот тогда мы с ним и познакомились. Тут у нас и прикипел… А вам – самое время желания загадывать! Да-да! У председателя нашего, Потапа Потаповича, дочка младшая – тоже Татьяна, как я. Меж двух Татьян поселились! Знаете, что такие желания сбываются?

– Слышал, – улыбнулся Александр. – У председателя дочки, значит?

– Нет, только младшая, студентка она, в мединституте на зубного врача учится. А старший – сын, Егор. Он на мэтэмэ инженером работает…

– Извините… Мэтэмэ – это…

– Да-да, машинно-тракторные мастерские, – деликатно опередила соседка и продолжила тарахтеть про председательскую семью: – Егор политехнический институт окончил. Чуть постарше вас будет. Но не женат. А вы?

– И я.

– Да вы что! Ну надо же! – всплеснула руками соседка – таз с бельём уже давно стоял на крыльце – и снова залилась колокольчиком. – А вот мы вас и сосватаем! У нас невест – полным-полно!..

Соседка сыпала и сыпала. Шишкин-младший снова перевёл взгляд на председательский особняк. Вот тебе и не падает снаряд дважды в одну воронку! Перед глазами возник ясный, до мельчайших деталей, образ Машеньки Колпакиди. Вариант превращения Машеньки в тетю Элю выглядел более оптимистично, чем некто производный в обратную сторону от облика директорши. Хотя… Чего это он запаниковал-то? Совершенно нет причин. Не на аркане же его… Но всё равно что-то не по себе. Будто ты никто и звать тебя никак – оженим, сосватаем… «Вот хрен вам в сумку!» – раздражённо и совершенно нелитературно подумал Шишкин и… испуганно посмотрел на тараторившую соседку-молодку. Слава богу, а то показалось, что вслух ляпнул!

– Ой, заговорила я вас! – опять всплеснула руками соседка. – Обустраивайтесь, отдыхайте с дороги. Отдыха вам немного осталось – первое сентября на носу! По себе знаю: чем меньше времени, тем больше дел. А Валентина Ивановна у нас – ого-го! Директор стро-о-гий! Ещё меня учила. Не дай бог…

Соседка резко убавила звук.

– Сами увидите – Она многозначительно опустила глаза, но тут же вновь приветливо вскинула взор на нового соседа. – Мой с ребятишками приедет – заходите по-соседски на чай. Ну, не буду задерживать! Очень приятно было познакомиться!

Она упорхнула в дом.

2

Упоминание о чае вызвало в животе урчание. Шишкин-младший только сейчас сообразил, что с утра ещё ничего не ел. Дорога из города быстро утрясла завтрак, больше напоминавший поминки, а сейчас уже и обеденное время миновало. Тащиться в местный общепит не хотелось. Впрочем, маман чего-то там в сумку толкала. Конечно, это «чего-то» в сухомятку жевать радости мало. Чайку с молочком не помешало бы.

Но до Шишкина, поначалу несколько удивлённого и даже покоробленного подчёркнутым переносом «на потом» соседского гостеприимства, при таком вроде бы вполне приятном, доброжелательном знакомстве, уже дошло, что пока на соседский чай рассчитывать не приходится. Татьяну можно понять. В отсутствие мужа чашку чая нальёт – как этот чай аукнется через сарафанное радио? Соображать ему, городскому пижону, надо. М-да… Ну, с приездом вас, Александр Сергеевич!

Шишкин вернулся в квартиру. Да уж, впечатляла. Обе «залы» – квадратов по шестнадцать, третья комнатка чуть поменьше. Такая же кухня, просто тут печь размеры скрадывает.

«Здоровенная охабазина… Кочегарь – не хочу. Прогреть зимой три комнаты… Дрова жрёт, наверное, со страшной силой…» – уныло подумал новосёл и снова вышел на крыльцо.

Соседский двор уже был расцвечен двумя рядами выстиранного постельного белья и всякой детской одежды. А вот на собственные нынешние владения у Александра и глаза бы не глядели.

«В степи под Херсоном высокие травы…» Заросли здоровенных бурых прошлогодних бодылей и буйной бурьянной поросли нынешнего угасающего лета действовали на психику. Александр шагнул с крыльца и дёрнул ближний куст – ага, куда там! – травяной пучок в руке, а корень – ни с места. Это сколько же времени надо, чтобы очистить двор! Проще на пару с Сизифом камни катать.

Прошагав до дощатых «удобств», Александр обнаружил искомое: затаившееся в бурьяне нечто, напоминающее чурки. Именно напоминающее, убедился он, подойдя поближе: пяток сучковато-рогатых пней-чудовищ, которые, как показалось, мог на поленья расколоть только динамит. И уж совершенно не тот ржавый топор из чуланчика.

«Однако… – с ещё большей унылостью подумалось Шишкину. – С дровами надо решать завтра же. По ночам-то уже совсем не лето…»

На обратной дороге к крыльцу запнулся о проржавленную тонкую трубу. Догадался – летний водопровод. У крыльца обнаружил и столбик трубы с краником. Покрутил на нём барашек – тонкая струйка оросила бурьян. Александр прошёл на веранду, погремел в кладовке вёдрами, выбирая самое сносное. Подставив его под струйку, прошарил кухню и выволок из-за печки пересохшую до жестяного треска тряпку сомнительной чистоты. Как мог, прополоскал её в ведре и протёр на кухне и в «зале» следы завхоза. Ну, вот, с первым «хазэром» вас, милейший Александр Сергеевич! Теперь у вас и такое заделье имеется…

Голод – не тетка сердобольная, пирожка не подсунет. Но маман действительно постаралась натолкать в сумку съестного по максимуму. Оказалось, что сухомятка не грозит. Обнаружился маленький китайский термос с какао, которое Шишкин-младший обожал с детства. Какао, конечно, подостыло – термосок-то так себе, – но с мамиными ватрушками ушло за милую душу.

– Не надо печалиться, вся жизнь впереди!

Вся жизнь впереди – наелся и спи! —

пропел повеселевший Саша и подумал, что, наверное, так и надо поступить. А вот завтра с самого ранья…

И тут же сурово себя одёрнул. Ишь ты – завтра, завтра!.. Почти полдня ещё впереди – самое время обозреть внутренний школьный интерьер, класс русского языка и литературы. И может быть, познакомиться с кем-нибудь из будущих – хотя уже настоящих! – коллег.

Он вышел из квартиры, запёр хоромы на замок и подался к школьному зданию. Почти сразу же узрел у калитки «Чекиста» и хмыкнул: надо же, вот уже и прозвище завхозу приклеил. Не брякнуть бы только вслух «на автомате»… Интересно, а какое за ним в селе водится? Говорят, на деревне без этого не обходятся. А по имени-отчеству? Ах, да, Иван Терентьевич…

– Иван Терентьевич! – закричал Александр.

Завхоз вздрогнул и замер.

– Иван Терентьевич… – подбежал к нему Шишкин. – Как хорошо, что мы с вами не разминулись! Не подскажете, как с дровами проблему решить, а то там нет ничего?..

– Где там? – мрачно переспросил завхоз.

– Ну, так, там, куда вы меня…

– Уже решено, – перебил завхоз. – Завтра привезут. Но не колотые! – И он испытующе поглядел на молодого учителя.

– Ну, так это не проблема! – бодро откликнулся Александр. – А в вашем магазине топоры продают? Там, в кладовке, какой-то есть, но уж больно видок у него – сплошная тупая ржа.

– Продают, – скривился Иван Терентьевич, – только и там топоры, которые, жеж, ещё до ума доводить надо. Вот что… – Завхоз окинул Шишкина цепким взглядом работорговца. – Пошли, я тебе колун выдам. Ты им любую чурку развалишь.

Колун и впрямь соответствовал обозначенной теххарактеристике. К почти метровой толстой арматурине был приварен широкий, почти в две ладони, стальной клин. Бугрился от многочисленных вмятин обух, а тупое, в зазубринах лезвие выглядело настолько сомнительно, что Александр глянул на завхоза с подозрением. Тот усмехнулся, подволок колун к разбросанным тут же, у склада, таким же страшенным, что и у Александра во дворе, чуркам.

И, неожиданно, с каким-то разбойничьим хеканьем, ловко, без заметного усилия, взметнув над головой эту, мягко сказать, увесистую железяку, завхоз ухнул ею по ближней чурке.

Хрясь! – Чурка тяжело распалась на две половины, обнажив на свежем расколе тучу сучков и перевитых древесных жил.

– От так от вот! – удовлетворённо набирая полную грудь воздуха, сказал Иван Терентьевич. Крутнул, не отрывая от земли, колун и сунул в руки Александру отполированный, надо полагать, множеством рук конец арматурины-топорища.

– На, владей… тока не сломай – имущество, жеж, школьное! – Сурово предупредил, без тени усмешки. – И посредь двора не оставляй, в избу заноси. Народ у нас хороший, но сопрут. – И выдал ещё одно очередное наставление: – В рукавицах коли, а то, жеж, все руки себе отобьёшь. Колун, конешно, мощный, но на берёзовом топорище был бы куды бравее… Ежели, жеж, с этим намаешься, то тады купи в сельпе другой, на деревянное топорище насадим.

С колуном, перехватив в руке поудобнее пудовое, как показалось, стальное орудие (даже подумалось, что псов-рыцарей на Чудском озере такими, вот, под лёд, скорее всего, и спроваживали!), Александр и отправился в экскурсию по школе.

Поначалу заглянул в окна «второго учебного корпуса», но ничего там толком не разглядел. Станочки какие-то, верстаки, вроде бы. И сопровождаемый от склада-«амбара» цепким взглядом завхоза, подался в главное школьное здание. Вот учительская, класс истории, класс математики и физики… Ага, а вот и его рабочее место! Александр дернул дверную ручку, но оказалось, что класс заперт. Пошёл в учительскую.

Из-за стола у окна на него вскинула глаза миниатюрненькая, да и вся какая-то такая миленькая курносенькая девчушка в весёлых каштановых кудряшках и конопушках. Вот эти кудряшки, эта миниатюрность, эти конопушки не позволяли с ходу определить её возраст. «Что это за Дюймовочка? – подумалось Александру. – Старшеклассница или учительница? А… учительница, наверное, младших классов…»

– Здравствуйте! – бодро и громко поздоровался он.

– Зд-д-ра… – Дюймовочка вскочила со стула и даже, как показалось Шишкину, вжалась в простенок между окнами. Опешив от такой реакции, он на мгновение и забыл, для чего заглянул в учительскую. В замешательстве поудобнее перехватил колун.

– Э-э-э… Не подскажете, где можно ключ… от кабинета русского языка и лите…

– Там, – ткнула дрожащей рукой куда-то Шишкину за спину «Дюймовочка».

Шишкин повернулся в указанном направлении и только тут сообразил, чем так напугал девушку. Ещё бы! Ввалилась эдакая долговязая фигура с колунищем! Нападение злобных викингов на беззащитное славянское поселение!

– Извините, – только и нашёлся сказать Шишкин. Увидел на стене небольшой ящичек с застеклённой дверцей. В ящичке, под маленькими ярлычками с надписями, на гвоздиках висели ключи. Александр взял нужный.

– Извините, – ещё раз промямлил он и задом-задом отступил в коридор, пряча руку с колуном за спину. Только тут перевёл дух и даже улыбнулся – вот так страшилки и сплетни и порождаются! Даже не познакомились. Зато растрындит небось: у словесника «не все дома»!

В кабинете русского языка и литературы, как и предполагал, чего-то оригинального не увидел. С выбеленных извёсткой стен его взыскательно разглядывали классики отечественной литературы – стандартный, изданный в непонятные времена комплект чёрно-коричневых ликов. Справа от чёрной двухметровой доски к стене был добротно присобачен стенд «Пиши «ча», «ща», «жи» и «ши» правильно». С левого от классной доски простенка по-доброму щурил глаза дедушка Ленин, а над самой аспидной доской просторно, во всю её длину, располагался транспарант с цитатой из Тургенева: «О великий, могучий, правдивый и свободный русский язык!..» – «Который так часто трудно удержать за зубами», – мысленно дополнил классика Александр.

Три ряда массивных деревянных парт с откидными крышками и желобками для ручек и карандашей резали глаз всё той же синей краской. Парты и двухместные скамейки, являющие собой в паре единый предмет школьной мебели, прямо-таки в ностальгию кинули. Реликт из далёкого ученичества Шишкина-первоклассника! Сиживал за такой! Правда, кроме желобков для карандашей и ручек, были ещё круглые ямки для чернильниц-непроливашек – писали-то пёрышками, не шариковыми авторучками! И чернильницы в школу носили в мешочках, стянутых тесёмкой. И чистописание было! Мучение несусветное – прописи, округлые буковки, с нажимом где положено и где положено соединяющиеся друг с другом… Зато дрянских почерков почти ни у кого не было, не то что теперь – сплошное лапокуриное позорище! Э-э-эх!

За партами, всю заднюю стену под потолок, занимал внушительный книжный стеллаж, полки которого были заставлены потрёпанными и новенькими учебниками по русскому языку и литературе для всех классов – с пятого по десятый. Лежали и стопки больших картонных папок. «По-видимому, с дидактическим материалом», – подумалось Александру. Ну что, класс да и класс.

В школьном коридоре было пустынно, гулко и неуютно. Ядовито-синяя дверь с табличкой «Учительская» оказалась заперта. Александр повертел в пальцах ключ от кабинета, сунул его в карман и вышел на главное школьное крыльцо. На верхней ступеньке сидел мужичок неопределённого возраста и дымил цигаркой.

– Добрый день, – поздоровался Александр.

– Ага, и тебе того же, – откликнулся мужичок и косо глянул на молодого учителя. – Чего по школе с колуном бегашь?

– Да я, это… – смутился Александр. «Вот ведь Дюймовочка! Уже панику подняла… пошло-поехало…» – Иван Терентьич дал, дрова колоть.

– Па-а-нятно, – сказал мужичок.

Поднялся и протянул руку.

– Прокопыч. Сторожу тута.

– Александр, – пожимая шершавую ладонь, назвался Шишкин. – Русский и литературу буду преподавать.

– Ага, – кивнул Прокопыч. – Но, давай, до завтрева. Один ты тут засиделся. Давно пора замок навесить. – И сторож так тяжело вздохнул, швыряя потухшую цигарку под крыльцо, словно ожидал исхода народа из школы дольше, чем Р. Крузо спасения со своего необитаемого острова.

Вечерело. И даже смеркалось.

Александр дотопал до, теперь уже своей, щелястой калитки, прошуршал по еле угадываемой среди сорняков тропке к «удобствам во дворе».

«Изучил» сие сооружение с достаточной степенью осторожности. Оказалось – вполне устойчиво, хотя амбре… «Хлорки, что ли, у завхоза попросить? Наверняка у него есть…» Повертел головой: и побелить надо, обязательно побелить, снаружи и внутри.

Снова подхватил колун, поудобнее взялся за арматурину-топорище обеими руками, широко расставил ноги и, вскинув эту увесистость высоко над головой, ухнул по ближней чурке. Колун со звоном спружинил назад и вонзился чуть ни по обух в землю рядом с правой кроссовкой: чуть бы правее – прощай конечность! А в руки, по локти, ахнуло такое электричество, словно Александр в трансформаторную будку их сунул! Мля-а!

Шишкин перевёл дух, дотащился, волоча колун за собой, до крыльца, зло бросил мастодонта на веранде. Долго шарил по карманам куртки непослушными руками, отыскивая ключи. Они оказались – кто бы сомневался! – в заднем кармане брюк. Наконец, отпёр дверь в квартиру и ввалился в кухню-прихожую, всё ещё ощущая «электричество» в дрожащих руках. Мля-а…

Куда-то делся напоминавший о себе по дороге позыв к ужину. Видимо, электрошоковыми процедурами людей можно лечить от голода… Александр с тоской представил себя перед египетской пирамидой чурок, которые назавтра пообещал завхоз. Сразу же потускнела ранее созданная в сознании красочная картина обычного сельского утра чудо-богатыря Шишкина А.С.: «Раззудись, плечо, размахнись, рука!..» Мда-с…

С тем и поднялся с табуретки, прошоркал на веранду, защелкнул на внутренней стороне входной двери обыкновенный оконный шпингалет. Подумав секунду, затащил колун в дом. Добротная дверь с веранды в квартиру блокировалась куда основательнее – на кованый крюк. И это успокаивало.

Александр допил еле живое какао из термоска, застелил постель, разделся и залез под одеяло, которое ощущалось тетрадной промокашкой. Затылком отыскав в комковатой подушке максимально удобное положение для головы, потянул из кармашка стоявшей у кровати сумки книгу. Но в комнате было уже настолько сумеречно, что читать – только глаза портить, а зрение и так не ахти – без пяти минут очкарик. Так в военкомате сказали, на медкомиссии, прежде чем выдать документы запасного офицерика, посоветовав налегать на морковку. Томик современного американского детектива полетел обратно в сумку. «Лампу настольную надо купить», – подумал Александр и поплотнее завернулся в одеяльце.

Но заснуть не получалось.

«Редкая птица долетит до середины Днепра… Редкий человек сразу заснёт на новом месте»… На родном филологическом они любили играть в эту игру: кто остроумнее построит, на первый взгляд, парадоксальную, логически бестолковую, с не связанными, как может показаться, меж собой элементами, конструкцию. Типа «В огороде бузина, в Киеве – дядька». Чего только не рожали: «Что с возу упало – то топором не вырубишь», «Одна голова хорошо: кобыле легче!», «Хрен редьке не товарищ», «Не имей сто рублей, а имей наглую рожу», «Как много девушек хороших… мечтают втайне о плохом».

Иногда дело доходило до таких глубокомысленных философо-филологических сооружений, что не сразу и врубишься. Одногруппница Лика, манерное, постоянно витающее в неких эмпиреях анемичное создание с выстриженной чёлкой и томными глазами поэтессы-кокаинистки Серебряного века, выдала однажды: «На Бога надеешься – лезь под трамвай». Конструкцию встретили с недоумением. Но Лика, снисходительно вздыхая от непроходимой тупости собеседников, половину «окна» между учебными парами разъясняла, что её постулат – квинтэссенция скрытого мистического смысла, которым наполнен роковой эпизод на Патриарших прудах из третьей главы булгаковского «Мастера и Маргариты», когда председатель МАССОЛИТа Берлиоз посредством трамвая лишился головы. В общем, классическое про Аннушку, разлившую масло, у Лики не прокатывало. Она смело и решительно взламывала существующие стереотипы литературоведческих стандартов и штампов.

Шишкин хмыкнул. О, какие высокоинтеллектуальные, какие заумные споры они вели, будущие педагоги-филологи! Какие уничижительные характеристики выдавали талантам мировой литературы! Смех! Через неделю с небольшим всё это окончательно превратится в химеру. Вот и он, учитель Шишкин, минимум на три года наденет вериги сеятеля. В отличие от той же заумной Лики. Куда, кстати, её распределили? А никуда. «Предки» пристроили – вроде бы секретарствовать в облисполкоме… Мда-с… «Сейте разумное, доброе, вечное!.. Сейте, филологи, черт вас дери!..» Какао, объединившись с дорожными и прочими впечатлениями минувшего дня, убаюкивало. Глаза начали слипаться…

Оглушительный стук в оконное стекло подбросил на панцерной сетке. От внезапного пробуждения сердце колотилось где-то в гортани. Шишкин соскочил с кровати и кинулся в «первую залу», где в окно и долбили.

В полутьме за стеклом маячила здоровенная фигура.

– Сосе-ед! Открывай! Чо так рано завалился? Детское время! – прогрохотал басом владелец здоровенной фигуры.

У Шишкина неприятно заныло под ложечкой, он прошлёпал к дверям, откинул крюк, шагнул на веранду и сдвинул шпингалетик на наружной фанерной преграде. На крыльце уже раздавалась тяжёлая поступь. Шишкин отступил через веранду и кухню в «залу», натянул на тощие ноги спортивное трико.

– Здорово, сосед! – снова прогремел сочный бас. В дверном проёме, заполнив его без остатка, вырос заросший чёрной щетиной мужик и сумрачно оглядел молодого учителя.

«Кулачьё на тебя разобиделось…» – мелькнула в голове строчка из песни.

– Да ты и впрямь уже дрыхнуть завалился? Не, это не по-нашему. Собирайся! С дороги само то в баньке попариться, грязь дорожную смыть…

– А вы кто? – робко спросил Шишкин и щёлкнул выключателем. Кухня озарилась тусклым светом маломощной лампочки, низко свисавшей на скрученном проводе с потолка.

– Егор, – протянул лапищу мужик. – Со знакомством, так сказать.

– Александр. – Шишкин попытался обхватить пятерню гостя. Тот снисходительно посмотрел на узкую костлявую ладонь учителя и сжал её с наслаждением. Шишкину показалось, что кухонная лампочка вдвое или втрое усилила накал.

– Ну, во-от… – протянул с ему одному понятным значением мужик Егор. – Давай собирайся. Ну там… рубаху, ли чо ль, накинь. И куртку возьми. А так-то и не надо больше ничего. Всё есть. Пошли.

– Сейчас… Полотенце возьму… – пролепетал Александр.

– Сказал же, всё есть, – прогудел мужик. Он повернулся и побухал огромными ножищами в серых от пыли кирзачах на крыльцо.

«Какая, на хрен, баня? – вертелось заевшей пластинкой у Александра в голове. – Какой Егор? Почему Егор? Сосед-то… м-м-м… Николай. Точно, Николай! Но соседка сказала, что только… через два дня с детьми приедет… Что за Егор? Какая баня?..»

А сосед Егор и впрямь из калитки повернул не к соседской половине дома, а направо. Шишкин покорно плёлся сзади. Миновав узорный штакетник председательского палисадника, Егор повернул кованое кольцо на массивной, высокой и глухой калитке.

– Заходи… Рекс, нельзя! – Команда адресовалась здоровенному, под стать мужику Егору псу непонятной породы, свирепо оскалившему блеснувшие в сумраке клыки и недобро блеснувшему своими зыркалами.

«Смесь бульдога с носорогом, – опасливо поглядел на мохнатую псину Шишкин. – Но носорога в этом волкодаве заметно больше…»

Они прошли через просторный двор, вымощенный серой ромбовидной плиткой, обогнули большой цветник, пахну́вший в вечерней свежести на Шишкина ураганным цветочным ароматом – вся парфюмерия отдыхает! «Красиво живёт председатель!» – подумал Шишкин.

Он уже сообразил, что мужик Егор – это тот самый Егор, сын председателя колхоза, про которого щебетала соседка Татьяна. И, стало быть, старший отпрыск директрисы Валентины свет Ивановны. Которая, видимо, и нацелила глыбу-Егора на соседскую заботу о молодом пополнении педагогического коллектива вверенного ей учебного заведения.

«Вот они, добрые сельские традиции, – с окатившей сердце тёплой благодарной волной подумалось Шишкину, – попариться с дороги, запросто так, по-соседски…»

Вслед за Егором он пересёк наискосок второй, штакетником отделённый от первого, тоже мощёный дворик, но поменьше размером, и оказался перед небольшим домиком, обитым снаружи проолифленной вагонкой.

У двери домика голубела объёмистая ванна, даже не ванна, а целый мини-бассейн, почти до краев наполненный водой. Лампочка над входом в баню неяркая, потому глубина прямоугольной ванны показалась изрядной, дна не видать.

– Заходи, – прогудел, сгибаясь у притолоки Егор. – Смотри тут, косяк лбом не собери.

Они оказались в залитом ярким светом предбаннике, наполненном незнакомым Шишкину, но смутно что-то навевающим, древесным духом.

– Чуешь? – довольно гуднул Егор. – Чистый кедр! Это ещё что. Вот когда в парилке поддашь – вот тогда да!..

Точно! Теперь древесный запах распознался. Пахло кедровыми орехами. Нет, даже не так – смолистыми кедровыми шишками. Отец не раз привозил по осени такой таёжный гостинец. «Это сколько ж лесин на эту баньку ушло?!» – Шишкин непроизвольно принялся считать венцы в предбаннике.

– Давай, учитель, не стой. Разболокайся, пойдём кости погреем, – пробасил Егор. Он скинул свою пёструю рубаху, обнажив перекатывающиеся под густой чёрной порослью клубы мышц, уселся на собранную из толстенных плах лавку, кряхтя, потянул с ноги сапог.

Глядя на всю эту Егорову мощь, Шишкин окончательно почувствовал себя дистрофиком. Мощь и мощи. Ему даже стало стыдно своей долговязой тщедушности. Раздевался медленно.

Егор скептически оглядел тощего Шишкина и покровительственно кивнул:

– Кости есть – мясо нарастёт. Мы тебя, учитель, откормим. У нас – красота! Мяса и сала хватает, сметаны с маслом – хоть ж… ой ешь. Ниче… Откормим! – Он стащил второй сапог, скинул брюки и трусы, вздыбился с лавки и потянул тщательно подогнанную дверь в парилку.

Оттуда пахнуло таким жаром, что Шишкин мгновенно покрылся испариной.

– Давай, давай, – нетерпеливо позвал Егор. – Ишь чо, пока за тобой ходил, как выстудило! Ничо… Щас поддадим парку!

Виноградины пота покатились у Шишкина по спине чуть ли не на пороге парилки. Егор взялся было за ковшик, но, глянув на учителя, усмехнулся и опустился на полок.

– Подыши пока. А нос рукой прикрой. Обжигат?

Шишкин молча кивнул.

– Ниче… Попривыкнешь. Я тоже не сразу… Но батя приучил… Я пока учился в «политене», веришь-нет, извелся без домашней бани. Как домой вырвусь – первым делом сюда… Омолаживает… Ну, как, а?

– Для первого раза, чувствую, достаточно… – прогнусавил Шишкин через приложенные к лицу ладони.

– Ну, смотри… Посиди там в предбаннике… Под столом банка с квасом – попей, полезно… А я ещё чуток…

Шишкин выскочил из парной, услышав напоследок, как Егор бухает ковш воды на камни. Он с испугом представил, что сейчас сюда, в духмяный предбанник, взрывной волной взбесившегося пара вышибет дверь парной.

С ужасом оглядел себя – казалось, увидит волдыри ожогов. «В чём тут кайф? Такая нагрузка на сердце, на весь организм…»

Прошло ещё минут пятнадцать. Наконец, распахнулась дверь в преисподнюю, и оттуда вывалился красный, как варёный рак, Егор. Лосем пролетел через предбанник наружу. «Довыпедривался, гуран ядрёный!» – не успел съехидничать про себя Шишкин, как услышал снаружи тугой удар и вплеск. «Убился! В ванну бухнулся!! Захлебнётся!!!»

Прикрывая чресла полотенцем, сорванным с вешалки у входа, Шишкин выскочил наружу с уже нарисованной перед глазами картиной: потерявший от перегрева в парилке сознание сын председателя колхоза пускает пузыри в ледяной воде ванны-бассейна. Вот так эпилог у первого деревенского денька!

– Красота! – громыхал довольный Егор, раскидав конечности по ванне-бассейну. – Вот чо ты пока теряешь, сосед! Красота-а! Иди ещё погрейся, а потом – сюда! Омолаживает! Попробуй! Веришь-нет, красота-а! Давай! – Он с шумом поднялся из ванны и, стеной надвигаясь на Шишкина, загнал его в предбанник. Отобрал полотенце, подтолкнул, распахнув дверь, в парную.

– Давай! Мужик ты или как! Давай, учитель, давай! Ур-ра!

И они снова оказались в парной. На этот раз, и впрямь, было полегче. И высидел Шишкин подольше. Когда подался в предбанник, Егор ткнул пальцем в спину:

– Сбегай, нырни-мырни! Омолаживает!

«А почему бы и нет?!» – осмелел Шишкин, пробежал через предбанник и ухнул в ванну. Вода не ожгла холодом, как он предполагал, обволокла приятно и расслабляюще.

– Вылазь! – проревел, высунувшись из дверей, Егор. – Попервости контраст короткий. А то можно заместо здоровья воспаленье легких схватить. Давай в тепло!

Шишкин нехотя вылез из воды и… сразу ощутил, что на улице не лето. Передернувшись всем телом, юркнул в предбанник.

– Худющий! – повернулась к матери от окна Татьяна. – Армавирский поупитаннее будет… Хотя тоже… не сказала бы…

– Откормишь, коли сладится! – коротко ответствовала Валентина Ивановна. – Егорша, вон, в десятом классе в сорок шестой размер влазил, а теперь? Медведь!

– Вообще-то, мамо, ни ты, ни я… никто ничего про него не знает. Первый день, а вы такое затеяли. И сама номер отколола, и Егора втянула. Вот папка-то не знает!

– Я тебе, Татьяна, вот что скажу… – грозно прищурилась Валентина Ивановна. – Училась ты в школе неплохо. В медицинский тоже сама, без нашего родительского участия, поступила. И там пока без «хвостов» три курса отучилась… Чего же у тебя одно только полушарие варит-то?! «Номер отколола!» Ты с матерью выражения выбирай! Что же ты думаешь, – ещё больше сощурила глаза Валентина Ивановна, – я, педагог с тридцатилетним стажем, заслуженный учитель РэСэФэСээР, увидела сегодня мальчика на пороге своего кабинета и сразу – ах?! Да я немедля после институтской комиссии справки навела – кого ко мне в школу распределили? Сразу! Что за фрукт, с чем его едят…

– Ну и как? Фрукт или овощ? Сырым или вареным трескать?

– Не ехидничай! Неумно! – Мать постучала пальцем о кромку стола. – Характеристику дали неплохую: из интеллигентной семьи, наш батяня с его отцом в бюро обкома вместе заседают, мать – главный санэпидемврач области. Учился хорошо, не шкодничал, активно занимался общественной работой. Стенгазеты выпускал, в активе комсомольском состо…

– А мне с ним не на съезд ВээЛКаэСэМ ехать! – огрызнулась дочь. – И вообще, мамо, ты уже со своими женихами… Мне учиться надо, а не…

– Ду-у-ра… – протяжным слогом подытожила мать, с сожалением качая головой. – Дура набитая… Ты вокруг-то глянь! Мужики и парни запились-закурились. Где он, прынц, а?

Губы Валентины Ивановны сложились в намёк на усмешку.

– На белом коне – согласна! – в день по двадцать раз мимо окон могут проехать! Лошадей на колхозной конюшне хватает, в том числе и белой масти. А вот прынцы где? Где прынцы, а?

Она с таким удовольствием вновь и вновь коверкала титул королевской крови, что Татьяна на мгновение испугалась, а не нашло ли на мать эдакое краткое умопомрачение… В институте читали лекцию про подобное. Опять же осень… Обострение… Хотя… Вещи мать говорит правильные, вот только времена несколько поменялись…

– Ты, Татьяна, конечно, барышня взрослая. – Валентина Ивановна покрутила в руках чайную ложечку, внимательно её осмотрела и аккуратно положила на блюдце. – Взрослая и, видимо, вполне самостоятельная, коли тут так с матерью разговариваешь. Дело, конешно, твоё. Совет мой, а решение тебе принимать. Опять же из семьи парень, повторю, уважаемой. Мамаша – гроза санитарная. Понятно, что связи по медицинской линии огромные. Отец – большая шишка на железной дороге. Смекаешь? Это тебе не зубы дёргать в поселковой или пусть районной поликлинике. Медицина в железнодорожном царстве-государстве – ого-го! А пока-то этот Александр у меня три года на глазах будет. Три года!.. Вот и ты присмотрись. А через три года – и у тебя институт позади, и у него отработке по распределению конец. Вот и определитесь. Думаешь, я не понимаю, что на селе вам перспективы никакой? Но есть областная столица. И мы с отцом там тоже не последние, вес имеем. Жизнь пора строить, доча, а не в прынцев играться!

– Как ты всё распланировала! – возмущённо посмотрела Татьяна на мать. Вскочила со стула и дурашливо раскланялась. – Благодарствуем, маменька! А кады, благодетельница вы наша, сундуки приданым набивать начнём? А приданое-то богатое даёте? Ежели нет – повешуся!

– Ладно, закончим! – отрезала Валентина Ивановна и грузно повернулась к настенным часам. – Ну, запарит, Егорша кавалера до смерти.

– Опять в ванну бултыхаются! – захихикала Татьяна, снова прилипнув к окну. – Ой, мамо, но какой же он таки ху-дю-щий. Скелет! А вот задница у него породистая, ничо-о!

– Татьяна!!

– А чего я такого сказала?! Я, что ли, все эти ваши бани затеяла! Сначала этого армавирского Егор накупывал, теперь этого… Зубы ещё надо, как у лошадей, посмотреть… Но армавирский, на мой взгляд, поаппетитнее будет, – опять хохотнула Татьяна. – Особенно когда голышом из бани выскочил – есть на что…

– Татьяна!!! – гневно гаркнула Валентина Ивановна. – Распустилась ты в своём институте! И до чего же вы, медики, циничный народ! Натаскивают, что ли, вас там специально! Вот так вы и к больным – без сострадания. Не зря я против была! Хотя ты… – Мать махнула в сторону дочери полной рукой. – С детства пацан пацаном. На велике гонять, драться, вечные казаки-разбойники, ранетки соседские обдирать… Вот чего ранетки-то было драть? Своих, вон, сколько! И какие!

Она бросила взгляд за окно, в палисадник, хотя там уже мало что можно было разглядеть.

– Отец специально, самый отборный сорт от селекционеров привёз! Яблоки, а не ранетки!

– Чужие, мамо, всегда слаще. Аль своё детство позабыла? Бабушка, царствие ей небесное, про тебя такое рассказывала…

– О-о-о! – недовольно протянула Валентина Ивановна. – Наслушалась, старую… Да я…

– Ага! – рассмеялась дочь. – Ты – великий педагог, а всё остальное было давно и неправда!.. Ой! – Татьяна глянула в окно. – Идут!..

3

Разомлевшему учителю Егор как ультиматум поставил, отрубая все робкие возражения:

– К нам пошли, по рюмочке чаю выпьем. Возражения не принимаются. Не по-нашенски это.

Благотворительная акция «Забота и внимание», как полагал молодой учитель, продолжалась.

На крыльце столкнулись с вернувшимся домой главой семейства. А и вообще главой всего, что теперь окружало Шишкина-младшего. Всемогущий властитель Чмарово Потап Потапович Непомнящих!

От могучей фигуры председателя колхоза веяло силушкой богатырской и прямо-таки физически ощущаемой уверенностью. И роста-то чуть выше среднего, а исполином кажется. На мощной шее – грубовато вытесанная голова, но седой вьющийся русый чуб и плотно прижатые уши резкие черты лица скрадывают, а может, такое впечатление создаёт то и дело появляющаяся на лице улыбка, обнажающая полоску крепких и белых, непрокуренных зубов.

– А ну-ка, поворотись, сынку, побачу, якое нам пополнение область подослала? – шутливо продемонстрировал свои литературные познания Потап Потапович. Протянул для рукопожатия клешню. Такую же, как у Егора. Но пожал учителю ладонь деликатно, силой не кичась.

– Заморила, однакось, тебя жизнь студиозная. Но не беда – у нас жирок нагуляешь!

«Да они что, сговорились, что ли!» – Шишкин тихо зверел. До появления на селе он как-то не задумывался о своей комплекции. Личные телеса его вполне устраивали. А тут… И сам уж устыдился собственной худосочности, и это: «откормим», «жирок нагуляешь». Словно телка́ или кабанчика на откорм решили поставить. Интересно, к Новому году или по случаю шестидесятилетия Великого Октября «на свежанинку» пустят? Неужто успеют за два месяца откормить?

Тут же представил всю картину в красках. Как он ежедневно чавкает над корытом, довольно похрюкивая, как набирает килограммы и округляется, обрастая сальцем и щетинкой. А потом к нему, тихим погожим октябрьским утром, когда уже «вьются флаги у ворот, пламенем сверкая», ласково улыбаясь и пряча тесаки за спиной, медленно, но неотвратимо подкрадываются глыба-Егор и Потап Потапыч…

– Подышим пяток минут? – взломал басом леденящую картину Егор, вытягивая из нагрудного кармана рубашки мятую пачку «Примы». – Пока батя умоется-переоденется к столу, яду глотнём.

– Не, спасибо, – отказался Шишкин

– Че, с фильтром предпочиташь?

– Да я вообще не курю.

– И че, никогда не курил? – изумился Егор.

– Нет. Попробовал в седьмом классе, не понравилось.

– А насчет картошки… дров поджарить? – Егор красноречиво провёл тыльной стороной ладони по горлу.

– Не фарисействую.

– Чево?! – Егор чуть не уронил сигарету.

– По поводу и в меру! – засмеялся учитель.

– А-а-а…

Егор выпустил паровозный клуб дыма в усеянное крупными и, казалось, совсем близкими звёздами небо.

Александр зачарованно рассматривал небосвод – в городе не так.

Молчали. Потом, как-то извиняюще запинаясь, Егор буркнул:

– Ты… это… че… верующий, ли чо ль?

– Почему?! – изумился Шишкин.

– Но дак… Крестик, вона, носишь.

Шишкин покраснел.

– Да это всё мать… Придумала чего-то… Когда уезжал, вот попросила надеть…

– Нормально, – прогудел Егор. – Мать – это святое.

Кто бы спорил. И у Шишкина-младшего, как ни стремился он к свободе, что-то внутри задрожало, когда хмурый отец и маман, с глазами, полными слёз, молча сидели за завтраком. Потом батя похлопал его по плечу, сказал, что они обязательно вскоре приедут поглядеть, как он устроился, – в бытовом смысле и на новом месте, – и, сумрачный, уехал на службу.

А маман, печальная и разом осунувшаяся, вдруг принесла из спальни свою шкатулку с побрякушками и вытащила из неё нательный крестик на цепочке. Потянула сыну:

– Сашенька, сынок… Надень, прошу. И не снимай нигде… – Заплакала. – Ты уж там… Береги себя…

– Ты чего, чего? – задрожал подбородком Шишкин-младший и, пытаясь как-то снизить градус драмы расставания, неловко принялся ёрничать:

– Член партии комсомольца крестом осеняет! Религия – опиум для народа…

– Опиум, опиум, – согласно кивнула маман, правда, плакать прекратила. – Наверное, опиум… Но ещё и народные традиции есть. Это – как оберег, народное…

Шишкин-младший и сейчас, вспомнив этот утренний эпизод, который уже не казался сегодняшним, а каким-то далёким, нереальным, тяжело вздохнул.

– Да, – пророкотал над ухом Егор, – воздух, Сашок, у нас отменный. Только полной грудью и заглатывать. Вот так выйдешь на сон грядущий покурить – красота! На таком воздухе уж действительно сигаретку выкурить – сплошное удовольствие! Омолаживает!

Он легонько хлопнул учителя по спине.

– Однако пойдём – родня небось изнывает. – И загадочно хмыкнул.

Родня не изнывала, но любопытство присутствовало отчётливо.

«Прямо, смотрины устроили!» – подумал Шишкин, которого «второе попадание снаряда в воронку» уже смешило. Подумалось, что прав был классик, подметивший, что история повторяется: случается трагедия, а повтор – жалкий фарс. Вроде так сказал классик, а может быть, наоборот. Это сути не меняло. «Хорошо хоть председателева дочка лицом не в мамашу… Конечно, ничего особенного, но физиономия не топором рублена… Но вот комплекцией они все мощные. И с годами разнесёт дочку вширь поболе маман-директрисы… Да уж – не перевелись богатыри и богатырши на земле русской…» – размышлял Шишкин, прихлебывая ароматный и густой чай со сливками.

До чая Потап Потапович налил по стопке беленькой. Шишкин выпил, но от второй отказался. После бани его и так развезло, а тут и вовсе почувствовал, что косеет. И перешёл на чай, изгоняющий хмель. Директриса с дочкой тоже выпили по рюмочке какой-то наливочки, а председатель с сыном опрокинули и по третьей, и по четвёртой, наворачивая с картофельным пюре сочные котлеты величиной чуть ли не с калошу. Шишкин осилил только одну – больше не смог физически. В семействе Непомнящих, как ему показалось, таковой праздник желудков – обычный ужин. Разве что водка с наливочкой выставлены.

Глыба-Егор картошку и котлеты ел вприкуску с толстенным ломтем подового хлеба, увенчанным такой же по размерам пластиной начесноченного сала, хрумкал белыми молодыми луковичными головками и пупырчатыми огурцами. Потап Потапович ел степенно, но уговаривал под чёрные солёные грузди уже вторую «калошу». А вот дамы – манерничали. Директриса отпивала маленькими глоточками чай из стакана в подстаканнике, покручивая в толстых пальцах карамельные обертки, а девушка Татьяна больше брякала чайной ложечкой, всё размешивая и размешивая сахар в янтарном напитке, высветлить который пытался извечный враг чайного колера – лимон.

На гостя старалась не смотреть, уводя взгляд то в угол, то в скатерть, отчего Шишкину-младшему всё больше и больше хотелось девичий взгляд поймать. Поймать и убедиться, что он ошибается, что всё более овладевающая его сознанием навязчивая мысль – глупа и ошибочна. Но девичий взгляд ускользал снова и снова. И Шишкин-младший так и не понял в тот вечер: косоглазит Татьяна, или это он только себе в голову втемяшил.

Разговор за столом больше походил на необременительное анкетирование гостя. Что, где, когда и прочее. Задают вопросики, на которые давно знают ответики. И Потап Потапович лично знаком с Шишкиным-старшим по разным партийно-депутатским делам да заседаниям. И о маман Шишкиной наслышаны, понятно, самое уважительное. Да уж… Прокачали Непомнящие-старшие загодя максимум «информации к размышлению». Татьяна и Егор в «анкетировании» участия не принимали. Последний и вовсе вскоре поднялся и ушёл на крыльцо дымить. А Татьяна уставилась в телевизор, где в очередной раз «тени исчезали в полдень».

Напоследок Валентина Ивановна спросила, как молодой учитель устроился на новом местожительстве.

– Если что-то по хозяйству требуется, обращайтесь без стеснения, у нас на селе всё по-свойски, без затей и церемоний.

На том и расстались, чинно.

Глыба-Егор вывел гостя мимо утробно урчащего скрытой угрозой монстра Рекса к калитке, сжал на прощание до посинения руку и остался смолить сигареткой, пока Шишкин-младший не скрылся во дворе своих сельских апартаментов.

Но уж теперь-то разомлевший Александр моментально погрузился в глубочайшую нирвану сна. И одеяльце не казалось промокашкой, и комки ваты в подушке не ощущались…

Разлепил глаза только в десятом часу утра.

«Тьфу ты, чёрт собачий! Проспал! Стыдоба-то какая! – только и повторял он, путаясь ногами в брючинах. – Ну, вот что Валентина Ивановна подумает?! Вчера так всё благообразно… Э-э-эх!»

Со злостью глянул на будильник. Будильник оказался невиноват, сделал всё, что мог.

Шишкин пулей полетел в школу. Во входных дверях столкнулся с ровесником. Поздоровались.

– Сергей… Сергей Александрович Ашурков. Учитель труда…

– Александр. Александр Сергеевич Шишкин. Русский и литература.

Синхронно-равнодушно обозрели друг друга.

Дипломатично улыбнулись банальному: один – Александр Сергеевич, другой – Сергей Александрович.

«Шишкин-Пушкин… Чем-то смахивает…» – подумал трудовик.

«Рожей лица не Есенин. Будем надеяться, и стишки не кропает…» – подумал словесник, вспомнив институтских графоманов. Спросил:

– Директор не собирала?

– Ещё не появлялась, – ответил Ашурков. – А завуч здесь.

– Как её?

– Хм… Вилена Аркадьевна. Кстати, про тебя спрашивала.

– Круто! – восхитился Шишкин, мысленно тут же автоматически наградив пока неизвестного ему завуча прозвищем Баррикадьевна. – А чего спрашивала?

– Да, вот, мол, вчерась приехамши, а ещё в глаза не видывала.

– Ну, пойду знакомиться, – вздохнул Шишкин.

– А я пойду чайку попью, – с улыбочкой сообщил Ашурков.

Вилена Аркадьевна-Баррикадьевна, мумия малых форм и древних лет, встретила молодого словесника максимально деловито. В ответ на лучезарное: «Доброе утро! Позвольте представиться…», сухо отрекомендовалась по имени-отчеству и занимаемой должности и тут же перешла к делу, объявив Александру, какова его учебная нагрузка в неделю. Оказалось, по максимуму: ежедневно, включая субботу, по шесть уроков во всех классах, с пятого по десятый.

Повторила уже слышанное Александром от директрисы: комплектность такова, что школа работает в одну смену, всех классов – по одному, короче, все – «А». Но ребятни в младших и средних, включая восьмой, с избытком – по тридцать-тридцать пять, а вот старшие, девятый и десятый, малокомплектны: двадцать пять человек в девятом да девятнадцать в выпускном.

– После восьмого немалое число подростков подаётся в профтехучилища и техникумы, в унисон с родителями полагая, что десятилетка без получения профессии – блажь, – осуждающе сказала завуч. – Беда только в том, что наши юноши и девушки, оказавшись в городе, вне родительского глаза, проникаются всей этой городской вольницей и нередко катятся по наклонной…

Завуч так посмотрела на Александра, будто это именно он один из создателей, организаторов и вдохновителей пагубной для сельской молодёжи атмосферы городских пороков и миазмов.

Особо Баррикадьевна подчеркнула, ещё больше засуровев взглядом, что и она, как завуч, и директор школы, по должности и как словесник по специализации, обязательно регулярно будут посещать уроки молодого учителя, а следовательно, заранее знакомиться с его план-конспектами на каждый урок.

«Круто…» – подумал Шишкин, уныло представив, сколько лишней писанины ему предстоит. План на урок, конечно, нужен, но расписывать классический, по всем требованиям методики преподавания, конспект… Это же, получается, тридцать шесть конспектов в неделю!

Баррикадьевна Шишкину не понравилась. Как не старался он общаться с нею с максимальной приятственностью и уважительностью, смотрела с плохо скрываемой, даже можно сказать, откровенной подозрительностью.

Откуда ж было знать молодому педагогу, что их первому общению предшествовал телефонный разговор завуча со знакомой из районо. Стоило Вилене Аркадьевне проведать, что к ним едет краснодипломник, выкормыш семейки довольно обеспеченной, но упёрто решивший работать в сельской школе, – самые недобрые предчувствия закопошились в её душе.

– Не «декабрист» ли какой? Они ж в студенчестве натворят бог весть чего, погрязнут в городском разврате, а потом в бега. Студенты, сама же знаешь по всей нашей российской истории, завсегда так. Только воду мутить горазды! – бубнила Аркадьевна в телефонную трубку.

– Да нет вроде, – неуверенно возразила районная чиновница. – Характеристика положительная, общественник, учился хорошо. Его даже на кафедре какой-то хотели оставить, а он отказался, дескать, «на земле» прежде поработать надо. Добровольно он к вам.

– Вот это и подозрительно! Карьерист! – безапелляционно вынесла вердикт завуч. – Наши из деревни бегут, а тут городской к нам ломится. Карьерист!

– Дорогая моя! Молодые нынче так карьеру не делают! – со знанием дела заявила чиновница. – Нынче они вовсе на школу забили. Куда угодно, только не в школу!

– А чего же этот?

– Знаешь… – помолчав, таинственно сказала знакомая. – Тут что-то индивидуальное, личное… Мне так кажется. Разговаривала я с одной своей приятельницей из облоно… Ну ты её знаешь, по телефону не буду. Она в комиссии по распределению заседает. Так, говорит, этот мальчик упёрся – и ни в какую! Дескать, только в село! Может, его краля в вашем селе…

Теперь задумалась Вилена Аркадьевна, просеивая в голове чмаровские девичьи резервы. Ответила категорично:

– Ерунда! Ничего стоящего! Танька у Валентины, но эту я с горшка знаю – не то! Вот разве что…

– Ну-ну?!

– Вы кого директорствовать на Кашуланскую восьмилетку поставили?

– Да ты што! – ахнула в трубку районная чиновница. – Назарова?! Не может быть!

– Очень даже может! – убеждённо заявила Аркадьевна. – В позапрошлом году институт закончила. А по какой специальности, а?

– Русский язык и литература… – прошептала потрясённо в телефонную мембрану собеседница. – Русский и… Да нет, Назарова замуж вышла. Насколько я знаю, ребёнка ждёт…

– Да-да! Умненькая, шустрая, смазливая… – торжествующе раздалось на другом конце провода. – А учились они вместе! Два года разницы – чушь, никакой роли не играет! Сейчас это вообще сплошь и рядом. Ребёнка ждёт! Ещё неизвестно, от кого!.. Аферист он! Диверсант! Сам смоется и в Кашулане школу обезглавит! Дивер-са-ант!

– Вот горазда же ты ярлыки клеить! И декабрист, и карьерист, а теперь ещё аферист и диверсант. А-а! Вот что я вспомнила! И как упустила! Подруга-то моя из облоно сказала же, что не выбирал он сам ни школу, ни село! Мол, куда пошлёте. А ты уж, Аркадьевна, и Назарову приплела! И про дитя накрутила страсти! «Диверсант», «школу обезглавит»! Откуда в тебе столько… подозрительности?!

– Это не подозрительность! – оскорблённо выпалила в трубку Вилена Аркадьевна. – Элементарная бдительность и предусмотрительность!

– Ну да… Этим ваше поколение поболе других отличилось. Особенно бдительностью…

– Все бы такими выросли! Страну из крепостничества вырвали. Гитлера разгромили. Из руин поднялись. Гагарина в космос… А целина?!

– Наше тоже не лыком шито. Вручную поля в тетрадях чертили. Сейчас кому из школяров ни скажи – не поверят… Ладно… Через пару недель приеду обязательно, погляжу, как там у вас учебный год начался, каково методическое обеспечение…

– О, уж в этом ваша чиновья рать поднаторела! Проверки, инспекции – не продохнуть!

На том завуч и районная чиновница, крайне недовольные друг другом, разговор и закончили.

Однако он натолкнул Вилену Аркадьевну на одну мысль. И катализатором как раз сработало упоминание о молодой директорше Кашуланской восьмилетки. Мало что там плетёт болтушка из районо. А как и вовсе про случайный выбор школы – сказочка для простачков? И прислали молодого да раннего, чтобы как в Кашулане? Поработает годик-другой да и подсидит Валентину? Конечно, если под самим председателем кресло зашатается… А если не зашатается? И кто у нас тогда наипервейший кандидат на замену? Тут и гадать не надо! Кто через полгода восьмой десяток разменяет? Вот то-то и оно!

Вилена Аркадьевна с ненавистью глянула на своё отражение в стекле створки книжного шкафа. И исключительно в силу служебной обеспокоенности, тут же твёрдо преисполнилась намерениями обрести максимум всех тех знаний-богатств, которые выработало человечество в отношении молодого учителя.

В общем, и Шишкин Баррикадьевне не понравился. Такое вот обоюдное чувство возникло.

Ну с Баррикадьевной всё понятно, а вот бедный Шишкин…

«Мда-с… «На бору со звонами плачут глухари, плачет где-то иволга, схоронясь в дупло…» – вздохнул Шишкин-младший. – С Серёгой Есениным, конечно, всё понятно: чего же у него от этих плачей не будет на душе светло, коль впереди, судя по тексту, маячит страстное общение с противоположным полом, а мне каково?..»

Авторучка зависла над очередным тетрадным листом, потому как мысль ещё дальше вильнула от темы описываемого урока.

«Кстати, а какого чёрта иволга залезла в дупло? Вроде бы птичка в кронах гнездиться должна, хотя, кто её знает… Надо, при случае, глянуть в энциклопедии. Если классик бухнул про дупло спьяну или для рифмы, то умненькая ремарочка, при случае, получится…»

Уже два дня Шишкин строчил конспекты будущих уроков, в который раз скорбно поглядывая на заготовленную стопу общих тетрадей с намалёванной им на обрезах маркировкой: «5-й кл.», «6-й кл.»… «10-й кл.». Содрогнулся в очередной раз. Мать моя женщина! Это же всё надо будет исписать за учебный год! Да и хватит ли ещё по тетради на класс. А как директриса и Баррикадьевна докопаются до него по полной программе? Туши свет!..

Но к субботе четыре десятка план-конспектов для всех классов он соорудил с поистине иезуитской хитрецой. Она заключалась в том, что такой план-конспект практически совершенно не нужен учителю, но для любого проверяющего – конфетка! Цели и план урока, схемы логической увязки изучаемого материала, выделение и подчёркивание основных постулатов разноцветной шариковой пастой, даже поминутная разбивка времени урока на вступительную, основную и заключительную части, вопросы, закрепляющие пройденное на уроке, тема домашнего задания…

Однако какое иезуитство не применяй, но рука бойца писать устала! И задницу напрочь отсидел! И это при том, что изрядное время отняли хлопоты по хозяйству. Этих повседневных хлопот каждый день вылезала какая-то туча! Воз и маленькая тележка! О-о-о, тележка…

Тракторную тележку-самосвал сосновых и лиственничных чурок действительно на следующий, по приезду, день приволок обшарпанный «Беларусь». Его улыбчивый рулевой лихо опрокинул чурки под вросшие в бурьян-траву ворота шишкинской «усадьбы», и бодро трещащее грязно-голубое изделие братской республики, оглушительно громыхая тележкой, шустро укатило прочь.

За три часа в тот вечер Александр перетаскал-перекатал чурки во двор. Куча впечатляла, хотя испытанная при знакомстве с колуном «энергетика» тут же заметно притупила некую, чёрт знает, откуда прорезавшуюся, радость хозяйчика. Колоть, понятно, придётся собственноручно. Не нанимать же кого-то! Позора потом не оберёшься. Скажут, вот, мол, белоручка городская заявилась – не мужик, одно название! Тут уж про учительский авторитет напрочь забудь…

Ещё пока почему-то в колхозную столовку Шишкину-младшему ходить не хотелось. Какая-то непонятливая ему самому робость останавливала. А в магазин сходил.

Улыбчивая, симпатичная, фигуристая и довольно молодая, может быть, чуть постарше Александра, продавщица, без конца заправляющая непослушную рыженькую чёлочку под кокетливую бело-голубую пилоточку, беспрестанно ойкала, стреляя глазками.

– У вас рукавицы-верхонки есть?

– Ой, а вот верхонок у нас нет!

– Ну… тогда дайте мне вон те рукавицы.

– Ой, вы знаете, они на нашем морозе совершенно бесполезные! Такие деревянные становятся!..

– Ничего, пока и мороза нет… А колуны у вас есть? И топорища.

– Ой, вон там сами возьмите. Ой, только не измажьтесь в солидоле! Я вам щас бумаги дам. Ой, а топорищ-то нету! У нас мужики сами…

– Мне ещё вот суп в пакетиках и тушёнки свиной.

– Ой, а у нас только говяжья!

– Ну давайте говяжью, банок пять.

– Ой, а вам, наверное, и сеточку надо?..

Домой Александр пёрся с увесистой «авоськой», раздувшейся от консервных банок, кульков и суповых пакетиков. Сетка, зацепляя за ногу, крутилась то в одну, то в другую сторону и, как ни перехватывал её Александр из руки в руку, больно тыркалась в голени острием насолидоленного колуна, буквально сразу же прорвавшего бумагу, в которую он был завернут.

Далековастенько оказалось от магазина до дома. Только во время этого хозпохода Шишкин-младший оценил истинные размеры села. Как и с досадой отметил любознательность местного населения. Встречающийся на улице люд степенно здоровался и рассматривал, как его самого, так и содержимое его «авоськи», самым пристальным образом.

…Приобретенные рукавицы, конечно, смягчили «электрическую отдачу» от школьного колуна, но укрепили в мысли попросить завхоза сделать деревянное топорище к колуну-покупке. И всё-таки худо-бедно, но чурок пятнадцать за два раза Александр развалил. И даже протопил во второй вечер печку.

Памятуя, что при этом главным злом является угарный газ, тщательно выгреб из печки угли. В итоге в квартире и в душе образовалась некая благодать, порожденная не только протопленной печью, но и стресканной четырёхсотграммовой банкой ранее невероятной для Шишкина-младшего «Каши перловой с мясом», хотя белковый ингредиент содержимого «консервы» и обозначился среди упругой перловки редкими волоконцами.

Банка сгодилась и в качестве временного мини-чайника. Тетрадный листок со списком жизненно важных предметов, которыми следовало обзавестись незамедлительно, тут же пополнился жирно подчёркнутой строчкой: «Купить чайник, новое ведро под воду, тряпку для мытья полов». Подумав, Александр дописал: «Таз для головы». Кстати, подумалось, а общественная баня в селе есть? И как туда – со своим тазом, или там шайки имеются? Надо Чекиста расспросить.

Вот это были поистине гамлетовские вопросы, поиски ответов на которые напрочь убивали всю потенцию по составлению план-конспектов. Но, тем не менее, как уже было сказано, Александр ими себя обеспечил на первые полторы недели накатывающегося учебного года.

Как это будет, что это будет – представлялось смутно. Всё-таки одно дело коротенькие студенческие практики в городской школе и, тем паче, вожатство в пионерлагере, а что тут… И не практика к тому же.

«Бляха-муха! – подумалось Шишкину-младшему. – И куда я голову сунул… Сидел бы сейчас в обкомовском кабинетике, а не обозревал из-за стопы конспектов грязный железный лист перед печкой и заляпанный пол»…

Александр поднялся с табуретки, постоял в дверном проёме «залы», потом сумрачно протопал в левую комнату. Шаги гулко отдавались от стен. Пустота просторной квартиры угнетала.

Да, подумалось Шишкину-младшему, чего-то надо думать и об уюте. Но не будет же он три года здесь жить-проживать, ежедневно «трансформируя» кухонный стол в письменный, ковырять складными вилкой-ложкой походного ножика содержимое очередной консервной банки, мостить полчаса под головой так называемую подушку, ватные комки в которой совершенно не собираются подстраиваться под форму головы, а вот голова каждое утро точно им соответствует по форме и, видимо, скоро будет соответствовать и по содержанию.

Хотелось штор на окна, тарелок на столе, коврика на полу и тёпленькой водички в умывальнике. Хотелось не думать об «удобствах», колуне и чурках во дворе, особенно в свете подкрадывающейся зимы. Хотелось не думать о неизбежных постирушках носков, трусов и прочего. Вообще временами не хотелось думать.

«Быстро ты, паренёк, лазаря запел! – без какого-либо злорадства констатировал внутренний голос. – Зато как экзотично смотрелся на комиссии по распределению и в кабинете комсомольского начальника! Гордой белой вороной подкласса дебильных!.. Однако, Александр Сергеевич, как-то бы вам почётче определиться: кто же вы такое есть. Пока я слышу пессимиста, впадающего в депрессняк…»

Шишкин невесело усмехнулся, потому как на ум автоматически пришли сразу три подходящих анекдота. И про «определитесь», и про пессимиста и про депрессию:

В БИБЛИОТЕКЕ:

– Девушка, дайте мне, пожалуйста, Пушкина, «Повести Белкина».

– Вы сначала определитесь – вам Пушкина или Белкина…

…

Пессимист видит только бесконечный туннель. Оптимист видит свет в конце туннеля. А реалист видит туннель, свет и поезд, идущий навстречу.

…

– А как вы лечите депрессию?

– Никак. Она у меня не болеет.

«Вот и не хрен киснуть! – подытожил Шишкин-младший. – Сам залез в короб. Значит, тот ещё груздь… Кстати о коробах! Которые маман для него барахлом и всякой утварью набила. Обещали же вскорости привезти. Маман-то небось уж нетерпением изошла – глянуть, как тут сы́ночка обустроился… Что она там говорила про «приживальца» и Ваньку Жукова двадцатого века?..»

Он продудел, раздувая щёки, нечто бравурное – типа «Тореадор, иди смелее в бой!» – и для закрепления оптимистического состояния духа прозомбировал себя: «Будет ещё, будет, дорогой Александр Сергеевич, и на твоей улице праздник!»

4

Вот что бы ни твердили законченные материалисты про объективную реальность, но мысль человеческая передаётся-таки на расстояние. Ну, разве что, пока в этом возможно убедиться в сфере интимно-родственных отношений.

Праздник-то грянул! В последнюю августовскую субботу.

Накануне, не столько надрываясь над план-конспектами, сколько карауля окончательное превращение дров в печке в безопасные угли, Александр засиделся далеко за полночь.

В одиннадцатом часу дня исцеляющий сон молодого сельского интеллигента нарушили властные звуки автомобильного клаксона.

С трудом оторвав голову от подушки, Александр взглянул в окно.

«Оп-ля-ля! Да никак родня подкатила!»

Натянув треники и куртку, он выскочил за калитку, у которой стояли Шишкины-родители.

За их спинами зеленела «персоналка» Шишкина-старшего и таращился фарами тупорылой, цвета хаки кабины «уазик»-грузовичок с битком набитым кузовом, тщательно увязанным брезентом.

– Ну, здравствуй, сын! – протянула руки Альбина Феоктистовна.

– Мама! Папа! – поочерёдно обнял родителей обрадованный Александр. – Вот не ожидал!

– А я-то рассчитывал на хлеб-соль, оркестр! – прогудел Шишкин-старший, величаво озирая окрестности.

Потом перевёл глаза на ворота, глянул через раскрытую калитку во двор и поморщился:

– Тебе кто так бестолково чурок навалил?

– В смысле? – не понял Александр.

– Не в смысле, а в полном его отсутствии! – рокотнул отец. Снова оглядел ворота. – А-а, ну понятно… Здесь свалили, туда перетаскали… Нет бы ворота освободить… Болодя! – обернувшись, позвал своего водителя. Того, вообще-то звали Володей, но в громовых устах бати отчётливо звучала не третья, а вторая буква алфавита. – Болодя, скажи Михаилу, пусть к калитке задом сдаёт. Во двор не въедем, с улицы таскать придётся.

Лениво потягиваясь, «Болодя» подошёл и заглянул в калитку – самолично убедился, что облегчить предстоящий объём работ не выйдет. Помрачнев, направился к «уазику» и буркнул пару фраз покуривавшему в кабине коллеге. Незамедлительная лаконичная вербальная реакция последнего на услышанное завершилась невнятным: «…мать!»

Грузовичок загудел, неуклюже развернулся поперёк улицы и, дрожа, видимо, от негодования, сполз задними колёсами в подобие уличного кювета, потом, уже с натугой заревев двигателем, подтянулся задним бортом к калитке. Водитель Михаил вывалился из кабины, прошествовал к калитке и тоже обозрел заросший лебедой двор и холм из чурок с внутренней стороны ворот. Сунул в рот новую сигарету, засмолил и принялся развязывать верёвку на брезенте.

Поймав себя на прямо-таки новогоднем, детском и радостном, ожидании-любопытстве – а что там у Дедушки Мороза в его мешке? – Александр встрепенулся и устремился вслед за родителями в дом.

Альбина Феоктистовна уже стояла посреди кухни. Ужас плескался в её округлившихся глазах.

– И в такой антисанитарии… Сашенька! Ну так же нельзя!

Сергей Петрович появился уже из боковой комнаты:

– Просторные хоромы! Богато тут, однако, с жилфондом! Ладно, – обратился он к сыну, – давай одевайся по-человечьи, а то что-то спишь долгонько, – надо мужикам помочь барахло стаскать.

Оглядел с усмешкой баночный рядок на кухонном подоконнике и уже супруге скомандовал:

– А ты, мать, столбом не стой, давай-ка обедом займись. Щас мы тебе твои коробки притартаем.

И первыми в квартиру занесли три коробки из багажника «Волги».

Из кузова «уазика» в квартиру въехал новенький холодильник «Саратов», тут же включенный в розетку. В его заурчавшее нутро Альбина Феоктистовна принялась трамбовать содержимого одной из коробок. Всё не вошло. Но так, видимо, и предполагалось. Подоконник на кухне принял остальное.

Убогость кухонного стола спряталась под нарядненькой клеёнкой. И маман Шишкина тут же принялась нарезать и раскладывать по тарелочкам всякие гастрономические вкусности.

Вторая коробка оказалась набита тарелками, чашками, сковородками, ложками, вилками и т. п., оттуда же были извлечены электроплитка, электрочайник и утюг, замотанные в нечто объёмное. Это «нечто» оказалось комплектом штор на четыре окна. Маман Шишкина тут же громко похвалила себя за то, что прикупила простенькие, но вполне симпатичные карнизы на четыре окна. Окон, правда, включая кухонное, было пять, но в отношении последнего, заявила маман, можно обойтись и занавесками, которые тоже оказались среди «мягкого инвентаря».

Содержимое третьей коробки тоже можно было отнести к «мягкому инвентарю» – несколько комплектов тщательно проглаженного постельного белья, полотенца и прочие тряпочные прибамбасы, типа трусов, маек, пары дюжин носков и т. д. и т. п.

Тем временем запахи гастрономических вкусностей нагло расползлись уже по всей квартире. Неизвестно, как это действовало на всех остальных, но Александра с рабочего ритма разгрузочно-носильных работ сбивало. Благо, они уже подходили к концу. Восемь рук, восемь ног и четыре мужских горба при любом раскладе эффективнее, чем половина от этого.

В квартиру въехали новенький письменный стол тёмно-коричневой полировки, новенькая, такой же масти полутораспальная кровать, три новеньких полумягких стула, кресло, узкий шифоньер (опять же, в тон столу и кровати), торшер, настольная лампа. Из городского домашнего очага к хозяину вернулись магнитофон «Романтик» и транзисторный радиоприемник «Океан». Он составлял предмет особой гордости для Шишкина-младшего, потому как был единственной стоящей вещью, приобретённой им на кровно заработанные во время вожатства в пионерлагере денежки. И было чем гордиться! Без преувеличения, это изделие Минского завода «Горизонт» лучшее на бескрайних просторах Советского Союза, обставило даже – к маме не ходи! – знаменитую рижскую «Спидолу». Вот, наверное, покусали локти латыши – сами же передали одну из разработок ВЭФа братьям белорусам.

Последним из салона «Волги» в квартиру был бережно и торжественно внесён портативный телевизор «Юность».

– Владей! – пророкотал Александру отец, довольный произведённым эффектом. – Только что к нам в ОРС поступили!

Чайник, заправленный водой из десятилитровой пластмассовой канистры, вскипел. Все уселись за стол и смели с тарелок сыр, колбасу, шпроты с маринованными огурчиками, сладкие болгарские помидоры из пузатой банки и прочее. Особенно, за милую душу, ушли разогретые в сковородке на электроплитке голубцы.

После этого угрюмый Миша укатил на своём «уазике» обратно в город, и куда-то подалась на «Волге» Альбина Феоктистовна. Тем временем Шишкин-старший и Шишкин-младший занялись оконными карнизами.

– А вы как меня нашли? – озарило наконец-то Александра спросить. – Да ещё столько всего накупить! – Он обвёл рукой новый интерьер.

– Ха! – самодовольно изрёк с табуретки Шишкин-старший, орудуя молотком. – Да ты уехать не успел, как мать начала меня изводить. Тре-е-вога! Всеобщая мобилизация! Позвонил я Потапу Потаповичу, поинтересовался. Про выделенную тебе квартиру узнали. Ну, подкупили барахла, меблировки. А тут… Подъехали к школе, там какой-то замухрын и показал, где ты обосновался. Хорошо! Рядом! – Отец излучал оптимизм.

Вернулась мать. Следом Володя занёс два сверкающих оцинкованных ведра, набитых всякими кульками и бутылька́ми, огромный веник и красный эмалированный таз. Александр подивился факту материнской телепатии и мысленно затушевал в своём списке сразу несколько строк.

Маман тут же взялась гладить шторы, расстелив на кухонном столе вчетверо сложенное казённое одеяло. Одновременно отслеживала ход обустройства жилища сына. Обустройство осуществлялось в шесть рук. Шишкин-старший и Шишкин-младший продолжали прилаживать над окнами карнизы для штор, а Володя оказался на подхвате у маман Шишкиной: что принести, кому чего подать, как расставить мебель.

– Три комнаты – это хорошо! – вещала, водя утюгом, Альбина Феоктистовна. – Вот это, Сашенька, будет твоим кабинетом, – ткнула она пальцем в «первую залу». – Володя, стол, стулья и кресло – сюда! И торшер! Его – к креслу, в этот угол, к отапливаемой стене! В тихий зимний вечер здесь приятно будет посидеть с книгой. Так… А кровать – в дальнюю комнату! – Маман Шишкина отставила утюг и прошагала во «вторую залу». – Да! Это – спальня. Шифоньер, Володя, сюда. И пожалуйста, – она брезгливо оглядела армейскую койку, – разбери и вынеси на веранду этого панцерного уродца! Боже мой… Сашенька! Ты спал на этом под сиротской дерюгой! Как хорошо, что я захватила твоё любимое одеяло! А это простыни?! Креста на них нет!

Шишкин-младший пожал плечами. «Простыни как простыни… Крестов на них действительно не выткано». Ему было стыдно перед ухмыляющимся Володей, и он пробовал дерзить.

– Маман, какие будут указания по поводу третьей комнаты? Может, пока её украсить стулом?

– Не умничай! Эта комната пригодится со временем.

– Интересно…

– Ничего интересного. Тебе тут три года жить. И почему бы, например, нам с отцом не погостить у тебя во время отпуска. Летом здесь, в деревне, так хорошо!

Альбина Феоктистовна мечтательно подняла взор к потолку.

– Поставим сюда пару раскладушек, во дворе – шезлонг. Конечно, ликвидировав все эти заросли сорняков… А вот мы, Саша, за деревней водоём какой-то усмотрели. Озеро, да? Прекрасно! Там, я заметила, такой широкий песчаный пляж. Да, летом здесь курорт!

Под Шишкиным-старшим затрещала табуретка. Устояв при упоминании раскладушек, уж на этих-то словах Шишкин-старший чуть было не сверзился с оной. Понятие курорта у «железнодорожного генерала» давно ассоциировалось с фешенебельными здравницами МПС на черноморском побережье. С трудом устоял на другой табуретке и Шишкин-младший, придерживающий карнизную конструкцию. Ни хрена себе! – избавился от опеки предков, называется! Да и вообще-то летом у учителей отпуск. Это что же – и летом здесь торчать?!

Когда с наведением уюта было фактически покончено, «СЭС-маршал» Шишкина лично обследовала «удобства во дворе» и самолично засыпала «объект» и подступы к нему чем-то белым и удушающим, в сравнении с которым хлорная известь – амброзия.

Затем, грустнея на глазах, Шишкины-родители снова попили с сыном и «Болодей» чаю и отбыли восвояси.

Шишкин-старший, правда, порывался повидать председателя колхоза и высказать ему почтение. Но всё это время сновавшая на своей половине двора соседка Татьяна, через забор поручкавшаяся-таки с Шишкиным-старшим, сообщила, что ещё вчера, увы, Потап Потапович с утра укатил в райцентр, а потом заехал в соседний совхоз, откуда позвонил в правление, что там и заночует. «Ихний председатель с нашим – ба-альшие приятели! – многозначительно пояснила Татьяна. – Как же без вечерних посиделок-разговоров…»

Маман Шишкина демонстративно рассматривала соседку Александра и, нахмурившись, косилась на сына. А ему со злостью вспомнилась та давняя, школьная, мамашина реплика в адрес Наташи. Господи, да когда же утихомирится! Да-а… Анекдоты про свекровь на слезах невесток взращены… Как хорошо, что в обозримом будущем он и в мыслях не держит никакой женитьбы! С родной маманей это добром не кончится, хоть самую золотую и кроткую избранницу ей выдай.

И когда «Волга» с родителями скрылась с глаз, Александр вздохнул с облегчением.

А уж когда растянулся на полутораспалке…

– Жизнь прекрасна! – изрёк Шишкин-младший. Он был сыт и доволен, словно по мановению волшебной палочки, возникшим уютом в жилище.

Исчезла казённая гулкость пустого помещения. В углу на кухне урчал холодильник, оберегая массу всего сплошь калорийного и питательного, абы «драгоценная кровиночка» не загнулась от «скудной деревенской пищи» (цитаты). Над ухом радиостанция «Маяк» звенела из транзистора задорными голосами солистов вокально-инструментального ансамбля «Самоцветы», который радостно напоминал, что и весь ансамбль, и все радиослушатели сейчас там, где ребята толковые под бодрыми плакатами, да и вообще у настоящих романтиков Страны Советов адрес – ни дом и ни улица, а весь Советский Союз. А кто бы в этом сомневался!..

В воскресенье, ближе к вечеру, когда Александр, под звуки последнего западного писка – льющиеся с катушек «Романтика» игривые хиты группы «Арабески» – продолжал строчить план-конспекты, в двери деликатно постучали.

– Заходите, открыто! – выкрикнул Шишкин-младший и с интересом уставился на входную дверь. Он в «первой зале» письменный стол переставил так, чтобы сидеть лицом к дверям. И получилось, кстати, куда удобнее, чем тут маман распоряжалась. Свет так же, как саннормами регламентировано, падает с левой стороны, но по продолжительности освещённости солнцем получается дольше.

В дверях возникла директриса.

– Ой, – вскочил Александр. – Валентина Ивановна! Здрасьте!

Он повернул регулятор, убавляя до минимума музыку.

– Здравствуйте, Александр Сергеевич, – церемонно кивнула директриса. – Вот мимо шла, да решила лично удостовериться, как вы обустроились, что необходимо, а то ведь поскромничаете… – Но глаза её выдали. Понятно, что сгорала первая на селе дама от любопытства в связи с субботним прибытием к молодому учителю родительского «каравана». Взгляд обшаривал каждый угол. Александр еле спрятал невольную усмешку.

– Ну что же… Вполне… Молодцом… – Осмотром директриса осталась явно довольна. Перевела очи на заваленный тетрадями стол. – Вижу, к урокам готовитесь? Похвально. Ну, не буду отвлекать.

Она величественно направилась к дверям, но на полдороге остановилась.

– Да, совсем запамятовала… Утром, Александр Сергеевич, к вам Егор Потапович Писаренко подъедет. Уж не обессудьте, что рано, часов в пять. Колхоз в город машину за углём отправляет, но и по пути надо будет на базе облоно получить лингафонный кабинет. Я Егору Потаповичу доверенность выписала, а вы уж, пожалуйста, поезжайте с ним, посмотрите там учительским взором комплектность, а то шофёр есть шофёр. И получит абы что, а уж как довезёт – одному богу известно.

– Без вопросов, Валентина Ивановна, – с готовностью отозвался учитель Шишкин. В город ему после родительского визита захотелось неимоверно.

Однако иезуитству директрисы изумился. Интересно, эта идейка возникла в её голове только что или нет? Если только что – совершенно непонятно, почему и зачем. Получается, что названный Писаренко вполне мог получить и привезти лингафонный кабинет без него, горе-надсмотрщика Шишкина.

А если не только что? Тогда и вовсе «рекбус-кроксворд»! И легко объяснимое любопытство по случаю прибытия родительского «каравана», конечно, повод для посещения на дому молодого учителя, но не главный. А главный какой? И тогда для чего это «совсем запамятовала»? А как и вправду бы запамятовала? Задолбил бы в окно или в двери тогда шофёр Писаренко в пять утра, а потом бы матюгался в кабине, дожидаясь, пока ошалелый спросонок пацан-учитель соберётся… Не-е-ет… «Совсем запамятовала» – не фигура речи. Это же классический детективный приём сбить следствие с верного пути! Но тогда идейка и впрямь спонтанна! Тьфу ты, голова наперекосяк!

Проницательный читатель догадался? А вот главному нашему персонажу проницательности пока недостаёт, хотя и детективами, так сказать, обчитался. Молод ещё, жизненного опыта маловато. Ничо, скажет умудрённый жизнью читатель, были бы кости, а мясо нарастёт! Хм… Где-то это мы уже недавно слышали… Пока же уже хорошо, что унылое сожаление об уютном комсомольско-обкомовском кабинетике растворилось без следа.

Даже можно сказать, что в масштабе двух урбанизированных субъектов обозначилась вполне удобоваримая смычка города и деревни, пусть и без громкого оркестрового туша, разлетающегося окрест. Дополнительные проверки на прочность этой смычки оставим пока в покое.

Безусловно, что на примере армавирского явления народу эта смычка более наглядно прослеживается. Уж тут баба Мотя – всеми уважаемая Матрёна Филипповна Куклина – наш главный свидетель и участник. Но учитель труда и автотракторного дела Сергей Александрович Ашурков, выпускник индустриально-педагогического факультета далёкого Армавирского пединститута, не есть основной персонаж нашего повествования. Мы ведём речь о земляке.

Хотя, откровенно говоря, в нашем краю понятие «земляк» звучит условно. Вот нагрянули с запада казаки-первопроходцы, про которых разве что былины не сложены. Всё тут завоевали, всех под руку Большого Белого царя подвели… Пришли, стало быть, тридцать три богатыря и всех местных победили. А местных-то было, мягко говоря, несколько поболе. И вряд ли удалось бы чудо-богатырям даже пару ночей переночевать – времена были простые: чик! ножиком вострым по горлышку; вжик! стрелою меткой между лопатками – тут и былинам всем конец. Однако местные народцы оказались вполне доброжелательным людом. Пусть встретили на первых порах настороженно, но приняли достойно, без особых «чик» и «вжик». И куском мяса поделились, и самых красивых девок в жёны отдали, что и вовсе отношения в родственные перевело. Не сглупили обе стороны – и пошла жизнь нормальная. Так до сих пор и идёт.

Опять же, к примеру, декабристов взять. Ну, вот, чего мы в князей- графьёв вцепилися? Пригнали в наши края горстку высокорожденного дворянского бомонда за то, что он крамолу супротив самодержавия ковал. Допустим, что даже что-то получше выковать хотел, но какой действующей государственной власти это понравится? Хотя речь не об этом. Пригнали не только пару десятков бомондных. Средних и младших офицеров (11 разрядов по суду!) в солдаты разжалованных, как и солдатского брата – помимо тех, кого на Кавказскую войну отправили, – тут уже счёт на сотни. И что же дальше? Много князей голубых кровей на самом деле во глубине сибирских руд кайлой махало? Да нет. Поначалу кинули их овраг огромадный засыпать. Но, видимо, выходило плохо, коли он до сих пор никуда не делся. Акварели в остроге писали, местную ребятню грамоте учили, огородничали, книжки из города Парижу выписывали, народный быт изучали. А потом и вовсе бомондных в родные дома-имения вернул-помиловал государь-император. А кто кайлил, тот так и остался, укоренился окончательно на сибирской земле. И полтора с лишним уж века их потомки здесь. Земляки? А кто же ещё!

Шишкин-младший даже вспомнил, что ещё в 1828 году (и трёх лет не прошло после восстания на Сенатской площади!) основателя декабристского «Союза спасения» Александра Муравьёва городничим в Иркутске назначили, потом и до губернаторской должности возвысили. В общем, как и нынче, номенклатурная верхушка, чего она ни натвори, лёгким испугом отделывается. Народная мудрость в действии: «Баре дерутся, а чубы у холопьев трещат».

Однако остановимся в исторических экскурсах, пока лейб-гвардия историков и краеведов не забросала каменьями.

Вернёмся в дорогое сердцу Чмарово и кое-что подытожим. Про смычку города и деревни. Как победу духа над плотью. И запишем это как второй подвиг главного героя нашего эпоса Шишкина Александра.